Небесные побратимы

ОТЦЫ И СЫНОВЬЯ

Не гак ли в те грозные годы.

Славянской любви не тая,

Над люлькой болгарской свободы

Склонилась Россия моя.

Олег Шестинский

За каждым героем,

В тени его вечной, огромной

Стоит обязательно женщина -

Незаметная, скромная,

Рубашки стирала ему она,

Письма писала нежные,

Шла с ним на смерть, не

раздумывая, Люба,

Вера,

Надежда…

Станка Пенчева

На заснеженном горном перевале Стара-Планина метель заметала бурые пятна солдатской крови. Тела товарищей, павших от турецких пуль, приняли свежевырытые братские могилы… Чтобы поднять боевой дух воинов, генерал Гурко [1] приказал провести на импровизированном плацу, окаймленном скалами, торжественный смотр с призывной музыкой горнистов, барабанной дробью. И сам на белом коне объезжал выстроившиеся войска, пристально вглядываясь в суровые, обветренные лица. Горное эхо вторило троекратному солдатскому «ура!»…

Этим январским днем 1878 года особо отличившимся русским воинам и болгарским ополченцам вручались награды. С достоинством принял георгиевский крест из генеральских рук статный голубоглазый гренадер Никифор Ефимов. Храбро действовал солдат - уроженец Смоленщины: одним из первых ворвался на турецкие позиции, метко разил врага, увлек за собой однополчан… Подметили в Ефимове командирскую «жилку» - произвели в чин унтер-офицера.

И теперь, стоя в строю и пряча в усы лукавую улыбку, Никифор раздумывал о превратностях судьбы. Ведь до сражений здесь, на Балканах, доля не была к нему благосклонной… Их многодетная бедняцкая семья, сколько он помнил себя, жила впроголодь, натерпелась от помещиков и их прислужников. Отец Никифора возглавил бунт крепостных крестьян против угнетателей. На глазах у мальчугана произошла ожесточенная стычка, во время которой отец ударом кулака зашиб до смерти одного из старост. Чтобы избежать расправы, сбежал куда-то на юг России… А семью «беглого» помещик проиграл в карты. И перевезли Никифора - еще мальчонку - в другой уезд Смоленской губернии, словно скотину.

На всю жизнь запомнил он взгляд отца, исполненный гнева, ненависти к угнетателям. От него перенял нетерпимость к несправедливости. Когда вырос и возмужал, тоже не мирился с алчными барскими приказчиками и старостами, обижавшими крестьян.

На том же боевом смотре получил награду побратим Ефимова - кареглазый смуглолицый болгарский ополченец Петр Черкезов. Их судьбы во многом были схожи. Петр тоже был из бедняцкой семьи. Не раз терпел унижения от турков-поработителей и своих болгарских богатеев… Черкезов, как и Ефимов, был «неисправимым бунтарем». За это был брошен в турецкую тюрьму… В селе Горна-Липница, где он родился, провел юные годы, с ним произошел случай, оставивший в сознании неизгладимый след… Кичливый сын турка-богача наглыми притязаниями преследовал скромную девушку-болгарку.

Однажды на малолюдной окраине Петр услышал крики девушки, зовущей на помощь. Он подбежал и бросился на обидчика, не побоявшись его влиятельной родни. Убить не убил, но проучил как следует.

На следующее утро юного болгарина схватили дома турецкие жандармы и увезли в стамбульскую тюрьму. Туда собирали непокорных со всей Болгарии, а затем отправляли на каторжные работы в далекий Диярбакыр, на восток Анатолийского нагорья, к истокам реки Тигр. Из тех суровых мест мало кто возвращался живым.

Пока из Диярбакыра возвращалось подразделение солдат-конвоиров, арестантов, подлежавших отправке, водили на разные тяжелые работы здесь, в Стамбуле. Как-то Черкезову приказали мыть полы в тюремном подсобном помещении. Петр оттирал мокрой тряпкой грязные, затоптанные солдатскими сапогами доски. Было душно, по телу струился пот. Притомившись, он провел тыльной стороной ладони по лбу, скользнул взглядом по стене. И вздрогнул! На гвозде висела форменная одежда, неосмотрительно оставленная кем-то из турков-охранников.

Черкезов бросил тряпку в ведро, выглянул в коридор - никого! Но из соседних помещений доносилась оживленная турецкая речь, прерываемая хохотом, - солдаты забавлялись…

«Будь что будет! Все равно пропадать!» - Петр сбросил с себя арестантскую одежду и стал поспешно натягивать турецкую военную форму. К счастью, она пришлась ему впору.

Каждую секунду могли войти конвоиры. Усилием воли юноша заставил себя успокоиться и размеренным шагом направился к тюремным воротам. Истомленные полуденным зноем караульные скользнули по нему безразличными взглядами… Не задержали!… Кровь прилила к лицу, застучала в висках. Неужели он на свободе?

Тем же неторопливым шагом он продолжал идти по вымощенной булыжниками пыльной улочке, вдоль тюремной ограды, пока, наконец, не свернул за угол. Затем побежал.

А куда бежать? К морю, к причалам!… Наверное, его уже хватились, бросились в погоню…

Вдали показалась голубая бухта, словно разрубившая европейскую часть Стамбула надвое. Он вспомнил, что это Золотой Рог. На берегах бухты было многолюдно, представлялась возможность на какое-то время затеряться в толпе, сбить с толку преследователей. Но лишь на время: на нем военная форма; несколько минут назад она его спасла, но теперь может погубить, поскольку служит яркой приметой для опознания беглеца.

Черкезов торопливо шел вдоль причалов, то и дело украдкой оглядываясь. Если бы не тревога в душе, увиденное зрелище развлекло бы и утешило его. Сколько здесь стояло кораблей со всех концов света! Английские, немецкие, испанские, французские, итальянские надписи на бортах. Разноязыкая речь матросов, суета портовых грузчиков, прохладный бриз с моря… Надо было на что-то решиться. Попроситься на торговое судно и уплыть подальше от этих проклятых башибузуков?… Но кто возьмет его? Кто отважится рисковать, пряча от турецких жандармов беглого каторжника?

