Нездешний человек. Роман-конспект о прожитой жизни

Я толкнул чужую железную дверь...

Я толкнул чужую железную дверь и оказался в «Белом лебеде», то есть в своей комнате, в своей квартире. Помещение небольшое, я насчитал столиков пять-шесть. Внутренние стены между комнатами снесли, к моей прибавилась та, в которой проживала тётя Нина по фамилии Дикова. А что предприниматели сделали с другой жилплощадью? Там, где Фёдор Францевич, дядя Стёпа и тётя Тоня? Куда они подевались? Что теперь устроено там, где они коротали жизнь? Кухня, склад продуктов, мойка посуды? За барной стойкой располагалась дверь, но она была плотно закрыта, не видно, что за ней делалось. Наверняка нынешний персонал использует мой туалет по назначению. Этого ещё не хватало! Он же мой, не для посторонних людей! Впрочем, они наверняка сменили сантехнику, прежняя никуда не годилась. А что, между прочим, сделалось с чугунной ванной? Неужели выбросили? Она, конечно, находилась не в идеальном состоянии, но вещь-то вечная. К тому же напоминает о Мраморном море. Море, конечно, тоже загадили, но и выбрасывать никто не собирается. Разве отдаст его Турция какой-нибудь Греции?

Время было послеобеденное, офисные служащие уже насытились, я сел у своего окна. Переплёт и батарея остались прежними. Раму, правда, покрасили, а вот с батареей ничего не случилось. Такая же раскалённая, так же облуплена, по ребру — кривая бороздка, проведённая по белой масляной краске — процарапана моим гвоздём. Навесной потолок делал помещение фальшивей и ниже. Мой был с сырыми разводами, я любил разглядывать на нём узоры, которые соединялись в чудищ и диковинные растения. А теперь что? Гладкий гадкий пластик, взгляду не за что зацепиться, абажур не повесишь.-.Я посмотрел в окно и увидел Анетту. В ту минуту она оказалась свободной и приветливо смотрела сквозь стеклянную стену и сквозь меня.

Вот здесь стоял мой стол — я за ним делал уроки, здесь стоял диван — я на нём спал, на стене висели часы с боем — я их заводил большим скрипучим ключом. Моих вещей не было и в помине, зато здесь был я. Впрочем, какой это я, если мы — совсем разные люди... Я достал из кармана свою детскую фотографию: уши торчат, веснушки, не обременённые жизнью живые глаза. Нет, не узнать, не похож. Я прислонил фотографию к солонке, будто собирался помянуть покойника.

Подошла хозяйка — моих убывающих лет, улыбнулась приятно, как кормящая мать радуется младенцу. Подала меню. «Что будем кушать? У нас чудесный выбор японских и французских блюд». Чувства переполняли меня. «Видите ли, я здесь жил, много лет назад, в этой самой комнате...» — с какой-то надеждой произнёс я. «А сейчас я живу — пожала плечами она. — Сдвигаю столики, ставлю на ночь себе раскладушку. Потом сплю. В основном хорошо, устаю за день».

«Видите ли, — продолжал я гнуть свою линию. —

Когда я учился в младшем классе, нас стригли наголо, готовя в арестанты и в солдаты. Война только кончилась. Уши торчали, чтобы лучше слышать преподавателя клёкот.

Его контузило, ответ ему был невдомёк. Мечтая стать авиатором, я ушами хлопал, чтобы взлететь. Растительность, правда, брала своё и под всхлипы „Битлз“ отрастала до узких плеч, до мокрых простынь. Страна боролась за мир, добывала песок. Я был ей не нужен. Первый портвейн сплавлялся по пищевому тракту: под капельницей склеивались слова в земные заёмные речи.

С годами страх перед самим собой

жал уши к голове всё ближе.

Бес ударял в ребро, бог — в поддых, седина в висок. В небе летали другие».

