Номах. Искры большого пожара

Дождь

Номах стоял у окна и смотрел на улицу. За окном шёл дождь. Он падал на набухшую сыростью почву, стрелки первых травинок, вздрагивающую поверхность луж…

Жёлтые рысьи глаза Номаха были полуприкрыты. Мысли дрейфовали от одного предмета к другому, подобно бумажному кораблику по водной глади.

– Дождь… Капли… Сколько их тут?.. Нет числа, сколько упадёт их на эту землю только сегодня. Одинаковые, безмысленные, безголосые. Кусочки неодушевлённой материи. Бессмысленные точки на небе, воздухе, лужах. Зачем они?

Он стоял долго, полчаса, может быть, час.

Дождь всё не кончался.

Номах вдруг и сам почувствовал себя одной из этих, несущихся из поднебесья, капель. Он почувствовал это так остро и ярко, что в груди захолодело, как бывало в детстве, когда он прыгал с высоких лозинок в тёплую и ленивую, как полуденная кошка, речку. От нарастающего чувства полёта и падения внутри словно бы всё распахнулось. Это было странное, удивительно восторженное чувство. И ожидание удара о землю лишь усиливало его остроту и чистоту. А рядом летели тысячи и тысячи таких же, как он, свободных, стремительных капель, сквозь воздух и ветер, навстречу неизбежному концу.

– Аршинов, Каретников, Збруч, Щусь, Задов, Гороховец, Тарновский… – забормотал он, перечисляя своих товарищей.

Они были молоды, бесстрашны, и неслись к заждавшейся их земле, равно готовые и к жизни, и к смерти.

Шорох дождя из открытого окна окутывал Нестора, уносил с собой, будто река.

Номах протянул вперёд руку, капли дождя застучали по ней, будто коготки цыплят.

Он поднёс мокрую руку к глазам. Вода растеклась по линиям его ладони.

– Словно реки, – подумал он, вглядываясь в тускло поблёскивающую сетку.

Он наклонил ладонь, реки пришли в движение, стекая к краю и падая на дощатый пол.

Номах отёр горячее лицо.

– А ведь сверху мы тоже, наверное, одинаковыми кажемся, вроде этих капель. И анархисты, и белые, и красные, и жовто-блакитные… Мельтешим, бьём друг друга, разбиваемся.

Номах вдохнул свежий запах дождя.

– Хорошо как!.. Жить как хорошо. Думать, дышать, чувствовать. Знать, зачем живёшь, чего хочешь.

Радость, огромная, как дождь, захватила его. Он задышал чаще, лицо его ожило улыбкой.

– Как же я люблю жизнь!

Он попытался представить, что когда-нибудь умрёт. Долетит до земли и разобьётся на мельчайшие брызги, которые смешаются с землёй и исчезнут без остатка.

Попытался и не смог.

– К чёрту смерть! Как там говорится, пока мы есть, смерти нет, когда она придёт, нас уже не будет.

Сказал и засмеялся.

Позади него скрипнула, открываясь, дверь. Номах обернулся, вошёл Каретников.

– Белые, Нестор. Со стороны Берёзовой идут.

Он остановился, с недоумением глядя на Номаха.

– Ты чего улыбаешься?

– Да так, настроение хорошее.

Номах вытащил револьвер, проверил, сколько патронов в барабане. Он знал, что барабан полон, просто хотел скрыть неуместную свою улыбку.

– Постой, ты пьяный, что ли? А, Нестор? – недоверчиво приблизился к нему Каретников.

– Сам ты, Карета, пьяный.

Номах ничего не мог с собой поделать. Губы сами, против его воли растягивались в улыбку, оттого, что он знал, скоро будет бешенная и яростная атака. Что кровь будет хлестать изнутри и снаружи, и кружить головы, как при солнечном ударе. Что он будет задыхаться в молодом, вольном и неистовом крике. Что будет рубить и стрелять, забирая чужие жизни и ежесекундно рискуя потерять свою.

Это была его стихия. Его мир и его жизнь.

– Да не пьяный я! – почти выкрикнул он схватившему его за локоть Каретникову. – Вот, нюхай! Ну, что?

Он дохнул и вышел из хаты. Каретников пожал плечами и пошёл следом.

Потом они седлали коней, собирали командиров, на ходе проверяли вооружение бойцов и тачанок, отдавали приказы, кого-то наспех бранили, грозили расстрелом…

Лица их были мокры, одежда потемнела от влаги, на сапогах налипли комья земли.

Дождь всё не кончался.