Неподвижная земля

ОХОТНИК

Осенью прошлого года в Хатыын-Кюрё ждали нового фельдшера. Но никому как-то ни приходило в голову, что заведовать медпунктом назначена Даша. Та самая Даша, дочь охотника Романа Кычытарова, которую здесь знали совсем маленькой, будет лечить людей!

В Хатыын-Кюрё Даша приехала в начале октября. Уже совсем вечером полуторка остановилась подле колхозной конторы, и Даша легко спрыгнула на землю. Чемодан ей подал высокий парень в меховой куртке, ее попутчик. Дорогой он упорно допытывался, чему научили ее в фельдшерско-акушерской школе, может ли она, к примеру, отличить насморк от аппендицита. На это Даша с достоинством ответила, что принимать она будет завтра с девяти в медпункте, а сейчас она — просто пассажирка, как все.

Даша пересекла площадь и свернула в проулок, ведущий к речной протоке. От быстрой ходьбы у нее сильно билось сердце, но она ни разу не остановилась передохнуть, хотя чемодан порядком оттягивал руки.

Наконец впереди засветилось окно самого крайнего, стоящего в тальниках дома, Даша взялась за проволочное кольцо чуть покосившейся калитки. И тотчас во дворе залаяла собака.

— Мойтурук! — позвала Даша. — Мойтурук!.. Забыл, глупый?

Собака продолжала заливаться. Нет уж, Мойтурук узнал бы ее, хоть и столько прошло времени. И верно — совсем другой голос. Мойтурук обладал известным на весь наслег[22] басом. Очевидно, отец завел новую собаку. Товарищ ее детских игр был уже стар, не помощник зимой в тайге на промысле.

Скрипнула дверь. Без шапки, в легкой домашней куртке на крыльцо вышел отец, ну конечно, отец!

— Папа! — звонко, как в детстве, крикнула Даша, и старик засуетился, закричал на собаку, кинулся к калитке. Даша бросила чемодан и побежала навстречу.

В тот вечер в доме охотника Кычытарова долго не гасили лампу. Стол стоял посередине комнаты, он был покрыт скатертью, которая доставалась из кованого старинного сундука в самых торжественных случаях. Даша хлопотала около печки, вылавливала из чугуна пельмени, которые успела состряпать.

Качал головой их сосед и старый друг отца — Иона Егорович: кажется, это вчера шутили, семиклассницу Дашу называли доктором. И вот — пожалуйста…

Отец налил Ионе и себе спирту, Даше густого темно-красного кагора. Она протянула гостю ковш со сладкой водой из речного льда, но Иона отстранил его.

— Не надо, — сказал он. — Охотник пьет редко, иначе у него руки будут дрожать, даже если белку привязать к дереву — все одно не попадет. Но уж когда охотник пьет, то пьет спирт, чистый. Давай, Роман, выпьем за твою дочь.

Даша пригубила свою стопку. А мужчины выпили до дна, глотнули поочередно воды из ковшика.

Иона продолжал:

— Посмотрел я сегодня на Дашу, очень удивился. Разве не вчера ты забиралась ко мне на колени и просила рассказать про всех зверей в тайге. По-моему, это было вчера. А сегодня эта девочка — фельдшер, она будет всех нас лечить…

— Теперь я до ста лет буду жить, — сказал отец, оглядывая Дашу помолодевшими глазами. — До ста, не меньше. Разве родная дочка позволит мне состариться и умереть?

— А мне позволишь? — спросил Иона Егорович.

— Никому не позволю!

— Тогда давайте еще выпьем, чтобы все у девочки было благополучно, чтобы жила она в счастье…

И старики снова чокнулись с новым фельдшером, пусть успех не покидает ее на выбранной тропе.

Отец поставил на стол пустую стопку. Его взгляд остановился на выцветшем портрете. Портрет висел на том же самом месте, в углу над комодом. И Даша, заметившая взгляд отца, поняла, что он подумал: как бы порадовалась мать!

Даша придвинула к себе тарелку отца и подбавила ему пельменей погорячее. Морщинистое и без того лицо старого охотника еще больше сморщилось — он улыбнулся.

Ночью ей спалось плохо.

