Новая Хроника

1. ЗДЕСЬ НАЧАЛО ДВЕНАДЦАТОЙ КНИГИ О ТОМ, КАК ГЕРЦОГ АФИНСКИЙ, ФРАНЦУЗСКИЙ ГРАФ ДЕ БРИЕНН, ОВЛАДЕЛ ВЛАСТЬЮ ВО ФЛОРЕНЦИИ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВОСПОСЛЕДОВАЛО

Характер нашего сочинения требует приступить к двенадцатой книге, предметом которой будут новые глубокие перемены и различные преобразования, случившиеся за последнее время во Флоренции. Привели к ним, как мы уже упоминали, раздоры между гражданами и дурное правление комиссии двадцати. Эти события были столь необыкновенными, что я, присутствовавший при них, опасаюсь, как бы наши потомки не сочли их выдумками, но мы расскажем все, как было. Когда наше великое и храброе войско бесславно возвратилось из Лукки, которая сдалась пизанцам, флорентийцы задумались над своим тяжелым положением и сочли, что наш полководец, мессер Малатеста, вел себя в этой войне не лучшим образом. Опасаясь последствий переговоров с Баварцем, коих мы коснулись выше, и желая обеспечить свою безопасность, они избрали капитаном и блюстителем народа мессера Готье, герцога Афинского[753], графа де Бриенн, из Франции. Он был избран в начале июня 1342 года сроком на один год с жалованьем, конным и пешим войском, какие были назначены мессеру Малатесте. То ли из предусмотрительности, то ли ради удобства, а возможно, предвидя развитие событий, герцог пожелал вернуться в Санта Кроче, францисканский монастырь, а своих людей разместил поблизости. Первого августа, когда истек срок полномочий мессера Малатесты, герцогу было вверено общее военное командование с правом вершить суд и расправу в городе и вне его. Этот синьор был весьма охоч до денег, ибо, хотя имел титул герцога Афинского, самим герцогством не обладал и постоянно нуждался, как перекати-поле. Поэтому, видя царящие в городе разногласия, он стал прислушиваться к уговорам кое-кого из флорентийских грандов, всегда стремившихся свергнуть народовластие. Вместе с ними и некоторые видные пополаны, мечтавшие захватить в свои руки городское управление и никому не отдавать в нем отчета и беспокоившиеся за судьбу своих компаний (о чем мы сообщим в свое время), то и дело наведывались в Санта Кроче, убеждая герцога установить неограниченную власть. Побуждаемый вышеуказанными причинами и своим честолюбием, тот склонился к их дурному совету и под маской правосудия начал действовать, как жестокий тиран, чтобы посеять страх и завладеть Флоренцией, о чем будет рассказано в следующей главе.

