Нерон

Последняя победа Агриппины

Хотя общественное мнение больше всего занимали проблемы наследования и завещаний, события в Палатине они полностью не заслонили. Ходила молва о необычайной благосклонности, которую Нерон проявлял к своим друзьям. Сколько из них именно теперь получило в дар от императора земельные владения, дома и виллы! Люди поговаривали:

— Это, вероятно, для того, чтобы посвященные в тайну поскорее забыли о недавнем преступлении, о смерти Британника!

Подарки делались главным образом через посредничество Бурра и Сенеки; философ не забывал при этом и о собственных имущественных интересах. Его богатства оценивали в триста миллионов сестерциев — немногим меньше, чем Паллантовы. Такая императорская благосклонность, была всем понятна, ее даже считали необходимой. Ведь Агриппина, понятно, не сидит сложа руки, у нее уже много сторонников. Она ласкова с Октавией, милостива к гвардейским офицерам и солдатам; принимает у себя самых выдающихся представителей старых аристократических родов. Размышляли над тем, как отнесется Нерон к этим поползновениям матери, явно пытающейся сколотить какую-то группу, враждебную нынешнему правлению.

Поначалу император ограничивался лишь жалобами:

— Если так пойдет и дальше, я отрекусь от власти и отправлюсь на остров Родос!

Тем самым он стремился убедить общество, к чему способны привести чрезмерные амбиции Агриппины, пытаясь представить себя ее жертвой. Когда эти сетования и угрозы не помогли, он проявил свое недовольство более ощутимо. Сначала отменил посты преторианцев перед покоями матери. Потом приказал ей покинуть императорский дворец и перебраться в дом, который некогда занимала Антония, мать Клавдия. Сюда он являлся с визитами, но очень краткими; входил всегда в окружении офицеров.

От Агриппины отшатнулись почти все. К ней заглядывали только некоторые ее приятельницы. По мнению политиков и сплетников, собиравшихся в винных погребах, падение гордой женщины, всего лишь несколько месяцев назад истинной властительницы Рима, было полным и окончательным.

Тем большей неожиданностью стало известие, которое в один из дней в середине 55 года облетело всю столицу. Из уст в уста передавали, что минувшей ночью и на рассвете в императорском доме разыгрались крайне драматические события. По рассказам прислуги, произошло следующее.

Нерон, как обычно, пировал до поздней ночи. За столом он не раз проводил по двенадцать и более часов, с полудня до полуночи, время от времени освежая себя ванной, зимой горячей, холодной — летом. В какой-то момент в зал вошел один из его любимых друзей по забавам и кутежам, танцор Парид. Он был мрачен и чем-то обеспокоен. На это все тотчас обратили внимание. А когда он приблизился к императорскому ложу и начал говорить, собравшихся охватил ужас, потому что тем, кто не слышал его слов, достаточно было видеть выражение Неронова лица.

Сомневаться в достоверности сообщения Парида не приходилось. Он называл фамилии людей, от которых узнал обо всем, его рассказ казался правдоподобным. Непосредственным информатором Парида был Атимет, хорошо ему известный, так как оба они были вольноотпущенниками одной и той же госпожи, Домиции, тетки Нерона. Атимет поделился с ним тайной потому, что именно Парид имел возможность непосредственно общаться с императором. А откуда эти сведения у Атимета? Опять же от его знакомых, приближенных Юнии Силаны. Она принадлежала к числу женщин, постоянно навещавших Агриппину. Именно Силана узнала от названных особ и просит передать, что Агриппина намеревается сочетаться браком с Рубеллием Плавтом, чтобы с его помощью убрать Нерона и завладеть троном.

План представлялся реальным и потому опасным. Рубеллий Плавт был в такой же мере потомком императора Августа, что и Нерон, и значительно старше последнего. И разве не объяснялись теперь контакты, которые Агриппина наладила со старой аристократией, и ее старания завоевать расположение преторианцев?

Нерон намеревался тотчас же потребовать от матери объяснений. Он был убежден, что государственный переворот уже совершается и его жизнь в смертельной опасности. Однако Бурр сумел успокоить и удержать цезаря от необдуманных поступков. Он советовал переждать ночь и дать возможность Агриппине ответить на выдвинутые против нее обвинения.

