Непотерянный рай

XXVIII

Все было как прежде: станция Местре, потом лагуна, на ней буи, машины и контейнеры, мчащиеся по автостраде, купол церкви Симиона Пикколо, и наконец — поезд понуро въезжает под металлическую крышу вокзала Венеция — Санта-Лючия…

Гостиница «Флорида», Джованна.

— О синьор, добрый день. — Она улыбалась.

— Добрый день, синьора. Как поживает мой старый номер?

— К сожалению, он занят, — искренне огорчилась Джованна. — Я могу предложить вам такой же, только этажом выше.

Номер находился прямо над 18-м, и в окно было видно все то же: головка купидона, его отбитая нога и садик, который сверху действительно был величиной с платформу грузовика. В номере такая же мебель, как и внизу, круглый столик для завтрака, кресла из красного дерева, шкаф и тахта.

Даже улыбка Джованны, которая его сопровождала, была такая же теплая и приветливая, как и раньше. Когда она узнала, что гость на этот раз точно будет один, на ее лице появилось сочувствие.

«Все так же, только выше, — не без сарказма заметил он. — Смотрю на прошлое с высоты». Сейчас он почувствовал это особенно остро.

Нет, не так же, нет Эвы. Две недели назад их приветствовала доброй улыбкой Джованна, они сидели в таких же креслах и ели завтрак, который подавал им всегда поющий Умберто, время от времени они смотрели на висящую рядом с зеркалом картину. Только здесь на картине гондола у моста Вздохов, а там была часть улочки Скьявони.

Акварели эти, по существу, ничего не стоили, но были ценными свидетелями счастья двух людей или по крайней мере счастья Анджея. Сегодня он был склонен присягнуть, что никогда не знал столько радости, как в уютном номере «Флориды». Коридоры и маленький холл с рекламными буклетами, с планом Венеции и картой Италии, висящей на стене, — все напоминало о невозвратимых днях.

Мучительная печаль жила в этих воспоминаниях, и, хотя он знал, что его ожидает, все же стремился сюда, где еще жил мираж его недавнего счастья.

«Я становлюсь сентиментальным», — подумал он и заставил себя заняться делами: распаковал вещи, положил все в шкаф, часть отнес в ванную, что привык делать сразу после приезда в гостиницу.

Потом он уселся в кресло и закурил. В город идти не хотелось, хотелось побыть одному. В поезде все время мешали болтливые соседи. Но вот наконец он остался один на один со своими мыслями.

«Я правильно поступил, — произнес он вслух и ужаснулся: голос был хриплый и фальшивый. — Неужели я опять разговариваю сам с собой? А может, не только разговариваю, но и обманываю сам себя? Действительно ли принято правильное решение?.. Как все произошло?..»

Он спустился к Эве, спокойно с ней поздоровался.

— Ты на меня сердишься? — Она подбежала к нему, едва он вышел из лифта.

— Нет-нет. Все хорошо сложилось, и тебе не пришлось столько времени сидеть одной. — Он поцеловал Эву.

Они шли через холл в ресторан. Анджей издалека уже заметил массивную шею Альберти, сидящего спиной к входу с какими-то резвушками, а напротив него — улыбающееся лицо Джордана.

— А где ты был? — Голос Эвы стал спокойнее.

— Играл в казино.

— Я догадалась. Тебе не повезло, поэтому ты такой кислый?

— Представь себе, наоборот. Я выиграл. Первый раз за много лет. Видимо, перестает везти в любви, — пошутил он.

— Счастливец. — Она не расслышала его последних слов. — Поздравляю. Много выиграл?

— Не очень, но на ближайшие недели хватит.

Они подошли к столу. Их приветствовали веселыми выкриками. Все уже поужинали, выпили, а теперь сидели за десертом и коньяком.

Альберти пододвинул Анджею меню и предложил заказать что-нибудь на ужин.

— Спасибо, я поужинал. Если можно, коньяк и кофе.

