Небесные побратимы

КРЫЛОМ К КРЫЛУ

Я славно пожил!

Я знаю счастье!

Я храбро бился!…

Я видел небо!

Максим Горький

Ты мне расскажешь в полный голос,

Моя история, о том

Как поколение боролось,

Чтобы лучился мир добром.

И перед стягом опаленным,

С которым деды шли на бой,

Замрет со взглядом просветленным

Признательный потомок мой.

Младен Исаев

1912 год русская общественность встретила раздумьями вслух о «Балканском кризисе». Газеты пестрели заглавиями статей типа: «Будет ли война на Балканах?» Приводились сведения о вооруженных силах Турции и противостоящей ей коалиции четырех балканских государств. 23 января газета «Биржевые ведомости» сообщила, что Болгария собирается в будущей освободительной войне применить аэропланы: «София. При военной инспекции организуется специальный отдел воздухоплавания. Выделены чрезвычайные кредиты. Во Францию для обучения полетам направлены четыре офицера и столько же унтер-офицеров. При каждой дивизии предполагается аэроплан для разведки».

Это сообщение привлекло внимание авиационных кругов во всем мире: ведь авиация еще нигде в войне не применялась. Были слабые попытки использования аэропланов в последней триполитанской войне для разведки, но малоэффективные. Пока что возможности применения авиации в военных действиях изучались в крупнейших европейских странах - Франции, Англии, Италии, Германии и России - лишь на маневрах войск.

Появился интерес и к истории авиации Болгарии. Здесь тоже жили легенды о своих Икарах и Дедалах. С давних времен находились мечтатели, верившие в возможность человека покорить воздушное пространство. Энтузиасты строили модели летательных аппаратов, упорно пытаясь достигнуть реальных результатов. Были и свои «мученики технического прогресса», такие, как Харлампий Джамжидиев и Иван Гевренов. Они терпели лишения, не имели поддержки, но не сворачивали с избранного пути. Иван Гевренов многие годы жизни посвятил разработке и строительству оригинальной конструкции изобретенного им летательного аппарата. Он первым из болгар научился за границей летать на аэроплане. Был издателем первого в стране авиационного журнала «В небо». Харлампий Джамжидиев также построил свой летательный аппарат, создал интересные авиационные теории. Он был неутомимым пропагандистом авиации. Разъезжая по всей стране с лекциями, старался внушить народу веру в огромное будущее авиации, искал единомышленников и последователей. Он увлек своей мечтой и Сотира Черкезова.

Однако в силу экономической и технической отсталости страны, вызванной многовековым османским владычеством, создание авиации в Болгарии по сравнению с другими европейскими странами затянулось. Сначала создавалось военное воздухоплавание. Днем его рождения считается 19 августа 1892 года, когда первые болгары поднялись в воздух на аэростате конструкции французского воздухоплавателя Годара, пилотируемом самим изобретателем. Одним из его спутников в том полете был пионер болгарского воздухоплавания Васил Златаров, первый командир воздухоплавательной команды, воспитанник А. М. Кованько, прошедший курс обучения в русской офицерской воздухоплавательной школе. Он же явился и инициатором создания военной авиации в своей стране.

В конце 1911 года военное ведомство Болгарии заказало за границей аэроплан и объявило конкурс среди офицеров, желающих стать пилотами. Отобранных по конкурсу 17 офицеров направили партиями через определенные промежутки времени в летные школы во Францию, Германию и Англию. С ними поехали младшие офицеры и солдаты - будущие авиамеханики.

Первыми вернулись с дипломами пилотов-авиаторов из Франции поручики Христо Топ-ракчиев, Симеон Петров и Никифор Богданов. Через две недели софийцы любовались полетами в небе над столицей первых болгарских соколов. Эти летчики и составили Первое аэропланное отделение, принимавшее участие в маневрах войск. Это отделение стало главной опорой майора Васила Златарова при создании первой авиабазы на фронте во время войны с Турцией.

Васил Златаров был высокообразованным офицером, знал несколько иностранных языков, отличался свободомыслием. Отношения между ним и генералом Симеоном Янковым, в ведение которого поступила авиабаза, то и дело обострялись. По-видимому, это повлияло отрицательно на дальнейшую военную карьеру Златарова - впоследствии он был уволен из военной авиации. Златаров с симпатией относился к своим прогрессивным летчикам-офицерам и к русским добровольцам - участникам Балканской войны.

Русские летчики заявили, что считают своим долгом помочь болгарским коллегам, делающим первые шаги на пути к созданию своего воздушного флота. До Сотира Черке-зова представители Болгарии обучались в России только полетам на аэростатах. В сентябре 1912 года Офицерскую воздухоплавательную школу в Петербурге закончил поручик болгарской армии Продан Таракчиев. В числе тогдашних 37 выпускников, получивших права на управление воздушными шарами, был и Петр Николаевич Нестеров. Все выпускники, собравшись вместе, сфотографировались на память. По традиции состоялся прощальный товарищеский обед в ресторане «Слон».

Таракчиев и Нестеров были душой компании, находились в центре внимания. Офицеры уже на следующий день разъезжались по своим частям, а Петр Николаевич оставался в школе - готовился к более сложному экзамену, дававшему право получить диплом летчика.

Михаил Никифорович Ефимов,

1913

Михаил Ефимов на «Фармане»

Сотир Петрович Черкезов,

1912

Сотир Черкезов на «Фармане», 1912

Радул Милков, 1912

Радул Милков у своего «Альбатроса»

Владимир Никифорович Ефимов, 1910

Тимофей Никифорович Ефимов, 1913

Русские и болгарские летчики - участники Балканской войны, 1912

Владимир Ефимов в Вероне, 1910

Тимофей Ефимов на «Блерио», Одесса, 1912

Н. Д. Костин, 1912

Я. И. Седов, 1938

Болгарские ополченцы - ветераны Русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг. на встрече в 1908 г. в Свиштове. Первый слева во втором ряду Петр Николов Черкезов

Авиаторы (слева направо)

А. А. Васильев,

С. И. Уточкин,

М. Н. Ефимов

С. П. Черкезов и П. В. Таушанов, София, 1954

Мемориальная доска на ипподроме в Одессе

Дом в Свиштове, в котором родился С. П. Черкезов

Начальник авиационного отдела школы подполковник С. А. Ульянин - в прошлом пилот аэростатов - научился летать на аэроплане в школе Фармана под руководством Михаила Ефимова. Он поддержал просьбу Нестерова о сдаче экзаменов на звание пилота-авиатора. В Генеральный штаб поступило донесение начальника школы генерала А. М. Кованько, который, изложив просьбу своего питомца, добавил: «…имея в виду, что поручик Нестеров относится с большим интересом к авиации, совершил уже 17 самостоятельных полетов, работает над достижением устойчивости аэропланов, со своей стороны ходатайствую о разрешении поручику Нестерову остаться в прикомандировании к авиационному отделу для сдачи экзаменов…»

Продан Таракчиев восхищался одаренностью Нестерова, резко выделявшегося своими успехами. Болгарин тоже мечтал закончить авиационный отдел школы. Но эти мечты пришлось отложить: необходимо было срочно возвращаться на родину, уже взявшую в руки меч для освободительной войны.

Таракчиев хорошо запомнил ту застольную беседу перед расставанием… Русские друзья шутили, смеялись, но мгновенно становились серьезными, когда разговор касался надвигающихся балканских событий. Петр Нестеров высказал мнение, что авиация сыграет большую роль в разведке и корректировке артиллерийского обстрела позиций противника и что русские летчики могли бы оказать друзьям большую помощь. Его слушали внимательно, с пониманием.

