Номах. Искры большого пожара

Щусь и Вика

– Федос, ты что творишь? – крикнул Каретников вслед Щусю, ведущему своего жеребца по коридору дворца князей Остроградских.

Железо подков стучало о вековой дубовый паркет, оставляя вмятины. Конь хромал, припадая на обе правые ноги.

– Ранили тебя, суки? Ранили? Ничего, скоро поправишься. Как новый будешь, – приговаривал Щусь, вводя жеребца в комнату с обшитыми тёмным деревом стенами, высокими потолками и камином, похожим на вход в тоннель.

– Ложись, Братка.

Он заставил коня улечься на раскинувшийся возле камина большой мягкий ковёр. Развёл огонь, пламя осветило лоснящийся, дьявольски-чёрный бок коня, сплошь покрытый ранами и засохшими кровавыми потёками.

От камина пошло тепло, заставив колыхаться шторы на окнах и паутинки на потолке.

Щусь сел перед жеребцом на колени, обнял его большую голову.

– Что, больно, Братка? Ты потерпи, потерпи.

Дверь открылась и вошла стройная девушка лет двадцати трёх, с длинной светлой косой и глубокими зелёными глазами. То была Вика Воля, командир женской разведроты, и с недавних пор подруга Феодсия. В руке её качалось ведро с ртутно отблёскивающей в полумраке водой.

– К огню поближе поставь. Пусть греется, – велел Щусь.

Вика выполнила приказание, села рядом с Федосом.

Тот долго смотрел на неё в отблесках пламени. Протянул руку, она нырнула скулой ему в ладонь. Щусь погладил пальцем тёплую щёку.

– Какая ты… – восхищённо сказал.

Девушка улыбнулась.

– Моя… – сказал Федос, впитывая гладкость девичьей кожи.

– Твоя, твоя…

Она потёрлась щекой о шершавую ладонь, замерла, глядя исподлобья тягучим медовым взглядом.

Громкое фырканье жеребца вывело их из неподвижности.

– Помоги Братку отмыть. Граната сегодня неподалёку разорвалась, ему весь бок осколками посекло. Железки-то ветеринар повытащил, но крови, вишь, много натекло.

– А ты? Ты как? – с тревогой спросила Вика. – Не задело?

– Не, хоть бы что. Каблук на сапоге в клочья, вот и все потери.

Они принялись медленно и осторожно отмывать бок коня от засохшей, набежавшей из десятка ран, крови. Жеребец вздрагивал, когда их прикосновения приходились слишком близко к ранам, не раз пытался встать, но Щусь, то криком, то лаской заставлял его лежать.

Когда вода в ведре перестала отличаться от крови, они принялись смазывать раны мазью, которую Федос раздобыл в лазарете.

– Ну-ну, Братка. Я знаю, больно. Потерпи, – увещевал Федос, водя пальцем по тёмному конскому мясу.

Вика делала свою работу молча, лишь то и дело трогала чёрную гриву, да дышала теплом на иссечённую шкуру.

Неизвестно, что лучше действовало на дикого и злобного, как чёрт, вороного жеребца, но вскоре раны были обработаны, а конь склонил чёрную, чем-то похожую то ли на пулемёт, то на ещё какую машину для убийств, голову и задремал.

Щусь тронул тыльной стороной ладони, не испачканной мазью, викину щеку, та снова прижалась к ней.

Блики пламени перелетали по их лицам. Тени от каминной решётки дрожали на мягком ковре.

– Красавица… – произнёс Щусь.

Они омыли руки в тёмном, горячем ведре.

– Иди ко мне, – позвал Феодосий.

Вика сняла с запястья жемчужную нитку, окрутила вокруг тонкой щиколотки коня, закрыла замочек. Погладила, веки жеребца вздрогнули.

– Иди, – повторил Щусь.

Она приблизилась, села совсем рядом, лицом к лицу, тело к телу. Он нырнул ладонью в её волосы, прижал к себе.

– Красавица, люба моя…

Конь вздрагивал от её близких криков, но не просыпался. Его дыхание, всхрапывания, вплетались в их стоны и шёпот. Когда Вика, не сдержав себя, вскрикнула особенно громко, он поднял голову и замер чёрной гранитной глыбой раздувая ноздри и тая отблески углей в глубине глаз.