И вдруг - так же, как та форменная одежда на стене, - перед глазами Петра поплыли буквы, заставившие сердце учащенно забиться. Надпись на борту парохода была почти болгарская… «Русское судно!» - молнией сверкнула догадка.

Ну, конечно, русское! Голос Петра дрожал, когда он просил вахтенного матроса пропустить его к капитану.

- Я не турок, я болгарин!… Бежал из тюрьмы… Ни в чем не виноват… Вступился за честь девушки, а меня на каторгу… Умоляю, возьмите с собой! Хочу в Россию! Если турки меня поймают, повесят!…

Капитан взял его за руку:

- Успокойтесь! Следуйте за мной!

Черкезову дали одежду русского матроса и спрятали в трюме до отхода судна…

Так Петр попал в Россию. В Одессе его приютили земляки-болгары, бежавшие, как и он, от султанского гнета и нашедшие здесь сочувствие и помощь.

Пережитое Петром Черкезовым - лишь капля в реке страданий его народа… Обстоятельства сложились поистине трагически: шесть столетий назад у южных границ Болгарии выросла держава восточных деспотов-султанов, которая разговаривала с другими государствами лишь языком агрессии и разбоя. Более тридцати стран завоевали турецкие полчища. В середине XVI века, при султане Сулеймане Великолепном их владения на западе доходили до Гибралтарского пролива, а на востоке - до Персии и Южного Азербайджана. Османские завоеватели совершали опустошительные набеги на причерноморские и приазовские земли России и Украины, вторгались в Центральную Европу. Родина Петра Черкезова стала одной из первых жертв османской агрессии. Утратившие единство, разрозненные и обособленные болгарские царства - Тырновское и Видинское не смогли противостоять мощным турецким ордам. Началась долгая - пятисотлетняя ночь оттоманского ига. Даже во второй половине XIX века, когда уже мало что оставалось от былого могущества султанов, у болгар не было элементарных человеческих прав, малейших гарантий свободы и безопасности. Очень многое зависело от прихоти оккупантов. Не раз против них поднимались народные восстания. Турки жестоко расправлялись с борцами за свободу.

Но ни издевательства, ни пытки, ни казни не убили мечту болгар: разорвать цепи, вдохнуть полной грудью воздух свободы. Многие из повстанцев, спасаясь от расправы, бежали в Россию и Румынию, образовав целые поселения беженцев в Одессе, Болграде, Измаиле, Галаце, Браиле.

О чем говорили болгарские эмигранты, собираясь на сходки в гостеприимной Одессе? Конечно, о своей многострадальной родине, о близких, оставшихся там, за морем, и все еще терпящих надругательства, о путях дальнейшей борьбы… Участником этих сходок был и Петр Черкезов. Одесса пришлась по сердцу и ему, и многим его соотечественникам.

Этот живописный портовый город вдохновлял в свое время великого Александра Пушкина, выразившего глубокое сочувствие борьбе болгар в своей повести «Кырджали». А первым перевел на болгарский язык пушкинские поэмы «Полтава» и «Бахчисарайский фонтан» земляк Черкезова, уроженец Свиштова Алеко Константинов [2], который учился здесь же, в Одессе. С нею связал юные годы поэт, революционер, национальный герой Болгарии Христо Ботев [3], находившийся под могучим влиянием русских революционных демократов. Иван Вазов [4] написал здесь свое самое значительное произведение - роман «Под игом». Длительное время прожил в Одессе Димитр Благоев [5].

В 1875 году, когда против турецкого гнета восстали народы Боснии и Герцеговины, в Одессе была развернута активная деятельность по оказанию им помощи. Народовольцы во главе с Александром Желябовым передали большую сумму денег и болгарским повстанцам. На эти средства Христо Ботев закупил оружие. На русско-турецкую войну 1877 - 1878 годов из Одессы ушло свыше тысячи добровольцев…

Сюда в 1876 году к Петру Черкезову пришли печальные вести о поражении апрельского восстания в Болгарии, о гибели Христо Бо-тева и его отряда [6]. Среди повстанцев было немало земляков Петра - свиштовцев. Когда Болгарский революционный центральный комитет, тайно обосновавшийся в Румынии, разослал воззвание к болгарам оказывать всеми средствами помощь русской армии, готовящейся к войне с турками, Черкезов сразу же откликнулся на зов родины. Поехал в Бессарабию, где формировались части болгарского ополчения. В Кишиневе вступил в ряды добровольцев. Юноша не знал, что первым этапом освободительного похода станут его родные места, город его детства Свиштов…7 Это был последний город, покоренный Оттоманской империей, и первый, избавленный от ее владычества. День освобождения пришел 27 июня 1877 года.

В сердцах болгар издавна жила надежда, что их спасение придет из России. Эти заветные чаяния выразил Иван Вазов:

По всей Болгарии сейчас

Одно лишь слово есть у нас

И стон один, и клич: Россия!

На родине Петра Черкезова пели народные песни, обращенные к России, к могучему русскому богатырю «дядо Ивану»:

Ой, Иване, наш Иване!

Появися, покажися,

От реки, от белого Дуная! [8]

И богатырь Иван появился… Россия объявила войну Турции. К началу лета 1877 года русское командование сосредоточило в Румынии 185-тысячную армию, которую следовало переправить на правый берег Дуная, занятый турками. Место для этой цели выбрали близ румынского города Зимницы, расположенного на левобережье напротив Свиштова. План операции, разработанный генералом Н. Н. Обручевым [9], выполнял генерал М. И. Драгомиров [10]. Форсирование большими массами войск второй по величине реки Европы, осуществленное тогда, до сих пор с интересом изучается военными историками многих стран.

Турки считали неприступными свои оборонительные сооружения на крутом правом берегу Дуная. Эта уверенность подкреплялась их военной флотилией, сорок шесть кораблей которой непрерывно курсировали вдоль дунайских берегов.

Тщательная подготовка высадки русских войск сопровождалась отвлекающими маневрами и артиллерийским обстрелом турецких позиций в других местах побережья, на значительном удалении от Зимницы и Свиштова, что вводило в заблуждение не только командование противника, но и иностранных корреспондентов. Сообщения в прессе усиливали дезинформацию неприятеля. Войска, оружие, снаряжение сосредоточивались в Зимнице скрытно, чему помогали здешние леса. В устьях притоков Дуная готовились плоты, понтоны, военные суда, лодки, баржи.

