Ночное дежурство

Глава тринадцатая

Гэвин

В первом автобусе Манчестер – Ливерпуль все, включая водителя, выглядят так, словно еще не проснулись. Один мужчина чисто выбрит, за исключением тех мест, где он промахнулся, да и его женщине – во всяком случае, женщине, которая сидит с ним рядом, – бритва не помешала бы. Двое мужчин в размалеванных комбинезонах, которые впору вывешивать на стене художественной галереи, курят на заднем сиденье – возможно, просто табак. Девушка, которая, как кажется Гэвину, еще не окончила школу, двигает вперед-назад челюстью и потирает подбородок, но это никак не поможет, если она, как он сам, отходит после экстази. Свет под рекламными плакатами, перечеркнутыми граффити, слишком тусклый, чтобы прочитать, что там написано; он не так чтобы хочет читать, но этот свет буквально приклеивает его лицо к закопченному стеклу, мешая рассмотреть дома, просыпающиеся под бессонными оранжевыми фонарями на столбах. Из-за такого освещения кажется, что кожа какая-то сальная, и Гэвин подозревает, что у девушки те же причины не сидеть спокойно на месте – она все время ерзает на сиденье, словно мечтает, чтобы это оказалась кровать. Он подается вперед и протягивает ей через проход бутылку с водой, однако она мотает головой, прежде чем отпрянуть от него, затем вытаскивает бутылку из собственного рюкзака и припадает к пластмассовому соску. Он вовсе не пытается с ней заигрывать, хотя мог бы, если бы увидел ее в общей массе тел, скачущих под музыку и дергающийся свет в клубе. Остальные пассажиры, похоже, считают, что все-таки заигрывает: женщина с серой щетиной над верхней губой бормочет что-то неодобрительное своему недобритому спутнику. Когда Гэвин поднимается, она подталкивает к нему локтем своего мужчину.

– Лучше не соваться, – Гэвин не в силах удержаться от комментария, пока протискивается мимо них, а когда он облизывает губы, женщина отшатывается от него. – Вы же не знаете, на какой наркоте я сижу.

На самом деле он просто уже приехал. Водитель открывает передние двери и глядит так, словно обрадовался бы, если бы ему не было все до лампочки. Когда последний отсвет автобусных фар уплывает от Гэвина, ледяная ночь смыкается вокруг. На площадке рядом с автобусной остановкой нет никаких признаков цивилизации, только дорога расходится в три стороны сразу. Ему лично нужен извилистый отрезок, ограниченный живыми изгородями, который начинается сразу за остановкой. Он проходит менее сотни ярдов, когда колючие ветки смыкаются позади освещенной остановки и он остается один в угольно-черной тьме перед рассветом.

Экстази еще не до конца выветрилось. Оно придает ему энергии и намекает на вероятность, что его разум и вообще все вокруг вот-вот вспыхнет и перейдет в иную стадию. Никто не колотит по куску металла – это звук его шагов по дороге. Он вовсе не затерт со всех сторон серыми льдинами, это живые изгороди по бокам от него поскрипывают, словно лед. А он в самом деле замечает приглушенный блеск наледи на дороге? Верещание, смешанное с пронзительным грохотом, – птичка, вылетевшая из густых зарослей. Стылый пар от дыхания, который то и дело бьет в лицо, вырывается вовсе не из пасти, готовой проглотить солнце, – это просто ветер подгоняет сгустки тумана. И все это задерживает не только его продвижение, но и приход налитого кровью рассвета, и потому Гэвин понимает, что приближается к Заболоченным Лугам. Он мог бы сказать, если бы здесь было кому сказать, что туман вокруг торгового комплекса другой на вкус, он не просто стоялый и слегка отдает гнилью, но и отличается не поддающимся описанию дополнительным ароматом, настолько слабым, что его почти невозможно уловить. В таком случае почему он так уверен, что этот аромат есть? Наверняка Гэвин знает только то, что эта составляющая становится все ощутимее с каждым днем, когда он приходит на работу, и она наводит его на мысль о дополнительном наркотике в таблетке, которая должна быть чистой. Гэвин понятия не имеет, что за наркотик, может, он такого вообще не пробовал. Скорее всего, именно из-за упрямого тумана, который заползает в легкие, открытые участки тела становятся какими-то липкими, пока он приближается ко входу в торговый комплекс.