Хозяйка призадумалась. И не зря, потому что, подумав, она сказала буквально следующее: «Что ж, стихи получились неказистые, но правдивые, я и сама в те годы жила и тоже увлекалась инструментальным ансамблем „Битлз", теперь мне стали понятнее ваши непритязательные вкусы. Наверное, вам хочется чего-то не нынешнего, а тогдашнего. Закройте меню — суси, сасими, французская кухня и всякие прибамбасы вряд ли вам подойдут. Зачем вам крокодиловое мясо под бургундским вином? Или сушёные кузнечики в рисовом кляре? К чему переводить заграничный продукт? Лучше я приготовлю вам что-нибудь ретроградное. Хотите давешнюю котлету? Жёсткую курицу с краснодарским рисом? Жирную утку с антоновскими яблоками или кислой капустой?» Хозяйка перечисляла блюда и ни разу не попала впросак — мне хотелось всего этого сразу. Так мы соорудили заказ. Вот только вишнёвой наливки у неё не оказалось. Ну и ладно, в следующий раз окажется. Пришлось ограничиться водкой, что было тоже совсем неплохо. Олину серебряную рюмку фабрики Сазикова я прихватил с собой.

Я поднял рюмку. За что бы выпить? Глупо произносить тост, если слушать некому и чокаться не с кем. Не с фотографией же. В те далёкие годы я ещё не пробовал водки. Промолчим. Только подумаем: «За всё хорошее!» Я выдохнул, закрыл глаза и с удовольствием опрокинул. Горячую струйку закупорил маслёнком. Он ловко заскользил, повторяя конфигурацию пищевода, — словно бобслеист по жёлобу. Теперь — по второй, под селёдочку. Из-за барной стойки хозяйка глядела на меня с умилением. Чувствовалось, что отечественный грибок ей милее заморской устрицы. Ей, что ли, налить? Чтобы поговорить по душам? Души у нас обоих явно имеются.

В эту минуту в кафе вошёл молодой человек. Несмотря на зиму, он был в тёмных очках. Он их снял, и я сразу понял, что это Кирилл, хотя я его никогда не видел, даже в младенчестве, даже на фотографии. Уж слишком мы были похожи. Глаза болотные, слегка обуженные, утоплены глубоко, кожа неплотно обтягивает лоб, словно жёваная материя, скоро здесь будут морщины. Переносица узкая, потом она расширяется и набухает в мясистую сливу. В его возрасте мои усы были точно такого же пшеничного цвета. Волосы на правом виске у Кирилла тоже будут пожиже, чем на левом, повытер-лись, это от спанья на правом боку. То есть выглядел он по-родственному. Но и отличия тоже имелись: косичка, серьга в ухе, да и одет чудно. В моё время не носили пиджаков с золотыми пуговицами и ботинок с такими острыми носами.

Кирилл тоже сразу узнал меня. Как он сумел? Он ведь даже не видел моей фотографии. Или это Оля так хорошо меня описала? Мы же с Олей так и не снялись на память. Я тогда думал, что и так всё запомню, такое не забывается. Кто же знал, что второго раза не будет? В любом случае я был рад, что постригся и стал опрятнее. Нехорошо, если Кирилл подумает обо мне плохо. И о матери тоже: удивительно, мол, что ты такого неаккуратного человека до себя допустила.

Как же я мог столько лет не видеть сына, не носить его на руках, не кормить с ложечки манной кашей, не играть с ним в футбол? Я не учил его буквам, стрелять из рогатки, не рассказывал сказок, не читал ему книжек. Я, положим, тоже не знал своего отца, но мама-то говорила, что он не хочет нас видеть. А я — разве я не хотел видеть и сына, и Олю? Но получилось так, как вышло, обстоятельства выдались непреодолимые, может, Кирилл сначала меня выругает, а потом простит? От смущения мне захотелось сигануть в форточку, но в моём возрасте желания такого рода обычно остаются неудовл етв орёнными.

Кирилл же оказался сноровистее меня. Он сел напротив, снова надел очки и приступил к делу: «Ну что, познакомимся?» Я хотел налить ему из графинчика водки, но он бросил хозяйке: «Фанты, пожалуйста! И поскорее, мы торопимся, у меня запланировано важное деловое свидание». Голос уверенный и востребованный, не то что у меня. Это хорошо, пригодится в жизни. Немного смущали часы «Ролекс», по которым он постучал длинным полированным ногтем. Я таскал свою «Славу» уже лет тридцать, и ничего — тикают себе и тикают. Ногти у меня, правда, пострижены неровно, это оттого, что мне на себя наплевать. Ничего, привыкнет. И вообще всё это не страшно, и к «Ролексу» притерплюсь, и к наушникам, из которых доносилось: бум-бум. Лишь бы человек был хороший. Конечно, я его ничему не учил. Я вообще никогда с ним вместе ничего не делал. Что ж удивительного, что я пью водку, а он — фанту? Ничего, ещё не всё потеряно, ещё есть время заняться воспитанием вкуса и чувств. Он ещё молод, да и я ещё, может быть, поживу.