Петр Николаевич не ограничился одними лишь высказываниями, стал хлопотать о возможности оказания помощи болгарской авиации. Об этом свидетельствуют документы, хранящиеся в Военно-историческом архиве. В докладной записке директора петербургского самолетостроительного завода С. С. Щетинина говорится: «По просьбе болгарской армии нами организован и в начале следующей недели отправляется на театр военных действий в Болгарию авиационный отряд, укомплектованный личным составом и материальной частью. Ехать в числе летчиков отряда изъявили желание военные летчики - поручики Нестеров и Бродович…» Далее С. С. Щетинин просил разрешить включить в состав авиаотряда добровольцами упомянутых офицеров.

К этому моменту (16 октября 1912 года) Нестеров уже успел сдать экзамен на звание пилота-авиатора, а б октября он получил документы военного летчика. Довел счет самостоятельных полетов на аэропланах до шестидесяти. Но военный министр наложил резолюцию: «Просьбу отклонить». Это решение мотивировалось тем, что Россия в силу дипломатических соображений не могла принимать прямого участия в Балканской войне, хотя и оказывала славянским народам материальную и моральную поддержку. Поэтому Нестерову и Бродовичу не удалось осуществить свои благородные намерения. Сделали это гражданские летчики.

Еще летом 1912 года в газетах появилось сообщение, что летчики-спортсмены А. А. Агафонов и Б. И. Российский предложили свои услуги союзным армиям. При Славянском комитете в Москве организовалось специальное авиационное бюро для помощи Болгарии и Сербии. Его возглавил авиатор А. А. Васильев. 27 сентября 1912 года газета «Киевлянин» опубликовала беседу своего корреспондента с Б. И. Российским. «Сознание, что… славяне нуждаются в летчиках, побудило меня предложить услуги сербскому правительству», - заявил Борис Илиодорович.

Газеты опубликовали и такое воззвание: «…может быть, русское общество откликнется и изыщет возможность отправить на Балканы отряд летчиков-добровольцев с самолетами, запчастями и мастерскими?…»

Первым из русских летчиков прибыл на авиационную базу болгар, расположенную возле города Мустафа-Паши (Свиленграда), Тимофей Ефимов.

Болгария закупила у Русского авиационного общества несколько самолетов типа «Блерио». За ними в Севастополь был отправлен болгарский авиатор Симеон Петров. После того как летательные аппараты должны были прибыть в Мустафа-Пашу, их полагалось собрать, испытать и сдать «покупателям». Выполнить эту нелегкую миссию согласился младший брат Михаила Ефимова Тимофей. В том, что выбор пал на него, немалую роль сыграла рекомендация первого русского авиатора, чьи объективность и строгость в оценках профессионального умения знали все. Да и сам Тимофей сумел за последние месяцы отлично себя зарекомендовать успешными выступлениями на летных соревнованиях.

Болгария была близка и дорога братьям - любовь к этой прекрасной, но обездоленной стране им привил отец, который, как мы помним, сражался за ее свободу три с половиной десятилетия назад. За счастье болгарского народа проливал кровь и отец Нади - жены покойного старшего брата Владимира Ефимова… Михаил и Тимофей искренне симпатизировали Сотиру Черкезову, радовались его успехам, делились летным опытом.

24 мая 1911 года произошла теплая дружеская встреча Сотира с обоими братьями Ефимовыми на комендантском аэродроме в Петербурге в очень важный для Тимофея момент, когда он сдавал экзамены на звание пилота-авиатора.

Сотир внимательно смотрел на серьезное, сосредоточенное лицо младшего Ефимова, которому пришлось первому совершать экзаменационные полеты на «Фармане» по новым, значительно усложненным правилам. Перед тем как стартовать, Тимофей отыскал взглядом Михаила. Тот ободряюще помахал рукой. Взлет… Черкезов и все собравшиеся на аэродроме следят за фигурами, которые выписывает в воздухе претендент на звание пилота. Болгарин слышит, как кто-то с удовлетворением произносит:

- Молодец! Видна выучка! Ему вторят:

- Младший брат под стать старшему!

И вот полеты завершены. «Экзамены сданы блестяще» - именно так напишут на следующий день петербургские газеты. К улыбающимся Тимофею и Михаилу подбегает молоденькая девушка, газетный репортер Антонина Томашевич - первая в России женщина-журналист, посвятившая свое перо пропаганде зарождавшейся авиации. Она превосходно знает дела и планы конструкторов, летчиков, опекает новичков. Вот и сейчас она буквально подтолкнула Сотира Черкезова к братьям Ефимовым. Завязывается дружеская беседа.

Михаил с Сотиром уже знаком. Он дружески обнимает болгарина, втягивает его в непринужденный разговор. Тимофей видит Черкезова впервые. Познакомившись, благодарит за комплименты и с присущей ему скромностью спешит перевести беседу в русло забот гостя…

Так встретились объединенные одним благородным делом сыновья русского гренадера и болгарского ополченца, словно приняв от героев-отцов эстафету…

И теперь, в осенние дни 1912 года, Михаил Ефимов твердо верил, что брат справится с ответственным заданием на болгарской земле, поможет Сотиру Черкезову и его соотечественникам. Не оплошает, как и их отец тридцать пять лет назад не оплошал…

Тимофей стал широко известен в России как мастер «фигурных полетов»: на своем «Блерио-Х1-бис» демонстрировал в показательных полетах и на состязаниях горизонтальные восьмерки, пике, спирали, крутые крены на виражах, планирующий спуск с выключенным двигателем. Набирал мало достижимые тогда высоты - до 2000 метров, летал в темноте. Перенял от брата любовь к скромной, «неаристократичной» профессии механика - всегда сам обслуживал свою машину, превосходно знал все ее достоинства и недостатки. Как и Михаил, придумывал новое, изобретал.

Перед отбытием в Болгарию сиденье на своем «Блерио» Тимофей снизу закрыл броней - толстым стальным листом, чтобы обезопасить себя от вражеских пуль. Эту рационализацию он осуществил первым. В районе военных действий младший Ефимов не без оснований надеялся помочь болгарам не только как опытный механик на земле, но и в небе - как пилот, участник боевых вылетов. И такая возможность действительно вскоре представилась…

Священная для болгар национально-освободительная война, в которой впервые в истории на помощь армии пришла авиация, началась так. Утром 5 октября 1912 года 1-я и 3-я болгарские армии, развернув наступление по всему фронту в направлении Люлебургаза, двинулись в обход Адрианополя с севера. 2-я армия пошла прямо на Адрианополь и в первый же день наступления заняла городок Мустафа-Пашу, расположенный в тридцати верстах от намеченной цели.

Адрианополь, древний город, построенный еще римлянами, давно потерял былое величие, но привлекал внимание приезжих роскошной мечетью Сулеймана и пестрым восточным базаром. В этом торговом центре Фракии сошлись в узел шоссейные дороги, слились три судоходные реки. Здесь же проходила железная дорога из Константинополя на Софию и Белград. Для Турции Адрианополь являлся важным стратегическим объектом - воротами к проливу Босфор. Поэтому турки превратили город в хорошо защищенную десятками фортов крепость с многотысячным гарнизоном и укреплениями, построенными специалистами германского кайзера по последнему слову техники. В османской артиллерии имелась даже батарея, приспособленная для стрельбы по аэропланам!

При осаде Адрианополя болгарское командование решило использовать в боевых действиях новое оружие - авиацию.

