Ночная вахта

Глава 7 Спор джентльменов

Пальцы нащупали следующий стальной зуб, я взялся за напильник. Пила, лежащая поперек моих колен, тихо пела-звенела в такт плеску воды за бортом. «Ноль-Двенадцатый» бодро, хотя и неспешно, двигался по протоке. Я послушал гомон возмущенных птиц, ровное пыхтение двигателя и усерднее взялся за инструмент. Шорох напильника, на мой взгляд, вполне органично вписался в звуки Болот и катера.

Полдень — самое неприятное время. Сейчас повязка на глазах была максимально толстой и десяток витков грязноватой, сшитой кое-как ленты защищали меня. К тряпичному доспеху я успел приноровиться, но сейчас яркое солнце все равно доставало и глаза начинали ныть. Благоразумнее держаться спиной к солнцу, но когда светило прямо над головой, сохранять оборонительную позу довольно сложно. Впрочем, сейчас меня больше изводил напильник — добраться до гарнизонного лагеря следовало хотя бы за тем, чтобы поменять эту проклятую сточившуюся железку.

Мы шли через протоки шестой день. В топке котла томились три очередных кругляша — строжайше отмеряя, мы отрезали их от бревна, осторожно окунали в бочонок с ненефтяным маслом, давали стечь и хорошенько подсохнуть. Процесс был определен путем «длительных проб, экспериментов и строгих математических вычислений» как изволил выразиться Док. Сначала мы запихивали в топку умащенное полено стандартного размера, но оно горело непредсказуемо, со всякими фокусами и сюрпризами, отчего прогрев шел неравномерно — ведь топка была рассчитана на стандартные виды топлива. Нарезанные из бревна «шашки» можно было симметрично распихать по углам, что давало относительно устойчивую температуру. Нагрев оставался слабоват, поддерживать высокое давление не получалось и на шашках «Ноль-Двенадцатый» двигался лишь «малым» ходом, но пока этого было более чем достаточно — на извилистых протоках все равно не особо разгонишься. Вообще, не-нефтяное «масло-жир» оказалось весьма недурной штуковиной — за котлом можно было следить вполглаза, дыма болотное топливо практически не давало, что слегка возмущало шкипера. Мистер Магнус с подозрением поглядывал на дымовую трубу и утверждал, что невозможно нормально чувствовать судно раз котел почти и не топится. Старика несколько утешало то, что у нас сохранился небольшой запас угля: в случае непреодолимого желания подымить или радикально ускорить ход, мы могли это сделать.

А пока мы медленно тащились на юго-восток, выбирая подходящие протоки, порой возвращаясь из обманчивых каналов-тупиков, попутно отлавливая подходящие на топливо стволы и коряги. Изредка удавалось подстрелить из пневма особенно тупую птицу. Пеликаны по вкусу напоминали чересчур жилистую и старую треску, утки были как утки, а мелкие кулики уваривались до полного безвкусия. Сэр-предводитель обозревал тростники в бинокль, старина Магнус стоял за штурвалом, а мы с Доком сушили и распиливали дровяной улов. Наш единственный волонтер валялся в волочащемся на буксире ялике, помирал, но окончательно расстаться со своей дрянной жизнью так и не мог. Сил несчастному хватало лишь принять на складирование распиленные дрова, да и то половину колод он ронял. Сэлби считал своим долгом в эти моменты торчать на корме и ругать «дохлого бездельника и дармоеда». Утром и вечером я перебирался в лодку, относя гребцу паек и кипяченую воду. Выглядел Сан ужасно, его мучили нарывы и кашель с черной мокротой. Он безучастно слушал мою ободряющую болтовню, пытался есть, но едва ли был способен жевать. Порой я заставал его бредящим: несвязный поток слов на незнакомом языке, плач, страшноватые смешки… Порой в бессмыслицу вплетались английские слова, он нес околесицу о человеческом достоинстве, о путях в Европу, проклинал врагов, восславлял древних богов, что должны «придти и навести порядок». Меня эти обрывки злобных пророчеств слегка пугали. Должно быть, родина Сана и его собратьев куда загадочнее и мрачнее Болот…

…Мне оставалась еще с четверть зубьев певучего полотна, когда на палубу выбрался Док. Я слышал, как он устраивается: обычно доктор садился спиной к накаленной солнцем станине пулемета и раскуривал трубку. Погоды стояли теплые, и у нас заимелась привычка вести беседы на всякие любопытные темы. Порой к нам присоединялся шкипер — ему было все слышно из открытого окна рубки.