— Ты наверняка ничего не ел. Съешь хотя бы струдель, — уговаривала Эва, сидящая между ним и Джорданом, напротив Альберти.

— Ладно, струдель так струдель, но я должен немного выпить, — сказал Анджей Эве по-польски, — буду лучше себя чувствовать. Они ведь уже под градусом. — Он смотрел на полуголых девиц рядом с Альберти и на светловолосого служащего из свиты Джордана, который развлекал брюнетку в бальзаковском возрасте, сидящую слева от него.

— Это госпожа Эдит, — шепнула Эва и перешла на английский. — Мисс Эдит так любезна, что приютит меня в Париже. Она живет одна в большой квартире.

Госпожа Эдит обнажила в улыбке красивые, сверкающие белизной зубы. Сейчас она выглядела по-настоящему красивой, несмотря на очки.

— Я живу на Пти-Мюск, 25. Вы, вероятно, знаете Париж, а может быть, и эту улицу?

— Да, мадам, это, кажется, недалеко от площади Бастилии, выходит прямо к Сене.

Он так свободно и легко включился в разговор, что Эва, возбужденная от радости, придвинулась к нему:

— Я люблю тебя, Анджей, и не думай, что у меня что-то с этим Джорданом…

— Успокойся, — ответил он, уловив в ее словах какой-то неприятный оттенок.

Однако усмехнулся, показывая, что верит ей. Украдкой он пытался рассмотреть англичанина. Джордан выглядел сегодня превосходно.

«Он моложе меня лет на десять. Какая огромная разница», — думал Анджей и смотрел, как кокетничали с англичанином сидящие напротив девушки, как скалились в улыбке после каждого его слова. Только Эдит не проявляла интереса к своему шефу.

Тогда, за столом, ничего особенного не происходило.

Время от времени кто-то уходил танцевать. Рок-н-роллы, кофе, коньяк, и вечер был окончен.

Когда они вернулись к себе, Эва с искренним удивлением произнесла:

— Ты вел себя прекрасно, а я боялась, что устроишь скандал.

— Какой скандал?

— Я всегда считала тебя человеком, способным на активные поступки, вот и ждала. Трусом ведь тебя не назовешь.

— Я знал, что тебе нужны хорошие с ним отношения. И это понятно, если ты решила ехать в Париж.

— Это уникальная возможность, — сказала Эва, направляясь в ванную. — Думаю, на моем месте никто не поступил бы иначе.

— Не знаю.

Его ответ, словно пощечина, ударил ее. Эва резко обернулась и, выговаривая отдельно каждое слово, произнесла:

— Как это не знаешь? Разве у тебя иное мнение?

— Нет, мне просто кажется, что не все так быстро хватаются за подобные предложения.

Это прозвучало слишком резко. Она должна ответить ему.

— Анджей, я тебя не понимаю, ты становишься несправедливым и злым. Еще совсем недавно ты сам уговаривал меня принять это предложение. Сейчас ты думаешь по-другому?

— Сегодня я думаю точно так же, как и вчера. Ты сама должна все решить, только я чувствую, что Джордан вряд ли приглашает тебя, ну скажем, так уж бескорыстно.

— Неужели ты не понимаешь, что обижаешь меня. До него мне нет никакого дела, кроме того, я ведь не предмет для продажи. Я хочу только одного — самостоятельности, не хочу чувствовать себя иждивенкой! — отчеканила она и с шумом хлопнула дверью в ванную.

Он грустно усмехнулся. «А ведь ее наивный бунт только подтверждает мои сомнения. Она уже не та, какой была в Варшаве или в Венеции. Это хорошо, что у нее появилась уверенность в себе, что она ответственно относится к своей судьбе. Она хорошо знает, что нравится англичанину и что он не просто так предлагает ей работу, однако делает вид, что Джордан ей безразличен, а на самом деле это не так, и это уже заметно, она непроизвольно пытается обелить его».