К началу войны воздушный флот Болгарии состоял из давно существовавшего аэростатного и нового - аэропланного отделений. Они были объединены в воздухоплавательный парк, входивший в состав инженерных войск [40]. Парк прибыл в Мустафа-Пашу, и его командир Васил Златаров занялся оборудованием аэродрома, строительством ангаров, приемкой аэропланов, прибывающих из-за границы.

Всеми силами стремясь прорвать кольцо блокады, турки предпринимали контрнаступления, что создавало угрозу тылам 1-й и 3-й армий, успешно продвигавшихся вперед. Главное командование требовало от 2-й армии более решительных действий по подавлению сопротивления противника. Большую услугу могла бы оказать воздушная разведка. Но погода не благоприятствовала авиаторам: до 11 октября почти ежедневно шли проливные дожди, небо заволакивали тучи… Наконец выглянуло солнце, горизонт очистился, жизнь на авиабазе оживилась.

15 октября в Мустафа-Пашу прибыл из Германии обучавшийся там офицер Радул Милков. На следующий день, собрав привезенный с собой немецкий «Альбатрос», он вылетел в направлении Адрианополя с наблюдателем Проданом Таракчиевым - соучеником поручика Нестерова по аэростатному отделению петербургской воздухоплавательной школы. Во время этого полета на крепость были сброшены две небольшие опытные бомбы, не причинившие противнику особого вреда, но посеявшие в его стане панику. Воздушный боевой вылет Милкова и Таракчиева вошел в историю как первое боевое применение авиации. Радул Милков рассказывал об этом так: «…мы перелетели Мустафа-Пашу на высоте 200 метров, взяли курс на восток. Вот и наши передовые линии. Поднявшись на 1000 метров, увидели турецкие окопы. Перелетели и их. Турки суетятся, поворачивают орудийные стволы. Спускаюсь ниже для бомбометания, вижу стрелу минарета. Делаю широкий круг над городом и над вокзалом Карагач бросаю бомбу. Замечаю на восточной околице села Кандыкой палатки двух пехотных полков, а в овраге у реки Марицы резервы противника… Полет длился уже час, я почувствовал усталость от напряжения. Повернул на аэродром. Там нас ждало много народа. Воодушевленный успешным полетом, я посадил самолет на большой скорости, что привело к аварии: правое колесо попало в рытвину. Послышался треск - это аппарат правым крылом задел землю. «Четыре пробоины в нижней части самолета и одна в руле высоты», - сказал поручик Сакеларов, осмотревший машину. «Герои!» - поздравил нас генерал Янков. Через месяц французский журнал «Аэро» писал: «Балканская война - первый опыт бомбардировки с воздуха. Это говорит о роли авиации в будущем». Такие же сообщения появились во многих газетах и журналах» [41].

Прибыв на аэродром в Мустафа-Пашу, Тимофей Ефимов немедленно взялся за порученное ему дело. Все здесь совершалось впервые: оборудовались первые фронтовые авиамастерские (работами болгарских механиков руководил русский инженер Н. Н. Орлов), поодаль испытывались еще очень далекие от совершенства авиабомбы. Схему одной из них разработал командир авиаподразделения Христо Топракчиев.

Христо учился летать во Франции на «Бле-рио». Ему и должен был сдавать собранные аэропланы Тимофей. Русский и болгарин быстро подружились, с утра до вечера проводили время на аэродроме вместе. Они были ровесниками - оба родились в 1885 году. Их отцы в одних рядах воевали за свободу Болгарии в 1877 - 1878 годах. Старший Топракчиев долгие годы томился на каторге в Дияр-бакыре… Отдал сына в военное училище, веря, что он примет участие в завершении освобождения страны от османских угнетателей.

За революционные убеждения Христо исключили из училища. И все-таки он стал офицером, а теперь и летчиком. Желание летать возникло у него, как и у Сотира Черкезова, когда увидел аэроплан Бориса Масленникова над Софией. Русская культура всегда привлекала Христо: зачитывался произведениями Толстого, Тургенева, Лермонтова, Горького, углубленно изучал марксистскую литературу, стал членом партии социал-демократов («тесняков»), дружил с ее активным деятелем Георгием Кирковым [42].

С Тимофеем Ефимовым Христо Топракчи-ев подружился быстро. «Сходство характеров и общность взглядов, - пишет болгарский историк, - сделали их неразлучными». Здесь следует более четко сказать об общности взглядов: Тимофей тоже был из семьи «политически неблагонадежных», разделял воззрения брата-бунтаря Владимира, помышлял о социальном переустройстве мира. Некоторые офицеры авиабазы - выходцы из буржуазно-феодальной среды, придерживавшиеся прогерманской ориентации, естественно, не могли питать к друзьям добрых чувств…

В этот начальный период войны на авиабазе ощущались трудности: ремонтная мастерская и другие службы только создавались, не все заказанные самолеты прибыли. Не хватало и летчиков. Симеон Петров накануне переезда в Мустафа-Пашу потерпел серьезную аварию в пробном полете. Его самолет находился в ремонте. Теперь подлежал ремонту и «Альбатрос» Радула Милкова. Перед генералом инженерных войск Янковым, в ведении которого находился воздухоплавательный парк, встала проблема: командование требовало оперативных разведывательных данных, а кого же послать в воздушную разведку и на чем?

Генерал принял решение обратиться к русскому - тогда, к сожалению, единственному опытному летчику на базе… Необходимо было доставить по воздуху и сбросить над Адрианополем (впервые в мировой практике) воззвания-листовки на турецком языке, в которых турецкому гарнизону предлагалась капитуляция. «Мы не хотим напрасно проливать кровь, - писалось в листовках. - Мы воюем не против турецкого народа, а против ваших жадных и жестоких властителей… Вы окружены, сопротивление бесполезно, сдавайтесь!»

Вот как описывается этот эпизод в работе современника событий, военного историка С. С. Бекнева «Воздухоплавание в последней славяно-турецкой войне» (том четвертый), изданной в Петербурге в 1913 году:

«Утро 17 октября выдалось тихое и солнечное. На аэродроме, как всегда, кипела работа. Тимофей Ефимов с механиками готовили «Блерио» к облету. К Ефимову подошел генерал Янков:

- Вы согласны лететь? Имейте в виду, полет опасный, вас будут обстреливать.

- Согласен. Для этого сюда ехал, - ответил летчик.

Генерал объяснил задание - сбросить над центром Адрианополя прокламации… Затем по карте Ефимов был ознакомлен с расположением города-крепости и необходимыми ориентирами, были обсуждены все детали полета. Ефимову предложили новый аэроплан, но авиатор предпочел свой, служивший ему верой и правдой «старичок», как он ласково называл свою машину. Тотчас приступил к подготовке ее к вылету. Надо было заправиться бензином, проверить работу мотора и рулевого управления. В одиннадцать часов утра Ефимов взлетел и взял курс на Адрианополь…»

«Вначале слегка покачивало, - рассказывал потом Ефимов о своих впечатлениях корреспондентам русских и зарубежных газет. - Но чем выше я поднимался, тем меньше беспокоили воздушные течения. Высоту аппарат набирал слишком медленно, и это мне не нравилось: попадет вражеская пуля в мотор - и все, конец. Правда, я взял с собой револьвер. Лучше пулю в лоб, чем попасть в плен к туркам…»

У самого Адрианополя высота полета достигла 900 метров - поднять «Блерио» выше не удавалось. Тогда летчик решил обогнуть город слева на некотором расстоянии от него, пока не набрал 1300 метров, что гарантировало большую безопасность при обстреле противника.

