Ненавижу Волкова! (СИ)

26

Утро врывается в сознание ярким солнечным лучом и умопомрачительным ароматом свежесваренного кофе. Сонно моргаю, не сразу понимая, где нахожусь. Почему не звенит будильник? И кто, черт возьми, хозяйничает на моей кухне?

События вчерашнего дня обрушиваются разом, выбивая воздух из легких. Авария, больница, Леша на грани жизни и смерти. И Макс… Макс, который спас меня от насильника. Который остался со мной, чтобы успокоить и поддержать. Неужели он все еще здесь?

На негнущихся ногах бреду на кухню, накинув халат. И застываю в дверях как громом пораженная. Нет, я определенно сплю и вижу горячечный бред. Не может этого быть на самом деле!

Макс стоит у плиты в одних боксерах и что-то сосредоточенно помешивает в сковороде. Его точеный профиль кажется высеченным из мрамора — волевой подбородок, четкая линия скул, чувственные губы. А тело… Господи, это же чистый секс! Литые мышцы бугрятся под золотистой кожей, широченные плечи так и манят прикоснуться.

Судорожно сглатываю вставший в горле ком. Черт, Ника, возьми себя в руки! Хватит пялиться на мужика, как похотливая девица. Тем более — на брата своего парня. Это неправильно, нечестно по отношению к Алексу. Ты ведь любишь его, забыла?

Но сердцу не прикажешь. И телу, кажется, тоже. Щеки пылают от стыдного жара, ладони увлажняются. Я физически ощущаю исходящие от Макса волны силы и надежности. Рядом с ним хочется спрятаться от всего мира, стать слабой и беззащитной. Господи, ну почему все так сложно?

— О, ты уже встала! — оборачивается Макс, лучезарно улыбаясь. Окидывает меня внимательным, чуть встревоженным взглядом. — Как спалось? Надеюсь, кошмары не мучили?

Качаю головой, не в силах выдавить ни слова. В горле пересохло, язык прилип к нёбу. Зато внизу живота предательски тянет от смеси смущения и желания. Черт, надо что-то ответить! А то стою тут как дура, таращусь на полуголого мужика.

— Н-нормально… — хриплю, пряча глаза. Обхватываю себя руками, будто мне холодно. — Спасибо, что остался. И за завтрак…

— Пустяки, — отмахивается Волков, подмигнув. Ослепительно улыбается, и у меня екает сердце. — Я же обещал о тебе позаботиться. Кстати, звонил в больницу с утра пораньше. Леша в сознании, врачи говорят — идет на поправку. Есть хорошие шансы, что скоро его переведут в обычную палату.

От его слов колени слабеют от облегчения. Господи, неужели правда? Леша пришел в себя, кризис миновал? И он действительно будет жить?

На глаза наворачиваются слезы радости. Хочется закричать, запрыгать, запеть от восторга. Любимый выкарабкался, он не бросит меня!

— Боже, Макс… Это лучшая новость за последние сутки! — лепечу, утирая слезы. На миг порываюсь кинуться ему на шею, но вовремя останавливаюсь. — Я… Мне нужно к нему. Сейчас же, немедленно!

— Погоди, — осаживает Волков, успокаивающе приобнимая за плечи. Усаживает за стол, пододвигает тарелку с яичницей и ароматный кофе. — Сначала позавтракай. А то совсем бледная, краше в гроб кладут. Да и к Лешке пустят не раньше обеда — врачи сказали, ему нужен покой.

Киваю, шмыгая носом. Да, конечно, он прав. Нельзя срываться вот так, сломя голову. Леша в надежных руках, о нем есть кому позаботиться. А мне и правда надо прийти в себя. Поесть, умыться, собраться с мыслями. Все-таки ехать предстоит в больницу, а не на рандеву.

Послушно ковыряю вилкой яичницу, запихивая в себя кусок за куском. Макс садится напротив, подперев подбородок рукой. Смотрит непонятным, пристальным взглядом. Прямо мурашки по коже от этого его изучающего прищура.

— Кстати, я отзвонился боссу, — роняет он, дождавшись, пока я допью кофе. — Сказал, что задержимся на пару дней. Тебе нужен отдых, Ника. Сама посуди — после всех этих потрясений впору на больничный ложиться. Так что поправляйся давай, набирайся сил. Брат без тебя со скуки помрет.

Последнюю фразу он произносит с непонятной горечью. В глазах на миг мелькает что-то темное, жадное. Но Макс быстро отводит взгляд и принимается убирать посуду. А у меня почему-то щемит сердце — то ли от сочувствия, то ли от странного предвкушения.

Неуютное молчание затягивается, повисает в воздухе ощутимым напряжением. Мы оба понимаем — вот он, решающий момент. Сейчас все станет ясно, сейчас наши отношения определятся раз и навсегда. Если, конечно, мы сами дадим им такой шанс.

— Макс, послушай… — начинаю, судорожно подбирая слова. Встаю из-за стола, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. — Я очень благодарна тебе. Правда. Ты столько для меня сделал — поддержал, защитил, подставил дружеское плечо. Не знаю, чтобы я без тебя делала вчера…

Он молчит, лишь смотрит напряженно. Скулы напряжены, желваки ходят ходуном. Вижу, как он весь подобрался, сжался, будто перед прыжком. Боже, как же это сложно! Но я обязана сказать, обязана внести ясность. Ради всех нас, ради моей истерзанной души.

— Но пойми, у нас с тобой ничего не получится, — с трудом выдавливаю, глотая подступающие слезы. — То, что было той ночью — ошибка. Минутная слабость, помутнение рассудка. Мы оба это знаем.

Макс молчит, лишь с силой стискивает пальцы на краю столешницы. Костяшки белеют от напряжения, лицо превращается в застывшую маску. Господи, да я же делаю ему больно! Почти убиваю своими словами, загоняю нож в самое сердце. Но по-другому нельзя, иначе я совсем запутаюсь и сойду с ума.

— Я люблю Алекса, — говорю с нажимом, зажмурившись. — Люблю, несмотря ни на что. И всегда буду любить, что бы ни случилось. Прости, Макс. Прости, но ты… Ты просто опоздал. На четыре года опоздал.