2. О КАЗНЯХ, УСТРОЕННЫХ ГЕРЦОГОМ, ЧТОБЫ УТВЕРДИТЬ СВОЕ ГОСПОДСТВО ВО ФЛОРЕНЦИИ

В июле 1342 года, в день святого Иакова, многие жители Прато выехали на праздник в Пистойю. Случилось так, что Ридольфо, сын мессера Тегьяйо де'Пульези, объявленный в Прато мятежником, задумал войти в город с помощью Убальдини, графа Никколо да Чербайя, прочих своих сторонников — врагов Гваццалотти, и некоторых изгнанников из нашего контадо — числом сорок конных и триста пеших. Перед ним должны были открыть ворота, но к несчастью для него этого не произошло, а вместо того он был схвачен с двадцатью нашими изгнанниками при отступлении в сторону Муджелло, к Убальдини. Всех пленных привезли во Флоренцию. Наших бунтовщиков, подлежавших герцогскому суду, он оставил в покое, а Ридольфо приказал обезглавить, хотя тот не был его подданным или приговоренным к ссылке флорентийской коммуной. За этот первый смертный приговор, вынесенный герцогом во Флоренции, он был сильно порицаем благоразумными людьми, упрекавшими его в жестокости. Поступок герцога объясняли денежным подношением от Гваццалотти, врагов Ридольфо из Прато, а также стремлением действовать по поговорке о тиранах: расправившись с одним, предостеречь многих. Затем в начале августа герцог велел схватить мессера Джованни ди Бернардино де'Медичи, капитана от нашей коммуны под Луккой, и отрубил ему голову, обвинив (и заставив признаться) в том, что он был подкуплен находившимся под стражей мессером Тарлато д'Ареццо, бежавшим из Лукки в пизанский лагерь. По общему мнению, вся вина казненного заключалась только в недосмотре. Вскоре за тем, тоже в августе, герцог приказал арестовать и обезглавить Гульельмо дельи Альтовити, капитана Ареццо от нашей коммуны, сознавшегося во взяточничестве. Некоторые утверждали, что в этом постарались и не пожалели на то денег Тарлати из Ареццо, которых Гульельмо, как мы упоминали в свое время, привез под охраной во Флоренцию. На наш взгляд, тут есть доля истины. Племянник Гульельмо и Маттео ди Борго Ринальди, уполномоченные в Ареццо и в аретинском Кастильоне, были присуждены к уплате пятисот золотых флоринов каждый за получение взяток. Кроме того, герцог приказал арестовать Наддо ди Ченни дельи Ручеллаи, видного пополана, распоряжавшегося наймом солдат под Луккой, и заставил его выплатить в казну коммуны четыре тысячи золотых флоринов, которые тот якобы получил от пизанцев по заключенному с ними и скрепленному клятвой ложному уговору о том, что он поможет им заключить соглашение относительно Лукки при содействии своего отца Ченни ди Наддо, в то время члена флорентийской синьории, о чем мы говорили за пять глав до этой. Еще ему пришлось вернуть две тысячи пятьсот золотых флоринов, нажитых — по его признанию — в Лукке на выплате жалованья солдатам и на поставках продовольствия. По просьбам многих пополанов осужденному было оказано снисхождение и сохранена жизнь под залог десяти тысяч золотых флоринов, а приговорен он был к ссылке в Перуджу. Равным образом герцог повелел изъять у Россо ди Риччардо де'Риччи, товарища Наддо и интенданта в Лукке, три тысячи восемьсот золотых флоринов, каковые тот по собственному признанию присвоил и расхитил при расчетах с солдатами и при покупке припасов в Лукке. Этому также по униженным ходатайствам была сохранена жизнь, но он был лишен свободы и значительной части имущества.