Наступил самый серьезный этап полета: следовало напрямую пересечь город и над самым его центром сбросить листовки с воззванием. Мелькнула тревожная мысль: «А вдруг мотор заглохнет?…»

«Мысленно перебираю причины возможной неисправности, - вспоминал летчик впоследствии, - и успокаиваюсь. Все в порядке, мотор не подведет… Лечу, приготавливаюсь. Достаю из кармана пачку воззваний, бросаю. Они полетели свертком, потом рассыпались. Внизу началась стрельба. В правом крыле появилось отверстие от пули. Снижаюсь, чтобы увеличить скорость. Маневрирую аппаратом и бросаю вторую пачку, потом третью. Уже вторая пуля пробивает правое крыло. Очень жалею об отсутствии у меня бомб, которыми бы ответил на эти выстрелы… Поворачиваю. На турецких позициях виден дым от пушечного выстрела. Очевидно, шрапнель… Так и есть - видны ее разрывы ниже аппарата метров на триста. Приблизившись к болгарской территории, я облегченно вздохнул…»

Воздушное путешествие длилось час. Сообщенные Ефимовым оперативные сведения о противнике имели большую ценность. В опубликованном прессой письме к брату Михаилу есть такие строки: «…болгары собирались наступать на правый фланг турок. Я объяснил, что видел скопление неприятельских войск на левом. Болгары переменили направление и разбили врага, не ожидавшего нападения» [43].

Под вечер того же дня генерал Янков послал в штаб главного командования донесение о полете над Адрианополем русского летчика Тимофея Ефимова и просил представить его к награде [44].

Мы так подробно остановились на боевых вылетах болгарского и русского летчиков - Радула Милков а и Тимофея Ефимова - потому, что они совершались тогда впервые в истории военной авиации и вызвали огромный интерес в России и многих других странах. Интервью летчиков, широко публиковавшиеся в тогдашней прессе, представляют несомненную ценность для истории.

Итак, Тимофей Ефимов первым среди русских летчиков совершил боевой вылет… Сразу же после возвращения на аэродром его самолет отремонтировали, заделали пробоины от турецких пуль. Генерал Янков, авиаторы базы убедились воочию, что выполнять боевые задания и возвращаться без аварий вполне возможно.

Христо Топракчиев дотошно расспрашивал Тимофея о совершенном воздушном путешествии. В этот же день он тоже стартовал в направлении Адрианополя. Успешно выполнил боевое задание: привез новые, весьма ценные разведывательные данные, получив несколько пробоин. Вечером друзья - русский и болгарин - делились впечатлениями, строили совместные планы…

Но этим замыслам не суждено было осуществиться: через день Христо Топракчиев трагически погиб. Первую потерю молодой болгарской авиации описал корреспондент «Петербургской газеты» (приводим выдержки из его сообщения):

«…аэродром находился в четырех-пяти верстах от Мустафа-Паши, и я каждый день ездил туда верхом. Побывал и на другой день после полета Топракчиева. К таким людям влечет необъяснимое. И я первым делом к нему. Топракчиев, весь перепачканный, возится у аэроплана. Запущенный пропеллер с шумом сорвал у кого-то фуражку.

- Как дела, поручик?

- Да вот готовлюсь, хочу полететь…

- Куда?

Милая застенчивая улыбка:

- Это наш военный секрет.

- В таком случае умолкаю.

Пожелав летчику счастливого пути и удачных разведок, я уехал в горы… Возвращался под вечер… Нагоняю человека с широкой, атлетической спиной. Это наш русский инженер-электротехник Н. Н. Орлов, ведающий «механической частью аэропланов». Поравнялись. Иду рядом с ним. Вид у Орлова мрачный…

- Что с вами, Николай Николаевич?

- Как что? Разве вы не видели?

- Ничего не видел, ничего не знаю.

- Топракчиев сгорел.

- Послушайте, что вы говорите такое?

- Сгорел…

Я снял фуражку».

…Генерал дал своему офицеру последнее напутствие в предстоящей воздушной разведке. Топракчиев медленно поднялся метров на 50. Вдруг аэроплан стал выделывать какие-то нелепые зигзаги. Опытный глаз Орлова усмотрел неладное в этих движениях всегда послушной машины.

Генерал спросил инженера: «Что с аппаратом?» Но ответить Орлов не успел… Аэроплан стремительно падал…

Вонзившись в землю, пылал как исполинский факел среди зеленой равнины у подножия Родопов. В этом факеле пылал храбрец, только вчера занесший свое геройское имя в летопись борьбы болгарского народа за свободу.

Послышались выстрелы. Это воспламенились патроны револьвера, который Топракчиев брал с собой в полет… Шесть выстрелов стали прощальным салютом летчику… Вызванный военный врач установил, что летчик сначала разбился насмерть, а потом уже сгорел…

Причины катастрофы так и остались невыясненными. Неопытность офицера исключалась, в школе Блерио Топракчиев считался одним из лучших учеников [45].

Как ни странно, первая авиационная катастрофа при осаде Адрианополя не отражена в военных документах. Во всяком случае Цветан Цаков, подробно анализирующий все аспекты участия авиации в Балканской войне в своей книге «Балканские орлы», при описании гибели Топракчиева ссылается не на документы, а на книгу Ришара «Материалы иностранных корреспондентов», изданную в Шумене в 1913 году. Цаков приводит выдержку из книги: «…он почти достиг верхушки минарета, поднимаясь свечой вверх, затем снижаясь на 100, на 60 метров. Еще видели, как моноплан пролетел над городом, и тут одна несчастная пуля попала в него. Батальон снизу открыл частый огонь. Пилот понимал, что его ожидает. Он направил моноплан к земле. И, подобно огненной птице из древнего персидского мифа, спустился, как метеор».

Описание Ришара с привлечением персидского мифа звучит, конечно, красиво, но неубедительно. В других публикациях приводились иные, не менее фантастические версии, например в журнале «Тяжелее воздуха», издававшемся в Харькове, в номере первом за 1913 год, то есть через три месяца после события, писалось: «…при новом полете авиатор был встречен градом пуль. Через несколько мгновений на аппарате, по-видимому, произошел взрыв. Выбросило громадный столб пламени, затем самолет окутался густым дымом и упал на землю. При падении он врезался в отряд турецкой кавалерии и повалил нескольких турецких всадников. Топракчиев предпочел застрелиться: рука крепко сжимала рукоятку револьвера».

Автор этого «варианта» дал полный простор фантазии. В действительности там, где случилась трагедия, не было ни обстрела, ни турецкой кавалерии. Аэроплан Топракчиева загорелся не над Адрианополем, а на своем аэродроме, и останки летчика были похоронены там же, возле авиабазы [46].

В уже процитированной нами корреспонденции «Петербургской газеты» все отражено правдиво и точно. Она заканчивается словами, что причины катастрофы остались невыясненными. Но, видимо, не для всех на аэродроме это было загадкой. О многом говорили странные «конвульсии» только что взлетевшего самолета в воздухе… Тимофей Ефимов во всеуслышанье заявил о том, что это - коварная диверсия врагов Топракчиева.