Кто-то выгуливал собаку на траве на краю Заболоченных Лугов, или даже нескольких собак. Отпечатки лап замерзли, потом растаяли, снова замерзли – совершенно неопределенные, но впечатление такое, словно они твердо вознамерились обрести форму. Неужели они тянутся вокруг всего торгового комплекса? Гэвин не знает, почему это кажется важным, но когда он пересекает полосу затвердевшей земли позади супермаркета «Фруго», которая топорщится колючей травой, до него доходит, в чем его ошибка. Отпечатки, которые он принял за собачьи следы, размером с подошвы человека, пусть и не похожи по форме, а те, что он счел следами хозяина собак, больше в несколько раз. Должно быть, их оставили какие-то механизмы во время постройки магазинов, и за прошедшее с тех пор время они утратили очертания. Послевкусие, оставленное во рту туманом, порождает в голове что-то вроде электрических разрядов, пока он не перестает глазеть на следы и направляется мимо «Фруго» на парковку.

Гэвин знает свой путь через парковку наизусть, каким бы туманом ее ни затянуло. А если асфальт под ногами кажется мягким и не вполне неподвижным, так это после нескольких часов клубных танцев и марш-броска по дороге между живыми изгородями. Надо просто передвигаться от одной группы деревьев к другой: четыре тройки, и он увидит «Тексты». Должно быть, причина в недосыпе, потому что деревья рядом с «Фруго» выглядят какими-то распухшими и очень медленно теряют вес, словно туман, из-за которого они расплываются, впитывается в них, вместо того чтобы расступиться. Следующая за ними тройка кажется еще более серой и толстой, утопая всей своей мясистой массой в газоне. Гэвину все это не особенно нравится, хотя так все же лучше, чем наблюдать за третьей тройкой деревьев, которая сотрясается так, словно пытается стряхнуть с себя желеобразную серость, исчезающую в грязи. Скорее всего, деревья колышутся под ветром, который гонит туман Гэвину в лицо, пока он перебегает к последней пародии на рощу. Ему навстречу летит несколько сухих листиков, два приземляются на рукав, остальные падают на асфальт так тихо, что он пристально всматривается в них. Это скукожившиеся мертвые пауки или у него глюки? Если они даже сейчас такого размера, то живыми они должны быть побольше его ладони. Вкус тумана прокатывается по сознанию, пока Гэвин стряхивает что-то прилипшее к рукаву. Спешно проходит мимо деревца, которое сломала машина Мэд; но с чего это он так заторопился? Судя по часам, в «Текстах» никого не будет еще минут пятнадцать. Затем завеса тумана отодвигается от фасада магазина, и он видит сквозь замутненную витрину какую-то фигуру, которая мечется по проходу между стеллажами, потрясая оружием.

Даже узнав Вуди, Гэвин уверен, что тот преследует кого-то и готов выбить из него дух дубинкой или сделать что-то еще более ужасное. И только когда Вуди с ликованием вскидывает предмет над головой и свободной рукой отделяет от него две книги, чтобы поставить на расчищенное место на стеллаже, Гэвин понимает, что это тоже книга. Вуди уже успел заметить его. Его улыбка далека от идеальной, однако в выпученных глазах читается приветствие, когда он бежит отпереть дверь.

– Привет, Гэвин, – кричит он через стекло. – Решил превзойти меня?

– Превзойти в чем?

– Не слышу?

Теперь, когда дверь открыта, кажется, нет нужды повторять вопрос, однако Вуди с выжидательной улыбкой смотрит на него, пока Гэвин не бубнит:

– Превзойти в чем?

– Ни в чем. По части червяков. За тобой кто-нибудь есть?

Как только до Гэвина доходит смысл вопроса: пришел ли он один или с кем-то, – он отвечает:

– Если и есть, я об этом не знаю.

Но Вуди все равно несколько мгновений улыбается в туман, добавляя к нему свое дыхание, прежде чем закрыть дверь, которая гудит словно подземный колокол. Гэвин уже жалеет, что не задержался в дороге подольше, но все равно чувствует себя обязанным спросить:

– Вы что-то сказали о червячках?

– Ранней пташке – первый червяк. Надо съесть не одного червячка, если хочешь полететь.

Гэвин направляется к комнате для персонала в надежде, что эта идея позабудется, когда Вуди окликает его:

– Погоди минутку. Ты можешь стать первым, кто это увидит.