Потом Вика и Щусь, потные, счастливые молодой страстью, ещё долго смеялись, переговаривались шёпотом. Вика лежала на безволосой груди Федоса, трогала солнечное сплетение, проступающие бледные рёбра, соски, живот, он дышал запахом её волос и не мог надышаться.

– Обожаю тебя, – шептала она.

Угли гасли. От стен и окон потянуло сыростью.

Федос бросил в камин поленьев, полетели искры.

Жеребец шумно вздохнул. Бока его вздымались, словно равнина при землетрясении.

– Говорят, в углях живёт саламандра, – сказала Вика. – И кто её увидит, будет счастлив. Бенвенуто Челлини писал, что видел её в юности.

– У нас бабки гутарили, что в печных угольях девка-огнёвка бегает. И кого поцелует, тому весёлая жизнь будет.

Он отстранил её от себя, заглянул в искрящиеся глаза.

– Поцелуй меня, – попросил.

Прошёл ещё час…

В щель меж шторами вошла луна. Каравай её был ущербен с левого бока.

– Ах, глаза какие! – удивился Щусь, приподнимаясь и глядя на Вику в лунном свете. – Водява, одно слово…

Его пот мешался с её, время текло незаметно.

Они проваливались в кратковременный сон, потом просыпались и, словно с удивлением обнаруживая друг друга, снова сжимали один другого в объятиях.

– Смотри, уголь выпал! – сказал Щусь в момент одного из пробуждений и кивнул на дымящийся ковёр.

– Так и сгореть могли бы, – сонно произнесла Вика, обнимая своего любовника.

Щусь ударил пяткой и загасил уголёк. Тот огрызнулся едким дымком и погас раздавленный.

Щусь отёр пятку о ковёр.

– Больно? – спросила Вика, моргая слипающимися глазами.

– Когда пуля под лопатку прилетела, чуток больнее было, – отшутился он.

Она поцеловала его в висок и снова провалилась в сон.

Яркое утреннее небо заполнило окно. В дверь крепко постучали.

– Что надо? – хрипато спросил Щусь, поднимая всклокоченную голову.

– Викторию Евгеньевну треба, – раздался голос с той стороны.

– На кой ляд?

Нога Щуся двинулась по гладким бёдрам Вики, коснулась твёрдого всхолмия.

Вика тронула мягкой рукой его колено.

– Спать ужасно хочется, – прошептала.

– Батька требует, – крикнули из-за двери.

– Иди, – приказал Федос вестовому. – Скажи, через полчаса будет. Мы ещё чуток побалуемся, – прошептал он Вике.

Глаза её, подёрнутые дымкой дремоты, прояснились.

– Надо идти.

Она выскользнула из-под Щуся. Села, собрала распущенные волосы, потрепала по шее всё так же лежащего рядом коня.

– Подожди, – крикнула посыльному. – Через пять минут выйду.

Она принялась одеваться, собирая раскиданную по спальне одежду. Оглянулась на висящее на стене зеркало, расчесалась, спрятала за ухо непослушный локон.

Щусь с тоской посмотрел, на её приготовления к выходу.

– Вика, истинный бог, отвернёшь на сторону убью, – неожиданно сказал он.

Та застегнула последнюю пуговицу на куртке, оправила пояс, кобуру подаренного Щусём маузера.

– Федя, милый, не грози мне, пожалуйста. Никогда. Я тебе описать не могу, что со мной происходит, когда мне грозят.

Быстро наклонилась, поцеловала Федоса в губы.

– Вечером найдёмся?

– Конечно.

– Обожаю тебя, – шепнула и с тем вышла.

Щусь открыл окно. Ветер нёс запахи цветения и молодого утреннего зноя.

– Пойдём, Братка, в поле, а? Пойдём?

Он принялся одеваться, не переставая разговаривать с жеребцом.

– Ты ж боевой конь, тебе разлёживаться не резон. Давай, вставай. Аккуратно, потихоньку… Федос медленно провёл Братку через коридоры дворца. Попавшиеся навстречу номаховцы в изумлении качали головами, но относились, в целом, с пониманием. К фокусам Федоса все были привычны.

– А чего ещё от него ждать? – перемигивались. – Бешенный…

Гранитные ступени на выходе, ещё хранящие следы утренней росы, отозвались звонким чоканием. На старинных камнях оставались матовые зарубки.