Кирилл поднял стакан с красочным содержимым: «Ну что ж, не знаю, сколько тебе стукнуло лет, но всё равно поздравляю тебя!» Что мне оставалось делать? Мы чокнулись, я тоже выпил. От волнения вторая порция показалась мне лишённой вкуса. Даже не обожгло. Мне даже показалось, что от напряжения кожа плотнее обтянула череп. Неприятное ощущение, будто эта кожа не подходит тебе по размеру. Кирилл же тянул свою фанту, не вынимал изо рта жвачку, из ушей — наушников, ему и закусывать не требовалось, не хотелось. Он оглядел накрытый стол и скривил губу так, как я не умею. «А ты замечал, что русским художникам из всех натюрмортов лучше всего удаются початые бутылки и селёдочные головы? У тебя печень, случайно, не барахлит?»

— Ты меня ненавидишь? — спросил я.

— Было дело, а теперь перестал, у меня на это времени нет.

— А мама почему не пришла? Захворала? Боится встречи с прошлым? Или она меня ненавидит? В любом случае я с ней заранее во всём согласен.

— Ты же её, надеюсь, неплохо знаешь, ей существа далёкие дороже ближних. Ей бы только кого-нибудь пожалеть, лучше если это будут малознакомые люди.

Поступила в международную благотворительную организацию, вроде «Сирот без границ», распределяет гуманитарную помощь то ли в Эфиопии, то ли в Анголе. Зарплату посылает в Россию, в дом престарелых на имя господина Парадизова. Ты ведь его помнишь? Он ещё сочинял афоризмы. А сейчас на него противно смотреть. Похож на мумию, вроде тебя.

Конечно, я не забыл Парадизова! Он ещё с балюстрады блевал. Как он там говорил? «Жизнь настолько проста, что даже обидно», — процитировал я. Настолько энергично, что обдал Кирилла папиросным дымом. Он поморщился, как будто это был не приятный дымок, а будто он глотнул по ошибке уксуса или лимонного сока. Кирилл крикнул: «Ещё фанты! У меня важная встреча, а горло сохнет. Вы бы батареи сменили. Чтобы не эти, чугунные, исцарапанные, а чтобы современные, с регулировкой температуры». Я подумал в этот момент, что Кириллу принадлежит будущее. Но это не страшно, ведь мне принадлежит прошлое, а оно прочнее. Кирилл же, наверное, думал иначе. Он сказал: «Так что мать я тоже давненько не видел. Так что это я твоё письмо прочитал. Ты мне заочно не то чтобы понравился, но мне стало любопытно узнать, как тебя земля носит. Надеюсь, ты мне рад?»

Вопрос он произнёс утвердительно, так говорят начальники, те, кому жизнь удалась.

— То есть, дорогой Кирилл, ты знаешь про меня больше, чем я о тебе? То есть на маму ты обижен ещё больше?

— Было дело, а теперь перестал, у меня на это времени нет. Вот ты водку пьёшь, стишки сочиняешь, табак куришь. Во-первых, твой «Беломор» для здоровья вреден, а, во-вторых, курится он слишком медленно, гаснет, это несовременно. Курил бы хоть какой-нибудь «Винстон», он быстро горит. Или у тебя на «Винстон» денег нет? Ты только скажи, я тебе добавлю. А ещё я прочёл, что ты в шахматишки поигрываешь. А вот я, например, если играю, то только блиц. Лучше, если с компьютером, ему совсем думать не надо, всё время — моё, для меня. Главное, задать компьютеру соответствующий уровень — чтобы не получить мат. Ты вот за кого в футбол болеешь? За «Спартак»? Я так и думал. А я — за Бразилию. Потому что она всегда выигрывает. Из этих же соображений мне проститутки нравятся. Заплатил, и кончено — никаких задержек, никаких арий. Мне всё нужно по-быстрому, я ждать не хочу. Я сейчас живу, а не завтра!

— Поэтому у тебя и времени нет. А куда, кстати, ты его деваешь?

Мне казалось, что я задал трудный вопрос, но это только мне казалось. Кирилл ответил мгновенно, будто я сидел в кафе не с сыном, а с компьютером последней модели.