Серьезных тем мы избегали: говорить о Болотах, о том как мало осталось живых, и о том что нас ждет, желания ни у кого не было. Подозреваю, что и Док, и шкипер чувствовали, что никто из нас не вернется прежним. Думали ли они о том, что им повезло, а мне нет? Не знаю. Сам-то я точно знал, что мне повезло. Не то чтобы я пребывал в полном восторге от своего нового зрения, просто мне довелось видеть, что способны сотворить грибочки. Это случилось в последний вечер перед нашим отплытием с болотных островов. Уже в сумерках мы с Доком, выискивая последние годные в дело сучья, переправились на самый маленький остров. Наш новый командир, имевший в башке запас неких примитивных представлений о славе и героизме, нарек болотный архипелаг именем лейтенанта Келлога и даже доконал доктора требованием зарисовать расположение островов в вахтенном журнале. Могила лейтенанта была помечена торжественным крестиком. Я ее видел. В смысле не могилу, а то, во что превратили грибы тело покойника. Эти жирные грозди почти живых опухолей… Нет, лучше не вспоминать. А ослу Сэлби я когда-нибудь выбью остатки зубов. Если мертвецов невозможно прилично закопать, почему бы их не отдать воде?

— Москитов сегодня не так много, думаю это из-за южного ветра, — отметил Док, попыхивая трубкой. — Должен сказать, при южном и юго-восточном ветре крупные насекомые практически не появляются.

— Ветер не попутный, но благоприятный, — согласился я. — Хотя с другой стороны, у вас еще осталась пара пустых склянок для коллекционных кровососов.

— Док, кстати, а вы пиявок замариновали? — поинтересовался из-за штурвала Магнус. — Тут сегодня на борт с дюжину таких здоровенных лезло, что меня аж дрожь пробрала. Я их и сапогом, и прикладом — карабкаются и все тут. Этакие светлые, полупрозрачные, цветом похожи на разбавленный херес, и длиной с мою ладонь. Ну и мерзость!

— Светлые, потому что голодные, — пояснил доктор. — Благодарю, старина Магнус, парочка такие у меня уже припасена. Но, к сожалению, ту удивительную бабочку я упустил.

— Ну, палить по мотылькам из дробовика — истинное расточительство. Тут я готов согласиться с Сэлби. У нас осталось три десятка дробовых патронов, и то неизвестно сколько из них годных, — заворчал шкипер. — Всякое может случиться, а винтовки и пневмы не всегда выручат.

— Винтовки — смехотворная глупость, — машинально сказал я и ощутил, как на меня уставились оба собеседника. Я улыбнулся в их сторону и продолжил шоркать напильником.

— Как посмотреть, — пробормотал доктор. — К примеру, бабочка… Подобное чешуекрылое встречалось нам один-единственный раз. Великолепный образец, увы. Черт возьми, Энди, если тебя не затруднит, поясни свою мысль — на оружие нам не надеяться?

— Напротив, на оружие только и надежда. Топор, кортики, лейтенантская сабля. Возможно, пневм или это чудо развитой человеческой мысли, — я пристукнул напильником по пулевому бункеру пулемета. — Но не огнестрельные стволы. Здешние места не любят чуждого им шума и огня. Прислушайтесь, неужели вы сами не чувствуете?

— Вот не выношу я, когда ты из себя провидца и колдуна строишь, — буркнул простодушный Магнус. — Начинаю, дурень старый, к себе примеряться — слышу ли что или со слов выдумываю? Вроде, есть что-то этакое. Но как проверить? Я, между прочим, морские миражи неоднократно видывал. А потусторонние голоса еще чаще слыхал — как переберу в пабе, так и начинается. Хотя те чудеса чаще случалось, когда моя Тильда еще была жива.

— Кстати, вполне уместное сравнение, — отметил Док. — Мы и Болота довольно долго сосуществуем рядом. Нет ничего удивительного, что мы слышим друг друга. Для Энди голоса, естественно, понятнее…

Я размышлял над тем, что любой здравомыслящий человек, услышав нашу беседу, счел бы ее полным бредом. Но здравомыслящие люди не бывали на Болотах. Так откуда им знать, как разговаривать с подобным миром? Например, Сэлби недурно видит своими глазенками, но к окружающему глух как пень. Даже не понимаю, отчего он до сих пор жив. Впрочем, в любом из миров заведена регулярная человеческая смерть, так что имеет смысл придерживать в запасе кого-то никчемного, вроде нашего сэра-адмирала. Ха, он так носится со своим символом власти, хотя цена тому револьверу… Тут я придержал свое легкомысленное настроение — игра сложна и противоречива;, если по твоему шару стукнет пуля «веблея», не стоит так уж удивляться. Желание подохнуть что-то не спешило ко мне возвращаться. Скорее, наоборот…

Днем я оставался голодным и слепым помощником механика. Не совсем беспомощным, небесполезным, в меру сил выполняющим свои обязанности. И трепетно ждущим ночь…

Не скажу, что я влюбился в Болотную Ночь. Тут иное. Она была частью меня, я был частью ее. Смешно любить свою душу, свое сердце и свои глаза. Наверное, любая ночь чудесна — нужно лишь ощутить ее и понять. Почувствовать, перестать бояться, войти в нее целиком; в звездную или непроницаемо-темную, подобно глыбе угля; в теплую и душную или в промозглую, с хрустом намерзшего под утро ледка. Ночь — это жизнь и смерть. Когда-нибудь моя погибель вынырнет из тьмы и я встречу гостью-аристократку как подобает. Разве не славно понимать все это?