Анджей уже лежал в кровати, когда Эва вернулась из ванной порозовевшая, в голубой облегающей пижаме. Какая она красивая! Он смотрел на нее с восторгом и какой-то завистью. Такой же восторг будет в глазах у Джордана, когда он увидит ее в этой пижаме! А может, уже видел? Нет, невозможно…

Злой дух снова нашептывал свое… Она там, в Париже, попадает в постель к этому смазливому англичанину, а может, окажется порядочным человеком. Тогда она все бросит и вернется в Варшаву раньше, чем сама сейчас предполагает. Но чтобы она могла принять решение, когда это будет нужно, она должна быть финансово независима…

То, что он решил полчаса тому назад, спускаясь в лифте на ужин, окончательно в нем окрепло. Только так он должен поступить. Его размышления прервала Эва, забираясь под одеяло.

— Ты мой глупый, глупый старик. — Эва прижалась к нему, совсем забыв о недавней ссоре. — Ты не похож на них, понимаешь? И на Джордана не похож, от него всегда пахнет духами… Он очень женственен. Я это ненавижу!

— Не говори так, он достаточно мужественен… И зачем мы вообще о нем говорим? Бог с ним.

— Сказать правду?

— Какую правду? — удивился он.

— Да плевала я на этого Джордана.

Это было в ее прежнем стиле, довольно вульгарно. Последнее время она не позволяла при Анджее грубо выражаться. Он вспомнил, что она и на Роберта плевала, но, окажись он снова рядом, наверняка изменила бы свое мнение о нем. Нельзя доверять ее признаниям. А может быть, в ней побеждает прошлое?

— Поцелуй меня и не дуйся, — она прижалась к нему, — вот так, так я очень люблю. Я хочу, чтобы все было как во «Флориде», мне по ночам снится Венеция и наша встреча… Один сплошной мост Вздохов!

Этим она обезоружила его. Анджей нежно обнял ее. Мягкие душистые волосы коснулись его щеки. Он задыхался, лежал с закрытыми глазами и ощущал всю ее.

Нет! Он не хочет, именно сегодня ничего не хочет. Пусть останутся в памяти иные ночи — те, чистые, когда после каждого прожитого дня они оставались вдвоем. Ночи, полные взаимного доверия, ничем не омраченной нежности, счастья — там, во «Флориде», и здесь, в скромной «Амироут»… Все прошло.

Он гладил ее волосы, думая о тех днях.

— Анджей? — Эва приподняла голову с подушки и посмотрела ему в глаза.

Он отвел взгляд и поцеловал ее в щеку, почти по-отцовски.

— У меня сегодня был напряженный день. Там, в казино, — уточнил он поспешно. — Я страшно устал и хочу спать.

Он врал. Он не устал и не хотел спать. Он знал, что сделает так, как решил.

Наутро, за завтраком, который они ели в номере, его опять охватили сомнения. Сказать ей все? Правильно ли он решил, не поступает ли опрометчиво? Прав ли он, что так плохо о ней думает? Неужели в нем заговорило обычное мужское самолюбие?

Потом, как обычно, он проводил ее по бульвару Круазетт до фестивального дворца, который был совсем рядом с «Карлтоном». Времени на разговор было мало, он заторопился с вопросами:

— У тебя уже все обговорено относительно твоей поездки в Париж?

— Да. Вся группа выезжает на следующий день после закрытия фестиваля. А я в субботу с мадам Эдит, у нее и поселюсь. Эдит уже дала мне план города, чтобы я изучила Париж. Да, дорогу оплачивает фирма.

Она была радостно возбуждена, но, почувствовав, что излишне радостна, попыталась говорить сдержанней:

— А ты не мог бы возвратиться в Варшаву через Париж? Тогда мы поехали бы вместе.

— Это невозможно. Наши билеты действительны по маршруту Венеция — Варшава. Правда, свой ты сможешь потом обменять в Париже, в нашем туристическом агентстве «Орбис» через посольство, — ответил он уклончиво.