Гэвин разворачивается навстречу улыбке и дыханию Вуди, которое все еще подражает туману.

– Что увижу?

– Разве ты не заметил никакой разницы?

Он глядит мимо Гэвина, который вынужден повернуться к нему спиной. Дальний конец детской секции между стеллажами едва заметно лишен обычных красок и как будто слегка расплывается, словно завитки тумана, вкус которого он чувствует до сих пор, добрались и сюда. Он сомневается, что именно это Вуди так жаждет ему показать, – а он жаждет настолько, что Гэвин едва ли не физически ощущает его чувства, словно зубы, впивающиеся сзади в шею. Он внимательнее всматривается в детский отдел и проходы, ведущие туда.

– Все в полном порядке.

– Да, почти все. Ко времени открытия закончу. Я хотел показать вам, ребята, как может выглядеть магазин, как он должен выглядеть каждое утро, считая с этого момента. Если я в состоянии справиться с задачей один, то уж вы всей командой точно справитесь.

– И сколько времени у вас ушло?

– В два раза больше, чем у двоих из вас, в три раза больше, как ни крути, чем у троих. А дальше сам считай.

Гэвину плевать на ответ, однако он выставит себя глупцом, если не пояснит свою мысль.

– Сколько вы спали сегодня?

– Достаточно, иначе я не стоял бы сейчас здесь, верно? Когда переживем эту ночь, у нас у всех будет возможность хорошенько выспаться.

Неужели он считает, Гэвину нужно это проговаривать? Гэвину кажется, что у него уже передозировка рвения Вуди, он даже не уверен, на кого тот сейчас больше похож: на миссионера или на клоуна. Когда Вуди, неистово улыбаясь, набрасывается на очередную книжку, чтобы переставить ее на другое место, Гэвин уходит в сторону комнаты для персонала. Он здесь только для того, чтобы исполнять работу, за которую ему платят, и получать удовольствие в процессе, если получится.

Пластина в стене упорно требует, чтобы ей дважды показали пропуск. И эта задержка словно грозовое облако, сгущающееся в голове. То ли ощущение безысходности, то ли последний заряд бодрости подгоняет Гэвина по лестнице, заставляя перешагивать через две ступеньки. Он рывком распахивает дверь в комнату для персонала и выхватывает свою карточку из кармашка «Уход». Затем проводит карточкой через прорезь под часами, бросает ее в кармашек «Приход» и размышляет, пробудить ли к жизни кофеварку, когда до него доносятся какие-то живые звуки. Кто-то быстро поднимается по лестнице, хотя Гэвину на миг чудится, что звук шагов маскирует какое-то другое движение, гораздо тише и невнятнее, и он не может дать ему название. Это из хранилища? Теперь уже ничего не слышно, и он говорит себе, что там ничего и не могло быть, когда дверь рядом с часами открывается и появляются Найджел и Мэд. К его недоумению, судя по настенным часам и его наручным, они пришли вовремя, и Вуди следует за ними, словно погоняя их наверх.

– Можно не рассаживаться, – говорит он. – Это не займет много времени.

Найджел разевает рот, уверенный, что отмена его «летучки» вовсе не шутка.

– Вот как мы теперь начинаем, – произносит Вуди. – Пусть каждый приложит все силы, чтобы сделать что-нибудь для магазина, что именно – выбор за вами. – Его улыбка почти не меняется, когда он добавляет: – Поразмыслите об этом, пока работаете. Гэвин, на тебе прилавок, вплоть до того часа, когда Мэделин пожелает украсить его собой.

– Пусть забирает его себе, – отзывается Мэд без намека на юмор. – Подозреваю, моя секция, как и обычно, нуждается в моем внимании.

Гэвину кажется, что он непреднамеренно настроил ее против себя. Он направляется к лестнице, чтобы не только избавиться от ощущения, что его загнали в ловушку, но и приступить уже к работе. Не успевает он дойти до нижней ступеньки, когда Вуди сбегает вслед за ним.

– Все в порядке, я за тобой не гонюсь, – бросает Вуди на ходу.

Он торопится открыть магазин. Спешка кажется бессмысленной, поскольку впускает он только волну тумана, которая мгновенно рассеивается. Наверное, причиной тому отсутствие покупателей, потому что Мэд не сдерживает себя при виде детской секции:

– Ну, спасибо, кто бы это ни был, – выкрикивает она почти во всю мощь своего голоса.