Часть зрения я променял на счастье слышать и понимать. Кстати…

— Летят! — заорал я, роняя напильник.

Топот ног заглушил едва слышное жужжание приближающихся насекомых — доктор и Магнус бросились за оружием. Я поднял напильник, нащупал дверь рубки и немедля укрылся под защитой пусть и не толстого, но относительно надежного дерева и металла. Днем в схватке с проклятыми москитами я был бесполезен — стая атаковала стремительно, предпочитая заходить на добычу со стороны солнца.

— К бою! — с опозданием заорал проснувшийся и рискнувший высунуть свою тупую башку из люка сэр-адмирал.

Уже защелкали пневмы — у нас оставалось четыре исправных ствола и жалеть оружие не имело смысла. Прокладки поршней и клапаны зарядных баллонов выходили из строя с такой регулярностью, что оставалось удивляться тому, что хоть что-то еще стреляет. Док и шкипер азартно лупили по кружащим над мачтой москитам. Жужжание то нарастало, то отдалялось — насекомые никак не могли сообразить, что за тварь плывет по протоке и где у нее слабые места. Ну да, катера здесь редкое лакомство…

Я стоял у штурвала, прислушивался к звукам сражения и думал, что сегодня нас навестили москиты покрупнее. Растут в сезон так быстро или это иная порода?

— Энди, лево руля! — крикнул старина Магнус, перезаряжая пневм.

Я подправил курс, шкипер завопил «так держать!» и продолжил пальбу. На палубу бухнулось подбитое насекомое — по звуку словно попугая сшибли. По сути, отражение москитной атаки служило нам развлечением. Задраившись в рубке и трюме мы могли бы попросту отсидеться — насекомым вскоре бы наскучило кружить над толстокожим «Ноль-Двенадцатым». Но должны же джентльмены заниматься спортом? К тому же риск получить укус трехдюймового жала все же существовал — порой встречались москиты-одиночки, как-то один такой улучил момент и цапнул Дока, так тот сутки не мог шевелить рукой. К тому же, вареные москиты делали похлебку более сытной. Конечно, в случае, если сами насекомые были не слишком пусты и голодны. Чьей именно кровью напитаны их брюшки, мы предпочитали не думать. Тут вроде как с покупкой мясного пудинга на улице: лучше не гадать, что такое ты жуешь…

— Еще один! — радостно сообщил Док. — На мачте повис.

— По носу здоровущие! — скомандовал из приоткрытого трюмного люка Сэлби и стрелки сосредоточили пневматический огонь по курсу судна.

В этот миг я услышал слабый вопль за кормой.

— Ялик, черт возьми! — заорал я. — Что с яликом⁈

После паузы отозвался шкипер:

— Будь я проклят, они уже внутри. Конец твоему гребцу. Нет, вот этих тварей я вообще жрать не буду.

Донесся хлопок пневма, отчаянно зажужжало подбитое насекомое…

— Парусину не портите! — призвал Сэлби.

— Да они ее уже всю истыкали, — отозвался Док, разряжая свой пневм по мерзким кровопийцам.

Я не мог понять, как москиты могли угадать добычу под парусиновым пологом. По запаху, что ли? Хотя загаженный ялик и умирающий Сан воняли примерно одинаково. Или волонтер сам открыл парусину? Оригинальный способ самоубийства, я бы на такой не решился.

— Улетают! — провозгласил сэр-солдат. — Мы их здорово проредили.

Жужжание стаи удалялось, где-то на ялике еще отчаянно пищал раненый кровосос. Щелкнул пневм шкипера, пищание оборвалось — старина Магнус отличался завидной меткостью.

Я вынырнул на палубу и двинулся на корму.

— Куда? — гавкнул Сэлби, совершенно не вовремя решивший проявить адмиральские амбиции.

— Проверю ялик, сэр, — смиренно пояснил я.

— Без приказа? Свалишься в воду, слепой слизень. Ступай на бак. Док соберет добычу, почистите. Твоему любимчику все равно уже не помочь. Вечером выбросим тело и, наконец, вычистим лодку.

— Возможно, он еще жив, сэр. И если выздоровеет…

— Кто «выздоровеет»⁈ Эта обезьянья падаль? Да там на нем сидело с полдюжины кровососов. От вонючки только и остались обгаженные шаровары. Ступай на место, Сэнди-Джен, и не дури.

— Сэр, я должен убедиться, — сказал я, понимая что Сэлби уперся и не станет отступать. Победа над летучими гадами перевозбудила сэра-адмирала. Логичнее было бы не спорить и выждать пока он остынет, но, увы, у меня не было на это времени. Я все еще надеялся, что

Сан жив…

— Ступай на место, слепыш! Или я отвешу тебе такой подзатыльник, что незрячие глазенки саранчой по палубе поскачут.