Ранним утром в бывший дворец Антонии явились Бурр вместе с Сенекой и несколькими доверенными вольноотпущенниками императора. Дознание вел Бурр, как лицо правомочное: он исполнял обязанности префекта преторианцев; Сенека не занимал никакой официальной должности, а следовательно, лишь присутствовал при дознании как свидетель. Агриппина своим поведением доказала, что в ее жилах действительно течет кровь императоров. Потрясенная, она тем не менее отвечала вопрошающим с гордой уверенностью в себе. Она не пала духом перед ничтожными поклепами интриганов. Достойными внимания выглядели некоторые приведенные ею факты, свидетельствующие о низости обвинителей.

Источником интриги была женская зависть и ненависть. Много лет назад Юнии Силане пришлось уступить своего мужа Мессалине. Позже она намеревалась выйти замуж на некоего богача, но Агриппина расстроила этот брак. Такого ни одна женщина другой не простит! Юния делала вид, что по-прежнему остается подругой Агриппины, но в действительности лишь искала случая, чтобы отомстить. А Домиция? Ведь это Агриппина увела у нее ее первого мужа, Пассиена Криспа!

Разумеется, Агриппина прямо не называла эти факты из прошлого. Ограничилась намеками на то, какова подлинная почва интриги:

— Я не удивляюсь, что Силана, которая никогда не рожала, не знает, что такое материнское чувство. Родители не меняют детей с такой легкостью, как бесстыдные прелюбодейки своих любовников. Домиции я была бы благодарна за ее ненависть ко мне, пожелай она потратить ее на соперничество со мной во благо Нерону. Но она предпочитает сочинять театральные небылицы с помощью своего любовника Атимета и танцовщика Парида. Когда я прокладывала сыну путь к власти, она занималась украшением своей виллы в Байях. Пусть мне кто-нибудь докажет, что я подстрекала римский гарнизон, нарушала свой долг римлянки, склоняла к мятежу рабов и вольноотпущенников императора! Моя судьба связана с правлением и жизнью Нерона. Разве Британник, взойдя на престол, проявил бы ко мне милосердие? Кто бы ни сделался императором, наверняка против меня выдвинули бы миллион обвинений. И упрекали бы не в произнесении (из-за горячности чувства) неосторожных слов, а в совершении таких поступков, которые только сын в состоянии простить.

Вскоре после этого состоялся разговор Агриппины с самим Нероном. Тот выглядел не только умиротворенным, но и виноватым. Ему хотелось загладить дурное впечатление от того легковерия, с каким он подставлял ухо любым нашептываниям интриганов. Агриппина это сразу почувствовала. Она не защищалась, не напоминала о своих благодеяниях, не бросала упреков. Она прямо потребовала примерного наказания для виновников интриги, а также награды для своих истинных друзей. Император поспешно на это согласился.

Юния Силана отправилась в изгнание. Ее драгоценности были конфискованы. Атимет — якобы главный зачинщик интриги — заплатил жизнью за то, что уговорил Парида сообщить о мнимом заговоре императору. Только танцор вышел сухим из воды. У Нерона действительно была слабость к актерам!

Итак, всем на удивление, Агриппина не только невредимой выскользнула из западни, которую подготовили ей на пагубу, но даже укрепила свои позиции. Насколько значительного успеха она добилась, римляне смогли понять тогда, когда все узнали о назначениях на четыре важных поста. Все вновь назначенные так или иначе были связаны с Агриппиной.

Префектом обеспечения столицы стал Фений Руф. Это была ответственная роль. Ему вменялись постоянные и необходимые поставки продовольствия, прежде всего хлеба и оливкового масла, для миллионного города, а эти продукты поступали издалека — из Сицилии, Африки, Египта. В обязанности префекта входили: согласование сроков, забота о своевременном прибытии транспорта, что в огромной степени зависело от капризов моря и погоды, вопросы хранения продуктов. А если что-либо нарушало ход поставок, в городе, как это случалось уже не раз, доходило дело до серьезных беспорядков.

На должность префекта Египта назначили Клавдия Бальбилла. Это был недурной выбор. Ученый-астролог, он прекрасно знал обстановку в своем родном краю, а с императорским домом его уже давно связывали близкие узы. Ведь это он составил гороскоп Нерона в день его рождения. Рассказывали также, что тотчас после смерти Клавдия он, по просьбе Агриппины, указал счастливый миг, когда Нерону надлежало выйти из дворца и предстать перед строем преторианцев. Назначение Бальбилла египетские греки с радостью приветствовали. Все помнили, что четырнадцать лет назад Бальбилл вошел в состав посольства, прибывшего к Клавдию и резко выступившего против александрийских евреев. Правда, в последнее время споры между греческим и еврейским населением великого города несколько утихли, но огонь под пеплом постоянно тлел. Назначение наместником нильских владений именно Бальбилла тамошние греки сочли свидетельством того, что новый император на их стороне.