Корреспонденты газет оставили нам свидетельства, что у русского добровольца сразу же после гибели Христо возник конфликт с одним из офицеров авиабазы, и вскоре Ефимов уехал на родину. Что за конфликт, газетные сообщения не объясняют. Но есть основания полагать: русский со свойственной ему прямотой и принципиальностью, четко, без обиняков высказал свои соображения о том, что катастрофа была подстроена. Те, кто это сделал, не все рассчитали как следует. Они надеялись, что «Блерио» начнет разваливаться где-нибудь над Адрианополем и это легко можно будет отнести за счет турецкого обстрела, но все произошло еще над аэродромом…

В течение еще довольно длительного времени после этой катастрофы атмосфера в Мустафа-Паше оставалась напряженной. Многие на авиационной базе открыто говорили о диверсии со стороны врагов Христо, направленной на уничтожение летчика-революционера, социалиста-тесняка. В историческом музее Свиштова хранится черновик рукописи Черкезова, где есть такие строки о Топракчиеве: «Это был прямой, смелый и честный товарищ, не боявшийся открыто высказывать свои прогрессивные взгляды, не выносил лести и лицемерия…»

Итак, те, чья злодейская рука погубила Христо, явно рассчитывали на то, что его гибель можно приписать турецким пулям. Поэтому версия об «огненной птице» и «вражеской кавалерии» тотчас же, с молчаливого согласия высших офицеров - классовых врагов Топракчиева, беспрепятственно пошла гулять по свету. Однако история должна знать правду.

Вдохновители и исполнители не вполне удавшейся диверсии, чтобы отвести от себя подозрение, сделали своеобразным «громоотводом» единомышленника и друга Христо - русского добровольца. А разве могло быть иначе? Ведь болгарские капиталисты и феодалы были так же враждебны своему трудовому народу, как и русскому рабочему Тимофею Ефимову. Русские жандармы и белогвардейские каратели преследовали Сотира Черкезова так же свирепо, как и неугодных им соотечественников.

Сотир Черкезов, прибывший в Мустафа-Пашу, был определен в 1-е аэропланное отделение, командиром которого по приезде из Германии стал Радул Милков. Простые солдаты, механики - вчерашние крестьяне и рабочие рассказали Сотиру о трагической гибели Христо, поделились собственными наблюдениями и выводами на сей счет… Черкезов посетил могилу героя, постоял в раздумье. Через четверть века, в день пятидесятилетия Топракчиева он станет инициатором проведения массового митинга на этом месте, выступит с предложением установить памятник герою.

Не довелось Сотиру Черкезову встретиться здесь и с Тимофеем Ефимовым, уже уехавшим на родину. Инцидент, ставший причиной досрочного отъезда русского добровольца, огорчил Черкезова. Зато приятно было услышать теплые слова людей в адрес Тимофея. О русском побратиме вспоминали с благодарностью пилоты и механики, которым он помогал и делом, и советом, и личным примером. Восхищались мужеством, смелостью и бескорыстием сына России. От них Сотир узнал, что Ефимов отказался от крупного вознаграждения, предложенного ему генералом Янковым за полет над Адрианополем, заявив, что он «воюет не ради денег, а ради защиты братьев-славян».

На смену Тимофею Ефимову в Мустафа-Пашу прибыл из Петербурга авиационный отряд в составе четырех летчиков во главе с организатором отряда директором аэропланного завода С. С. Щетининым.

Среди них был друг Черкезова Николай Костин.

- Вот видишь, - сказал Николай, крепко обнимая болгарина, - исполнилось то, о чем мы с тобой говорили, когда попивали у меня дома в Питере чаек! Поможем правому делу!…

На решение Костина ехать добровольцем в Болгарию в немалой степени повлияла дружба с Черкезовым, его рассказы о прекрасной, все еще стонущей под иноземным игом родине. И вот они вместе, плечом к плечу будут теперь бороться за окончательное освобождение Болгарии от османских завоевателей. Их обоих назначили в 1-е аэропланное отделение к Радулу Милкову.

Сюда же прикомандировали ученика и помощника Михаила Ефимова Якова Седова, с которым Черкезов познакомился уже здесь, в аэропланном отделении. Михаил Никифорович своего друга и соперника по велотреку учил летать еще в Мурмелоне, у Фармана. Потом взял его помощником в Севастополь. Помог Седову в приобретении «Фармана-4» и организации его полетов на Дальнем Востоке и в Сибири. Сам Михаил Ефимов не смог осуществить мечту старшего брата Владимира - показать полеты на Дальнем Востоке, и передал эстафету Якову Седову, их общему другу. Он же порекомендовал Якова Ивановича в авиаотряд Щетинина.

Сергей Сергеевич Щетинин укомплектовал отряд опытными летчиками. Кроме Н. Д. Костина и Я. И. Седова, в его состав входили мастера «фигурных полетов» - высшего пилотажа того времени - Федор Федорович Колчин и Петр Владимирович Евсюков. Оба были выпускниками, а затем инструкторами заводской летной школы Первого российского товарищества воздухоплавания (ПРТВ), куда входил авиазавод.

Кроме летчиков в составе отряда было семь механиков и рабочих. Из Одессы привезли четыре самолета «Фарман-7», брезентовые ангары, запасные части, материалы и инструмент для ремонта техники. Естественно, никакого боевого опыта у русских добровольцев еще не было, ведь до тех пор авиация нигде в войнах не применялась [47]. Гости едва лишь успели прочесть в газетах первые сообщения о боевых вылетах Радула Милкова, Тимофея Ефимова и Христо Топракчиева… Как истинный предприниматель, Щетинин преследовал в этой «экспедиции» и свои, чисто коммерческие цели, хотел проверить качество выпускаемой заводом продукции в военных условиях. Если самолеты выдержат испытание на войне, он сможет рассчитывать на заказы военного ведомства.

К этому времени на базу прибыли все обучавшиеся за границей болгарские летчики и заказанные самолеты. Поэтому сформировали еще два аэропланных отделения. Во 2-е отделение, начальником которого назначили поручика Димитра Сакеларова, вошли русские добровольцы Евсюков и Колчин, швейцарец Бюри и болгарские летчики Стоянов и Манков, а также переведенный из 1-го отделения Симеон Петров. В задачу 2-го отделения входило содействовать войскам, наступавшим на Чаталджийском направлении.

Димитр Сакеларов не пилотировал, а летал в качестве летчика-наблюдателя с Бюри или Евскжовым, с которыми дружил, 3-е аэропланное отделение содействовало 4-й армии на Галиполийском фронте. В этом отделении единственным пилотом был итальянец Сабели. Начальник отделения Пеньо Попкристев учился летать в Германии, но после аварии и тяжелого ранения уже не мог пилотировать самолет. С Сабели в качестве летчика-наблюдателя летал Милчо Митев, ранее служивший в кавалерии. Весельчак, душа компании, он был исключительно храбрым и смелым летчиком.

Впоследствии в это отделение перевели и Якова Седова. А пока что все летчики находились на базе, участвуя в осаде Адрианополя. Яков Иванович Седов, отдавший многие годы жизни авиации, по возвращении из Болгарии рассказывал корреспондентам:

«Всю осень и зиму мы с Костиным провели на аэродроме… Работа наша сводилась к двум задачам - разведке и бомбометанию. Разведывательные полеты совершались с наблюдателями, которые, к сожалению, не были офицерами Генерального штаба, не располагали сведениями о противнике, поэтому перед нами и не ставились сложные задачи… Мой первый полет проходил на высоте 1200 метров над Адрианополем. И тут подо мною начала рваться шрапнель. Я поднялся выше, чтобы быть недосягаемым для неприятельского обстрела. Чувство в это время у меня было неприятное…»

Николаю Костину удалось очень метко бросить две бомбы в центр Адрианополя. По свидетельству пленных турок, бомбы попали в цель.

