Нет примирения!

XIII

Через неделю Григорий объявил о свадьбе.

Это случилось в день получки.

Около окошечка кассы толпился народ. Александр с ребятами уже расписались в ведомости и отошли в сторону, когда подбежал Свиридин:

— Синьоры, извините! Моя очередь!

Стоящие сзади зашумели, но он встал перед Салимжаном:

— Скажи им, Тамерланович, один-два в мою пользу!

И воткнулся в окошечко плечами.

— А ну, гони его! Вылетай! — раздались голоса.

Кое-кто затеребил Григория, но он только отпихивался и, наконец, повернулся с веселым видом:

— Готово, синьоры! — и хлопнул по пачке пятирублевок. — К бумажке — бумажка, опять сотняшка! А у тебя, Тамерланович, хоть не густо, зато первый собственный капитал, — подмигнул он и засмеялся. — Спрыснуть не мешает по такому поводу, а?

— Верно! — поддакнул оказавшийся поблизости, как всегда лоснящийся от пота, курносый толстяк.

Салимжан поглядел на деньги и с треском ударил ими по ладони:

— Эх, был не был! Подача моя, угощаю! Пошли! — пригласил он и Александра с ребятами.

— Спасибо, — отказался Александр. — Побереги лучше первые-то…

— А ты чужими не распоряжайся, бригадир! — сказал Григорий и, обхватив Салимжана за плечи, повел с собой.

Сбоку от них засеменил толстяк, не приглашенный, но, видимо, рассчитывающий на щедрость новичка, впервые получившего зарплату.

И вечером, когда уже стемнело, Максим и Сергей, возвращаясь из клуба в общежитие и проходя мимо летнего ресторанчика в парке, увидели Свиридина и Салимжана в компании с тем же толстяком. Они восседали за столиком под матерчатым грибом-тентом у самого выхода на аллею.

— Привет, синьоры! — крикнул, перегибаясь через перила веранды, Григорий, а Салимжан вскочил и, нетвердо ступая, словно толчками подаваясь вперед, подошел к Максиму и Сергею.

— Идемте, синьоры! — начал он тянуть их к столику. — Идемте!

— Не зови! — крикнул опять Григорий. — Все равно не пойдут. Я здесь. Разве не знаешь — брезгуют Гришкой Свиридиным!

— Нет, синьоры, нет! — заплетающимся языком и явно подражая Григорию в развязности обращения, продолжал Салимжан. — Сегодня угощает не он, сегодня — я! Моя получка! И мной не брезгуйте, а то — мяч из игры — обижусь!

— Домой тебе надо, Салимжан, — сказал Сергей.

— Закажем еще бутылочку! — опять закричал Григорий.

— Слыхали? — Салимжан неловко переступил с ноги на ногу, цепляясь за плечи ребят. — Закажем еще. Только уж вы с нами…

Максим вдруг согласился:

— Хорошо! Но с уговором? Выпьем за твою получку, а потом домой. И ты с нами — ладно?

Они подошли к столику, убедили Салимжана не заказывать больше вина и выпили. Свиридин не преминул поддеть:

— Вот и образцово-показательные в забегаловке попивают!

А курносый толстяк, тоже изрядно нагрузившийся, слил себе остатки из всех бутылок и хриплым голосом провозгласил:

— Пьем за высшее образование!

— Горько! — вдруг завопил Салимжан и, чокнувшись с Григорием пустой рюмкой, сказал ребятам: — Свадьба скоро!

Вот тут-то Свиридин и объявил:

— Да, синьоры, свадьба! Приглашаю вас и вашего бригадира, будущего моего шурягу! Так велела она, будущая моя супружница. Погуляем — разливанное море!

— Ох, ох! — закачал головой Салимжан. — Гришка жених! Гришка — парень что надо! И зря вы на него! Зря! Зарабатывать тоже надо уметь! И я уважаю Гришку… Уважаю! Маэстро, счет!