— Мы должны все обстоятельно обговорить. Мне там будет без тебя очень плохо, Анджей.

Ему показалось, что и это она сказала ради приличия. А может, он все же ошибается, излишне придирчив?

— Но ведь с тобой будет мадам Эдит, она производит хорошее впечатление.

— Она прекрасная женщина, — опять радость прорвалась в голосе Эвы. Она вся была поглощена новыми планами.

— Вот и хорошо. А я буду тебе писать. У меня уже есть твой адрес: Пти-Мюск, 25. — Разговор не клеился, был какой-то деланный. Он помолчал и наконец решился сказать то, что продумал раньше. — Знаешь, я хочу, чтобы ты чувствовала себя независимой. После казино у меня есть кое-какие деньги, ты возьми их с собой. Всегда надо иметь что-то в запасе. А мне в Варшаве валюта не нужна.

Она остановилась:

— Да, ты всегда думаешь обо мне! Иногда меня даже несколько раздражает твоя прямо-таки отцовская опека, а иногда трогает…

— От лишних денег голова не болит. Вдруг у тебя появится желание уехать раньше из Парижа или возникнут какие-нибудь непредвиденные обстоятельства…

— Смотри, не сглазь! Спасибо тебе, хотя от твоих слов мне как-то не по себе. Почему именно сейчас ты об этом заговорил? Ведь я не сегодня уезжаю в Париж, мы еще много дней проведем вместе в Канне.

Наверно, здесь он должен был сказать ей правду. Почему же он солгал, не открылся ей? Они уже стояли на ступеньках фестивального дворца, с моря дул сильный ветер, над их головами громко хлопали флаги. В этом оглушающем шуме моря и ветра Анджей неуклюже пытался что-то объяснить.

— Да, еще много дней в Канне будем вместе… Пока, дорогая! — Он торопливо попрощался.

Такое прощание не удивило Эву, так он говорил каждый день, провожая ее. Она ничего не почувствовала и, поцеловав его, толкнула дверь:

— Пока, Анджей! Я всегда согласна с тем, что ты предлагаешь, потому что…

Ее слова утонули в шуме ветра, последний раз мелькнули золотистые волосы.

Анджей постоял какое-то время у входа, ему надо было сохранить в памяти эту минуту прощания, ее образ стоял у него перед глазами.

Ну, а теперь надо спешить. Он вернулся в гостиницу, заказал через администратора билет на поезд Ницца — Венеция, попросил портье вызвать такси к одиннадцати часам, по телефону связался с Якубом, забежал к нему в «Савой», сказал, что уезжает, и попросил опекать Эву первые дни после его отъезда.

Якуб разводил руками:

— Уму непостижимо, я не предполагал, что ты такой сумасброд! Выиграл деньги и тю-тю?

— Я хочу несколько дней пожить в Венеции. Эва сейчас все время занята. Я не буду ей мешать, ну и она мне.

— Меня не проведешь: ты отдаешь ее Джордану?

— Думай что хочешь. Она свободный человек. Я оставлю ей немного денег, чтобы она не чувствовала себя скованно. Дай слово, что ничего ей не скажешь, пока она не вернется в гостиницу. В это время я уже буду в Ницце. Я оставлю ей письмо, и тебе ничего не надо будет объяснять.

— По-моему, это глупо! Тебе надо поговорить с ней!

— Нет, она начнет колебаться, а я не хочу ей мешать. Но оставляю ей обратный билет Ницца — Венеция — Варшава, если она захочет, то сможет вернуться. Ты даешь слово, что раньше времени не сболтнешь ничего?

— Ты так говоришь, будто меня и не знаешь. Честно говоря, я никогда не предполагал, что ты настоящий истерик! Боже мой, я теперь ни капли не сомневаюсь, что в тебе зарыт гениальный художник, они ведь все сумасшедшие. Ладно, пока, коль скоро ты не хочешь, чтобы я проводил тебя на вокзал.