Время от времени Даша зажигала спички, смотрела на скрипучие ходики. А когда окна чуть посветлели, она встала и, стараясь не шуметь, оделась.

Оказалось, что отец давно уже поднялся и в сенях, при свете лампы, набивал патроны.

— Ты опять собираешься в тайгу, папа? — спросила Даша. — Разве тебе двадцать лет? Я приехала… Как бы хорошо прожили зиму…

— Мне не двадцать лет, — ответил он, заталкивая в гильзу войлочный пыж. — Я жгу тысячу патронов и приношу девятьсот пятьдесят беличьих хвостов. Это — старость?

Даша вздохнула.

— И домашнюю кошку я пока еще отличу от росомахи… А ты куда собралась?

— Пойду похожу немного.

Во дворе собака, которая оказалась рыжей, с острой любопытной мордой, навострила уши и не спускала с Даши глаз, пока она не вышла за калитку. Легкий утренний морозец — было градусов десять или двенадцать, не больше — приятно пощипывал щеки. Даша, словно девчонка, надавила каблуком замерзшую лужицу и еще притопнула. Ледяная корка хрустнула, лучами разошлись трещины.

Вставало солнце. Оно повисло над дальней тайгой, заливая багровым светом заснеженные распадки, отражаясь в окнах их дома. Даша прикрыла глаза рукой, и ей вдруг представилось, что она никуда, никуда не уезжала и вот сейчас надо бежать в школу, на другой конец поселка, чтобы не опоздать на первый урок. Но не-ет… Сегодня — первое утро новой жизни фельдшера Кычытаровой, Кычытаровой Дарьи Романовны. Она тихонько засмеялась и направилась к медпункту, хоть и не собиралась туда до завтрака.

На высоком крыльце ее встретила Шура Дьякова, акушерка, на год раньше закончившая их училище в Якутске.

— Я так и знала, что не утерпишь, что с утра придешь, — сказала Шура. — Ох, и говорить нам с тобой — не наговориться! Но все новости вечером расскажешь. Сейчас я еду в Тымпы. Там у меня две доярки готовятся стать матерями. Отпускаешь, товарищ заведующая?

Даша позавидовала ей. Шура уже вошла в эту жизнь, и поездки к больным, приемы стали для нее привычным делом… Но ничего, пройдет время, и она сможет так же просто сказать: мне надо… ну, в Чачыгей, что ли.

Она сбегала домой, наскоро позавтракала. Захватив чемоданчик, предусмотрительно купленный еще в Якутске, вернулась на пункт. Шуры уже не было. Только в конце улицы виднелась быстро удаляющаяся подвода.

В небольшом кабинете, окрашенном белой краской и от этого казавшемся необычайно светлым, Даша надела халат, тщательно повязала косынку и постаралась разглядеть как все это выглядит. Карманное зеркальце подсказало ей, что все в порядке. Пожалуй, надо только еще выпустить из-под косынки прядку волос.

Она села у окна, в которое ей была видна вся площадь. Прихода своего первого пациента Даша и ждала, и боялась. Ей, правда, и раньше приходилось вести приемы — в Намцах, например, где она прошлым летом проходила практику. Но там всегда был рядом врач. А здесь… Ведь не будешь каждый раз посылать больного за пятнадцать километров на врачебный участок.

Даша смотрела на площадь. Возле школы ребятишки в зимних шапках гоняли футбольный мяч. А рядом, у дома с вывеской «ХАТЫЫН-КЮРЁ СЕЛЬПО ПРАВЛЕНИЕ», рыжий плотник налаживал сани, задранные кверху полозьями.

Открылась дверь, и на крыльцо сельпо вышел высокий парень в меховой куртке. Он весело сказал что-то рыжему плотнику и через площадь направился… К медпункту? Да, к медпункту. По дороге он успел еще с азартом стукнуть мяч, подкатившийся к его ногам после чьего-то неловкого удара в школьном дворе.

Даша поспешно встала. Не хватало только, чтобы этот парень, набивавшийся ей вчера в пациенты, застал ее у окна в томительном ожидании.

— Да, войдите, — не сразу отозвалась она на легкий стук в дверь.

Даша усадила его на табуретку напротив стола, спросила, впервые он пришел на прием или же на него заведена карточка…

— Раньше в Хатыын-Кюрё только родильный дом был, — откровенно улыбнулся тот.