Погода, благоприятствовавшая полетам в середине октября, затем ухудшилась. Начались затяжные осенние дожди. Подступы к крепости утопали в непролазной грязи. Три реки, сливающиеся близ Адрианополя, вышли из берегов… Яков Иванович Седов потом не раз рассказывал, что из-за подступавшего паводка авиаторам приходилось в аварийном порядке перебираться на новые места, перетаскивая технику и оборудование.

Несмотря на все эти осложнения, летчики ловили малейший просвет в небе для выполнения боевых заданий.

«От холода, ветра, ливня нас спасали утепленные костюмы, - вспоминал Я. И. Седов. - Нас снабдили всем необходимым, дали спальные мешки, ведь жили мы в ящиках из-под самолетов. И не болели. К тому же кормили нас болгары превосходно».

«В слякотные осенние вечера, - писал в своих воспоминаниях Сотир Черкезов, - мы собирались все вместе - и болгары, и русские наши братья. Пели болгарские и русские песни. Обсуждали ход военных событий, газетные информации, наши авиационные дела… Эти беседы согревали наши сердца…»

Бок о бок со своими болгарскими коллегами на авиабазе трудились русские механики, электрики, монтажники. К сожалению, они не оставили своих воспоминаний. Сохранился только поименный список взятых на довольствие членов авиаотряда русских добровольцев, подписанный майором Златаровым, в котором перечислены: механики - Юлий Иванович Озолин, Федор Никифорович Щербаков и монтеры - Николай Андреевич Тарасов, Василий Васильевич Дехтерев, Иосиф Иванович Иванов, Александр Дмитриевич Коровкин, Лев Иванович Сакуринский. Сохранился и редкий снимок членов отряда за обедом под открытым небом.

Авиамастерская была создана по инициативе начальника воздухоплавательного парка майора Златарова и являлась его гордостью. Первый разбитый аэроплан он починил своими руками, доказывая, что на фронтовых аэродромах необходимы полевые мастерские, поскольку несовершенство тогдашней авиационной техники приводило к частым авариям. Выходили из строя самолеты и двигатели. Требовалось ремонтировать их на месте. Механикам помогали и сами летчики.

Черкезов и Костин немало времени уделяли облету только что отремонтированных аэропланов, их часто можно было видеть в аэродромных мастерских. Умелые руки изобретателя-болгарина и бывшего слесаря-русского оказались очень кстати. Костин сконструировал первый бомбодержатель. Ведь до тех пор бомбы укладывались для предохранения от сотрясений и вибрации на сено [48]. Так постепенно накапливался опыт военного применения авиации.

Усложнялись боевые задания летчикам. Однажды с аэродрома в Мустафа-Паше стартовали сразу четыре аэроплана, пилотируемые Радулом Милковым, Николаем Костиным, Никифором Богдановым, Стефаном Калиновым. Они разделились в воздухе и над осажденным Адрианополем появились одновременно с четырех сторон, деморализовав противника [49].

Над крепостью впервые в истории войн летала в качестве наблюдателя женщина - болгарка Райна Касабова. Она сбросила на турецкие позиции листовки с призывом прекратить сопротивление. В то время ей было 15 лет. Бабушка юной Райны была связной у Васила Левского, отец - ополченцем сражался на Шипке, а ей самой через несколько десятков лет выпало счастье встретиться с первой женщиной-космонавтом Валентиной Терешковой…

А болгарский пилот Радул Милков поднял в воздух на своем самолете сестру известного русского художника В. В. Верещагина. Она приехала в Болгарию с русским госпиталем, работала там медсестрой, оказывала помощь раненым болгарским воинам.

Дневниковую запись Милкова об этом полете приводит болгарский военный историк полковник Цветан Цаков в своей книге «Балканские орлы».

Выбитые из Лозенграда турецкие войска бросили возле железнодорожной станции два своих аэроплана немецкого производства, которые по каким-то причинам не были применены. Болгарские солдаты-пехотинцы по неосведомленности использовали трофеи не для летных, а совсем земных целей. Непромокаемую материю, которой были обтянуты крылья, разрезали себе на портянки… Малообразованные крестьянские парни еще не могли оценить новую военную технику. Проблема портянок для них была значительно важнее.

«Когда мы прибыли за трофеями,- вспоминал Черкезов, - то обнаружили вместо самолетов жалкие скелеты,… В то же время они чем-то напоминали ощипанных кур… Мы взяли только моторы, винты и шасси. Все остальное было приведено в негодность».

С продвижением болгарской армии к Константинополю авиация стала применяться и для глубокой разведки территории противника. Интернациональные экипажи болгарина Петрова со швейцарцем Бюри и болгарина Митева с итальянцем Сабели летали над морем, над побережьем Малой Азии и над самой столицей Турции, перелетая с материка на материк - из Европы в Азию. Симеон Петров совершал и ночные разведывательные полеты.

Русские добровольцы с болгарскими офицерами устанавливали по воздуху связь между штабами армий. Седов получил задание перелететь в Мангары. Воспользовавшись попутным ветром, Яков Иванович за пятьдесят пять минут преодолел 135 километров - очень высокий результат по тогдашним временам.

Евсюков с Сакеларовым долетели до Чорлы без посадки за два часа двадцать пять минут, преодолев 150 километров. Оттуда доставили донесение в Кабакчу. Затем совершали разведывательные полеты по заданию штаба армии.

А вот Костину не повезло. Он совершил вынужденную посадку в расположении турецких войск и попал в плен. Узнав об этом, председатель Всероссийского аэроклуба попросил министра иностранных дел Сазонова помочь соотечественнику. Министр, в свою очередь, связался с турецким послом и просил его считать русского авиатора ие шпионом, а военнопленным. Посол телеграфировал об этом своему правительству. Костина содержали в крепости под арестом как военнопленного. После падения Адрианополя он был освобожден и вернулся к товарищам [50]. Первая Балканская война завершилась освобождением Болгарии и ее союзников от турецкой феодальной зависимости [51]. Достойный вклад внесли в это дело авиаторы. Их опыт изучался всеми армиями Европы. Выявилась эффективность ближней и дальней воздушных разведок с применением фотографирования, использования авиации для корректировки артиллерийского огня, бомбардировок с воздуха (пока что воздействующих на противника преимущественно психологически). Подтвердилось большое значение тщательной подготовки аэродромных служб с ремонтными мастерскими, метеорологическими пунктами и прочим «обеспечением тыла авиации», как выразился в своем докладе С. С. Щетинин, подводя в Петербурге итоги участия русских добровольцев в полетах на «болгарском театре военных действий» [52].

Во время Первой Балканской войны 1912 - 1913 годов царь Болгарии Фердинанд Кобургский и его приспешники вынуждены были затаить свою прогерманскую ориентацию, ибо кайзер поддерживал Турцию! Россия же, хоть и не участвовала в войне, но оказывала Болгарии большую помощь оружием, боеприпасами, снаряжением, продовольствием, медикаментами, дипломатическими акциями. Русский народ всецело сочувствовал болгарам.

Но как только закончилась война, царское правительство Болгарии сбросило маску дружелюбного отношения к России. В его политике откровенно проявился резкий крен к сближению с Германией. Сторонники России начали подвергаться преследованиям. Многие военачальники - воспитанники русских военных учебных заведений вынуждены были оставить родину и уехать в Россию. «Болгарское правительство оскорбило наши патриотические чувства, - пишет в своих воспоминаниях Сотир Черкезов. - Я был уволен из военно-воздушных сил. Мне так не хотелось уходить из авиации, но хлопоты ни к чему не привели. А потом я с болью в сердце узнал, что меня убрали как «русского воспитанника».