Я подумал — а не убить ли его прямо сейчас? Нет, остальные члены команды станут возражать. Я и так некоторым образом кажусь пугалом для Дока и Магнуса. Людям свойственно придумывать всякие таинственности при вполне ясных обстоятельствах. Что ж, придется идти длинным путем.

— Сэр, как вы справедливо изволили заметить, я не совсем здоров. В меру сил я исполняю обязанности помощника механика, но глупо отрицать очевидное — я слеп. Следовательно, как инвалид я должен быть списан на берег, а пока находиться при походном лазарете.

— Какой еще у нас лазарет? — изумился Сэлби. — Спятил?

— Не совсем, сэр. Это у меня глаза на палубу вываливаются, а с умом бог миловал. Позвольте мне развить свою мысль. Если я считаюсь калекой, я обязан числиться больным по ведомости и бортовому журналу. Так уж заведено, сэр. Тут стоит вспомнить, что лазарет или судно-госпиталь традиционно подчинены морскому ведомству. Верно я говорю, мистер Крафф?

— Несомненно, — подтвердил Док, начавший улавливать дрейф моего бреда.

— Выходит, я нынче приписан к морскому госпиталю, — закончил я.

— И что? — удивился ничего не понявший сэр-солдат.

— То, что я никак не могу вам подчиняться. Вы, сэр, мужественно взяли на себя командование экспедиционным отрядом, приняв на себя обязанности героически погибшего лейтенанта Келлога. Но лейтенант, в соответствии с оглашенным приказом, имел под своим началом сводный отряд солдат и волонтеров, а также, приписанный к экспедиции катер «Ноль-Двенадцать». Морской лазарет при отряде не числился. Вы хоть и адмирал, но отрядно-сухопутный.

— Издеваешься, Энди⁈ — дошло до нашего умницы.

— Как можно, сэр⁈ Просто объясняю, почему сейчас пошлю вас к черту, сэр.

— Потому что, ты мне не подчиняешься? А кому ты подчиняешься, сопляк⁈

— Откуда мне знать, сэр? Тут все очень запутанно, сэр. Вот доберемся до лазарета, там объяснят.

— Ты, жалкий ублюдок, туда без зубов доберешься! Бунтовать⁈ Слепой щенок! Сейчас я тебя…

Я слушал. Разъяренное сопение, скрип кожи, звяканье колец портупеи и металлический щелчок подсказывали, что на меня направлен револьвер. Надо думать, в лоб нацелен — повязка недурная мишень.

— Что ж, стреляй, солдат, — процедил я. — Завалить инвалида — истинный подвиг. Команда и вахтенный журнал подтвердят, что ты до конца был крут и бесстрашен.

— Бунта я не допущу! Лазарет ему подавай…

— Если нет лазарета, я не настаиваю. Тогда решим дело как подобает мужчинам, а, Сэлби? Сунь револьвер в кобуру и закатай рукава, солдат.

Сэр-предводитель взял паузу на осмысление моего предложения, потом хохотнул:

— Ну и вздую же я тебя, слепая девочка Джен!

— В любом случае мне это понравится больше, чем пуля в лоб, — признался я, поднимая кулаки к груди и принимая боксерскую стойку.

— Э, вы что⁈ — опомнившись, вмешался шкипер. — У нас и людей не осталось, к чему эти глупости…

— Не беспокойся, старина, без зубов девчушка будет только лучше работать. До смерти я ее не убью. Эх, если бы наша Сэнди Джен была бы чуток симпатичнее…

Я слышал как Сэлби расстегивает ремень и сбрасывает куртку. Он закатывал рукава и предвкушающее хмыкал. Вонь из его пасти и пропотевших подмышек волнами докатывалась до меня. Все верно, он стоял футах в шести, там, где оканчивалась рубка.

Я его слышал и знал каждый дюйм палубы катера. У меня ничего не болело, голова, после того как я выдавил из нее злость, была ясна как никогда. Почти все обстоятельства были за меня. Кроме веса противника — раньше Сэлби был на голову выше меня и фунтов на пятьдесят тяжелее. Но мы на Болотах. Здесь нас меряют на иных весах. Кроме того, голову Сэлби можно было и раньше не считать — все равно пустая.

— Прекратите, да вы вовсе спятили! — воззвал Магнус.

Док молчал. Полагаю, он ставил на меня. Хотя имея дело с образованными людьми ни за что нельзя поручиться. Возможно, он просто не знал, чья смерть ему выгоднее. Кулаками дело может не обойтись: я был уверен, что складной нож солдата остается в кармане его брюк, и если припечет, Сэлби не замедлит воспользоваться клинком. Что ж, никто не обещал мне беззаботной прогулки…

— Готов, девчушка? — прорычал солдат, тяжело переступая по палубе.

Я лишь усмехнулся. Ха, будь мы одни, я бы вообще не терял времени.

— Начинаете, джентльмены. Иначе ужин задержится, — на редкость злобно процедил Док.

