Номах. Искры большого пожара

Тень солнца

Кони били копытами землю, лязгали железками уздечек.

Номах сидел в седле, смотрел вниз, на перепутанные стебли травы, то изжелта-зелёные, то тёмно-изумрудные, и взгляд его блуждал в бесконечном их лабиринте. Он смотрел и, казалось, сам проваливался в тёмные провалы меж травяных лохм.

Апатия, тяжёлая, как чужой труп, легла на его плечи. Ничего не хотелось, ничто не радовало.

Подъехал Каретников.

– Идём в прорыв, батька?

– Идём… – равнодушно согласился он.

Каретников не уезжал.

– Чего тебе ещё?

– Злости в тебе не вижу, – хмуро бросил тот. – Без неё не вырвемся.

– Так нет её, злости. Усталость есть. Злости нет.

– Найди злость, батька.

– Ладно-ладно, – поднял голову Номах. – Езжай себе. Без тебя разберусь.

Меж травяных струй стелилась плотная и липкая, как смоль, тьма. Где-то в глубине земли невидимо копошились безглазые черви и слепые кроты, зрели, ожидая своего часа молочно-бледные куколки и личинки, спали семена завтрашнего разнотравья.

Номах окинул степь взглядом.

Вдалеке, у горизонта чуть виднелась петлюровские окопы. Угадывались брустверы из свежей земли, ощетинившиеся штыками и тупыми поросячьими рылами пулемётов.

Вверху флотилия белых облаков пересекала небо. В разрывы меж бортами кораблей плескала синева. Обширные паруса закрывали солнце.

Рядом подал голос Щусь.

– Ну, батька, пора-нет?

– Что пора? – равнодушно переспрашивал Номах.

– В атаку, куда ещё! Окружили нас.

– Сам знаю.

– И что?

– Не… Не пора.

– А когда?

– Да ща. Что пристал? – отбрехался батька.

– Смотри, Нестор. Как бы жизнь не проспать.

Номах закрыл глаза, втянул сухой запах степи, зноя, конского и человечьего пота.

– Батька, подпруга у коника твоего не слабовата?

Подошёл боец, подтянул охватывающий конское брюхо ремень.

– Вот теперь в самый раз.

Номах открыл глаза и увидел лежащую прямо перед ним линию, разделяющую солнце и тень.

Солнечная сторона бросилась прочь от него, в сторону петлюровских укреплений.

– Шашки наголо! В атаку! – не помня себя, закричал Номах, первым рванувшись вперёд.

За ним, запоздав лишь на мгновение, рванулись сто двадцать сабель, остатки его войска.

Номах, вскинув над головой блеснувшую пламенем шашку, и, не отрывая глаз от черты меж светом и тенью, полетел вперёд, не думая о том, что встретит его впереди.

Метров за семьсот до петлюровской окопов, линия исчезла – солнце скрылось за облаком. Номах, словно бы очнувшийся ото сна, вскинул голову дымным, непонимающим взглядом посмотрел вокруг.

Тем, кто видел батьку в тот момент, показалось, что сейчас он закатит глаза и упадёт в траву, срубленный припадком.

Но Номах усидел в седле. Скрежеща зубами, он повернул голову вправо, влево и вдалеке вдруг снова увидел линию, разделяющую свет и тень.

– Туда! – взмахнул он шашкой.

И словно пчелиный рой или птичья стая, одновременно с ним повернула лава.

Он нёсся за ускользавшей от него расселиной, не вполне понимая, что и зачем он делает, но чувствуя бешеную радость и, словно бы летел на гребне огромной в полматерика волны, и знал, что она не оставит его и не подведёт.

Они прошили петлюровские войска так, как штопор пронзает пробку, по траектории непредсказуемо сложной и, как потом выяснилось, единственно верной.

– …Они не могли сделать это, не зная расположения наших частей! – выпучивая глаза и наливаясь багрянцем, орал на своих офицеров, лысый генерал-хорунжий. – Это предательство! Они дважды попадали в разрывы между подразделениями. Неизменно оказывались на стыках, в слабых местах. Как вы можете это объяснить? Эшелонированная оборона. Две лини окопов. И Номах проходит сквозь них почти без сопротивления. Что это? Я вам скажу! Это предательство, вот что это такое!

…Номах потерял свой ориентир, когда красно-раскалённая макушка солнца скрылась за горизонтом.

– Ну, что, вывел я вас? – устало крикнул он остаткам войска.

– Спас, батька! – откликнулось оно.

– И ни один бис, ни один мудрец, за всю жизнь не поймёт, как тебе это удалось, – сказал старый, тёртый, словно бы сошедший со страниц «Тараса Бульбы» боец.