Переправа началась облачной, безлунной ночью. Время было выбрано председателем

Свиштовского революционного комитета Христо Брычковым. Он организовал голубиную почту, доставляющую секретные донесения из Свиштова в Зимницу, с ее помощью обеспечил русское командование подробными сведениями о численности, вооружении, расположении вражеских войск, их фортах. Накануне операции Брычков сам переплыл на левый берег на лодке, а возвратился уже с русскими солдатами в ночь переправы войск. Турки обнаружили первые плавательные средства, когда те уже подходили к правому берегу. Зажгли факелы, подняли тревогу, обрушили на десант огненный шквал береговой артиллерии. Переворачивались лодки, гибли воины, но продвижение вперед не прекращалось. Русских десантников вдохновлял горячий призыв генерала Драгомирова: «Или через Дунай, или в Дунай!»

Захватив на правом берегу плацдарм, посланцы России ринулись на штурм свиштовских холмов. В ожесточенном многочасовом сражении погибло восемьсот двенадцать русских солдат и офицеров. Турки потеряли свыше тысячи…

Только к трем часам дня русские воины вошли в Свиштов. Разгромленные остатки войск Абдул Керим Надир-паши, оборонявших правобережные укрепления, откатились к югу.

Хлебом-солью встречали освободителей жители Свиштова, близлежащих сел. Подымали на руки детей и говорили им: «Смотрите и хорошо запомните этот день!» Незабываемое мгновение навеки запечатлено в болгарской народной песне:

Взошло солнце ясное,

Солнце ясное над белым Дунаем.

Но не солнце это ясное,

Ясней ясного - «руснаци»!.

Иван Вазов позднее писал: «Помню, раскисший под пасмурным и холодным небом Свиштов опьянел от радости, с которой было встречено известие о великой победе. Светились радостно лица русских офицеров, светились лица болгар, казалось, стали светлее грязные улицы, болгарские домишки… Да, все светилось в этот день… Никогда еще Свиштов (писатель обыгрывает название города: Свиштов по-болгарски - «город света». - Авт.) не был таким светлым, никогда еще болгарская душа не ликовала так восторженно».

Русский писатель Всеволод Гаршин, принимавший участие в сражении за «город света» в составе пехотных частей, именовавшихся «пластунскими», вспоминал: «Болгары в Свиштове встречают наших пластунов с восторгом и слезами, малые дети бросаются им на шею». В селе Светлен (бывший Аязлар), описанном в очерке «Аязларский бой», крестьяне вот уже сто лет отмечают годовщину здешнего сражения и всегда добрым словом поминают его участника, русского художника слова.

От Свиштова воины России повели наступление по трем направлениям: на Рущук, Пле-вен и Шипку. А «город света» стал для них основной тыловой базой. Сюда по двум наведенным понтонным мостам поступали людские резервы, оружие, боеприпасы. Здесь разместились военные госпитали, где напряженно трудились выдающиеся русские медики Н. И. Пирогов, Н. В. Склифосовский, С. П. Боткин. Добровольно отправившийся на войну, Сергей Петрович Боткин писал: «Идем на хорошее святое дело, участвовать в котором своим трудом будет отрадой на значительную часть жизни».

Дорогой ценой добывалась каждая пядь болгарской земли. Лишь через пять с половиной месяцев после освобождения Свиштова был отбит у врага Плевен. 45-тысячный турецкий гарнизон капитулировал. Но ради этой победы пала в сражениях тридцать одна тысяча русских воинов!

В плевенском парке имени генерала Скобелева [11] на стене мавзолея высечены слова: «Путник! Когда ступишь под сень этих деревьев, не говори громко, не пой, не шути, не тревожь праха почивших здесь русских воинов. Это место свято для признательной Болгарии».

Тропа ведет к Мертвой долине. Она названа так потому, что здесь пали смертью храбрых семь тысяч русских. В память о них посажено семь тысяч кустов роз…

Вот некоторые эпизоды… Трое турецких солдат пронзили штыками и подняли на них - для устрашения противника - офицера Горталова. Умирая, он прокричал последнюю команду своим воинам: «За братьев-болгар - огонь!»

Во время очередного безуспешного штурма Плевена был убит один из адъютантов генерала Скобелева Сергей Верещагин. Он выполнял самые рискованные поручения. В одном из предыдущих боев офицер получил пять ранений, но отказался идти в госпиталь. Его брата Александра под Плевеном тоже ранило. Вместе с ними воевал и третий брат - Василий Верещагин, которого знает весь мир, чьими картинами славится Третьяковская галерея. Над своим знаменитым полотном «На Шипке все спокойно» художник-воин начал работать, еще не успев залечить рану.

Тридцать тысяч хорошо обученных турецких солдат поклялись любой ценой возвратить султану взятый русскими Шипкинский горный перевал. Они бросались в яростные атаки. Вчетверо меньшее количество защитников Шипки сумело противостоять им.

Более четырехсот памятников, посвященных подвигам русских воинов-освободителей, построил благодарный болгарский народ после завершения войны 1877 - 1878 годов.

…В тот памятный июньский день 1877 года, когда, по словам Ивана Вазова, город Свиштов «опьянел от радости», болгарский ополченец Петр Черкезов на берегу Дуная, у только что наведенного понтонного моста, встретил свою мать, которая уже почти не надеялась увидеть живым сына, брошенного в стамбульскую тюрьму.

Они присели на краю травянистого придунайского холма, возле походного перевязочного пункта. Петр рассказывал матери о своем побеге, о русских моряках, об Одессе, о том, как поступил в болгарское ополчение. Сын был счастлив и горд, что стал солдатом одной из шести ополченческих дружин, сформированных в Кишиневе и Плоешти под командованием опытного русского генерала Николая Григорьевича Столетова |2.

Месяц спустя после этой встречи Петр Черкезов едва не погиб в ожесточенном сражении у Стара-Загоры. Отряд из четырех болгарских пехотных дружин и двух полков русской кавалерии более трех часов отражал атаки войск Сулеймана-паши, наступавших с юга. Турки значительно превосходили их численностью, имели на вооружении новейшие для того времени английские и американские ружья. Но болгаро-русские силы, возглавляемые Столетовым, умело использовали пересеченную местность, заняв оборонительные позиции в отрогах хребта Средна-Гора. Им удалось сдержать наступление врага и нанести ему ощутимый урон. Турки потеряли полторы тысячи человек, болгары и русские - около пятисот.