— В Варшаве все обмоем.

— Да, через неделю мы оба ступим на родную землю. Ты, кажется, приедешь чуть раньше, скажи кому надо, что у меня все отлично, продано много польской музыки, заключены контракты… Создай шумок на заседании совета.

— Хорошо, — обещал Анджей и подумал, что Якуб и здесь успел обделать все свои дела.

— Да, еще одно! Дай мне на всякий случай адрес гостиницы в Венеции. Вдруг пригодится.

— Я всегда останавливаюсь во «Флориде».

Возвращаясь из «Савоя», он купил по дороге большой букет мимозы и, вернувшись в «Карлтон», поставил цветы в вазу возле зеркала. Теперь надо садиться за письмо, но ничего не получалось. Мятые листы бумаги один за другим летели в корзину. Потом он, как мальчишка, вытащил все клочки и сжег в пепельнице.

Наконец письмо готово. Оно было очень короткое. В конце он поставил подпись «всегда все тот же, Анджей», вложив в конверт три тысячи франков, железнодорожный билет, заклеил его и положил на видном, почти символическом месте — у зеркала, рядом с букетом мимозы.

«Когда она войдет в номер в начале первого, сразу заметит. А я в это время буду уже в Ницце».

Письмо он помнил наизусть:

Внизу была приписка о деньгах и железнодорожном билете, который он ей оставлял.

Ни слова ни о Джордане и ни о той перемене, которую он заметил в ней. Она ведь менялась с каждым днем, и все это не уходило от его внимания. Задерживалась на работе, возвращалась радостная и возбужденная, в разговоре непроизвольно иногда проговаривалась.

Анджей теперь вспоминал отдельные факты, осмысливал их по-новому, анализировал. Например, этот странный разговор на следующий день после бразильского приема, на котором свалился на его голову пропахший лавандой Джордан. Эва, собираясь на вечерний концерт, стояла перед зеркалом, расчесывала волосы и вдруг ни с того ни с сего спросила:

— Анджей, что тебе во мне нравится?

— Не понимаю, почему ты спрашиваешь об этом?

— Я спросила, и мне хочется услышать ответ. Ну не сердись, скажи сразу, что хочешь скажи, но только сразу, не задумываясь.

— Мне нравится твоя молодость и красота…

— Почти то же говорил Роберт, только другими словами, говорил, что ему нравится во мне то и это, и ноги, и губы…

— Я тебя люблю.

— Так может сказать любой. Роберт повторял как заклинание после каждой рюмки.

— Я говорю редко.

— Да, но я хочу узнать, что именно ты во мне любишь, потому что… постель, это ведь не в счет… Ведь я состою из одних недостатков! Я просто испорченная девица, которую ты вытащил из грязи.

— Зачем ты об этом вспоминаешь?

— Потому что с тобой я делаюсь совсем другой, но в любую минуту могу снова стать той, какой была, при тебе я перестала грубо выражаться. Я не говорю…

— Что ты не говоришь?

— Как раньше, хочешь, могу продемонстрировать… шлюха, дерьмо, засранная жизнь… Раньше шло легче, теперь труднее.

Он был застигнут врасплох ее выходкой, но усмехнулся:

— Я не ханжа, чтобы вздрагивать при крепком словце. Когда надо — и сам могу сказать, не при тебе, конечно. Когда не надо — зачем засорять язык?

— Ты бы хотел, чтобы я снова так говорила?

— Зачем? Это не прибавит тебе обаяния, как и запах табака из уст любимой женщины. Я вижу, что здесь, в Канне, насмотревшись всяких чудачеств, ты тоже хочешь предстать, хотя бы передо мной, падшим ангелом.

— Нет, просто мне хочется понять, что ты во мне любишь и как долго будешь меня любить?

— Люблю, и этого вполне достаточно.

— Но почему о моем чувстве ты даже не спрашиваешь?