— Никуда я время не деваю, оно само девается, автоматически. Я, видишь ли, занимаюсь пиаром. Слово такое слышал? Деньги платят приличные, а вот времени нет. Ну и, конечно, есть ещё недостаток: мои заказчики — не люди, а мусор. От этого устаёшь, развивается мизантропия, зато у них есть для меня деньги. Нужно только следить, чтобы не кинули.

— Деньги деньгам рознь. Расскажи поконкретнее.

Кирилл протянул мне визитную карточку. «Креативный имидж. Организация юбилеев, инсценировка выборов, отъём законной собственности». Что ж, работа у него, похоже, творческая. Наверное, Кирилл затем сюда и пришёл, чтобы устроить мне юбилей с сюрпризом? Убедившись, что я всё равно ничего не понял, Кирилл произнёс: «Поконкретнее? Вряд ли тебе понравится конкретика, но ты сам ведь спросил. Так что если говорить поконкретнее, то выходит так».

В эту секунду запиликал пейджер. Кирилл прочёл сообщение и, не обращая на меня внимания, позвонил пейджерной барышне и стал диктовать ответ. Я же принялся за селёдку— с лучком, малосольная. В словах Кирилла я ничего не понял. Несколько раз он произнёс «колобок». Это он про детский утренник, что ли? Широкая же у него целевая аудитория! С одной стороны, юбилеи, с другой — несмышлёные дети. Продиктовав послание, Кирилл снова обратился ко мне.

«На чём я остановился? Ты вот на выборы, наверное, ходишь? Вот видишь, именно такие дураки нам и нужны. Видел плакат, на котором гнилое яблоко нарисовано с червём наружу? Толстый такой, отвратительный? Моя идея, премию получил. Это коммунисты нам заказали про партию „Райское яблочко" попротивнее сочинить. А самих коммунистов все подряд мне заказывали, начиная от „Райского яблочка" и кончая партией власти, то есть „Тремя медведями". Деньги рекой текли. Вот мы и нарисовали их главного товарища в виде большого пальца левой толчковой ноги. Всем, между прочим, понравилось, снова премию выписали. А кандидата от патриотов я подучил купаться в проруби на Крещенье, посылать на митингах конкурентов ласковым матерком и креститься справа налево, а не слева направо, как тот обычно делал, будучи урождённым католиком. Наша работа обширных знаний требует. У меня есть человечек в тайной полиции, у них там на всех досье имеются. У них имеются, а я их использую. На все сто процентов, весь компромат ко мне стекается, в единый мозговой центр. — Кирилл уважительно постучал себе по лбу длинным ногтём, будто хотел к начальству войти. — И на тебя тоже досье есть. Хочешь, я про тебя всё узнаю? Да ты не стесняйся, пей!»

Я не стеснялся, просто заслушался. В самом деле, сегодня же праздник! Так что я выпил — не чокаясь, тоста не произнёс. Странно: я налил полную рюмку, а выпил всего половину. Налил ещё и поднял к глазам — пайка расклеилась, жидкость сочилась с дна, капельки капали прямо в тарелку с котлетой. Неудачно, не вовремя вышло. Я попросил у хозяйки другую рюмку, стеклянную, чтобы без пайки.

Нет, мне не хотелось, чтобы Кирилл знал обо мне всё. Его уверенность вообще меня удивляла: я и сам-то не всё про себя знал, не всё помнил. Хозяйка смотрела на нас с некоторым удивлением — она-то, видимо, не находила, что мы похожи. Откуда ей знать, со стороны не видно.

Кирилл ковырнул вилкой в винегрете и заговорил о наболевшем: «С этими политиками всё хорошо, все покупаются и все продаются, работать с ними — одно удовольствие. Накладка только одна вышла: в Кремле хотели патриотов для разгона демонстраций использовать, но оказалось, что они денег не берут, только про свои идеи и думают. Типа „родина или смерть". Ситуация вышла из-под контроля, задаток пришлось отдавать. Теперь используем спортсменов среднего уровня. Рекордов не ставят, но мускулы есть. Особенно ценим борцов, боксёров и каратистов. В лёгкой атлетике тоже люди приличные есть. Не какие-нибудь прыгуны в высоту, а метатели копья и молота. Всё зависит от специализации. А вот патриоты эти — необычные сволочи, идиоты, мешают работать. А могли бы как люди жить».

Хорошо, что Кирилл говорил со мной откровенно. Всё-таки чувствует во мне родственный ген. Может быть, он меня простит?

— А ты сам-то как собираешься жить? С такими-то взглядами? Сам-то ты не патриот, не спортсмен.