Оставшись не у дел, пионер болгарской авиации попытался привлечь внимание общественности к идее постройки самолета собственной оригинальной конструкции. Выступал с докладами в клубах. Власти чинили ему всяческие препятствия. Убедившись, что стал в родной стране лишним и даже нежелательным человеком, уехал с семьей в Болград.

Но вернуться к мирной жизни не удалось: над Европой разразилась буря первой мировой войны. Германия в союзе с Австро-Венгрией объявила войну России. Сотир не мог не разделить трудных забот своей второй родины - предложил свои услуги в качестве летчика-добровольца русской военной авиации. Болгарина направили в дислоцированный во Львове 7-й корпус 3-й армии, которым командовал его соотечественник, такой же, как и он, «русофил», герой Балканской войны генерал Радко Дмитриев.

Он сердечно встретил Черкезова:

- Ну вот еще один верный болгарин прибыл защищать свою вторую родину! - обрадовался он. - Молодец! Летчики очень нужны армии.

Русские пилоты встретили болгарина радушно. Сотира назначили в авиаотряд, где все еще находились под неизгладимым впечатлением подвига однополчанина капитана Петра Николаевича Нестерова, обессмертившего свое имя первой в мире «мертвой петлей», а теперь совершившего первый в мире воздушный таран. Нестеров сбил близ Жолквы австрийский самолет и сам при этом погиб. Гибель русского героя тяжело отозвалась в душе болгарина. Вспомнил, как тепло отзывался о Петре Николаевиче Продан Таракчиев. Не забылась и недавняя гибель Христо Топрак-чиева.

Начались для Сотира фронтовые будни с ежедневными разведывательными полетами на рассвете под яростным вражеским обстрелом. Самолетов не хватало - по два летчика приходилось на одну машину, стартовали по очереди. Со временем положение изменилось, в распоряжение авиаотрядов стали поступать новые, более скоростные аэропланы - «Мо-раны» и «Дюпердюссены». В связи с этим болгарина и двух его русских боевых товарищей командировали в летные школы - переучиваться, осваивать новую технику. Так Черкезов попал в Гатчинскую авиашколу.

Михаил Ефимов, как и его болгарский сверстник, чуть ли не с начала летной деятельности мечтал построить аэроплан собственной конструкции и летать на нем. Испытывая машины разных марок и выявляя при этом их недостатки, он хотел в своем проекте их избежать и создать самолет, который, по выражению Михаила Никифоровича, летал бы, как птица, со свойственными ей эво-люциями в воздухе и садился на землю без длинных пробежек.

Именитого авиатора волновала проблема обеспечения максимальной безопасности полетов. Аварии и катастрофы часто происходили при посадках, а также из-за внезапной остановки выходившего из строя двигателя. Поэтому Михаил Никифорович еще в 1910 году в беседе со студентами при посещении Московского технического училища высказал идею постройки самолета с двумя устанавливаемыми «в затылок» друг другу двигателями. Если один из них выйдет из строя в полете, продолжать рейс можно будет на втором.

Однако осуществить свои идеи шеф-пилоту Севастопольской (позднее Качинской) авиашколы долго не давала его большая загруженность на инструкторской работе. И все же он постоянно вносил различные усовершенствования в двигатели и другие узлы аэропланов. Урывая время от отдыха, Ефимов работал над проектами самолетов даже во время войны.

В самом начале военных действий летчик попросился на фронт добровольцем. Ему возразили, что на своем посту он приносит армии значительно большую пользу, готовя десятки боевых летчиков. На некоторое время Михаил Никифорович согласился с такой постановкой вопроса. Но когда узнал о гибели Нестерова, посчитал для себя просто невозможным и далее находиться в тылу. Только в бой! На этот раз командованию не удалось удержать его, поскольку как к невоеннослужащему не могло применить к нему дисциплинарные санкции - в свое время Ефимову, выходцу из социальных низов, не пожелали присвоить офицерский чин. Странная сложилась ситуация: первый отечественный авиатор, первый в России мировой рекордсмен, победитель крупнейших международных авиационных состязаний, шеф-пилот первой отечественной летной школы, готовившей военных летчиков, не был удостоен звания офицера. Поэтому на фронт он ушел «летчиком-охотником», как тогда называли добровольцев.

Михаил Никифорович попал в 32-й авиаотряд на Западном фронте, которым командовал его бывший ученик Ильин, высокомерный барский сынок, презрительно относившийся к представителям трудового народа. Ефимов успешно совершал боевые вылеты и держал на своих плечах всю техническую часть отряда, а это стоило немалых трудов, поскольку не хватало запасных деталей к самолетам и двигателям. Именно последние больше всего требовали ремонта. Если бы не золотые руки Михаила Никифоровича и мотористов отряда, которых он учил познавать «душу» двигателя, то И летать было бы подчас не на чем. Ильина же раздражали «панибратские», по его мнению, отношения Ефимова с механиками, которые души не чаяли в своем учителе. И заносчивый офицер решил указать «мужику» Ефимову его место. Он стал «распекать» подчиненного в присутствии комиссии из Москвы за детали, снятые с мотора, который требовал капитального ремонта. Ильин не желал вникать в суть дела и не слушал объяснений. Ефимов держал себя с достоинством. Но на другой день послал телеграмму сановному «шефу авиации» о конфликте с Ильиным и попросил, чтобы его перевели на другое место службы. Высшее командование учло заслуги первого отечественного авиатора и удовлетворило его просьбу.

Ефимов храбро воевал, летал на разведку, бомбежку. На его груди появились солдатские георгиевские кресты. Наконец-то присвоили чин прапорщика инженерных войск.

К осени 1915 года по просьбе начальника авиашколы Михаила Никифоровича отозвали «для усиления личного состава» в Севастополь. И он, параллельно с подготовкой пилотов, снова занялся разработкой проекта самолета. В связи с этим добился командировки в Киев. Древний город на Днепре к тому времени приобрел солидную авиационную репутацию. Здесь начали свою деятельность прославленные конструкторы Игорь Сикорский и Дмитрий Григорович, чьи самолеты - многомоторные «Муромцы» и летающие лодки «М-5» и «М-9» значительно превосходили зарубежную авиатехнику. Григорович вошел в историю авиации как автор первого в мире гидросамолета-истребителя. За всю первую мировую войну авиапромышленность кайзеровской Германии и стран-союзниц так и не смогла создать самолеты, которые могли бы сравниться по своим летным качествам с крылатыми гигантами того времени - «Муромцами» Сикорского. Впоследствии эти аэропланы хорошо послужили молодой Красной Армии, успешно действуя на многих фронтах гражданской войны, в частности участвуя в разгроме конницы белого генерала Мамонтова, наступавшей на Москву. И Сикорский, и Григорович были воспитанниками Киевского политехнического института. Профессором этого вуза был создатель первого в России аэроплана с бензиновым двигателем Александр Сергеевич Кудашев. В мастерских политехнического института во время войны развернулось массовое производство пропеллеров. Здесь и собирался изготовить важнейшие детали своего самолета Михаил Ефимов. Но службисты канцелярии заведующего авиацией Юго-Западного фронта начали плести против Михаила Никифоровича интриги с целью помешать осуществлению его замыслов. Не исключено участие в этом германской агентуры, имевшей четкую задачу всячески препятствовать усилению авиационной мощи России. Козни недругов завершились тем, что авиатор-патриот был лишен возможности работать над аэропланом-истребителем. И хотя в своем письме он просил высокое начальство: «Дайте достроить аппарат и с ним идти на фронт», ему равнодушно отказали.