3. КАК ГЕРЦОГ АФИНСКИЙ ИЗМЕНИЛ ПРИОРАМ, ОБМАНОМ ЗАХВАТИЛ ИХ И СТАЛ ПОЛНОВЛАСТНЫМ ГОСПОДИНОМ, ТО ЕСТЬ ТИРАНОМ ФЛОРЕНЦИИ

Эти расправы и конфискация имущества четырех виднейших пополанов Флоренции, происходивших из самых знатных ее домов — Медичи, Альтовичи, Риччи и Ручеллаи — нагнали страху на всех граждан. В то же время гранды очень осмелели, а простой люд воспрянул духом, ибо почувствовал себя причастным к власти. Когда герцог проезжал со своей свитой по городу, раздавались крики: "Да здравствует синьор", и на каждом углу и в каждом доме Флоренции жители поместили изображения герцогского герба: кто из подобострастия, а кто из боязни. Тем временем приказала долго жить комиссия двадцати правителей флорентийской республики, которых правильнее было бы по вышеописанным их делам назвать ее губителями. В их лице коммуна задолжала гражданам более сорока тысяч золотых флоринов, не считая суммы, обещанной мессеру Мастино. Благодаря всем этим событиям авторитет герцога непомерно вырос, и его надежда стать хозяином во Флоренции, опираясь на грандов и простой народ, окрепла. Так и произошло. По совету кое-кого из грандов он обратился с этим требованием к собравшимся приорам. Однако приоры и прочие должностные лица — двенадцать добрых мужей, гонфалоньеры компаний, другие советники — решительно воспротивились тому, чтобы ввергнуть свободу флорентийской республики под иго пожизненного господства кого бы то ни было. Наши предки в древности ни разу не допустили и не согласились на это ни ради императора, ни ради короля Карла, ни ради его преемников, поддерживавших и помогавших то гвельфской, то гибеллинской партии. Никакие поражения и бедствия не поколебали нашей коммуны. Герцог же по наущению и уговорам почти всех флорентийских грандов, в особенности семейств Барди, Росси, Фрескобальди, Кавальканти, Бондельмонти, Адимари, Кавиччули, Донати, Джанфильяцци, Торнаквинчи и Пацци пообещал упразднить направленные против них установления справедливости. Из пополанов его поддерживали следующие: Перуцци, Аччайуоли, Бонаккорси, Антеллезии и их сторонники, опасавшиеся за свои компании. Они ожидали, что герцог не допустит их банкротства и не заставит расплачиваться с кредиторами. Члены младших цехов, недовольные правлением комиссии двадцати жирных пополанов, все как один стали на его сторону с оружием в руках. Герцог, который был проницательным человеком и большую часть своего воспитания получил скорее в Греции и Апулии, нежели во Франции, видел выгоды своего положения. Накануне праздника Богоматери в сентябре он послал объявить по всему городу, что наутро собирается сообщить народу на площади Санта Кроче нечто важное для блага коммуны. Приоры и другие должностные лица, не ожидая от герцога ничего хорошего, не чувствовали себя в состоянии помешать ему. Опасаясь, как бы на сходке не вспыхнула ссора или бунт, которые повлекли бы за собой смену власти в городе, часть приоров и их коллег отправилась в тот же вечер в Санта Кроче для переговоров с герцогом. После долгих споров и пререканий глубокой ночью было заключено соглашение о том, что флорентийская коммуна поручает ему управление в городе и в контадо еще на год сверх условленного времени, с теми же полномочиями и на тех же основаниях, на которых правил мессер Карл, герцог Калабрии, сын короля Роберта в 1326 году. Этот договор при свидетелях был скреплен несколькими нотариусами с обеих сторон в соответствующих грамотах и документах. Герцог на молитвеннике поклялся хранить народную свободу, синьорию и установления правосудия, а созванное на следующее утро собрание на площади приоров должно было подтвердить достигнутую договоренность. Утром в праздник Богоматери, 8 сентября 1342 года, герцог вооружил примерно сто двадцать своих всадников, а во Флоренции у него было около трехсот пеших солдат. Почти все флорентийские гранды были на его стороне, мессер Джованни делла Тоза и его родичи прискакали к нему вместе с прочими его союзниками из пополанов и грандов, спрятавшими оружие под платьем. В сопровождении всех их герцог прибыл в третьем часу от Санта Кроче на площадь приоров. Приоры и другие должностные лица коммуны спустились из дворца и разместились, как и герцог, на трибуне. Было зачитано обсуждавшееся предложение и мессер Франческо Рустикелли, судья, бывший тогда одним из приоров, поднялся, чтобы произнести по этому поводу речь. Но как было замышлено, поднявшийся шум помешал ему говорить, простонародье, чесальщики шерсти и челядь некоторых грандов закричали: "Пусть герцог будет нашим синьором, пусть правит пожизненно!" Гранды подхватили герцога и повели его во дворец. Двери оказались запертыми, тогда потребовали топоров. Наконец обманом и силой дворец был занят, герцога возвели на трон, а приоров согнали в оружейную залу дворца. Гранды убрали знамя и книгу, в которую заносились приговоры над знатью, а флаги герцога вывесили на башне, приказав звонить в колокола и петь "Бога хвалим". И утром при входе во дворец герцог посвятил двух человек в рыцари: мессера Черретьери де'Висдомини, своего домочадца и оруженосца, и Риньери ди Джотто да Сан Джиминьяно, бывшего капитаном пехоты приоров, изменнически отворившего и сдавшего дворец народа, хотя он был вполне в состоянии защищать его, как того требовали его долг и честь. В предательстве принял участие мессер Гвильельмо д'Ассизи, в то время капитан народа, ставший у герцога тюремщиком и палачом и изощрявшийся позднее в жестоких пытках над людьми. Мессер Мелиадузо д'Асколи, тогдашний подеста Флоренции, не захотел участвовать в измене и предпочел отказаться от своей должности. Кое-кто говорил, правда, что это было сделано для отвода глаз, потому что позднее он все равно стал служить герцогу. Гранды и герцог устроили большое празднество с турнирами и вечерней иллюминацией, а через два дня соответствующие советы утвердили его назначение пожизненным правителем. Приоров он поместил во дворце Фильоли Петри позади Сан Пьеро Скераджо и лишил их всякой власти и полномочий, оставив им двадцать солдат вместо прежних ста. У всех граждан, к какому бы сословию они ни принадлежали, была отнята привилегия носить оружие. Через восемь дней после праздника Богоматери герцог торжественно отметил свое избрание в Санта Кроче и освободил у алтаря сто пятьдесят заключенных. Наш епископ в проповеди очень хвалил великодушие, проявленное им к народу. Так с помощью предательства герцог Афинский похитил свободу Флоренции после пятидесяти лет, прожитых ею в вольности, процветании и могуществе[754]. И пусть читающий эти строки заметит, как Господь за наши грехи попустил в короткое время обрушиться на наш город стольким бедствиям: потоп, голод, дороговизна, мор, военные поражения, неудачные предприятия, денежный и имущественный ущерб, банкротство компаний и падение кредита. Наконец из свободного состояния он вверг нас в рабство и подчинил тирану. Так давайте же, дражайшие сограждане в настоящем и в будущем, исправимся ради Господа и станем относиться друг к другу с милосердием и любовью, чтобы угодить Всевышнему, иначе чаша его терпения может переполниться, на что указывают видимые знаки его гнева.

