Номах. Искры большого пожара

Встреча наяву

Сенин третий день приходил в хату, определённую под редакцию газеты, и из раза в раз никого там не заставал.

Первым, кого он там встретил, была Вика. Она, скучая, сидела за столом и безучастно смотрела на иконы в углу. Перед ней лежали несколько исписанных красивым девичьим почерком листков.

– Здравствуйте, – сказала она, вставая ему навстречу.

– День добрый. Вы… – опешил от удивления Сенин. – Вы тут работаете? А то я, знаете, сюда уже который раз прихожу и всё не могу никого застать…

– Нет, я не имею отношения к газете.

– С чем же тогда пожаловали?

Она, отвыкшая смущаться, неожиданно покраснев, протянула листки.

– Стихи…

– Ваши? – спросил Сенин, с облегчением усаживаясь на табуретку, последствия болезни давали о себе знать.

– Мои.

– Ну-ну, – взял страницы Сергей, чувствуя уверенность, с которой привык смотреть на чужое творчество.

– Чепуха. Плохой Маяковский. А ниже этого, я вам скажу, падать уже некуда.

– Ну, знаете!.. – она вспыхнула, со злобой посмотрела на него.

– Женщины не могут писать стихи, – безапеляционно заявил Сенин, глядя ей в лицо. – Это моё твёрдое убеждение.

По русалочьим глазам пробежали искры гнева.

– Женщины могут всё, – твёрдо сказала она.

– Нет. Они не могут зачинать детей и писать стихи.

– Вы избалованный богемный болтун и тут, вообще, по недоразумению.

– Где это «тут»?

– В анархической армии.

– Ну, это как посмотреть.

– Тут и смотреть не на что.

– Это вы про меня «смотреть не на что»?

– А про кого же ещё?

Сенин расхохотался, вспоминая сон.

– Вы, как всегда, удивительно красноречивы.

– Вы видите меня впервые в жизни. Что значит это ваше «как всегда»?

– Да то и значит, мадемуазель.

– Пустота, – бросила она ему. – Надутый пузырь.

– Как вам будет угодно, – он, хохоча, хлопнул ладонями по столу. – Не смею больше задерживать.

С щеками, красными, будто с мороза, Вика вышла, не затворив за собой дверей.

Исписанные ею листы остались лежать на столе.

В следующем номере «Чёрного знамени» вышли стихи, подписанные «В. Воля». В них не много осталось от изначального варианта, но это были её стихи, и стихи были хорошие.

Потом Сенин время от времени видел Вику. То она ехала в тачанке, то скакала верхом, то чинила заклинивший пулемёт, то перевязывала раненого. Он видел её выносящей ребёнка из горящего дома и расстреливающей человека.

Последнее особенно поразило Сенина.

– Встать, – сказала она.

Человек поднялся с колен.

– Обвинение в мародёрстве и насилии доказано революционным судом и обжалованию не подлежит. Приговор в исполнение приведу я, лично.

Она достала маузер.

– Выпрямись, сейчас тебя убивать будут. Хоть напоследок как человек плечи расправь. Обвиняемый, серый мужичонка с ломаным-переломаным носом и остриженной клоками головой выпрямился.

Она выстрелила один раз, и он упал мертвее точильного камня.

– Закопать, – бросила она, резким поворотом головы перекидывая косу за спину.

Она худела. Щёки вваливались, руки тончали.

– Война ест людей, – говорили старые солдаты.

Но в глазах её русалочья зелень плескалась всё с той же беззаботностью и яркостью. И солнечные искры то и дело пробегали по заводям под частыми бровями.