– Скорее всего, это был я, – отзывается Вуди.

– Сомневаюсь. Надеюсь, что нет.

– А где ты видишь проблему?

– Да где я ее не вижу? Сами взгляните.

Гэвин не видит причины не воспользоваться предложением – посетителей, от которых необходимо оборонять прилавок, нет как нет. Он топает следом за Вуди в подростковую литературу, где Мэд сверлит взглядом ряды книг, упираясь руками в бока. Вуди разворачивается и, кажется, хочет отправить Гэвина обратно за прилавок, но вместо того говорит:

– Разве ты видишь что-нибудь здесь не на своих местах? Если да, то ты специалист лучше меня.

Гэвин понимает, что из-за необходимости принимать чью-то сторону по коже бегут мурашки, а во рту снова появляется стылый привкус тумана.

– Прости, Мэд, – вынужден признать он. – Мне кажется, все отлично.

– Может, это что-то такое, чего не видят мужчины, – предполагает Вуди, по-прежнему улыбаясь.

На Мэд не производят впечатление ни его слова, ни улыбка.

– Вы хотите сказать, мне мерещится?

– Может, причина во времени.

– Не знаю насчет остальных, лично я давно уже проснулась.

Вуди склоняет голову влево и сощуривает глаза – похоже, он считает, что в таком положении его улыбка приобретает извиняющийся оттенок.

– Во времени месяца. Та девушка, с которой я когда-то…

– Лучше не продолжайте, – Мэд выпаливает эти слова с такой яростью и так сверлит его немигающим взглядом, что он отступает на шаг.

– Похоже, в данный момент мужчины здесь некстати, – бормочет он вполголоса.

Гэвину еще меньше хочется принимать его сторону, однако Мэд разворачивается к нему спиной, словно он уже это сделал. Он оставляет Вуди наблюдать за Мэд, а сам отправляется за прилавок. По крайней мере, магазин приманил к себе покупателей: две приземистые фигуры бредут через парковку. Они проходят мимо сломанного деревца, облепленного туманом, и сами растворяются в нем, прежде чем Гэвин успевает убедиться, что это двое мужчин, которые провели у них в креслах уже бог знает сколько дней подряд. Когда они, шаркая, проходят в двери, он изображает самую широкую свою улыбку.

– Добро пожаловать в «Тексты», – восторженно приветствует он. – Могу я порекомендовать вам «Танцуй до упаду» диджея И?

Он не стал бы этого делать, если бы это не казалось ему таким забавным, а Вуди никак не придраться к его рекомендации, потому что у них на складе действительно есть мемуары диск-жокея. Улыбка Гэвина угрожает перерасти в неприкрытое хихиканье к тому моменту, когда мужчины перестают безмолвно хмуриться на него и удаляются в «Тексты-крошки». Мэд, не скрывая своего недоверия, наблюдает за ними. Когда каждый выбирает по экземпляру одной и той же книжки с картинками, предназначенной для самых маленьких, не потревожив при этом ее соседей, она покачивает головой, возможно, обращаясь уже сама к себе. Когда мужчины опускаются в кресла, которые поскрипывают, словно перекликающиеся лягушки, она вскидывает руки, и Гэвин сильно сомневается, что этим жестом она собирается кого-нибудь благословить.

– Ладно, может, причина во мне, – произносит она и направляется в сторону хранилища.

Ее слова звучат не столько как признание, сколько как обвинение в адрес того, что сбивает ее с толку. Гэвин привык считать, что Мэд разделяет его отношение к этой работе: радуйся тому, чему можешь, а над остальным посмейся про себя, – однако в последнее время она что-то не склонна к веселью. Когда Вуди проскальзывает в закрывающуюся за ней дверь, Гэвин сожалеет, что не воспользовался моментом и не дал понять: он на ее стороне. Она хотя бы должна знать, что он не такой, как ручная зверушка Вуди – Грэг.