— Как? Хорошо буду жить, у меня нет взглядов, на меня большой спрос. Мне всё равно, что впаривать. Хочешь — демократию, хочешь — фашизм. Это и называется — профессионал, ничего личного. Пока мы с тобой сидели, пришло интересное сообщение из Ульяновской области. Ты должен помнить, именно там, в Симбирске, родился товарищ Ульянов-Ленин. Этот тухлый продукт перестал пользоваться устойчивым спросом. Немудрено, что там, в Ульяновске, хотят улучшить свой имидж и повысить рейтинг. Я уже успел всё обдумать, соображаю быстро: теперь мы переименуем Ульяновск обратно в Симбирск и объявим его родиной русского колобка.

— То есть отрежете у Ленина лысую голову, чтобы она покатилась шаром по пустой земле русской? А шар железный, чтобы никакая лиса не съела?

— А ты, я смотрю, всё-таки не безнадёжен, кое-что соображаешь. Ты что там у нас кончал? Библиотечный? Сказок, наверное, много прочёл. Ну что ж, это простительно, иногда и от книжек бывает польза. Если что креативное придумаешь, говори сразу мне, не стесняйся, а я уж с тобой поступлю по-родственному, не обижу.

Я выпил из стеклянной рюмки, из неё не текло. Закусывать не хотелось, тормоза отказали, меня понесло.

— Придумать? Да раз плюнуть! Запусти в подземке VIP-вагоны с проблесковыми маячками и сиреной. Это вашей элите понравится. В рамках программы восста-'новления исторической справедливости понаставь по стране памятников букве Ять. Патриоты будут довольны. Для ублажения оппозиционеров завези в магазины сувенирные носовые платки с изображением президента. Пусть себе сморкаются на здоровье. А милиция пусть не сидит сложа руки и проверяет у граждан на улице их платки. У кого президент сопливый — в кутузку тащи. Драматически увеличь количество часов рисования в школе. Потому что чем больше художников, тем меньше правды. Насколько я понимаю, именно в этом и состоит твоя конечная цель. Кого вы сейчас боитесь больше всего? Террористов-фундаменталистов? Наймите парочку исхудавших актёров мусульманской национальности и публично кормите их жирной свининой. Насильно пихайте в рот, чтобы тошнило. А ты суй ещё! На такое дело жирной свинины не жалко. Грозно произнеси: и так будет со всяким! Всякая охота озорничать пройдёт. Или всё-таки демократов вы боитесь больше? Тогда залейте каток на всю Красную площадь — никто митинговать не придёт. Демократы на коньках катаются плохо, это каждый дурак знает. Может, для разминки хватит?

Кирилл посмотрел на меня с интересом. Он думал, что я — отработанный материал. Отработанный, конечно, но не до конца. Он снова спросил себе фанты, но про деловую встречу смолчал. Потому что деловая встреча была у него сейчас. И как в него столько оранжевой жидкости влазит?

— Ну ты даёшь! Читая твоё письмо, не ожидал увидеть в тебе креативщика. Подход у тебя системный, это редко встречается. Ты сколько лет в кабаке не гулял? Не в этой вонючей кафешке, а в настоящем ресторане, чтобы с чёрной икрой?

— Я и икры никогда не пробовал, только в далёком детстве. Да и та была паюсной, мне бабушка покупала, когда я болел. Запомни свою родословную: её звали баба Аня.

— Мне родословная по барабану, это твоя родословная, это лишнее знание, оно мне не надо. Давай я лучше тебя в «Метрополь» свожу! Там даже охрана в цилиндрах и с галунами. Посидим баксов на тысячу. Можно и в казино сходить. Выиграть там нельзя, зато обстановочка как в гостях у шейха. Всё — из сусального золота, блестит как настоящее или даже ярче. Или можно по-простому в приличный публичный дом закатиться. Ты ведь не чужд телесных сладостей? Там тебя со всех сторон оближут, будто ты — дойная корова. Тебе понравится. Да ты, наверное, и за границей ни разу не был? В Париж езжай один, мне некогда, а расходы я возьму на себя, за счёт фирмы. Откормишься, станешь ещё лучше креативить. Договорились, отец?

В первый раз Кирилл назвал меня отцом, но настроение у меня всё равно портилось, мне никуда не хотелось. «А ты когда в последний раз книжку прочёл, сынок?» — с вызовом спросил я.

— Не помню!