Так на самом деле и было. Недаром учителем Нерона долгие годы был Хайремон, враг евреев. Еще до назначения Бальбилла египетские греки стремились завоевать любовь юного властителя, воздавая ему почести, как богу. Но после этого назначения они с еще большим энтузиазмом чтили Нерона. Это отразилось даже в надписях на монетах: в Александрии имелся свой монетный двор, где чеканили разменную бронзовую монету. С тех пор как Египет оказался под римским господством, то есть со времен Августа, на одной стороне монеты всегда изображалась голова императора, его имя, а на другой — какой-нибудь символический образ и надпись, подчас лик жены властителя. До той поры содержание этих надписей не отличалось особым разнообразием и выразительностью, теперь же произошли заметные перемены. Вот наиболее интересные тексты на монетах: Neos Agathos Daimon — Новый бог-хранитель; Pronoia Neu Sebastu — Провидение Нового Августа: Dikaiosyne — Справедливость; Eirene — Мир; Нотопоіа — Согласие.

Итак, на Нерона, как до этого ни на одного другого властителя, возлагались большие надежды. Он должен был явить собой начало новой эпохи. Как новый Август, бог-покровитель и спаситель, он призван принести мир земле, согласие, справедливость, а также и благосостояние, символизированное на монетах почитаемой в Александрии Деметрой, богиней плодородия. Заслуживало внимания и то, что на многих монетах продолжали чеканить головы матери или жены Нерона — Агриппины либо Октавии.

При этом и Бальбилла египетские греки почитали, как, пожалуй, ни одного еще наместника. В окрестностях больших пирамид в минувшем веке нашли каменную плиту с надписью на греческом языке; надпись гласит, что ее установили жители деревни Бусирис: «В ознаменование того, что Нерон Клавдий Цезарь Август Германик, император, бог-хранитель мира, среди всех благодеяний, которыми он одарил Египет, явил и этот наиболее очевидный пример своего провидения, прислав к нам наместником Тиберия Клавдия Бальбилла; благодаря его благосклонности и добрым поступкам в Египте наступило изобилие всяческих богатств и можно видеть, как из года в год возрастают дары Нила и лучше используются ежегодные разливы священной реки».

Бальбилл отбыл в свою провинцию сразу, как получил назначение. Ветры благоприятствовали ему, и позже с восхищением рассказывали о том, что путь корабля от сицилийского пролива до Александрии занял небывало короткое время — шесть дней! Зато новому наместнику Сирии, одной из важнейших восточных провинций, так и не довелось покинуть Рим, он даже не смог повидать страну, которой собирался управлять. Этим неудачником оказался Публий Антей, назначенный одновременно с Бальбиллом, тоже ставленник Агриппины. Причина, из-за которой откладывался его отъезд из столицы и фактическое управление провинцией, заключалась в особой ситуации, возникшей на Востоке.

Напомним, что там происходило. Стремясь восстановить свое влияние в Армении, захваченной парфянами, Рим примерно полтора года назад назначил наместником Каппадокии Корбулона. В Малую Азию он прибыл весной 55 года. Встретился с наместником Сирии Уммидием Квадратом, который передал под его начало два легиона и некоторые вспомогательные отряды. Под своим командованием Уммидий сохранил точно такие же силы. И что важнее, считал себя вправе действовать самостоятельно. Он мог так считать, поскольку компетенции его и Корбулона четко не указывались, возможно, намеренно: советники императора были заинтересованы в их соперничестве.

И получилось так, что при дворе царя Вологеза в Ктесифоне, что на реке Евфрат, почти одновременно появились посланцы и Корбулона и Уммидия. Парфянский царь в тот момент чувствовал себя достаточно неуверенно в собственном государстве: в одной из покоренных стран продолжался мятеж, среди магнатов нарастало недовольство. Поэтому Вологез пошел на переговоры, согласившись даже представить заложников. Однако повел он себя при этом с восточной хитростью. Отсылались члены самых именитых парфянских родов, но все из числа недругов царя!