Он облокачивается на прилавок, понаблюдать, сколько времени уйдет у каждого из мужчин в креслах, чтобы перевернуть страницу. Один из них пробуждает в Гэвине надежду, по-крабьи ухватив угол страницы большим и указательным пальцами, однако в следующий момент отпускает его. Примерно минуты через две его товарищ тоже берется за уголок страницы, чтобы тут же разжать пальцы. Гэвин не замечает, что их летаргия замедляет и его движения, пока Мэд не появляется снова с тележкой, полной книг. Необходимо найти способ и изобразить занятость, на случай если Вуди наблюдает за ним из кабинета – вдруг ему покажется, что Гэвин размышляет вовсе не над тем, как превзойти остальных в работе, но тут Вуди выходит из зоны доставки, толкая нагруженную тележку в сторону «Животных».

– Здесь половина твоих книг, которые ждут, пока их выставят, – сообщает он Гэвину с улыбкой, которая вовсе не соответствует смыслу слов. – И ты будешь рядом с прилавком.

Неужели это из-за недосыпа Гэвин невольно внимательно изучает каждую обложку, прежде чем отправить книгу на полку? К тому времени, когда он заканчивает в «Домашних питомцах», ему кажется, что на лбу у него полно глаз и все таращатся наверх в тупом обожании. В «Зоологии» его посещает мысль, что надо выстроить книги в порядке, противоположном эволюции; вопрос – зачем? Слава богу, нет книжек, посвященных амебам, а то он мог бы. Задолго до того, как он успевает освободить тележку от ее груза, он уже не понимает, расставляет ли книги или зарабатывает для себя очки. Еще никогда в жизни он так не радовался приходу другой смены.

Грэг пропускает вперед Конни и Агнес, хотя между рамками достаточно места для всех троих, после чего бросает вслед, по меньшей мере, одной из них:

– Рад видеть, что я не единственный проявляю усердие.

– И в чем, ты говоришь, усердствуешь, Грэг? – хочет знать Конни, если только не прикидывается.

– В работе, естественно. – Он кажется искренним – Гэвин сказал бы, глуповатым – в своем непонимании, что она имеет в виду. – Агнес, кажется, ты не торопилась поставить машину.

– Я не ношу машину с собой в сумочке, чтобы куда-то ее ставить.

– Ты знаешь, о чем я говорю. О том, где нам полагается парковаться.

– В подходящем месте.

– Я спрашиваю, стоит ли машина позади здания. И я полагаюсь на твое слово.

– Я даже отвечать тебе не хочу, Грэг.

За нее отвечает ее взгляд. Когда она переводит глаза на Конни в ожидании поддержки, Конни вдруг произносит:

– На самом деле он прав. Нет смысла спорить о подобной ерунде.

Агнес смотрит так, словно ее предали.

– Я поставила машину там, где мне кажется безопаснее, там она и останется, – сообщает она всем, кто хочет услышать, и отправляется в комнату для персонала.

Гэвину хочется посмеяться с самим собой над высокопарной мелочностью происходящего, однако из-за их стычки во рту снова появляется неприятный привкус. Грэг с Конни тоже уходят наверх, но Грэг почти сразу возвращается.

– Я встану за прилавок, Гэвин, – произносит он таким тоном, словно Гэвин обязан и дальше оставаться тут. – Уверен, тебе надо отоспаться перед ночной сменой.

Гэвин выдает зевок даже шире обычного. Заметив, что Грэг двигает челюстью, словно верблюд, пытаясь сдержать ответный спазм, он заталкивает полегчавшую тележку в лифт и отправляет его наверх. Услышав жизнеутверждающий, но плохо различимый голос лифта, снова ощущает тот самый привкус во рту. Он забирает тележку, когда она приезжает к хранилищу, и выгружает книги, которым придется подождать, чтобы их увидели читатели, до следующего дня, – так он хочет подумать, вот только когда это дневной свет в последний раз заглядывал в магазин? Регистрируя свой уход, он замечает, как Агнес и Конни, сидя на разных концах стола в комнате для персонала, молчат, пока Вуди наблюдает за остальными работниками на своих экранах. Враждебная атмосфера кажется еще более удушающей из-за того, что в комнате нет окон, однако Гэвин перед уходом все же заглядывает в кабинет Найджела, чтобы спросить:

– А когда ты собираешься отправлять назад те негодные видеозаписи?

– Завтра их должны забрать.

– Можно я возьму парочку домой, а сегодня вечером привезу?

– Но ты же знаешь, их вернули, потому что они повреждены. Поэтому они на моей полке.