— Давай, я тебе вслух почитаю!

Тут-то Кирилла и прорвало. Даже вынул наушники из покрасневших ушей, даже очки снял. Чтобы, значит, свой гнев до меня донести без ошибки. Не выдержал, будто пил водку не я, а он. Фанта, значит, тоже возбуждающе действует. Зря я его так, надо было смолчать. Всё-таки я старше своего сына, надо с этим считаться и быть посдержаннее. Я и так перед ним виноват.

Кирилл закричал: «Раньше надо было читать! За кого ты меня принимаешь? Я же сирота при живых родителях! Ты со мной даже в футбол не играл! Маль-читки надо мной смеялись, у меня удар получался кривой, мне приходилось всему самому учиться. Я даже кораблик из коры мастерить не умею! Я сам вырос! Я сам научился стрелять из рогатки. У меня нет предков. Что ты можешь мне прочесть, что рассказать? Сказку о потерянном времени? Как ты в очередях давился? Как ночами самиздатом захлёбывался? Как на байдарках в поход ходил? Твой опыт выживания — мусор, он никому не нужен. Наше время —другое, тебе к нам вход воспрещён! Может, ты родился и вовремя, но ты вовремя не умер».

Нет, конечно, Кирилл меня не простит. И поделом, он прав, раньше нужно было думать, раньше нужно было книжки ему читать и играть с ним в ножички. Но его аргументы всё равно мне не нравились. Мне бы взглянуть понежнее в его глаза болотного цвета, но у меня не вышло. Язык же всё равно болтал.

— Может, я уже и умер, откуда тебе знать?

— Что ты умеешь? Чего добился? Ты даже в компьютерные игры играть не умеешь! Я думал помочь стать тебе человеком, я хотел тебя звать отцом, а ты и этого не захотел.

Да, он прав, эти компьютерные игры я не любил, мне хотелось тактильных ощущений, поговорить по душам. Может, всё-таки хозяйку за столик позвать? Я посмотрел на неё, она протирала фужеры. Наверное, от стеснения она не ответила на мой отчаянный взгляд. Вряд ли она согласится посидеть с нами, зачем ей лишние разговоры, она и так от клиентов устала. Среди них попадаются такие скандальные. Неужели я и вправду ничего не добился? Я постарался сосредоточиться на прожитой жизни и вспомнить что-нибудь стоящее. Вспоминалось мало, даже тематический каталог в библиотеке остался незаконченным. А что уж говорить про «Паровозный гудок»... Кого я утешил? Сам себя смешил. Не смешно. Тараканов и тех со свету до конца не сжил. Постой-постой! «Я написал несколько стихотворений, посвящённых твоей матери. Разве этого не достаточно?»

Кирилл по-прежнему отвечал не задумываясь обо мне, беспощадно, он выпалил: «А стихов я тем более не читаю, из них креатива не смастерить».

Кирилл знал, чего хотел. Это — полезное свойство. А я разве не знал? Разве я не хотел? До меня донеслось: «К тому же мать увезла твои стишки с собой в Африку».

Значит, всё-таки перечитывает, подумал я с нежностью. Но злость брала своё.

— Да мы с тобой в разных странах живём! У нас — ничего общего, только лица похожи, только тени. Ты для меня — потерянное поколение!

— И ты для меня тоже потерянное поколение. Но, к несчастью, мы земляки.

На край блюда с жирной уткой села муха. Я на нее дунул, от перегара она взлетела, не помня себя я хлопнул в ладоши, она упала на пол. Не каждый раз так метко получается, это же не комар. Но и я ведь много умею, всё-таки я — ликвидатор! Я было обрадовался, но другая часть головного мозга диктовала другие слова: «Нет, к несчастью, мы не земляки. У меня и дочь в Нью-Йорке. Вот и ты мотал бы туда же, к своей сестре, там такие нужны, у вас общий метаязык и вкусы. Она тоже — из партии фанты».

— Ты не рубишь фишку. Зачем мне Нью-Йорк? Там уже всё впарили. Сейчас здесь Запад. Дикий, конечно, но зато здесь совсем другая норма прибыли. А фанта — она и есть фанта, это напиток глобальный, она везде одинаковая. И насчёт потерянного поколения ты не прав. Мы — первое свободное поколение.

— Свободное от чего?

— Как от чего? От обмана. Тебя сколько раз обманывали? А ты всегда утирался. А я сам обманывать хочу.