— Я старше тебя, а если бы был твоим ровесником, спрашивал бы очень часто, как это делают молодые люди, потому что это доставляет огромную радость.

— А я знаю, почему я тебя полюбила, ты мне понравился своим каменным спокойствием. Это черта настоящих мужчин. Не ругаешься, не взвиваешься — это все то, чего у меня нету. Ты добрый, но твоя доброта не навязчива, ты не расшаркиваешься, не говоришь комплиментов. Твоя доброта проявляется в действии. Эта мадам Эдит, ты должен с ней поближе познакомиться, она, видимо, была любовницей Джордана, говорит о тебе то же самое, что я думаю. Она ставит тебя выше Джордана, считает более мужественным, и она тоже заметила, что твоя улыбка обезоруживает женщин, хотя ты к этому не стремишься. А ведь она видела тебя только раз, на бразильском приеме.

«Да, она уже тогда делала какие-то неожиданные сравнения», — вспомнил Анджей, но пропустил мимо ушей. Ему становилось неловко, и он всегда старался отключиться, когда его хвалили.

— Дорогая, почему ты завела весь этот разговор?

— Сама не знаю. Каждой женщине приятно говорить о любви…

— Ты все-таки ребенок. Я люблю в тебе наивность и непосредственность. Ты не смогла бы соврать, разве только по мелочам, как ребенок.

— Ты всегда смотришь на меня как на ребенка! А меня это злит.

— Когда ты рядом, я чувствую себя молодым, будто возвращается ко мне потерянный рай. Ты пробуждаешь во мне надежду, тоску по работе. Ради тебя я мог бы наверняка что-то создать, может быть, стать хорошим художником.

— Наконец-то что-то я из тебя извлекла. Что будет, если ты во мне разочаруешься? А ты не думаешь, что я способна выкинуть какую-либо глупость?

Слова звучали грозно, сейчас в них он отчетливо слышал угрозу. А тогда просто не разобрался.

— Я верю тебе, — ответил он тогда, — и знаю, что молодость имеет свои права. Если я разочаруюсь в тебе, то стану еще более одиноким, чем раньше, до знакомства с тобой.

— Дорогой, поцелуй меня! — Она подставила щеку.

Так закончился тот разговор…

И вот письмо. Зря он вставил слова о том, что она свободна, свободна выбирать, и понятно, к кому они относились. Он проявил слабость. И билет был не нужен. Прочитав письмо, Эва тут же могла бы позвонить администратору, узнать, что поезд в Венецию отходит из Ниццы только в три часа, быстро уложить вещи. На такси до Ниццы можно доехать меньше чем за тридцать минут.

…Он убегал от нее, так это следовало назвать, поэтому ушел из гостиницы в одиннадцать, боясь, что Эва застанет его в номере, если вернется из своего фестивального дворца сразу после полудня. Но ведь могло случиться и так, что она в обеденное время вообще не зайдет в гостиницу?

Хорошо или плохо он поступил? Этого он так и не мог себе объяснить. Надежды его обманули. Теперь можно точно утверждать, что, прочитав письмо, Эва решила не менять своих планов. Ведь проще всего упаковать вещи, попросить Якуба помочь ей, распрощаться навсегда с этими типами и побыстрее добраться до вокзала в Ницце. Но это было бы слишком хорошо. Скорее всего, она не откажется от столь престижной работы в «Лондон-мьюзик», но сговорится с Якубом, и они приедут проститься с ним на станцию… Конечно, он оказался бы тогда в довольно глупом положении, но насколько бы ему было легче.

Итак, его тайным надеждам осуществиться не суждено. Она не приехала. До последней минуты он ждал, стоял в купе, у окна, разглядывая перрон. Поезд тронулся, отстукивая колесами горькую музыку поражения. Он поступил плохо, и на душе у него неспокойно. Впереди — одна неизвестность.