– Но на них все равно ведь что-то осталось, так же? Я просто хотел посмотреть, найдется там что-нибудь, что я захотел бы купить для себя.

– Мне кажется, наш господин и повелитель не станет возражать против этого, – отвечает Найджел, бросив взгляд на закрытую дверь кабинета Вуди. – Только покажи мне внизу, что ты берешь.

По всей видимости, он не хочет и дальше присутствовать при безмолвном противостоянии в комнате для персонала. Когда Гэвин быстро спускается, появляются остальные работники дневной смены, и Конни с Агнес наперебой начинают здороваться со всеми. Гэвин заскакивает в хранилище, чтобы прихватить записи концертов «Милых убийц» и «Колонны из плоти». Найджел внизу, рядом с «Играми и головоломками», он одобрительно кивает при виде кассет и замечает:

– Надеюсь, поспать тебе тоже удастся.

Гэвина так и подмывает признаться, что он собирается смотреть видео, пока не выветрится дурь. Он уже выходит из магазина, отправляясь на перерыв до вечера, когда нечто бестелесное, однако зловеще объемистое вспухает в слепящем тумане, двигаясь ему навстречу. Мозгу требуется больше времени, чем хотелось бы, чтобы осознать: этот звук – резкий гул, который прокатывается под небесами, сливаясь с пронзительным шепотом автострады. Когда воздушный лайнер умолкает где-то за невидимым горизонтом, у Гэвина остается такое чувство, что целый мир сжался до размера Заболоченных Лугов. Он надеется, ощущение пройдет задолго до того, как он доберется до автобусной остановки.

Когда он проходит мимо расщепленных останков деревца, из тумана позади «Текстов» выползает автомобиль. Он узнает зеленую «мазду» Мэд раньше, чем та нагоняет его, катясь рядом, и Мэд на дюйм опускает стекло.

– Нам с тобой случайно не по пути, Гэвин?

– Я на автобусную остановку.

– До нее же топать и топать. Ты ведь живешь в Читем-Хилле, да? Совсем недалеко от меня, – произносит она, останавливая машину. – И, если честно, я не отказалась бы от компании.

До его сознания доходит, что стекло на левой фаре у нее рассечено на сегменты, словно стрекозиное крылышко. Ничего удивительного, что пока Мэд не хочет оставаться одна. Он, правда, думал прогуляться, чтобы выветрить остатки наркотика, но садится в салон. Мэд заговаривает снова, только когда они поднимаются по съезду к трассе под неразличимым в туманной завесе небом, где угадывается лишь блеклое расплывшееся пятно солнца:

– Что думаешь о похоронах?

– Думаю, это было грустно. Что еще тут можно думать?

– Не то слово, как грустно, – отзывается Мэд, тормозя на стартовой линии перед выездом на трассу. – Священник, пытавшийся убедить всех, что она многого в жизни достигла, а сам даже не мог перечислить это многое, и если так он пытался убедить ее родителей, это еще хуже. Знаешь, что он мне напомнил?

Гэвин вспоминает, как святой отец монотонно бубнил надгробную речь и молитвы после, как будто между ними нет никакой разницы, и то и дело выпевал «Ааа-минь» на двух одинаковых восходящих нотах.

– Мне он напомнил священника.

– А мне на ум приходила одна из букв, которые появляются в том поле, куда компьютер вводит твое имя. Могу поспорить, он повторяет все это почти слово в слово на всех похоронах. Словно поющая открытка, только по времени дольше, да и пел он не так уж много.

Гэвин недоумевает, неужели, по ее мнению, он должен думать обо всем этом, и еще: она вообще готова отважиться и выехать наконец на трассу? Она наклоняется к боковому стеклу, на котором ее дыхание распускается в туманный цветок, прежде чем рвануть с места так резко, что Гэвина бьет по затылку подголовник сиденья.

– Но самое печальное, – продолжает она, – самое печальное то, как ее родители упорно повторяли, что это не моя вина и я не должна себя винить.

Гэвин начал уже понимать, что ему нужно сидеть молча – его взяли, чтобы он просто побыл слушателем. Туман впереди отступает от машины, зато глаза Мэд заволакивает пеленой, словно в компенсацию.

– Нет, это было еще не самое печальное, – продолжает она.

Она усиленно моргает, глядя на Гэвина, чтобы подтолкнуть его к вопросу:

– А что же тогда?

