Нерон

Философ и рабы

Тенденция всех сенатских начинаний была четкой. Сенат жаждал таких реформ, которые укрепляли бы социальное и имущественное положение крупной аристократии. На это были направлены равно как ограничения полномочий народных трибунов, так и требование усилить контроль за вольноотпущенниками со стороны хозяев.

Эта тенденция последовательно поддерживалась сенаторами и в следующем, 57 году. Нерон тогда во второй раз возглавлял консульство. Он увековечил это событие отменой налога с закупки рабов. Налог был введен императором Августом, позже его увеличили до 4 процентов уплачиваемой суммы. Крупные рабовладельцы, разумеется, были заинтересованы в том, чтобы уклониться от налога, который составлял солидную сумму, поскольку цены на рабов, имевших хоть какую-нибудь квалификацию, постоянно росли. Государство, однако, не могло отказаться от столь надежного источника доходов, которое пополняло казну, именуемую aerarium Saturni[33], формально состоявшую в ведении сената. Было решено, что отныне налог платит продавец. Это была наивная мера; покупатели ничего не выигрывали, так как купцы в ответ повышали цены на рабов ровно настолько, насколько возрастали налагаемые на них подати.

Aerarium Saturni — название возникло потому, что еще со времен республики казна находилась в подвалах храма Сатурна — постоянно недоставало денег, ибо большинство доходов поступало из касс, непосредственно подчиненных императору; это были так называемые aerarium militare и fiscus[34]. А тем временем расходы из казны Сатурна были значительными: жалованье тысячам чиновников низших категорий (ибо более высокие должности были бесплатными), доплата за зерно, которое в Риме продавалось по ценам более низким, чем закупочные, содержание храмов в столице.

Нерон сделал в 57 году великолепный жест. Он одолжил казне Сатурна из своих личных касс 400 миллионов сестерциев! Жест этот имел и свой исторический смысл, так как из предыдущих императоров только Август поддерживал подобным образом ресурсы сената. Итак, Нерон показал, что стремится верно следовать великому создателю империи.

По существу же, все это было фикцией. Еще в конце минувшего 56 года была произведена реформа казны Сатурна. До той поры она находилась в ведении квесторов. Теперь казной ведали два префекта, которых император назначил из числа бывших преторов. Формально это был возврат к тому положению вещей, какое некоторое время являлось обязательным при Августе, на самом же деле жест этот означал, что прежняя республиканская казна непосредственно и целиком зависит от императора.

Придя к власти, Нерон заявил, что во всем будет следовать достойному подражания Августу. Каждый новый год давал подтверждение тому, что император серьезно относится к этому прекрасному девизу. Так, в 57 году сенат утвердил эдикт, который формально возобновил и расширил один из указов времен Августа, по существу же, он во многом отвечал жизненным интересам магнатов-рабовладельцев.

Принципиальный смысл закона Августа сводился к следующему: введение в нрава наследования после завещателя, убитого его рабами, производится только после того, как всех виновных покарают пытками и смертью. Убийством считался любой насильственный акт — скажем, закалывание кинжалом, сбрасывание в пропасть или отравление. Казни подлежат все рабы, которые в момент убийства находились под одной крышей с господином либо в его окружении. Если господин покончил самоубийством, рабов наказывать не следует, разве что в том случае, когда они могли ему в этом помешать, но не помешали.

Восстановив приказ Августа, к нему ныне сделали дополнения.

В случае убийства рабами одного из супругов должны понести наказание и рабы другого супруга, составляющие его собственность. Все рабы, которые находились в доме, где убили их господина, должны быть подвергнуты пыткам и казнены, даже если хозяин в своем завещании даровал им свободу. Рабы, живущие по соседству, которые слышали крики убиваемого и не пришли на помощь, подлежат наказанию наравне с убийцами, равно как и те рабы, которые покинули своего господина, подвергшегося нападению бандитов.

Решение было жестоким, а применяли его, как показало будущее, со всей беспощадностью. Через четыре года случилось так, что раб убил своего господина, Педания Секунда, префекта Рима. Причина убийства не была ясна даже для современников. Якобы хозяин присвоил деньги, которые раб накопил для выкупа. Такие небольшие накопления раба, именуемые peculium, почти не принадлежали ему, ведь все, что невольник имел, считалось собственностью его господина, но все-таки по повсеместному обычаю, заплатив деньги, раб получал свободу.