— Какая ж это свобода? Ты продался с потрохами, вот и всё.

— Ты ничего не смыслишь в рыночных взаимоотношениях. В том и высокий смысл, чтобы всё продавалось, так людям намного удобнее. Ложь хорошо продаётся потому, что она людям нужна позарез. Ты вот уже старый, а еще не понял, что правда — редкость, а правило — это ложь.

—А ты не думал о том, что и родину тоже можно продать?

И зачем я заговорил о торжественном, о высоком? Что я, в доме культуры наладился с лекцией выступать?

Кирилл снисходительно улыбнулся. «Я бы с удовольствием твою родину продал. Беда одна — покупателей нет. Между прочим, ты тоже в газетку писал. Про „Паровозный гудок" ты, надеюсь, помнишь? Мать, между прочим, на него подписыёалась. Экая дура! Чем ты меня лучше?»

— Да, ты прав. Но у меня не было выбора. Кроме того, я очень стыжусь.

— Выбор у тебя был, это у меня нет выбора. А стыдиться не надо. Я, например, ничего не стыжусь. Это некреативное чувство.

Я понял, зачем Кириллу очки. Он не хотел, чтобы видели его глаза. Карточные шулера поступают так же. А сейчас он очки снял, от этого он стал неприятнее. Мне становилось всё хуже, я говорил то, что думал.

— Так, значит, ты ни во что не веришь?

— Да ты у меня словно дитя, всё б тебе во что-нибудь верить. Я старше тебя.

— К настоящей вере приходят только в старости.

— У меня, между прочим, язва, это от плохой наследственности, это ты виноват. Мне до старости не дожить. Да ты посмотри, что вокруг творится! Это же беспредел!

— Пусть творится! Моя привилегия — быть в меньшинстве.

Я был горд тем, что сумел дать достойный отпор, последняя реплика осталась за мной. Но я пришёл в «Белый лебедь» совсем за другим. Собственно говоря, я и не рассчитывал познакомиться со своим несчастным сыном. Кирилл, похоже, думал обо мне приблизительно то же самое.

«Ладно, — примирительно произнёс я, — расскажи мне лучше про Остров, я был там счастлив, но это было давно. Кроме того, этот Остров — твоя малая родина. Я знаю, ты любишь его. А раз любишь — там хорошо. Исправно ли плодоносит антоновка? Высиживает ли яйцо чайка или уже снесла? Горяч ли ключ? Как чувствует себя лимонное дерево?»

Всё-таки хорошо, что Кирилл снял очки, теперь я видел, что в его глазах появилось нечто человеческое, вроде боли. А был бы он в очках, я бы этого не заметил. Кирилл сказал: «Острова больше нет». Глаза его повлажнели. Этого я не ожидал совсем. «Как нет? Куда он делся? Землетрясение? Наводнение? Иная беда?»

Кирилл заговорил внятно и медленно, он стал поэтапно рассказывать, как десять лет назад люди в погонах приплыли без спроса на Остров на катере неприятного крысиного цвета. Они ходили кругами, рвали с веток антоновку, надкусывали и выплёвывали, пинали сапогами бюсты дедушки с бабушкой, прогнали матом чайку, а яйцо разбили. Я, Кирилл, сказал им, что этот вид чаек занесён в Красную книгу, эндемика, а они сказали: сам ты, парень, мудак, наверняка чернокнижник. Потом они, эти люди в погонах, поглушили возле берега гранатами рыбу, сварили ушицы, сжарили шашлычок и остались довольны видом. «Нас здесь никто ни хуя не увидит, берег-то далеко», — сказал генерал с золотыми погонами. Потом прикатили уже другие люди, вроде бы пообразованнее, стали совать бумаги с печатями: мол, никакого законного права Ольга Васильевна с её выблядком жить здесь не имеют. Убирайтесь вон, не то хуже будет, а будет здесь наш коттеджный посёлок улучшенного типа — с джакузи, финской баней, овчарками, автоматчиками и с бля-дями по срочному вызову из Москвы. Можно и из Парижа, но наши всё-таки лучше, роднее, патриотичнее. Всё вместе называется — секретный объект «Островная Рапсодия».

Хождения по вертикальным инстанциям Ольге Васильевне ничего не дали и дать не могли. Депутат сельсовета так прямо и задрожал мелкой дрожью: «Да вы понимаете, кто за этим стоит? — Он обслюнявил указательный палец и почтительно распрямил его. — Чуешь, откуда ветер дует? Оттудова, с самого верху. А ты кто? Педагог, а туда же метишь».

