Нерон

Хоровод смерти

В последние минуты своей жизни заговорщики вели себя по-разному.

Пизон в бездействии ждал, пока отряд солдат не окружил его дом. Только тогда он вскрыл себе вены. Уже после раскрытия заговора некоторые убеждали его что-нибудь предпринять; он ничем не рискует, если обратится прямо к солдатам и народу, ибо приговор ему уже вынесен. Но Пизон был обеспокоен только тем, чтобы получить помилование для любимой жены; с этой целью он приготовил завещание, полное лести к цезарю.

Более суровая судьба ждала Плавтия Латерана. Ему не позволили покончить самоубийством, не дали ни минуты на то, чтобы он мог проститься с детьми. Его притащили на место, где обычно казнили рабов. Латеран, однако, выказал большую твердость духа. В последнюю минуту явился вольноотпущенник императора Эпафродит и насмешливо спросил:

— Какова причина твоего недовольства?

На что Латеран ответил:

— Если бы я хотел что-то сказать, то сказал бы не тебе, а твоему господину!

За исполнением приговора наблюдал трибун Стаций. Латеран ни одним жестом не дал понять, что погибает от руки соучастника. Сам подставил затылок под топор. Первый удар оказался слабым. Смертник непроизвольно отдернул голову, но тотчас подставил ее снова.

Сенека, в сущности, не состоял в заговоре. Натал под пытками признался лишь в том, что по просьбе Пизона навестил слабеющего старика, который, однако, не согласился непосредственно свидеться с главой заговорщиков. Он сказал тогда:

— Обмен мнениями и частные встречи не принесли бы пользы нам обоим. Однако моя жизнь связана с успехами Пизона.

Этого императору было достаточно. Сенека как раз возвращался из Кампании в Рим и остановился в своем загородном имении, расположенном возле четвертого от столицы вехового камня. Он приступил к вечерней трапезе с женой и двумя друзьями. Дом окружили солдаты. Вошел трибун преторианцев и спросил хозяина дома, помнит ли он разговор с Наталом и свой ответ. Сенека ничего не отрицал, однако добавил:

— Я тогда не разрешил, чтобы Пизон меня навещал, учитывая состояние моего здоровья и стремясь сохранить спокойствие.

Когда трибун изложил императору ответ Сенеки, присутствующий при этом Тигеллин тотчас спросил:

— Он уже готовится к смерти?

Трибун ответил отрицательно:

— Он не производит впечатление человека, охваченного ужасом.

Ему было приказано:

— Возвращайся назад и прямо ему скажи, что он должен умереть!

Однако этот трибун, Гавий Сильван, был тоже вовлечен в заговор. Поэтому прежде, чем отправиться к Сенеке, он спросил префекта Фения, действительно ли должен выполнить приказ. Тот подтвердил его. Сильван больше сам к Сенеке не пошел, а послал туда центуриона.

Старик хотел было изменить свое завещание, чего центурион ему не разрешил. Присутствующие плакали, когда приговоренный к смерти прощался с ними и призывал сохранять спокойствие и верность философским принципам. Однако даже в эти последние минуты Сенека не мог избавиться от самомнениями позерства. Ибо он говорил друзьям, что завещает им свой образ жизни, жену же просил искать утешение в добродетелях своего мужа.

Паулина решила, однако, умереть вместе с ним. Поэтому они одновременно вскрыли себе вены. Так как старческая кровь текла слишком медленно, Сенека распорядился вскрыть ему вены и на ногах. Он испытывал страшные боли и велел Паулине перейти в другую комнату. Он еще настолько сохранял ясность ума и силу духа, что диктовал секретарям свои последние мысли. Смерть все не наступала. Старик попросил дать ему яду, но и тот не подействовал. Тогда он принял теплый душ, а потом велел перенести его в баню. Только там он испустил дух.

Паулину по приказу императора спасли от смерти.