Убийца был известен, невиновность остальных рабов Педания (около четырехсот человек разного возраста и пола) сомнений не вызывала. Но согласно решению 57 года все они должны были умереть. Известие об этом взбудоражило весь город. Громадная толпа собралась перед зданием, где шло заседание сената, домогаясь милосердия к несчастным жертвам. Впрочем, и среди сенаторов преобладало мнение, что следует отменить смертный приговор. Тогда поднялся Гай Кассий, этот прославленный суровый законник. Он заявил:

— Бывший консул погиб в собственном доме, став жертвой предательства своих рабов. Никто не остановил убийц, никто их не выдал. А ведь постановление сената, определяющее смертную казнь для всех рабов в случае, если один из них убьет господина, еще в силе. Теперь вы ратуете за его отмену. Но тогда грош цена любому заслуженному лицу, если уж смеют поднять руку на префекта столицы. И может ли служить защитой количество рабов, если Педания не уберегли четыреста человек? Кому рабы придут на помощь, если даже теперь они этого не делают?

Наши предки не доверяли рабам, хотя тогда те рождались в их имениях и домах и, следовательно, с детства могли привязываться к свои господам. Теперь, однако, среди наших рабов люди разных чуждых племен. Их нравы совершенно отличны от наших, их религии неведомы, либо богов у них вовсе нет. Этот сброд можно удержать в повиновении только страхом. Разумеется, погибнут и некоторые невиновные. Нечто подобное, однако, происходит и в армии, когда солдаты бегут с поля боя: каждый десятый засекается розгами насмерть, хотя бы даже на самом деле он проявил храбрость. Абсолютной справедливости не существует, когда речь идет об устрашающем примере. Но несправедливость по отношению к отдельной личности уравновешивается пользой для всего общества…

В конце концов, несмотря на протест многих сенаторов, одержало верх мнение Кассия. Однако опасались, что в городе могут вспыхнуть беспорядки. Массы жителей, потрясенных зверством этой узаконенной резни, схватились за камни и факелы. Тотчас появилось суровое воззвание императора, порицающее «сеятелей смуты». Кордоны солдат блокировали дорогу, по которой четыреста невинных жертв, в том числе женщин и детей, повели к месту казни.

Главной целью этой экзекуции, как и ее правовой основы, то есть постановления сената от 57 года, было отбить у рабов охоту к новым выступлениям против своих хозяев. Им вменялось заботиться о жизни господ, как о своей собственной, ибо при малейшем подозрении, что их патрон умер насильственной смертью, все они отправлялись за ним следом — виновные и невиновные.

Бесчеловечное решение вступило в силу, когда у кормила власти стоял Сенека. Что бы дурное о нем ни говорили, но извергом он наверняка не был. А в его сочинениях сколько по тем временам мудрых мыслей о рабстве!

В письме к другу Сенека писал: «Я с радостью узнаю от приезжающих из твоих мест, что ты обходишься со своими рабами, как с близкими. Так и подобает при твоем уме и образованности. Они рабы? Her, твои смиренные друзья. Они рабы? Нет, твои товарищи по рабству, если ты вспомнишь, что и над тобой и над ними одинаковая власть Фортуны.

Мне смешны те, кто гнушается сесть за стол с рабом — и почему? Только потому, что спесивая привычка окружила обедающего хозяина толпой стоящих рабов! Он ест больше, чем может, в непомерной жадности отягощает раздутый живот, до того отвыкший от своего дела, что ему труднее освободиться от еды, чем вместить ее. А несчастным рабам нельзя раскрыть рот, даже чтобы сказать слово. Розга укрощает малейший шепот, даже случайно кашлянувший, чихнувший, икнувший не избавлен от порки: страданьем искупается малейшее нарушение тишины. Так и простаивают они целыми ночами, молча и не евши. Из-за этого и злословят те, кому при хозяевах говорить запрещается. Зато другие, кому можно перемолвиться словом не только при хозяине, но и с ним самим, кому не затыкали рта, готовы бывали за хозяина подставить голову под меч, принять на себя близкую опасность. За столом они говорили, под пыткой молчали.

Часто повторяют бесстыдную пословицу: „Сколько рабов, столько врагов“. Они нам не враги — мы сами делаем их врагами. Я не говорю о жестокости и бесчеловечности — но мы и так обращаемся с ними не как с людьми, а как со скотами. Мы возлежим за столом, а из них один подтирает плевки, другой, согнувшись, собирает оброненные пьяными объедки, третий разрезает дорогую птицу и уверенными движениями умелых рук членит на дольки то грудку, то гузку. Несчастен живущий только ради того, чтобы по правилам резать откормленную птицу, но тот, кто обучает этому ради собственного удовольствия, более жалок, чем обучающийся по необходимости…