Даша смутилась. Что за нелепый вопрос! Ей ли не знать, что медицинский пункт открывается с ее приездом. Чтобы побороть смущение, она подчеркнуто строго стала спрашивать, на что жалуется этот самый Нартахов Гавриил Васильевич.

— А ни на что я не жалуюсь, — снова улыбнулся он. — Я же сказал: в тайгу ухожу, на промысловый участок. В сельпо требуют справку, что я не болен. Без такой справки продукты не дают, порох и дробь не дают. Пишите: здоров… Пишите, не сомневайтесь.

— Мы не можем каждому верить на слово, — с достоинством ответила Даша и заставила Гавриила снять рубашку.

Она долго выслушивала сердце, легкие, выстукивала, отгибала веки на глазах, била молоточком по колену согнутой ноги. Наконец Даша вернулась к столу, заполнила карточку и написала справку, что Г. В. Нартахов по состоянию здоровья может вести в тайге зимний промысел пушного зверя.

Гавриил взял листок, помахал им в воздухе, чтобы скорей высыхали чернила. И дверь закрылась за ним.

Он уже спустился с крыльца, а Даша продолжала смотреть ему вслед. Ведь он первый, самый первый дал ей почувствовать, что начинается, нет, уже началось в ее жизни то, к чему она стремилась последние четыре года, даже больше, если считать, что с пятого класса решила стать медиком и никем иным. Тогда это пришло в грустные минуты — после смерти матери. Но сейчас Даше хотелось петь и смеяться. Она бережно взяла только что заполненную карточку и уложила в ящик.

В кабинет вошла Марфа, санитарка. Она была всего лишь на три года моложе самой Даши, но казалась ей совсем девчонкой. Может быть, еще и потому казалась, что поминутно хохотала по всякому поводу. Вот и сейчас рот у Марфы растягивался в улыбке, и глаза совсем округлились.

— Что же ты такое смешное видела, пока ходила домой завтракать? — снисходительно спросила у нее Даша.

Марфа вся заколыхалась от смеха.

— А Нартахов-то, а Гавриил!.. — с трудом выговорила она. — Вот уж чудак, вот чудак!

— А что? — Даша почему-то насторожилась. — Ты можешь, наконец, объяснить, что произошло? — нетерпеливо спросила она, когда Марфа перестала размахивать руками, приседать и вытерла выступившие слезы.

— Иду я мимо их дома, — сказала та, — а Гавриил запрягает коня. Его мать вышла из сарая. «Куда, говорит, едешь? Разве у тебя дома никаких дел нет?» А Гавриил… — Марфа снова запнулась, но, встретив строгий взгляд заведующей медпунктом, сдержалась и продолжала: — Гавриил посмотрел на мать, бросил вожжи, а сам ка-ак упадет на сено и руки раскинул. «Умру, кричит, в тайге, раз родная мать не хочет, чтобы я съездил к настоящему доктору». В сельпо от него требуют справку. А Гавриил…

Она замолчала, потому что Даша внезапно отошла к окну, отвернулась. Затянутые ледком лужи искрились у нее на глазах, хотя день был пасмурный. Даше было трудно повернуться. Ей казалось, что Марфа улыбается, она даже представила себе ее округлившиеся глаза. Однако хватит так стоять. Ну — раз, два и три… Нет, еще — раз, два, три!

Она повернулась и посмотрела на часы.

— На сегодня прием закончен, — сказала Даша. — Если меня кто-нибудь спросит, скажешь, что я буду дома после четырех или завтра с утра здесь.

Даша с облегчением сняла халат и косынку, натянула пальто. Через площадь она вышла на хорошо накатанную дорогу. Поправила на руках узорные варежки и решительно зашагала к мостику через речку — туда, где сразу за поселком синела тайга.

Белоствольные березы роняли золотые листья, и один такой листик, подхваченный ветром, летел навстречу Даше. Белые забереги с обеих сторон окаймляли быструю и шумную речку Мыыла, и от этого вода казалась совсем черной. Лиственницы совсем пожелтели и густо усеяли землю рыжими иголками. Тихо шевелили ветвями старые сосны, которые не поддавались ни осени, ни зиме.