– Ты не слышал, о чем ее мать спрашивала священника, когда он уже пытался улизнуть на следующие похороны?

– Как он пытался улизнуть, видел. Но ничего не слышал.

– Она говорила, что для смерти Лорейн должна быть причина, иначе вообще все на свете лишено смысла.

– И он сказал то, что должен был?

– Именно это он и сделал, в точности. На все воля Божья, и мы должны принять, даже если не понимаем смысла, да, так он и сказал. Из-за него она теперь спрашивает себя, что это за бог такой, если захотел смерти Лорейн.

Гэвину кажется, на этот раз Мэд не стала называть его с большой буквы Б.

– Ты бы ответила.

– Жаль, я не смогла с ней поговорить. Как раз в тот момент я оправилась искать Уилфа, чтобы узнать, как он.

– Он вроде был получше, чем в последний раз в магазине.

– Знаю, – отвечает Мэд с раздражением и бросает на Гэвина взгляд, от которого вздрагивает автомобиль. – А что бы ты ей сказал?

Когда он отвечает: «То же, что и она», – она смотрит на него так, словно он отказывается пошевелить мозгами. Туман впереди успел рассеяться до легкой дымки, из которой понемногу проступают окраины Манчестера: церкви и большие магазины искрятся огнями, словно образчики возрожденной ясности, которую он не в состоянии постичь. Он начинает клевать носом, на секунды, а может и дольше, выпадая из реальности, отчего картина, на которой пронзительно вопящие первоклашки высыпают из ворот Гранада-студии, тут же сменяется трамваем, преследующим свое отражение в канале через милю от того места. Затем трубы тюрьмы Стрэнджуэйс поднимаются над стеной с башенками, и это значит, что еще одна миля пути выпала из его сознания.

– Почти приехали, – говорит он не только Мэд, но и самому себе, и раскрывает пальцами один глаз, чтобы успеть объявить: – Вот здесь.

– Хочешь, заеду за тобой вечером?

– Спасибо, только я не знаю, откуда поеду. Увидимся в магазине.

Скорее всего, поедет он прямо из дома. Просто не хочет отказываться от всех возможных вариантов, и это одна из причин, почему все его девушки в итоге ссорились с ним и оставляли наедине с собой. Когда «мазда» шумно удаляется в сторону Чэддертона, он шагает по боковой улочке под кронами деревьев, которые склоняются над головой из заросших садов, роняя на него бриллианты. Но даже это не может взбодрить Гэвина, как и скрип отсыревшей ржавой калитки, от которой начинается дорожка, ведущая мимо березы, где возвышается черная горка птичьего корма – он хрустит под ногами и здесь, и рядом с дряхлым крыльцом. Это миссис Уотсо, живущая над Гэвином, высыпает из окна все, что не доел ее попугай, хотя другие птицы редко клюют эти семена. Гэвин привык слышать, как они с ее Пэрри воркуют друг с другом, и даже не всегда понимает, кто из них говорит, только если она не сообщает: «Мне нужен Шерлок Холмс, чтобы нашел пропавшую букву моей фамилии», – каждому, кто еще не слышал эту шутку, и почти всем, кто слышал. Впрочем, когда Гэвин отпирает почерневшую входную дверь с осыпающейся краской, дом кажется еще более сонным, чем он сам. По крайней мере, миссис Уотсо глуха, она никогда не жалуется на то, что зажата между музыкой Гэвина и всеми оркестровыми концертами, которым аккомпанирует студент-скрипач, живущий наверху, поэтому ему нет нужды убавлять звук телевизора, когда он смотрит видеокассеты.

Гэвин входит в свою квартиру и падает на старый родительский диван, швырнув пальто на кровать через всю комнату. Он придерживает расшатанный стульчак одной рукой, пока стоит над унитазом, затем выходит из ванной комнаты в такую же по размерам кухню посмотреть, что припас себе на завтрак. В пакете с молоком не так уж много комочков, и оно не настолько кислое, чтобы не запить им холодные остатки второго гамбургера, уцелевшего с вечера. Он выбрасывает картонку от молока в мусорное ведро, кладет тарелку в раковину и заталкивает в видеомагнитофон «Милых убийц», прежде чем приземлиться на ту четверть дивана, которая не занята одеждой, дисками, журналами и книгами.