Я сделал выпад — на редкость неуклюжий, промахнулся и приложился бедром о леер. Должно быть, вышел перебор: выглядело истинно по-девчачьи. Сэлби радостно ухнул и ударил меня в ухо — почти достал. Настил палубы отозвался чутким скрипом на его грузный шаг…

Мне не нужно было его видеть. Катер, воздух, запах и пыхтение показывали больше, чем я мог воспринять. По-сути, это было легко. Хотя и жутковато. Все же я не до конца верил в свои силы, и в то, что получил от Болот…

На легкий ожог уха я ответил пробным ударом левой в корпус. В груди гниловатого здоровяка удивленно ухнуло, эхо прошло по пищеводу, отозвалось в глотке, а я уже врезал правой… боль в костяшках… звук покатился вниз от лязгнувшего подбородка противника… в требухе солдата что-то ёкнуло… он не упал, лишь отшатнулся. Я подумал, что мне отнюдь не помешает набрать массу, порхнул следом — палуба с готовностью подпевала каждому «па» наших сапог. Сэлби вздумал уклониться за тумбу пулемета, но эта мысль только пришла ему на ум, а мой кий-кулак уже летел к «средней лузе»… по почкам… и снова правой в подбородок… легко хрустят пеньки остатков зубов. И как он остается в армии с такой гнилью во рту? Не иначе как всучил взятку вербовщику и врачу… Теперь левой, с подкруткой по черному шару солнечного сплетения… и сразу в верхнюю лузу… нос на ощупь показался совсем мягким… и еще пара шаров рикошетом от правого борта… Сип солдатского дыхания прервался — потрясенные легкие не могли вбирать воздух. По-настоящему сильно бить не позволяла моя скромная масса, зато кулаки-кии находили самые разумные комбинации на столь щедро предоставленном мне телесном столе. Я вгонял цели-шары точно и не торопясь. Если не считать того широкого взмаха, прошедшего над моей головой, Сэлби попросту не успел ничем ответить. Теперь его удерживали на ногах лишь леера, на которых здоровяк повис локтями, его нос жалобно фыркнул, наконец, выпустив скопившуюся кровь.

Мне очень хотелось бы взглянуть на выражение его физиономии, но увы… Впрочем, я уже не мальчик, чтобы с восторгом любоваться плодами своих трудов…

…Локти моей жертвы ослабли, леера остались выше, задница гулко бухнулась о палубу.

Я отступил и опустил кулаки:

— Кажется, мы закончили, джентльмены?

…Рука Сэлби добралась до кармана, но поскребывания пальцев слышались слишком слабо. Его пальцы замерли, до меня доносился лишь стук тяжелых капель, падающих из свернутого носа и щелкающих о исхудавшее пузо соперника. Да, он подождет и выберет иной подходящий момент. О, Сэлби и подходящий момент — просто смешно.

Я удовлетворенно кивнул: этот фрейм за мной.

— Джентльмены, я на ялик…

Подтянуть буксировочный конец к корме мне помог Док.

— Ты рискуешь, Энди. Недоделанное дело хуже не начатого. Кроме того, при благоприятном развитии событий, ситуация будет выглядеть щекотливой. Закон экспедиционного полкового лагеря отличается от общепринятых в цивилизованном обществе. Лучше ему добраться до лагеря живым.

— Я помню. Не собираюсь опережать события. Если «недоделанное дело» не напросится само.

— Будь я проклят, если когда-нибудь еще скажу, что ты бываешь слеп, хотя бы мгновение. Страшновато было наблюдать. Ладно, будь поосторожнее с гребцом. Перед смертью несчастные проявляют агрессивность.

Сан не проявлял агрессивности. Он истекал кровью и плакал. Мне пришлось разрезать одну из веревок и наложить жгуты на его руку и ногу. Парусину я задернул, хотя солнечные лучи пробивались сквозь многочисленные прорехи и жгли глаза, но я все же мог смотреть сквозь ослабленную до трех слоев глазную повязку и действовать.

Кровь из прокушенных рук и ног вроде бы остановилась. Я достал флягу и напоил гребца. Выглядел он так себе. Благо, пристально всматриваться мне было больно, и я не всматривался. Он тоже глаз не открывал, едва дыша и лишь порой хрипя чуть громче.

— Только один вопрос, — пробормотал я, отпуская голову подгнившего скелета на банку.

— Как москиты под парусину пронырнули?

Сан издал умирающее «хнык».

— Это-то понятно, — согласился я. — Но как именно? Ты не стесняйся, может, отмучаешься скоро, к чему силы беречь? Поговори.

— Не мучь. Помираю, — прошептал несчастный. — Что москиты, нахб. Проскочили. Я ж до ветру пытался…

формулировка «до ветру» мне показалась странной, но смысл я уловил.

— Понятно. Что же ты не слушал? Они жужжат громко. От таких сучьих жал подыхать — не лучший выбор.

— Обескровили, бихналя, — выдохнул несчастный. — Что за судьба такая…

Меня окликнули с кормы катера:

— Энди, если бедолага еще жив, напои его пообильнее. Поможет при кровопотере.