Изволь-ка подумать: разве он, кого ты зовешь своим рабом, не родился от того же семени, не ходит под тем же небом, не дышит, как ты, не живет, как ты, не умирает, как ты? Равным образом и ты мог бы видеть его свободнорожденным, и он тебя — рабом. Когда разбит был Вар[35], Фортуна унизила многих блестящих по рождению, готовых через военную службу войти в сенат: одних она сделала пастухами, других — сторожами при хижинах. Вот и презирай человека того состояния, в которое ты сам, покуда презираешь его, можешь перейти. Я не хочу заниматься этим чересчур обширным предметом и рассуждать насчет обращения с рабами, с которыми мы так надменны, жестоки и сварливы. Но вот общая суть моих советов: обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше. Вспомнив, как много власти дано тебе над рабом, вспомни, что столько же власти над тобою у твоего господина… Будь милосерден с рабом, будь приветлив, допусти его к себе и собеседником, и советником, и сотрапезником. Тут и закричат мне все наши привередники: „Да ведь это самое унизительное, самое позорное!“ А я тут же поймаю их с поличным, когда они целуют руку чужому рабу… „Что же, надо допустить всех моих рабов к столу?“ — Нет, так же как не всех свободных. Но ты ошибаешься, полагая, будто я отправлю некоторых прочь за то, что они заняты грязными работами: этот, мол, погонщик мулов, а тот пасет коров. Знай: не по занятию, а по нравам буду я их ценить. Нравы каждый создает себе сам, к занятию приставляет случай. Одни пусть обедают с тобой, потому что достойны, другие — затем, чтобы стать достойными… Он раб! Но, быть может, душою он свободный. Он раб! Но чем это ему вредит? Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой — у скупости, третий — у честолюбия, и все — у страха. Я назову консуляра — раба старухи, и богача — раба служанки, покажу самых родовитых юношей в услужении у мимов. Нет рабства позорнее добровольного. Так что нечего нашим слишком разборчивым гордецам запугивать тебя. Будь с рабами приветлив, покажи себя высоким без высокомерия: пусть они лучше чтят тебя, чем боятся.

Кто-нибудь скажет, будто я зову рабов надеть колпак, а хозяев лишаю их достоинства, когда говорю, что лучше бы рабы чтили их, чем боялись: „Неужто так прямо он и говорит: пусть рабы чтят нас, как будто они — клиенты или утренние посетители?“ Кто так скажет, забывает, что и с хозяина хватит того, чем довольствуется бог, — почитания и любви. А любовь не уживается со страхом. Поэтому, на мой взгляд, ты правильно поступаешь, когда, не желая, чтобы рабы тебя боялись, наказываешь их словами. Побоями наставляют бессловесных животных»[36]

Принципиальным образом проблему рабства Сенека затронул также и в трактате «О благодеяниях», написанном уже в конце жизни. Там он в одном месте размышляет, может ли раб быть благодетелем своего господина? Некоторые возражали на это. Доказывали, что: «Раб не способен стать кредитором своего господина, даже если ссудит его своими собственными деньгами. Это правда, что он ежедневно оказывает услуги своему хозяину, сопровождая его в путешествиях, пользуя его во время болезни, обрабатывая для него землю. Но это всего лишь служба, не благодеяние. Об этом последнем можно говорить тогда, если кто-то окажет услугу, кто мог бы ее и не оказать. А раб не имеет права отказать. Он не может похвастаться, что сделал что-то, ибо не мог этого не сделать!»

Сенека на это отвечал: «А если раб борется, защищая своего господина, подвергая свою жизнь опасности? Если, покрытый ранами, проливает последнюю каплю крови, стремясь своей смертью выиграть время для господина, чтобы тот мог спастись? Если никакие обещания тирана, никакие угрозы и пытки не склонили раба к тому, чтобы выдать своего хозяина? Ведь история знает и такие случаи! Разве и эти поступки мы не назовем благодеянием?»

Философ резюмировал: «Ошибается тот, кто считает, что рабство пронизывает всего человека насквозь. Человеческая плоть послушна владельцам и принадлежит им, но разум всегда сохраняет полную свободу. Бренное тело можно продать и купить, но дух неподвластен неволе. И все, что не связано с духом, свободно. Господин не может только приказывать, раб же не все обязан выполнять. Он может, например, отказаться от чего-то, что угрожало бы безопасности страны либо вело к преступлению. Существуют также некие вещи, в которых господин не может отказать рабу, например пища и одежда. Никто не называет этого благодеянием. Однако если господин позаботится о воспитании слуги, если обучит его, то это — благодеяние. Точно так же и раб: он тоже способен совершить нечто, выходящее за рамки предписания и обязанности. Сколько примеров можно здесь привести!

Мы все состоим из одних и тех же элементов, одинаково произошли и на свет. Никто не выглядит более благородно в сравнении с другим, разве что он умнее и находчивее. Все мы рождаемся на одном и том же свете».

Но тот же Сенека вынужден был признаться в ₍ другом месте: ненависть рабов погубила столько же господ, сколько и гнев властителей. А сколько преступлений и проступков совершают слуги! Обкрадывают своих господ, доносят, убивают, отравляют, покидают!

И потому, вопреки своим возвышенным взглядам, он не голосовал против постановления, не выступил против казни рабов Педания. Реальности жизни и политики часто вынуждают отказываться от идеалов доктрины.