В этот же день отряд воинов-освободителей, возглавляемый генералом И. В. Гурко, разгромил близ Джуранлы крупную турецкую часть под командованием Реф-паши…

В эти победы внесли свою лепту русский гренадер Никифор Ефимов и болгарский ополченец Петр Черкезов. У них было много общего. Оба за справедливость готовы были идти на смертный бой. Потому и оказались под одними знаменами. Прошли боевой путь с начала и до конца. Переправлялись по понтонному мосту через Дунай. Под свинцовым дождем штурмовали свиштовские высоты. С триумфом шагали они, осыпаемые цветами, по улицам первого освобожденного города. Горевали, глядя на выжженные врагом селения, на трупы женщин и детей. Сражались под Плевеном, у Стара-Загоры, на Шипкинском перевале. Залечивали раны и снова шли в бой, отступали и наступали, продвигаясь все дальше, до окончательной победы… Остались живы! Может быть, они и встречались на военных дорогах, сражались плечом к плечу в схватке с врагом, грелись у одного походного костра в зимнюю ночь, делились последней краюшкой хлеба и последним глотком воды в палящий зной. Они были воинами двух братских народов, объединенных одним стремлением, единой целью.

Не знали гренадер и ополченец, что и судьбы их детей переплетутся, что внуки будут дружить и вместе строить новую, светлую жизнь в свободных от угнетения странах.

Весной 1878 года Петр Черкезов с победой вернулся в родные места. Женился, приобрел в Свиштове на склоне придунайского холма участок земли, насадил виноградник. Купил две лошади, стал наниматься перевозчиком грузов на речной пристани. Налаживалась мирная жизнь. Январским днем 1883 года в семье родился сын Сотир [13].

А у Никифора Ефимова на родной Смоленщине жизнь не ладилась. Хоть и вернулся в село Дуброву георгиевским кавалером, унтер-офицером в отставке, но долго не мог выбиться из нужды. Устроился, было, сторожем лесных угодий помещика, но вскоре его уволили. Обвинили в том, что позволял крестьянам из окрестных убогих деревушек собирать в лесу хворост, сквозь пальцы смотрел, если какой бедняк возьмет немного сена из огромных помещичьих стогов, насобирает ягод. Пришлось в поисках работы кочевать из села в село, батрачить - все три его сына родились в разных уголках Смоленской губернии. Первенец Владимир появился на свет, когда гренадер со своим полком еще готовился к переправе через Дунай, в мае 1877-го. Второго сына, Михаила, подарила ему жена уже в мирные дни - в ноябре 1881 года, а третьего, Тимофея, - в мае 1885 года.

Наталья упрекала мужа за неуживчивый нрав, за неудачи, за бродячую жизнь… А тут еще Никифор надумал податься в поисках лучшей доли на юг, в Одессу. Поворчала и смирилась: очень уж хвалил приморский город их приемный старший сын Полиевкт, который там работал в камнерезной мастерской, женился на местной девушке и звал близких к себе.

И у Никифора осталась добрая память об Одессе: через этот солнечный город пролегал маршрут его полка по дороге на Балканы.

И вот семья, уложив нехитрые пожитки, едет поездом из смоленских лесов в южноукраинские степи, окунается в суету многолюдного города. Наталья и ребятишки дивятся невиданным прежде южным деревьям, виноградным гроздьям, бескрайней голубизне моря…

Никифор устроился слесарем в мастерские Российского общества пароходства и торговли (РОПИТ). С помощью Полиевкта снял скромную квартирку. Мальчуганам Одесса полюбилась сразу и на всю жизнь - пропадали с новыми друзьями на море, ловили бычков, запускали на берегу воздушных змеев.

Один за другим, по старшинству, братья Ефимовы поступили в железнодорожное техническое училище, разместившееся на Молдаванке. Доступ туда им открыли заслуги отца - георгиевского кавалера; это была, пожалуй, единственная льгота, которой воспользовалась семья. Никифор радовался: дети учатся, книжки запоем читают, будут мастерами, небось и в люди выбьются…

И хоть годы все более отдаляли войну за свободу Болгарии, память о ней продолжала жить. В Одессе было немало участников героической эпопеи, их воспоминания будили воображение детей. Сыновья Ефимова гордились отвагой отца в этой войне, ибо отлично понимали, что она была справедливой [14].

Те же соки питали в Свиштове сына Петра Черкезова - юного Сотира. Об этом он впоследствии написал в своих воспоминаниях: «Наслушавшись рассказов отца о боях с турками, мы устраивали мальчишечьи сражения, в которых всегда побеждали болгары и русские. Летом вместе с друзьями я пас коней на лугах возле Дуная. Глядел на речную быстрину и думал о боях, которые вела здесь русская армия с турками за овладение высоким берегом. Думал о том, сколько крови воинов впиталось в этот песок…» [15].

Да, многие уголки родного Свиштова, окрестных сел говорили Сотиру Черкезову о героическом прошлом. Мальчишкой он часто бывал в парке на дунайском берегу, где среди зелени акаций белели мраморные обелиски. На центральном памятнике каменотес высек надпись: «Русским воинам, павшим в бою 15 июня 1877 года при переправе чере; Дунай». Обелиски воздвигли благодарные горожане, чтобы новые поколения болгар не забывали о тех, кто освободил их родину.

Слова «Россия», «русские братушки» в родительском доме Сотира произносились с теплотой. Соседи, земляки - простые ремесленники, возчики, рыбаки, пастухи, виноградари - с молоком матери впитывали чувстве благодарности к народу, пришедшему им на помощь в суровую для них годину.

Вот то наследство, которое получили от героев-отцов их сыновья.

В портовом городе Свиштове торговля издавна считалась нужным и уважаемым занятием. Потому Петр Черкезов и мечтал отдать сына в торговое училище. Но коммерсанта из него не получилось.