На парусину хлопнулась, запущенная Доком, увесистая жестяная бутыль с водой. Я высунул руку на нагретую солнцем поверхность, забрал емкость.

— Садись, прополощи брюхо, все ж легче станет. А я тебе грехи отпущу, легче уйти будет.

— Грехи? Да что у меня кроме них осталось? — Сан вяло выдыхнул продолжительное и прерывистое «бнахсукебл…».

Я подумал, что судя по длиннющему как Плимутская железнодорожная колея, сквернословию, славный волонтер не так уж безнадежен. Помогая ему сесть и подобрать распухшую ногу, я поправил его разодранные, просторные как юбка, шаровары.

— Стой! А это что⁈ — потрясенный я сдернул с глаз повязку и немедленно прикрыл СДУРУ обожженные глаза.

— Куснули, — Сан пытался подвинуть свое бедро, тщетно перехватывая его черной и костлявой, словно птичья лапа, ладонью.

— Ниже, черт тебя подери!

«Это» вяло шевельнулось, поджимаясь под защиту лохмотьев.

— Так хвост и есть, мляего, — прошептал гребец. — Тебе сто раз толковали. Э, да что болтать. Обезьяны мы и есть, сукнасмля…

Я закрыл глаза и попытался успокоиться. Я считал себя неглупым, но, выходит, ошибался. Сана и его собратьев тысячи раз обзывали хвостатыми гиббонами, дикими мартышками и прочими обезьяньими словечками. Мне казалось, что это лишь убогие и примитивные оскорбления. Черт, всем свойственно ошибаться. В конце концов, я не виноват, что категорически не интересуюсь, что там в штанах у мужчин. Ну и придурок же я! Истинный слепец, хоть и был с глазами. Но кто такой Сан, да и вообще все гребцы? В чертей-гребцов я не верил еще до Болот, да и вряд ли адовы жители имеют обычай вымирать как мухи.

Вздохнув, я нацедил в плошку воды, напоил умирающего и буркнул:

— Рассказывай.

Он не стал противиться. Мы медленно волоклись по бесконечной протоке, впереди у обоих была смерть (пусть у кого-то и с неопределенной отсрочкой) и у нас хватало времени…

Рассказ был длинен. У меня затекла спина — не то, что я брезглив, но отыскать удобное и относительно чистое место в загаженном ялике было непросто. Историю Сана и его соотечественников я понял едва ли наполовину. Нет, основное было вполне доступно, но в деталях ничего не сходилось. Похоже, логика здесь не действовала.

…— Значит, ты был солдатом и воевал много лет?

— По призыву и контракту, я же говорю, — удивлялся моей непонятливости живой труп.

— Повоюю, уйду, мляеех, на гражданку, поработаю, пока не выгонят. За кордон к дурням ездил, пока пускали. Я ж образованье имею. Агрессоры, они, суки, не доплачивали, хотя все равно выгодно было…

Видимо, мысли у него путались. Выходило, что они храбро сражались с захватчиками, а в перерывах ездили к врагу на заработки и сильно обижались что им платят похуже, чем местным и не позволяют покупать патроны и винтовки. Война тянулась бесконечно, в тылу была измена, в штабах тоже была измена, враг воевал бесчестно, жены и невесты изменяли солдатам с кем попало, а союзники вели себя еще хуже. После кровавых боев, обманов и страданий, собственный парламент объявил таких как Сан, вне закона и пригрозил сажать в долговые тюрьмы, поскольку солдаты нагло не платили налогов со своего жалования и с перепродажи краденого оружия. Тогда-то Сан и его однополчане-побратимы завербовались в чужую армию…

…— Думали, как люди заживем, — шептал гребец, допивая воду. — Европа, порядок, все права, дисциплина как надо по закону, дадут нам дома и гражданство. Пускай и в отсталой эпохе, но хоть так, беехзнает…

Мне не было понятно, с какой стати он считает Британию отсталой державой, а королеву «свинячьей сукой». Я без восторга относился к Англии и Ее Величеству, но глупо не признать за Империей, с ее могучим воздушным и морским флотом, парламентом, заводами и фабриками, колониями и дирижабленосцами, одно из высочайших мест в мировой иерархии. Впрочем, Сану было, за что ненавидеть Британию. Воистину ужасный опыт проделали над толпой эмигрантов…

…- Но зачем вы согласились⁈

— Думали, лучше будет, нах. Сами оружием станем, высокоточным, мляееб. Хиборгами и сверхчеловеками…

В каком-то смысле они действительно стали оружием. Примитивным и не особенно надежным. По сути, всех их объединили в единый муравьиный организм. Послушный, но малоэффективный. Сан полагал, что вживленные побратимам хвосты были очень нужны — надежный связующий кабель, сводящий бойцов-героев в полк с единой волей и мыслью, и главное, не допускающий и помысла об измене. Чувство несокрушимого побратимства, кровного родства… Хвост лишь казался хвостом — он был сложным коммутирующим устройством, регулярно объединяющим роты и батальоны в многоголовое существо с одной-единой мыслью, сплоченным боевым духом и волей к победе…

Я бы назвал это «управляемым стадом», но не стоило обижать умирающего. Бедолага, он не мог существовать в одиночку. Навязчивая тревожная мысль об измене, отсутствие четко указанной цели и приказа, неумение взглянуть в лицо жизни (пусть уродливое и смахивающую на кривляющуюся харю), убивало Сана. Видят боги, смерть от одиночества хвоста выглядела еще похуже, чем превращение в грибы.