Депутат рангом повыше закричал на Ольгу Васильевну: «Да я тебя посажу, суку! Столько лет в таком раю жила, а нам не сказала! Ты прохлаждалась, а мы коммунизм изо всех сил искали в неопределённо будущем времени. Утаиваешь информацию географической важности! Да мы тебя повесим, как фашисты повесили Зою Космодемьянскую! И на спине у тебя звезду красную вырежем! Раньше мы её побаивались, но теперь-то настала совсем другая эпоха, без предрассудков. Знай наших! Мы вообще теперь ничего не боимся, никакой звезды, никакого масонского символа!»

Третий, самый из них окончательный, был поласковей, но всё равно строг: «Конечно-конечно, мы знаем вас как прекрасного педагога и методиста, а потому не станем уплотнять в собственном доме, а взамен предоставим отдельную комнату в сельском клубе, в гримёрке. Там даже вода холодная есть. На этот беспрецедентный шаг мы идём, потому что заинтересованы в квалифицированных преподавателях, потому что, кроме тебя, дуры, к вам в глухомань никто не поедет. И не думайте, пожалуйста, дальше жаловаться. Дальше будет хуже». На том и порешили, окончательно, обжалованию не подлежит. Кирилл всё хорошо запомнил, я уверен, что он цитировал точно. «Знаешь, как этого человека звать? Последнего, окончательного? Владимир Михайлович Шматко. Помнишь такого? Он сейчас председатель секретного жилтоварищества, этой самой „Островной Рапсодии"».

Да, Шматка я хорошо помнил, он ещё сказал мне: «Мы вам ещё покажем, твоя всё равно никогда не возьмёт!»

«Я поступил в институт учиться на менеджера, а мама от расстройства уехала то ли в Эфиопию, то ли в Анголу. Теперь ты понимаешь, почему я родину не люблю?» — закончил Кирилл.

«Это малодушие!» — вырвалось у меня, но я тут же осёкся. «А ты сам-то родину любишь?» — спросил я сам себя и не нашёлся с ответом. Когда-то я его знал, а теперь позабыл. Задам-ка я лучше Кириллу вопрос попроще: «И вот после всего случившегося эти люди, которые лишили тебя малой и большой родины, — твои партнёры по бизнесу?» Мне немедленно стало неловко за этот вопрос, но я уже задал его — настолько эта история показалась мне страшной и правдоподобной.

— Представь себе, да. Меня ограбили и обманули, теперь я сам обманываю. В противном случае я стал бы, как ты, голодранцем и нытиком, который всегда уходил от проблем. А мне этого очень не хочется. Я ставлю проблему, я же её и решаю. В этом смысле я выступаю за приватизацию, потому что у меня тоже пока недвижимости нет. Но это — временно, скоро я обзаведусь коттеджем во Франции и акциями отечественного металлургического комбината. Это если ульяновские меня не кинут, а Симбирск станет родиной русского колобка. Видишь, я от тебя ничего не скрываю.

— Я им ещё покажу! — погрозил я пространству кулаком.

— Кишка тонка.

На том и расстались. Кирилл норовил заплатить по счёту, но я не позволил. Ну и что, что у него денег куры не клюют? Я его всё-таки старше и более уважаем. Кроме того, всю водку выпил исключительно я, а он только поковырял в винегрете вилкой. Вышло, конечно, дороговато, но не так дорого за вид из своего окна, путешествие во времени и знакомство с сыном. Кирилл отправился на деловое свидание на джипе японской фирмы «Ниссан», а я сел в советское метро, станция «Кропоткинская». Станцию «Проспект Маркса» переименовали в «Охотный ряд», а эту не тронули. Лень, наверное, стало. Уходя из кафе, я позабыл справить естественную надобность, уж слишком был увлечён разговором. По пути к метро, на Гоголевском бульваре, мне приспичило. Там же располагался и туалет, но денег помочиться у меня уже не было. Я два раза пересчитал — нет, не хватало. Пришлось осквернить у всех на виду снег. Было холодно, я справился быстро. Редкие прохожие вежливо отворачивались, я же старался не брызгать лишнего.

После меня в ноздреватом снегу осталась жёлтая стариковская дырочка. Мусоров, слава богу, поблизости не наблюдалось. Всё-таки было довольно холодно. Это меня и спасло от ещё больших проблем.