«С малых лет мы проникались революционным духом, - написал в своих воспоминаниях Сотир Черкезов. - Я был норовистым парнем, и мой буйный нрав привел к неприятным последствиям…»

Один из преподавателей издевался над учеником из бедных. Сотир решил его проучить. Подложил под стул взрывчатую смесь, и когда она сработала, ненавистный преподаватель-деспот получил легкую контузию. Зная, что его ждет расправа, Сотир стал уговаривать своих соучеников бежать с ним в Македонию, где действовала молодежная революционная организация, и там бороться за освобождение страны от турецкого ига. Часть учеников с восторгом согласилась. Но план побега был раскрыт. Сотира и его товарищей по неудавшемуся побегу исключили из училища без права поступления в другие учебные заведения. Потом Черкезов вспоминал: «Правда, нашлись учителя, пытавшиеся вступиться за меня как за успевающего ученика, но директор решительно заявил: «Такому бунтарю нет места в моем училище!» Мне же очень хотелось учиться, и я занялся самообразованием. Самостоятельно изучал физику, химию, историю, географию. Мечтал о путешествиях. Увлекся строительством моделей аэростатов. Занятие интересное, но мои труды не были успешными: мне явно не хватало знаний. И я задумал поехать в Россию и поступить там в какое-нибудь техническое училище…»

Почему подросток мечтал о поездке в Россию, ясно из всех предыдущих событий в жизни его родителей и земляков. Неспроста на одном из самодельных аэростатов, запущенных Сотиром с высокой придунайской кручи, его рукой было выведено название «Россия».

И вот подвернулся случай. Свиштовские ребята любили проводить свободное время на пристани, встречая и провожая плывущие по Дунаю корабли. Здесь, у причала, Сотир однажды познакомился с юнгой русского парохода, направлявшегося в Вену. Новый приятель пригласил его к себе в гости в Бессарабию, обещая упросить капитана взять юного болгарина на пароход.

Узнав о намерениях сына, отец ворчал:

- Оставь выдумки! И дома дел хватает! Однако желание Сотира побывать в России было столь велико, что отец в конце концов сдался. Так Сотир попал в небольшой городок Болград, где прогостил несколько дней и приобрел друзей. Правда, с учебой ничего не вышло: толком не знал, куда поступать, не овладел еще в достаточной мере русской разговорной речью да и не имел необходимых документов.

Зато узнал дорогу в Бессарабию. Добираться из Свиштова в юго-западные провинции России оказалось несложно, и при всяком удобном случае Сотир туда наведывался.

Пришла весть о начале войны России с Японией. Юноша сказал отцу:

- Теперь настал мой черед помогать русским братушкам!…

Отец на этот раз перечить не стал.

В бессарабском городке жило много болгар. Сотиру дали адреса и письма к землякам в Москве, проводили в дорогу.

И вот Черкезов-младший шагает по Москве… Зачарованно оглядывает старинные башни Кремля, вслушивается в перезвон неисчислимых церквей, всматривается в лица москвичей. Решил не ходить по адресам, а поскорее добраться «на войну». Увидел на Казанском вокзале санитарный поезд с табличкой «Дальний Восток» и поднялся по ступенькам одного из вагонов, считая, что тем самым уже становится добровольцем русской армии. В вагоне к болгарскому юноше отнеслись приветливо, приютили, накормили… Но в Иркутске железнодорожная жандармерия сняла его с поезда и этапом отправила назад, в Москву…

Проберись Черкезов немного восточнее, кто знает, может еще тогда он познакомился бы с братьями Ефимовыми, которых русско-японская война тоже забросила на восток страны…

«На пути моих желаний помочь русскому народу меня преследовали неудачи, - вспоминал Черкезов. - Но я не отчаивался, решил, что если уж добрался до России, до самой Москвы, то буду учиться, стану человеком, как хотел мой отец. Но вместо стен училища школой мне стали улицы Москвы.

В доме, где я поселился, жил студент. Со временем мы подружились, он проникся ко мне доверием и привел на заседание марксистского кружка. Вот тут я и узнал, что существует две России. Впервые услышал о Ленине. Вместе с другими кружковцами восхищался правдивостью, убедительностью его статей, зрелостью мыслей… Труды Ленина доходили до нас нелегальным путем. Душой кружка был высокий темноволосый мужчина лет тридцати с пламенным бесстрашным взглядом по фамилии Юдин. Его мощный бас выделялся, когда мы запевали песню про Стеньку Разина. В кружке царила боевая атмосфера. Мечтали о больших делах. Не только пели песни - выступали с докладами, сообщениями, узнавали о намеченных демонстрациях и готовящихся полицейских облавах. Первым репрессии коснулись члена нашего кружка студента Виталия Слонова - его арестовали на одном из митингов.

Летом 1905 года мне пришлось переменить квартиру, и я поселился у товарища по кружку. У него познакомился с болгарином Петром Таушановым. Позже я узнал его историю.

У себя на родине в Одрине он был членом подпольной революционной организации. Вынужден был бежать от расправы в Россию еще в 1897 году. Два года Таушанов проучился в духовной семинарии в Одессе. Стал членом кружка толстовцев. Снова пришлось скрываться. Объездил много городов. Где только ни скитался… Испытал немало горя. В Казани познакомился с Яковом Свердловым и с тех пор связал свою жизнь с большевиками. В 1903 году стал членом Российской социал-демократической рабочей партии. Поселился в Саратове, где женился на русской девушке, завел семью. Часто приезжал с партийными поручениями в Москву». Там Петр Таушанов привел Черкезова к землякам - братьям Рачевым, державшим на Маросейке маленькую закусочную. Здесь по вечерам собирались студенты и работницы - члены революционного кружка. Закусочная служила явкой и пунктом распределения листовок, распространяемых среди рабочих. В кружке было решено формировать боевые группы и принять меры к обеспечению московских рабочих оружием. Предстояла открытая борьба за правое дело трудящихся.

8 декабря 1905 года началась всеобщая политическая стачка. Генерал-губернатор Дуба-сов распорядился расклеить объявления, в которых приказывал «прекратить беспорядки», в противном случае грозился принять суровые меры. Но на угрозы никто не обратил внимания.