_ значит, вы вставляли разъемы хвостов в специальные гнезда на товарищах?

— … - Ну. В знак доверия и необратимой клятвы побратимства. Ох, нахнахнах… — из глаза гребца текли розовые слезы, застревали в язвах на щеках.

Я ощупал хвост в свалявшейся шерсти — металл на конце выпирал из отощавшей, гм… конечности.

— Слушай, если так уж нужно соединяться, ты бы его в себя и включил. Закольцевать по короткому контору…

— Ты что⁈ — ужаснулся Сан чудовищному предложению. — То, нах никак нельзя. То ниже моего достоинства, мляегобл. Я же не духовный онанист. И там и разъем иной. Не состыкуется. Помру враз.

— А сейчас ты что делаешь?

— Страдаю, всё из-за них… — несчастный принялся ругать врагов и стонать.

Смотреть на розовые ужасные слезы этого полоумного лысого ребенка я никак не мог. Лучше его сразу добить.

— Сейчас я все сделаю, — решительно сказал я…

Умирающий-то он умирающий, но отбивался Сан до последнего. Я скрутил его веревками, перевернул задницей вверх. Я догадывался, что ни мне, ни куда более опытному в вивисекторстве Доку не удастся ампутировать этот чудовищный хвост в здешних условиях. Измученный и изнуренный пациент неминуемо околеет во время операции. Увы, полагаю, это было бы лучшим выходом для всех. Но мы, бесхвостые люди, пусть даже породнившиеся с Болотами, мерзкие гуманисты.

Я прижал к лодочной банке обессилено трепещущий хвост, отвел облезлые волосы кисточки хвоста, обнажая стержень разъема, и взялся за напильник….

…Пришлось дважды подгонять, но после последней примерки разъем почти идеально совпадал с входным отверстием между лопаток волонтера.

— Я сделал все что мог, — пробормотал я спине лишившегося чувств страдальца. — Лежи и жди. Если Болота оценят твою глупость и улыбнутся…

Я оставил его связанным, замкнутым на самого себя, и перебрался на катер. Никто ничего не спросил — полагаю, у меня был достаточно неразговорчивый вид.

Ночь выдалась дождливой и непрозрачной, точно как у меня на душе, или что там у меня осталось между сердцем и полупустым брюхом.

Я стоял у штурвала, «Ноль-Двенадцатый» двигался по протоке, порой тростники открывали широкие проплешины берега. Извилистые протоки превратились в узкое озеро, в этот час словно залитое мрачным черненым серебром. Болота заканчивались, фарватер расширялся и я мог бы дать машине «малый» ход — я был уверен, что не прозеваю корягу топляка или отмель по нашему курсу. Но старина Магнус настоятельно просил соблюдать максимальную осторожность и я обещал. Они, остальной экипаж, побаиваются меня. Считают, что в моей крови теперь чересчур много жижи болот. Возможно. Хуже, что я сам теперь боюсь и ненавижу старый мир. Я не слишком-то любил его раньше, но сейчас…

Как можно превращать людей, пусть не самых умных и предусмотрительных, в хвостатое стадо, посаженное на противоестественный поводок? Я не знаю, кто именно придумал столь чудовищное обращение, но мне весьма трудно не догадываться о именах и должностях тех, кто одобрил и финансировал эту зловещую мутацию. Несомненно, Британская Империя проклята и обречена. Высокопоставленные безумцы осмелились подменить собой богов — и за это последует кара. Меня изменили Болота — это жестко, но мир тростника и ила имеет право существовать по своим законам. Несчастного Сана и его сородичей преобразила Британия. Вернее, сначала они спятили в собственной стране, местоположения и названия которой я, увы, так и не постиг. Но той страны и ее сумасшедших законов я не знаю, а Англия была моей родиной. Кто вправе так поступить с умалишенными⁈ Дело же не в хвостах — хвосты имеются у бобров, рыб и змей, что не мешает этим созданиям вести счастливую естественную жизнь. Но сковать живых существ изощренной церемонией единения хвостов и необходимостью ежедневных ритуальных танцев…

Я боялся. Британия не успокоится. Она придет и сюда. С огромными вооруженными пароходами, вездесущими дирижаблями, чадящими машинами и механизмами. Болота будут осушены, берега засияют газовыми огнями, украсятся дымами заводских труб и кучами мусора. Во все стороны зашагают блистающие штыками армейские колонны, колеса артиллерийских орудий выбьют глубокие колеи в мягкой почве. На новых дорогах будут корчиться раздавленные, так ничего и не понявшие, лягушки…

Не хочу такого. Все это станет двойным убийством. Вторгшиеся британцы неминуемо вымрут от лихорадок, голода, эпидемий безумия, взрывов грибов и прочих здешних прелестей, коими будет защищаться Болотный мир, да и все иные миры, живущие под двумя лунами. Но и эти земли навсегда останутся изуродованными, будут хиреть и медленно умирать, подобно слепцу, которому уже не на что надеяться.