«Что значит этот ее контракт с фирмой? Будет ли он началом ее доброго пути или только шагом к пропасти? Тогда я буду во всем виноват, — размышлял Анджей. — Привез неопытную девчонку за границу и бросил на произвол судьбы… Якуба подобные «трагические» проблемы не волнуют. Это же он когда-то сказал ему: «Эва скорее тебя бросит, чем ты ее». У Анджея почему-то даже улучшилось настроение от этих слов, он закурил. — Я наивный дурак, рассуждаю о ней с высоты своих лет. А эти двадцатилетние девчонки гораздо ловчее, чем кажутся. Предприимчивые, в меру осторожные, знают что почем. Они не склонны к сантиментам. Реалистки. Может, и Эва такая? Время покажет. А может, она приедет с Якубом прямо в Варшаву?»

Хватаясь за эту слабую надежду, Анджей решил, что хватит с него одиночества, и вышел в город. Побрел их старым маршрутом к мосту Риальто. На площади около церкви Сан Фоска он увидел отряд карабинеров в касках и с прозрачными пластиковыми щитами в руках, Они ждали какого-то сигнала.

«Снова забастовка или манифестация безработных», — догадался он. И действительно, его предположения подтвердились. От дворца Ка д’Оро к площади Сан-Марко двигалась толпа, площадь была удобным местом для стотысячной манифестации. По транспарантам он понял, что бастуют почтовые служащие, требуя повышения заработной платы.

«Значит, и с Канном прервана телефонная связь», — подумал он, хотя звонить не собирался. Не для того тайно бежал из Канна, чтобы теперь названивать. При виде почтальонов он вспомнил, что за четыре недели пребывания за границей он не написал никому ни слова. Дни проходили как в тумане. Он был равнодушен ко всему, что не касалось Эвы. И когда она принималась писать открытки своим школьным подругам и знакомым по эстрадным выступлениям, радостно надписывая на конвертах обратный адрес: Венеция или Канн, он только выполнял работу наклейщика марок.

«Надо срочно послать несколько открыток», — подумал он и рассмеялся, вспомнив, что решил этим заняться как раз во время забастовки. Открытки придут через неделю после его приезда. Но все-таки они явятся свидетельствами его внимания. А ведь все люди это любят. У пани Зоси, о которой он в первую очередь подумал, под стеклом на рабочем столе целая коллекция цветных открыток. А Рената? Почему он до сих пор не послал домой хотя бы весточку?

Он купил открытки и марки в киоске поблизости и пошел дальше, с трудом продираясь сквозь толпу бастующих.

«Сегодня даже закрыты некоторые магазины. А мне надо обязательно купить сувениры для коллег по работе, ну и что-нибудь для Ренаты». Он заставлял себя думать о мелких вещах, чтобы уйти от воспоминаний.

За памятником Гольдони он свернул в улочку и отыскал в одном из переулков, сразу за мостом, тратторию, где две недели назад они с Эвой ели спагетти. В зале было шумно, пахло красным вином, шипел «Эспрессо», и так же шлепали картами за столиками у стены картежники.

— Добрый вечер, синьор, — приветствовал его тот же кельнер, подпоясанный тем же зеленым фартуком, который так покорил Эву.

Он торопливо вытер с дубового стола винные пятна:

— Спагетти или пиццу? Вино «бианко» или «россо»?

— Водку и кофе-капуцино, — попросил Анджей.

Кельнер мгновенно вернулся с подносом, на котором стояли рюмка водки и чашечка кофе. Анджей залпом выпил водку и, ничего не почувствовав, тут же заказал вторую. На какой-то момент все тревожные мысли покинули его, исчезло беспокойство. Он с интересом наблюдал за ловким и быстрым барменом, за картежниками, высоко над головой размахивающими картами. Они были в пропотевших рубахах и подтяжках. Здесь совсем другие игроки, не те, что в казино. Надо обязательно запомнить и тех, и этих.

Он отпил кофе и вынул этюдник.