Он расплатился с официантом, потом долго и слезливо прощался у выхода из парка со Свиридиным и толстяком, а когда Сергей и Максим повели его домой в общежитие, он, покачиваясь и обнимая их по очереди, настойчиво твердил:

— Уважаю Гришку. Учил меня. Умный башка. Уважаю! Вот! Да!

Под собственное бормотание он и заснул, едва его уложили в постель.

Стоя над его безжизненным телом, распластанным в нелепой позе на кровати, Максим сказал:

— Насчет Гришкиной свадьбы-то понял?

— Может, одни разговорчики пока? — усомнился Сергей.

— Не думаю, — покачал головой Максим. — Интересно, знает ли Сашка?

…Александр еще не знал.

За всю неделю он ни разу не видел Дашу. Она словно нарочно избегала попадаться ему на глаза. Наконец Авдотья Мироновна не без злорадства сообщила Наде, что «голуба Дашенька у них больше не проживает — перебралась к женишку».

Тогда Александр написал письмо матери.

Конечно, мать не могла оставить свою артельную бухгалтерию и приехать. Да Александр и не считал, что это исправит положение. Слепая материнская любовь никогда не была союзницей хорошего воспитания. Но поставить в известность мать он был обязан.

Письмо получилось сердитое. Оно не понравилось Наде, но Александр не стал переделывать, запечатал и отправил. Так и понеслись через таежные сибирские километры в маленький деревянный городок на Иртыше строчки, наполненные горечью обиды на то, что в их семье почему-то выросла себялюбка-мещанка.

«Почему-то выросла…» — Александр выразил этими словами свое недовольство матерью: забаловала дочь так, что не осталось в сердце девчонки ни капли ответственности перед людьми.

«Я», «мне», «для меня» — привыкла рассуждать Дарья и такой именно вступает теперь в жизнь.

— Нет, Саша, — не соглашалась Надя. — Тут что-то не то. Ведь ты другой. А разве о тебе мама заботилась меньше?

— Ну, а почему же она такая?

— Жизнь сложная, Саша… В ней есть и хорошее и плохое…

— Диалектика! — усмехнулся Александр, вспомнив слова Максима. — Только почему же тогда эта самая диалектика не испортила и меня? Или тебя? После войны вокруг нас с тобой плохого было побольше!

— Тогда всем было трудно. И у всех был единственный выход: поскорее наладить жизнь страны. И мы многое сделали, но трудности есть и сейчас. Делаем дальше. А вот ей надоело: не хочу больше ждать. Хочу жить красиво сегодня!

— Ты словно ее оправдываешь.

— Нет, но пытаюсь понять. Кому-то сейчас живется легко, кому-то еще не очень… Так почему обязательно мне? Не хочу ждать!

— Но мы и не ждем! Мы добиваемся! А она не хочет. Ей подавай готовенькое! Это и есть эгоизм.

— Эгоизм молодости, — сказала Надя. — Он присущ не одной твоей сестре. Молодость всегда нетерпелива.

Александр возразил:

— А Максим? А Сергей? Они ее ровесники, а разве сравнишь? Нет, тут что-то не так, — сказал теперь уже он.

Ему не казались убедительными Надины рассуждения, но в то же время он видел, что и в самом деле все сложнее, чем думалось вначале: ведь не одна Дарья живет с такими однобокими мечтами о красивой жизни!

И все-таки мать виновата…

Письмо от нее пришло дней через пять, утром.

Александр уже собрался уходить на завод, когда Надя передала ему конверт, надписанный знакомыми аккуратными буковками.

И дальше на нескольких страницах излагались соображения о судьбе дочери, которая, уезжая, даже не обмолвилась ни словечком, что намеревается в городе выйти замуж.

— Поняла? — потряс Александр листками письма. — Благословение на доченькино счастье! А я ведь подробно описал, какое счастье она себе строит! Богатый жених! Доходное место — торговая точка! Но мать не хочет этого понимать! И мне же предупреждение: не ссорься!

В отдельном конверте лежала записка Даше.

— Передать нужно, — сказала Надя.

— Отпущение грехов! — отбросил Александр запечатанный конверт в сторону. — Моральная поддержка! Эх!..

И ушел.