Слева по борту показалась крошечная плотина в устье ручья. Я знал, что ее строили не бобры, а более мелкие зверьки, название которым пока нет ни в одном из человеческих языков. Сейчас они смотрят на катер и на меня, поднимаются на задние лапки и широко распахивают желтые глаза. Запах и вид «Ноль-Двенадцатого» их изумляет. Экая невидаль плывет сквозь завесу затяжного дождя…

Катер должен остаться редкостью под здешними Лунами-Сестрами. Пока я не слишком понимал, как это сделать, но необходимость начать длинную и сложную игру уже была очевидна. Что ж, игровой стол размером в два мира — достойное поле сражения.

Люк трюма открылся, и на палубу выбралась фигура в неудобном плаще. Меня проверяли. Не думаю, что имело смысл осуждать моих спутников за лишние предосторожности. Они люди и несут свой страх.

— Погода ужасная, — сказал Док. — Ты как сам? Не устал?

— С такой погодкой не задремлешь, — улыбнулся я. — Иду «самым малым», сэр. Москиты сгинули, все спокойно.

Доктор втиснулся ко мне в рубку и принялся раскуривать трубку.

— Нет сомнений, что ты бдителен и начеку, — доктор пыхнул клубом дыма. — Недурно мы продвинулись за эти дни. И за эти ночи — тоже. Из тебя лучший ночной вахтенный, которого можно придумать. Такому человеку вполне можно доверить судно.

— Благодарю, сэр. От моих глаз есть кое-какая польза. Видят по-здешнему, хотя и остались человечьими, — почти отбросив недомолвки и условности, заверил я.

Док глянул на меня и пробормотал:

— Что и говорить, Энди, мы тут все малость не в себе. Не ангелы, и не простосердечные деревенские девахи, чего нет, того нет. Но если говорить откровенно, тебе я доверяю куда больше, чем Сэлби. Кстати, храбрый солдат намерен замять ваше маленькое разногласие. Когда я ему вправлял нос, он сказал, что напрасно размахался кулаками и что в сущности, ты славный парень. Он погорячился, ему в тот момент проклятые москиты ум за разум завели. Он сожалеет.

— Приятно слышать, — кивнул я. — И о том, что сожалеет, и о том, что у него обнаружен ум, да еще с разумом. Но Сэлби меня сейчас не очень волнует. Док, вы всё знали о волонтерах?

— По прибытии в полковой лагерь был поставлен перед фактом. К опытам над хвостатыми парнями я отношения не имею, если ты спрашиваешь именно об этом. На мой взгляд, то, что с ними сделали — чудовищное и кощунственное издевательство. К тому же совершенно бесполезное, как мы имели несчастье убедиться.

— Но кто это придумал?

— Понятия не имею, Энди. Даю слово джентльмена — я не причастен. Да ты и сам понимаешь: кто подпустит заключенного, да еще мало сведущего в медицине и биологии, к столь секретным опытам? Я и понятия не имел, что живую ткань возможно сращивать с металлическими конструкциями. Мне от этого чудесного открытия до сих пор не по себе.

— Да уж, — пробормотал я. — Немного странные опыты, что верно, то верно. Кстати, Док, а вы на какого ученого выучились, до того как вас загребли в тюрягу?

— Ни на кого, если говорить честно. Всего три курса осилил. Мечтал стать ихтиологом. Меня, видишь ли, с детства привлекали рыбки и рыбалка. Но это оказалось глупейшей затеей. Зарабатывать на учебу приходилось самому, и мне вечно не хватало самую малость денег. Оттого и образование затянулось.

— Ну, зато сейчас рыбки к нам сами так и прыгают, — заметил я.

На языке у меня вертелся иной вопрос — за что Дока упекли за решетку, но, этак в лоб спрашивать было неучтиво. Впрочем, мистер Крафф и сам догадался:

— Увы, во внезапном окончании моего образования не таится ничего романтичного. Мне пришло на ум присвоить студенческую кассу. Крайне неосмотрительный и наивный поступок. Виновато виски. Мне нельзя пить, вот в чем дело, Энди. Если увидишь, как я тянусь к бутылке, бери палку и смело ломай мне пальцы и лучевые кости. Иначе мою глупость не остановить.

Я пообещал, если увижу, немедля взяться за багор.

Мы плыли по течению, котел «Ноль-Двенадцатого» едва слышно вздыхал и дым топки смешивался с духовитым трубочным табаком Дока. Мне стало спокойнее — завтра я отдохну и буду почти сыт, смогу подумать о будущем. Вот только берега расступались все шире, и это было немного грустно — Болота нас отпускали…