9 декабря состоялся большой митинг в саду «Аквариум», где выступил член стачечного комитета Степанов. Прибыла полиция и разогнала народ.

В эти дни у Сотира Черкезова с Петром Таушановым было задание - поддерживать связь с бастующими, разносить воззвания. Петр продавал на улицах газету «Время».

«17 или 18 декабря (точно не помню), - вспоминал Черкезов, - я встретился с Таушановым, и мы вместе пошли на митинг к Большому театру. Здесь на площади собралась масса народу. Держали в руках транспаранты со словами «Долой самодержавие!» и другими лозунгами. Начался митинг. Выступали руководители большевиков. Ждали прибытия подкрепления - отрядов рабочих и революционных солдат. Но им преградили путь царские войска. Через час раздался залп. Это Дубасов дал сигнал разогнать митинг. Площадь окружили войска и полиция. Начался бой… У кого было оружие, прикрывали невооруженных. Падали убитые и раненые, их топтали копытами казацкие кони.

Нашу группу рабочих и студентов казаки окружили и гнали к зданию манежа. Мне посчастливилось (благодаря маленькому росту) проскочить под брюхом одной из лошадей. Я получил два удара нагайкой по спине, но ускользнул. А Петра Таушанова арестовали и отправили в саратовскую тюрьму.

Товарищи помогли мне уехать в Петербург, снабдив рекомендательными письмами в болгарское землячество. Там мне раздобыли необходимые документы, и я вернулся в Болгарию. Закалка, которую я получил во время революции 1905 года в Москве, связала меня навсегда с пролетариатом и его революционной борьбой».

Итак, в Одессе семье безземельного смоленского крестьянина Никифора Ефимова доля слегка улыбнулась… Стал, наконец, кое-как «сводить концы с концами». Гренадер принадлежал к известному на Руси типу умельцев, о которых говорят: «И швец, и жнец, и на дуде игрец», за все брался, не мог сидеть без дела. Простояв день за тисками, дома снова принимался за работу. То мастерил жене скамеечку, то чинил детскую обувь, то что-то паял или строгал. И сыновей приучал к труду сызмальства. Те, едва научившись ходить, уже умели держать в руке инструмент.

Старший сын Владимир рано стал помощником отца и примером для братьев. Работали в семье Ефимовых со смекалкой, постоянно что-то изобретали. У Владимира выработалось своего рода кредо: раз это сделал человек, то и я могу сделать. Мечты этого русоволосого голубоглазого юноши с детских лет были связаны с железной дорогой. Еще на Смоленщине, наслушавшись рассказов отца о паровозах, бегущих по рельсам, мальчишка затевал игры в «железную дорогу», выстраивал из спичечных коробков составы…

Неудивительно, что Володя настойчиво «пробивался» в одесское железнодорожно-техническое училище и был принят. Этот его шаг надолго связал и судьбы других братьев с железной дорогой.

Любознательный паренек, жадно тянувшийся к знаниям, полюбил книги. Они на всю жизнь стали его неизменными спутниками. Пристрастил к чтению и своих братьев. Благо, недалеко от Княжеской улицы, где проживала семья Ефимовых, открылась библиотека.

По окончании железнодорожно-технического училища Владимира направили помощником начальника маленькой станции Гниляково под Одессой.

Училище хотя и выпускало хорошо практически и теоретически подготовленных техников, но права на поступление в высшие учебные заведения не давало. И молодому специалисту, желающему повышать свои знания, ничего не оставалось как усиленно заняться самообразованием. Но узнав, что при Управлении Юго-Западных железных дорог открылась техническая библиотека и вечерние курсы, Владимир решил поехать в Киев учиться.

Осуществление желания задерживало беспокойство за судьбу брата. Михаил настолько увлекся велоспортом, что совсем забросил учебу. Целыми днями пропадал на циклодроме, как тогда назывался велотрек. Свою долю в семейный бюджет вносил за счет подработок в порту грузчиком.

Все же авторитет и влияние старшего брата возымели свое действие: Михаил поступил в железнодорожно-техническое училище, и

Владимир со спокойной совестью уехал повышать квалификацию.

В Киеве его встретил дружный, но довольно разношерстный коллектив сокурсников, съехавшихся с разных уголков Юго-Западного края. Всех их временно зачислили на самые низшие должности в разные службы управления. Там они днем работали, а вечерами слушали лекции крупных специалистов железнодорожного дела. Заглядывали и в университетские аудитории.

В общественной жизни города студенчество играло заметную роль. Студенты заполняли галерки театров, бурно выражая восхищение выступлениями знаменитых артистов, дружно аплодировали известным профессорам на публичных лекциях, поддерживали бастующих рабочих и шагали вместе с ними на демонстрациях. Рядом со студенческими то и дело мелькали тужурки железнодорожников: слушатели курсов в какой-то мере и себя причисляли к студентам.

Знакомились молодые люди и с древними памятниками «матери городов русских»: Софийским собором, Михайловским монастырем, знаменитой Киево-Печерской лаврой. Да и церквей тут было великое множество. К огорчению Владимира выявилось, что у него со многими сокурсниками разные взгляды на религию. Он с сожалением и даже горечью смотрел на бесконечные вереницы богомольцев, приезжавших, приплывавших и приходивших пешком со всех концов необъятной России и Балкан, чтобы поклониться киевским святыням. Владимир рано постиг закулисную сторону церковных служб, которая отвратила юношу от религии. Ведь в Смоленске он учился в образцовой школе при духовной семинарии, где учеников заставляли петь в хоре и прислуживать священникам. А потом в Одессе, увлекшись чтением Вольтера и Жан-Жака Руссо, Владимир стал последовательным атеистом, нетерпимо относился к церковным обрядам. Друзья предостерегали Владимира - ведь неверие в бога считалось крамолой, а пропаганда против религии рассматривалась как покушение на устои самодержавия. «Не веришь, - говорили ему, - ну и не верь, но не демонстрируй свое неверие. Что тебе стоит, например, иногда для виду пойти в церковь, показаться на глаза начальству или соблюдать обряды? Говоришь спектакли для обманутого народа? Ну и что! Велика беда сыграть маленькую роль в таком спектакле, зато быть вне подозрений у начальства». Однако Владимир проявил принципиальность. Притворяться не веря? Угодничать? Нет, это не в его характере. Зато прослыл вольнодумцем и немало претерпел от этого на службе. И чуть было не лишился личного счастья.