И снова пилот на передовой. В б-м корпусном авиаотряде Западного фронта он совершает разведывательные полеты, бомбит скопления войск и боевой техники противника, шефствует над ремонтными службами, обучает молодежь… По инициативе капитана Евграфа Крутня в 1916 году в русской армии организовалась истребительная авиация. В Киев из белорусского города Несвижа пришла телеграмма: «Ввиду выдающихся способностей прапорщика Ефимова управлять быстроходными самолетами ходатайствую о переводе его в четвертый отряд истребителей. Юнгмейстер» [53]. Любитель скоростей, мастер пилотажных фигур попал в свою стихию. В составе отряда он отправился на Румынский фронт, под Констанцу [54].

Тимофея Ефимова война застала в Курске, где он проводил демонстрационные полеты с каскадом фигур высшего пилотажа. После Балканской войны его сразу же завербовал бойкий импрессарио, не сомневаясь в успехе у публики героя осады Адрианополя. И младший Ефимов возобновил свои гастроли. Газеты сообщали о его полетах в Екатеринославе, Киеве, Одессе, о перелете из Новочеркасска в Сулин. Тимофей одним из первых освоил выполнение знаменитой «петли Нестерова». Поэтому в четырнадцатом году его пригласили показать высший пилотаж в Кишиневе, на празднествах по случаю открытия там памятника Александру III, на которых присутствовало царское семейство. Но младший Ефимов откровенно признался своей невесте Нане, также наблюдавшей эти фигурные полеты, что не испытывал к этой разряженной монархической компании никаких верноподданических чувств. Сказывалась солидная политшкола старшего брата Владимира, вспоминались уроки забастовок на железной дороге в девятьсот пятом.

Летал, старался, крутил в кишиневском небе «мертвые петли» для Нани. Пора бы уже обзавестись семьей и зажить спокойной жизнью. А тут снова война!

Однако на сей раз военная страда Тимофея миновала. Медики обнаружили у него болезнь глаз и отчислили из авиаотряда. Пилот пережил тяжелую моральную травму. В результате лечения в госпитале зрение несколько улучшилось, и Тимофея направили инструктором в недавно открытое в Симферополе отделение Севастопольской летной школы. Итак, в авиации удалось остаться [55].

С началом первой мировой войны звучавшее на немецкий лад название столицы России «Петербург» заменили русским «Петроград». В городе на Неве произошли глубокие изменения, которые сразу почувствовал Черкезов, командированный сюда с фронта для освоения новой боевой техники. Народ роптал, высказывал недовольство затянувшейся войной, жертвами, лишениями, разгулом спекуляции, длинными очередями у хлебных лавок. Трудовой люд голодал, а богатеи, высшее офицерство, знать, как ни в чем ни бывало, по-прежнему кутили в ресторанах… Болгарин не досчитался многих друзей. Тяжелый осадок в душе оставила встреча с семьей Николая Костина. Никак не укладывалось в голове, что этого веселого, общительного парня нет в живых, он умер после тяжелой болезни в конце четырнадцатого. Почти в то же время, что и Костин, погиб в катастрофе при испытании нового аэроплана Евсюков.

Черкезов в Гатчинской авиашколе осваивал аппарат французской конструкции «Дюпер-дюссен». «На одном из занятий я невзначай более энергично, чем полагалось, потянул ручку управления, и самолет быстро оторвался от земли, - вспоминал Сотир. - Но взлетел все же благополучно… На небольшой высоте сделал круг и сверху увидел разгневанное лицо начальника подразделения, штабс-капитана Горшкова… Потом мне рассказали, что он осведомился обо мне: «Кто этот сумасброд?» - «Болгарин». - «Ну лети, лети, черт этакий! Посмотрим, как сядешь!»

Но Сотир не сплоховал, приземлился удачно. Встал перед командиром навытяжку:

- Виноват!

- Набезобразничал, красавец! Да знаешь ли ты, что за такое самоуправство полагается?…

Поскольку и летчик и самолет оказались в целости, штабс-капитан поостыл.

- Интересно, сможешь ли ты так повторить приземление?

- Так точно, смогу, - ответил Черкезов.

- Не сейчас, а завтра утром… - уже добродушно возразил Георгий Георгиевич Горшков.

После Великого Октября Горшков вступил в ряды Красной Армии, занимал в ней командные посты. Добрый след оставил этот деловитый, чуть суровый человек в душе Сотира.

- Так я начал летать на новых аэропланах самостоятельно, - подытоживает свои воспоминания о Гатчинской школе Сотир. Весной пятнадцатого года он получил на петроградском заводе самолет и отправился с ним на фронт. Его назначили в 11-й истребительный авиаотряд, первым командиром которого был прославленный Нестеров. В дневнике боевых действий этого отряда, хранящемся в Военно-историческом архиве СССР, есть запись: «Чиновник Черкезов на самолете «Дюпердюссен» № 91 производил разведку войск противника по приказанию… штаба 3-й армии 22, 24, 27, 28, 30 апреля 1915 года и налетал за это время 6 часов 15 минут»56.

И тут Сотира настигла настоящая беда: его родина - царская Болгария вступила в войну на стороне кайзеровской Германии! Что ж, от царя Фердинанда этого следовало ожидать!… И все же известие потрясло. Черкезов чувствовал себя человеком, которого подло предали. Трудно было смотреть в глаза своим товарищам по авиаотряду…

Шовинистический угар толкнул царское правительство России на репрессии против болгар-русофилов, верой и правдой служивших своей второй родине. Человека безупречной репутации, командующего 3-й русской армией болгарина Радко Дмитриева сняли с поста и заменили новым военачальником. А Черкезова арестовали и предъявили обвинение в… шпионаже. Складывалась воистину парадоксальная ситуация: в Болгарии его обвиняли, что он - «русский шпион», а в России - что он «болгарский шпион»!…

«Привели меня в одну хату, где уже сидели под арестом двое солдат и русский офицер, - вспоминал Черкезов. - Два дня не тревожили. Мы слышали гул немецких самолетов. Гадали, что с нами будет. А после окончания бомбежки потребовали, чтобы о нас, наконец, доложили командиру. Оказалось, он об арестованных вовсе забыл. Меня снова допросили, а потом под конвоем отправили в Петроград. Там, в гарнизонной тюрьме, я просидел полгода в тоске и отчаянии. Однажды, когда я уже потерял всякую надежду на освобождение, меня привели к полковнику Белову. Он мне сказал:

- Один ваш же согражданин оклеветал вас, назвав немецким шпионом.

- Могу ли я узнать имя этого негодяя, господин полковник?

- Нет… При проверке стало ясно, что вы не виновны и задержаны напрасно. Не сомневаюсь, что вы с чистой совестью помогали России».

Обвинение с Черкезова сняли, но в Петрограде жить не разрешили, как, впрочем, всем болгарам. Снова под конвоем отправили в Казань и там оставили под надзором полиции [57]. Черкезов устроился на работу в местном авиационном обществе инструктором пилотажа.

В Казани Сотир Петрович встретился со многими своими соотечественниками, как и он, интернированными и переселенными сюда. Особенно порадовала встреча с Петром Таушановым, скрасившая дни этой заволжской ссылки. Соратники, участники революционных событий 1905 года в Москве Сотир и Петр вспоминали те далекие бурные дни… Тогда пролетарская революция была разгромлена. Но она стала генеральной репетицией будущих, еще более крупномасштабных сражений. Из бесед с большевиком Таушановым Черкезов понял, что теперь Россия стоит на пороге больших перемен.