Гэвин сознает, что его образ жизни нисколько не изменился с университетских времен, как об этом постоянно напоминают родители. Но именно так он и хочет жить. Возможность слушать любимую музыку, не видя при этом, как они морщатся, уже хорошо, а возможность играть такую музыку, когда ему заблагорассудится, – дополнительная награда. Он лишь надеется, выкапывая из гнезда предназначенных в стирку рубашек пульт дистанционного управления, что заснет не раньше, чем решит, нужны ли ему эти записи.

«Милые убийцы» носятся по сцене со скоростью молнии, и лес слушателей начинает колыхаться, словно на ветру. Группа принимается выкрикивать: «Мой дивный „узи“», но не успевают они допеть хотя бы до середины, когда экран сереет, поглощая их. Вместо концерта идет фильм: сражаются два войска в доспехах, а потом уже какие-то другие люди, в другой форме, дерутся с толпой, вовсе лишенной одежды. Гэвин перематывает пленку, но видит лишь следующую голую ораву, в которой все молотят дубинками друг друга, сбивая с ног. Он даже не назвал бы это сражением, это какое-то соревнование, кто уцелеет. В конце концов в живых остается какой-то здоровяк, и его высоко поднимают на некое подобие пьедестала, впрочем ненадолго, потому что Гэвин включает ускоренную перемотку. Дальше толпа приземистых фигур хватает одну из своих женщин, тащит на вершину кургана, где ее рассекают то ли ножом, то ли острым камнем. Что же это за фильм такой? Может, кто-то переписывал видео со сценами смерти и по ошибке сунул в магнитофон вместо чистой кассеты «Милых убийц»? Жертва дергается в последний раз и исчезает, поглощенная вернувшейся серостью. Гэвин продолжает перематывать запись, но в следующие пять минут на экране ничего не меняется, и тогда он поднимается с дивана, чтобы поставить «Колонну из плоти».

В свете прожектора на сцене появляется Пьер Питер и начинает напевать «Тыквенные семечки», пока публика понемногу перестает приветственно орать и свистеть. Другой луч света падает на Риккардо Дика, но только тот заводит свой гитарный рифф, изображение дергается, и наползает серость. Вместо концерта размытый черно-белый фильм, или же это настолько плохая перезапись, что она лишилась красок. Гэвин тянется за пультом, хотя у него такое чувство, что он движется, силясь проснуться, и тут замечает еще одну неполадку. Точнее, ту же самую: фильм повторяется.

Гэвин перематывает запись батальной сцены, пока пульт не выпадает из разжавшейся руки. С чего бы кому-то копировать такое на вторую купленную кассету? Он раскрывает коробки кассет, чтобы прочесть имя на бланке возврата. Щурится, потом широко раскрывает глаза, смотрит еще раз. Записи куплены разными людьми, причем один из Ливерпуля, другой – из Манчестера.

Никак не понять, что бы это могло значить, если хоть немного не поспать. С тем же успехом ему вообще могли присниться образы с экрана; и он не может определить, в чем испачканы те дикари, которые молотят друг друга дубинками: запекшаяся кровь или просто грязь. Теперь, когда кассета крутится на нормальной скорости, видно, что победителя поднимает какое-то подобие гигантской недоразвитой конечности. Потрясая здоровяком, эта рука вбивает его в землю или же в туман, может, и то и другое, откуда она появилась сама. Экран затапливает серость раньше, чем можно понять, что же происходит потом – или до того? Низкорослые фигуры тащат свою жертву на вершину кургана, который как будто сам собой вырастает из грязи, еще более примитивный, чем эти существа, а предмет, которым распарывают жертву, и того хуже, и уж точно совсем не острый. Когда женщина наконец перестает извиваться и беззвучно кричать, неужели действительно курган погружается под землю, унося с собой ее разрубленное тело? Туман или пустота заполняют собой все, а пленка продолжает перематываться, пока Гэвин не нащупывает пульт, чтобы выключить магнитофон. Может, он потом пересмотрит запись, однако в данный момент не в силах определить, сколько всего из увиденного выдумал сам. И все же, сбрасывая с себя одежду и барахтаясь в штанинах брюк в попытке добраться до кровати, он силится удержать впечатление, что прямо сейчас получил ответ на какой-то заданный недавно вопрос. Когда поспит, возможно, вспомнит и то и другое.