Сердце юноши заполонила сероглазая киевлянка Надя, с которой он познакомился на вечеринке. У девушки была приветливая, добрая улыбка. Ему по душе был ее скромный тихий нрав. Надя с детства узнала, что такое бедность. Ее отец, уроженец Таращанского уезда Киевской губернии Зосим Степанович Король, как и отец Владимира, был героем русско-турецкой войны, проявил себя храбрым кавалеристом, вернулся из Болгарии в Киев георгиевским кавалером, ефрейтором в отставке. Но раны войны дали о себе знать. Через несколько лет он умер, оставив жену с тремя малыми детьми на руках без средств к существованию.

Наталье Николаевне, как вдове героя, дали пристанище в благотворительном учреждении, так называемом «вдовьем доме».

Тяжелой, безрадостной была там жизнь. Надя уже после второго класса вынуждена бросить школу и идти в няньки к чужим детям. Затем ее отдали в посудную лавку помощницей продавщицы, а точнее девочкой на побегушках.

Открывалась лавка рано. Чтобы попасть вовремя на работу, девушка выходила из дому еще затемно и пешком шла с Подола на Печерск. Потом допоздна простаивала на ногах.

Владимир слушал Надю и возмущался:

- Да это же настоящая эксплуатация!

Он решил помочь продавщицам, сочинил целую петицию к губернатору, с чем чтобы девушки под нею подписались, а он бы отнес куда следует. Но нашлась опытная женщина, которая высмеяла эту затею:

- Да вы что, хотите без работы остаться? Тоже мне, нашли заступника - губернатора! - Владимир, поразмыслив, сам посмеялся над своей наивностью…

Однажды он зашел в лавку и поручил Наде заказать жестянщику оцинкованный противень, указав его размеры. Чех-мастеровой удивленно посмотрел на девушку, заказывающую необычную «посудину»… За противнем Владимир приехал с каким-то железнодорожником. На вопрос, зачем ему эта посудина, уклончиво ответил, что попросили приятели.

Позднее Надя узнала, что противень предназначался, конечно, не для пирогов, а для шрифта подпольного гектографа, где печатались революционные прокламации.

Девушка все более привязывалась к Владимиру. Он увлекательно рассказывал ей о прочитанных книгах, делился сокровенными замыслами. Она уже и не представляла дальнейшей жизни без него. Но… Володя не верил в бога, а Надя была глубоко религиозной девушкой. Не в силах переспорить любимого (его доводы всегда были убедительными), она молча выслушивала его «кощунственные» речи, а потом каялась перед богом в «страшном грехе»… И обещала себе больше не встречаться с ним.

Но не выдержала и двух недель разлуки. Любовь победила.

Летом 1902 года семья Ефимовых отмечала два знаменательных события: Михаил закончил железнодорожно-техническое училище, Владимир - специальные курсы. Михаила направили старшим электриком в службу телеграфа Одесского отделения Юго-Западных железных дорог, а старшего брата - помощником начальника станции Ирша, затем станции Чеповичи новой линии Киев - Ковель.

На новое место жительства Владимир забрал с собой отца и младшего брата, которого решил приучать к делу - работе на телеграфном аппарате. Владимир считал, что теперь уже может и должен обеспечить родителям спокойную старость. Но мать Наталья Трофимовна, обладая властным характером, не пожелала жить с невесткой, а главное, не хотела расставаться со своим любимцем

Мишкой и осталась в Одессе. Добрый же и покладистый Никифор Ефимович подружился с Надей. Занялся хозяйством: накупил каких-то заморских кур и особой породы петухов, сам кормил их, получая огромное удовольствие. Окна их квартиры смотрели в лес, богатый грибами и ягодами. Надя отправляла матери в Киев гостинцы - банки с душистым земляничным вареньем. Отдыхала же она под вечер, катаясь на качелях, которые для жены построил Владимир во дворе… Но эта почти идиллическая их жизнь длилась недолго. Набатом по стране прозвучала весть о войне с Японией.

Тимофей тотчас вернулся домой, в Одессу, хотя ему еще не пришло время призываться в армию. Вскоре их с Михаилом направили на Забайкальскую железную дорогу телеграфистами. На транспортников ложились большие тяготы по переброске войск и боевого снаряжения на далекий фронт. Транссибирская магистраль, Китайско-Восточная и Уссурийская железные дороги приобретали теперь решающее значение. Туда откомандировали железнодорожных специалистов из европейской части России. Владимира направили в Маньчжурию. Тяжело было расставаться с Надей, ожидавшей ребенка. Приуныл отец. Он пообещал сыну дождаться его возвращения, не оставлять невестку, и потекли для них невеселые дни ожидания писем с Дальнего Востока от мужа и сыновей.

Владимир слал их с каждой крупной станции по пути следования. Открытка из Красноярска вызвала у Нади добрую улыбку: «…если кто из наших служащих будет тоже ехать на Дальний Восток, то перешли мне побольше книг для самообразования».

Невесело расставался с Одессой Михаил Ефимов. Надолго оставлял здесь мать, у которой глаза не просыхали от слез, и любимую девушку.

С Женей Черненко они встречались уже год. Небольшого роста, тоненькая как тростинка, с чуть раскосыми карими глазами на миловидном смуглом лице, быстрая в движениях, она выделялась среди подруг. Те кокетничали, стараясь понравиться, а Женя держалась с парнями просто, по-товарищески. У Жени недавно умер отец - начальник той дачной станции Гниляково, на которой когда-то работал Владимир. Девушке с мамой теперь жилось нелегко…

Михаил стал искать встреч с Женей, привязался к ней не на шутку. Она была для него искренним, добрым другом, понимающим все с полуслова. Считая ее своей невестой, не желая с нею расставаться, Михаил предложил Жене ехать с ним в Забайкалье. К его немалому огорчению, она не решилась…

Отбушевала военная гроза на Дальнем Востоке. Война закончилась для царской России бесславно. «Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению», - писал вождь большевиков В. И. Ленин [16]. Зревшие в недрах народных масс недовольство и возмущение разлились по стране волной стачек и митингов. Железнодорожники оказались на переднем крае борьбы. Их выступления под девизом «В единении и борьбе - сила и право!» нанесли мощный удар самодержавию, парализовав транспортные артерии огромной страны. В этом строю рядом со своими товарищами находились и братья Ефимовы.