По городу к резиденции цезаря почти беспрерывно целыми толпами вели арестованных, виновных и невиновных. Вооруженные солдаты кружили по столице и окрестностям. Поводом к обвинению могло явиться даже случайное знакомство либо разговор с кем-нибудь из заговорщиков. Допрос вел сам Нерон, а также Тигеллин и Фений. Этот последний свирепствовал тем более, что сам чувствовал себя виноватым. Его изобличил Сцевин, когда Фений в ходе одного из допросов требовал, чтобы тот сообщил больше подробностей о заговоре. Сцевин воскликнул:

— Ты сам знаешь все! Отплати же теперь благодарностью любимейшему цезарю!

Перепуганный префект выдавил из себя что-то невразумительное. На него тотчас наложили оковы.

Фений сам себя сгубил. Его офицеры готовы были нанести удар по Нерону еще в ходе допроса. Ждали только знака своего командира. Теперь поочередно все гибли. Умирали, однако, мужественно. Трибун Субрий Флав прямо заявил Нерону:

— Никто не был более предан тебе, чем я. Но я возненавидел тебя, когда ты убил свою мать и жену, когда сделался возничим, актером, поджигателем!

Он отругал солдат, рывших ему могилу перед казнью:

— Могила мелкая и узкая. Даже этого вы не умеете делать по уставу!

Палач велел ему как следует подставить затылок. Флав и здесь дал достойный ответ:

— Вот только сумеешь ли ты отрубить ее как следует!

И действительно, у палача так дрожали руки, что он отрубил голову лишь со второго удара.

Лукан умирал как пристало поэту. Он велел вскрыть себе вены, а когда ощутил уже хлад смерти, начал декламировать стихи из своей поэмы, в которых воспевал смерть солдата, умирающего от потери крови.

Гибли, однако, не только участники заговора. Нерон, воспользовавшись случаем, расправился также и с теми, кого просто не любил. Консула Вестина он не терпел, ибо тот позволял себе злобные шутки, в последнее же время женился на красивой Статилии Мессалине, а император сам на нее метил. Солдаты внезапно окружили дом во время происходившего там пира. Все прошло с молниеносной быстротой. Вестина заперли в спальне, врач, которого солдаты привели с собой, вскрыл вены хозяину дома и велел сразу же перенести его в ванну с теплой водой. Вестин не произнес ни слова. Пировавшие остались в зале, окруженные вооруженными людьми. Им казалось, что настал их смертный час. Они долго пребывали в тревоге. Стражи удалились только тогда, когда Нерон решил:

— Достаточно с них этого покаяния за пир у консула!

Однако два заговорщика остались невредимыми. Один из них — Антоний Натал. Так отблагодарили его за выдачу остальных. Вольноотпущенник Милих стал богачом. Свою фамилию он обогатил греческим прозвищем Soter, или Спаситель.

По мере того как число трупов и изгнанников увеличивалось, учащались и пламенные проявления радости и благодарности императору. На Капитолии богам приносили жертвы, дома же украшали символом свадьбы — лавровыми ветками. Подобным образом родственники и друзья смертников стремились отвратить от себя гибель. По-настоящему могли радоваться только преторианцы, которые получили по две тысячи сестерциев награды и дармовой хлеб. Их командиру Тигеллину император вручил триумфальные знаки отличия.

Вторым префектом преторианцев вместо казненного Фения стал Нимфидий Сабин, сын вольноотпущенницы, бывший офицер легиона. У него имелись какие-то особые заслуги в раскрытии заговора, так как Нерон удостоил его консульских знаков. Среди сенаторов, отмеченных императорской милостью, оказался также Марк Кокцей Нерва. Ему было тридцать пять лет, в будущем году ему предстояло стать претором. Неизвестно, как Нерва посодействовал раскрытию заговора, факт, однако, что он получил триумфальные отличия. Тридцать лет спустя тому же Нерве предстоит стать императором и открыть собой ряд лучших властителей империи.

Сенат делал все возможное, чтобы выразить свою радость по поводу спасения Нерона. Постановили учредить культ Солнца, поскольку это божество имело свой храм в пределах Большого цирка и поскольку сочли, что именно оно раскрыло происки, которые должны были осквернить цирк и его святыню. Месяц апрель решили назвать Неронием и навсегда увековечить чудесное спасение императора от гибели. Богине Благополучия, Салюс, назначено было получить отдельный храм.