Между посланцами римских наместников сразу начался спор, кто из них примет этих заложников. Сначала их получил центурион Уммидия, но в конечном итоге в империю доставил поверенный Корбулона. Затем началась распря между самими наместниками. Уммидий доказывал, что именно он своей дипломатией склонил царя к уступкам. А Корбулон утверждал, что, Fie появись он на Востоке, парфяне не стали бы сговорчивее.

Примирил наместников Нерон, признал за обоими заслуги, себе же присвоил всю славу. В знак победы он приказал увить лавровыми ветками фасции — пучки прутьев с топором в середине, которые несли шествовавшие впереди него ликторы.

Если бы император в этой ситуации отозвал Уммидия, а прислал бы на его место нового наместника Сирии, то положение Корбулона, и так прочное, чрезвычайно укрепилось бы. Он стал бы подлинным хозяином Востока. А такого императорское правительство не могло допустить. Вот почему после некоторой задержки решено было, что Уммидий останется в Сирии, назначение же Антея аннулировали.

Чтобы и римский люд что-то имел от успехов на Востоке, Нерон объявил о проведении больших игр. Заботу о подготовке их поручил Аррунцию Стелле, одному из друзей Агриппины. Это было четвертое назначение такого рода после примирения императора с матерью. Должность Аррунция являлась ответственной и необычайно почетной, создавала огромную популярность среди широких масс римлян.

Победа Агриппины несколько изменила соотношение сил в правящих сферах Рима. Это придало смелости некоей группе влиятельных лиц, не столько близких к матери императора, сколько недоброжелательно относящихся к Бурру и Сенеке. Решено было или оттеснить их от императора с помощью ловкой интриги, или по крайней мере подорвать доверие Нерона к обоим советникам. Бурра и Палланта обвинили в подготовке заговора с целью посадить на трон Корнелия Суллу. Тот был потомком славного диктатора, правившего почти полвека назад; он являлся также братом Мессалины и мужем Антонии, дочери императора Клавдия от первого брака. Итак, по своим родственным связям он принадлежал к числу лиц, крайне близких к императорской семье, и при определенных обстоятельствах действительно мог претендовать на трон. Те, кто плели интригу, рассуждали так: личность Корнелия Суллы укрепит императора в подозрениях; он поверит в правдивость обвинения тем охотнее, что не любит Палланта; несколько месяцев назад император освободил его от управления канцелярией по делам финансов, поэтому сочтет, что теперь Паллант пытается восстановить свое утраченное положение путем государственного переворота. Авторы этого плана знали, что дело будет рассматриваться в сенате, где многие завидуют Бурру, его высокой должности, и почти все терпеть не могут Палланта. При голосовании их обоих признают виновными! Предполагалось, что падение Бурра приведет и к отстранению Сенеки.

Однако события приняли иной оборот. Влиятельные особы, подлинные авторы задуманной интриги, не желали и не могли действовать прямо. Они не смогли подыскать в обвинители ни одной солидной фигуры. Наконец за эту роль взялся некий Пэт, сомнительный тип, вызывавший всеобщее презрение, ибо был скупщиком вещей у лиц, приговоренных к конфискации имущества, после чего он делил и распродавал приобретенное по частям. Итак, уже сама личность обвинителя подрывала достоверность обвинения!

Еще более удивительной оказалась реакция самого Нерона. Наученный горьким опытом, каким явилось раскрытие козней против Агриппины, он сразу отмежевался от этого дела и предоставил сенату свободу действий. В сенате же, вопреки ожиданиям интриганов, преобладали люди, которые хотя и не выносили Палланта, но еще более нетерпимы были к доносительству. Они справедливо считали, что, если однажды распахнуть перед ним врата и воспринять всерьез, очередной жертвой доносчиков может стать любой.

Случилось так, что в судейскую коллегию, которой предстояло рассматривать обоснованность обвинения, избрали самого обвиняемого, Бурра! К тому же с правом решающего голоса! Второй обвиняемый, Паллант, явно воспринимал все с насмешкой. Когда доносчики заявили, что он вовлек в заговор своих вольноотпущенников, Паллант спокойно отвечал:

— Я со своими домашними разговоров не веду. Распоряжения отдаю движением головы или жестом. Если задание посложнее, отдаю письменный приказ. Где мои автографы на этот счет?

Обвинитель отправился в изгнание. А в далекой Иудее прокуратор Феликс облегченно вздохнул: его брат Паллант еще что-то значит!