«…Положение дел на Забайкальской дороге приняло угрожающий характер, - доносил ее начальник своему шефу в Петербург. - Забастовка правительственного телеграфа и почты отрезала дорогу от связи с Петербургом и Маньчжурией… В Иркутске и по всей дороге организованы стачечные комитеты, действия которых открыто направлены на ниспровержение существующего строя… Комитеты имеют связь по железнодорожному телеграфу со всей Россией. В Харбине и на Сибирской дороге положение еще хуже… Я распорядился закрыть временно телеграф и откомандировать телеграфистов на дороги основного служения, так как большая часть зачинщиков беспорядков оказалась среди этих командированных…» 17.

После полуторагодичного пребывания в Маньчжурии, в прифронтовой полосе Владимир возвратился домой. Приехал ночью, в пургу, весь запорошенный снегом. Надя едва узнала его в огромной папахе с башлыком. С сияющим от счастья лицом все теребила мужа:

- Ты насовсем вернулся?! Насовсем?!

Прибыл Владимир в Киев за новым назначением, встретился с друзьями, узнал от них о событиях, происшедших здесь в бурном девятьсот пятом… В феврале бастовали управленцы: не работали несколько дней кряду, митинговали, вырабатывали требования. Руководил стачкой служивший в управлении председатель Юго-Западного комитета Всероссийского железнодорожного союза большевик Александр Шлихтер. Забастовка закончилась победой: правление дороги на своем заседании рассмотрело петицию служащих и удовлетворило почти все их требования. Правда, вскоре после этого многие активисты, в том числе Шлихтер, были уволены с работы.

В октябре снова забастовали служащие Управления Юго-Западной, а за ними и Кие-во-Полтавской дороги, железнодорожные мастерские, Южно-Русский завод, а потом и все крупные предприятия города. На многотысячных митингах с пламенными речами выступал Шлихтер. На улицах проходили демонстрации с красными флагами, народ распевал революционные песни. Возле здания городской думы состоялся самый крупный митинг. С думского балкона Александр Шлихтер призывал пролетариат к вооруженному восстанию. Демонстранты вытащили из рамы портрет царя и растоптали.

Владимир Ефимов получил назначение в Фастовское отделение дороги помощником начальника станции Таганча. Отправляться туда требовалось срочно, и он, дав телеграмму жене о необходимости переезда на новое место, сел в поезд. В дороге солдат, возвращавшийся с востока домой, рассмешил анекдотом о том, как царь и японский микадо хотели заключить перемирие. Царь предложил микадо взять в качестве контрибуции генерала Орлова, князя Ухтомского, Сергея-свояка и Алексея-дурака, на что микадо ответил: у него, мол, таких и своих хватает. А вот дай ему два попа непьющих, два интендента неберущих, студента небитого и мужичка сытого. Но так как в России таковых не оказалось, то и перемирие не состоялось… Посмеялись, поговорили о наболевшем, помечтали о будущей жизни в России без «царя-батюшки». Но когда жена с отцом приехали в Таган-чу, Владимир встретил их сообщением:

- Я уволен, остался без места!

На недоуменный вопрос Нади, что же случилось, пожал плечами:

- Видно, провокатор донес.

И рассказал, что ездил на станцию Бобринскую по делам. В дороге подсел какой-то пассажир и завел разговор на злободневные темы. А на обратном пути при выходе из вагона его встретили жандармы, «сняли» с поезда, арестовали, ночь продержали на станции. Владимир заявил своим сторожам: «А что, разве я неправду говорил?» В это время на квартире произвели обыск, не давший, понятно, результатов - там было еще почти пусто.

Не найдя весомых улик - Ефимов был пока новым человеком на станции и связями не обзавелся, - его освободили. Все случившееся проясняют документы Киевского управления железнодорожной жандармерии, хранящиеся в Центральном государственном архиве УССР, в деле № 9 «Забастовки и подстрекатели к забастовкам». Из донесений шефу жандармов в Киев его подчиненными на линии видно, как развивались события в декабре 1905 года в Фастовском отделении железных дорог:

«14 декабря. Митинг в мастерских ст. Бобринская окончился голосованием вопроса о политической забастовке, причем посторонний оратор, а также конторщик Костелли склоняли рабочих к забастовке… Костелли, между прочим, выразился, что «только всеобщей забастовкой можно заставить правительство удовлетворить требования рабочих».

…Руководителя политической забастовки Костелли арестовать на станции не представляется возможным, так как за него стоит около двух тысяч мастеровых и рабочих, а охранная часть на станции весьма невелика».

«15 декабря. Экспедитор по отправке грузов имения графини Бутурлиной Феофил Малиновский, квартирующий при станции Таганча… заявил жандармскому унтер-офицеру той станции, что 12 декабря в его квартире пришедший к нему помощник начальника станции Владимир Никифоров Ефимов, заведя разговор о происходящих в России беспорядках, выразился, что порядок наступит только тогда, когда повесят государя и его министров. Свидетелями этого были члены семейства Малиновского, помощник начальника Козлов и крестьянин… Майстренко»[18].

«17 декабря. Секретно. Начальнику Юго-Западных железных дорог. Прошу немедленного Вашего распоряжения об увольнении со службы помощника начальника станции Та-ганча Владимира Ефимова и конторщика службы тяги ст. Бобринская Костелли ввиду их крайней неблагонадежности в политическом отношении, и о последующем Вашем распоряжении прошу уведомить меня надписью на сем же листе. Начальник Управления генерал-майор Захарияжевич» [19].

Владимир, конечно, не имел представления о том, что на него уже заведено «дело», что

За два года разлуки Ефимовым было о чем рассказать друг другу. Но на станции везде уши. Надо следить за каждым своим словом… Да и как упустить возможность осмотреть дацан? Придется ли еще побывать в здешних местах? Вот и задумали это путешествие по степи.

Впереди стелилась дорога, полная неожиданностей, трудностей, дорога борьбы и побед.