Пятнадцать километров — это два с половиной часа хорошей ходьбы… Просить лошадь в сельпо ей не хотелось. К тому же председатель, говорят, с утра уехал в Урях. Вот вернуться можно будет с ним. А прямо спросить у врача, почему в сельпо не доверяют ее справкам и всегда ли так будет продолжаться, она должна сегодня же…

Поселок давно уже скрылся с глаз. На какую-то минуту Даша забыла, куда и зачем идет по извилистой таежной дороге, вдоль речки Мыыла. Справа, среди темных сосен, по-прежнему желтели островки берез. Здесь их много. Недаром же Хатыын-Кюрё, название ее родного поселка, — березовая изгородь. Ветер и здесь подхватывал листья и долго кружил в воздухе, унося на другой берег. Так они и скрывались с глаз, и не было видно, где же они опускаются на землю.

От быстрой ходьбы Даша разогрелась. Она сняла варежки, расстегнула пальто. Ах, дура! Самая настоящая дура! Не захотела послушаться подруг… Говорили же ей — не езди прямо со школьной скамьи домой, в родной наслег, где ты для всех не фельдшер, не заведующая медпунктом, а просто — Даша, несмышленая девчонка!

Все теперь потеряно… Ее односельчане по-прежнему будут ездить в Урях. Кончится тем, что она вынуждена будет покинуть Хатыын-Кюрё. А как было бы хорошо — работать в какой-нибудь больнице, с опытными врачами, которым она помогала бы верно и старательно. И отец поехал бы с ней. Старый он уже, хватит ему промышлять зимой в тайге.

Даша дошла до того места, где дорога отворачивает от реки и взбирается на холм с поросшим по гари молодым лесом. Отсюда до Уряха ровно четыре километра.

Внезапно на гребне холма показалась легкая двуколка. Даша всмотрелась. Так и есть, Гавриил Нартахов возвращается от настоящего доктора! Быстро он обернулся.

Заметив Дашу, Гавриил натянул вожжи. Резвая лошадь повиновалась не сразу, двуколка остановилась как раз подле Даши, и она посторонилась, давая проехать.

— Еще раз здравствуйте, — привстал он на сиденье.

Даша только махнула рукой и быстро пошла в гору. Но Гавриил повернул коня и нагнал девушку.

— Вы куда так торопитесь? — спросил он.

Даша остановилась. Глупо, в самом деле, бежать от него, словно она чего-то боится.

— Подвезти вас обратно? Белоголовый сердитый доктор меня даже осматривать не стал. Он не велел больше приезжать без направления заведующей медпунктом. А еще нашего председателя позвал и накричал на него, чтобы дурака не валял, чтобы принимал справки молодого специалиста…

Даша с интересом смотрела, как над самыми верхушками сосен носились черные вороны, выхватывая что-то друг у друга. В тихом морозном воздухе далеко разносилось их хриплое карканье.

— Кого ругал доктор? — спросила она.

— Садитесь, я вам по дороге все подробно расскажу.

Лицо у Гавриила, как ей показалось, было виноватое.

— Нет, как же я могу обратно, — сказала Даша. — Мне нужно в аптеку, выписать лекарства, которых не хватает. И потом — я с удовольствием прошлась пешком. А вы можете не беспокоиться, я вернусь с председателем. Всего хорошего.

И она пошла дальше. Замерзшая земля гулко отдавалась у нее под ногами.

Гавриил внимательно посмотрел ей вслед, надвинул свою пеструю, из лисьих лап, шапку на самые брови, потом отбросил чуть ли не на затылок и медленно поехал домой, в Хатыын-Кюрё.

Шагая по дороге, Даша старалась припомнить широкое лицо Гавриила, еще сохранившее летний загар, какой бывает у тех, кто целые дни проводит под горячими лучами солнца. И она вдруг поняла, что на самом деле никуда не хочется уезжать, никакого заявления в райздрав о переводе она писать не будет. Она им всем еще докажет!

Даша поднялась на гребень холма.

Внизу, у большого озера, виднелись темные бревенчатые дома. Она стала быстро спускаться прямо по жухлой осенней траве. Раз решила побывать в Уряхе — надо сходить.