Понимающему сего будет достаточно. Возвращаясь к делам герцога, отметим, что вскоре после утверждения его власти во Флоренции, 24 сентября, он стал пожизненным правителем Ареццо и Пистойи, где уже до этого находились его наместники от имени флорентийской коммуны. Затем в его подчинение перешли Колле ди Вальдельса и Сан Джиминьяно, а позднее Вольтерра, что значительно расширило его владения и усилило его положение. Герцог переманил к себе всех служивших в Италии французских и бургундских наемников, число которых вскоре достигло восьмисот человек, не считая итальянцев. Благодаря дошедшим до Франции слухам о его успехах и славе, к герцогу прибыло оттуда множество его родственников. Когда новость дошла до короля Филиппа Французского, его суверена, он, не задумываясь, так высказался на своем языке перед баронами: "Alberge il est le pelegrin, mais il у a mauvais ostel"[755]. Эта крылатая фраза заключала в себе истину и, как выяснилось немного спустя, была пророческой. Заслуживает внимания и краткое письмо, содержащее глубокие суждения и предостережение и найденное в герцогском ларце после его изгнания из Флоренции. Это письмо прислал ему король Роберт, узнав, что герцог — не спрося совета и без его ведома — утвердил свое господство во Флоренции. В тексте письма, который мы переводим с латыни на народный язык нашего сочинения, стояло следующее.

4. ПИСЬМО, КОТОРОЕ КОРОЛЬ РОБЕРТ ПОСЛАЛ ГЕРЦОГУ АФИНСКОМУ, УЗНАВ О ЗАХВАТЕ ИМ ВЛАСТИ ВО ФЛОРЕНЦИИ

"Не мудрость, не доблесть, не многолетняя привязанность, не заслуги, не отмщение за обиды, нанесенные флорентийцам, сделали тебя их господином, но бедственное положение и внутренние распри, которые толкают их в твои объятья в поисках мира, и ты должен благодарить их, ибо они выказали великую любовь к тебе. Наилучший образ правления, коего тебе необходимо придерживаться, следующий. Ты должен все обсуждать с народом, который прежде стоял у кормила власти, и ради упрочения твоего положения решать все в их интересах и по их совету, охраняя справедливость и существующие порядки. Если раньше каждый ставил во главу угла число семь, то есть семью, ты руководствуйся числом десять[756], ибо это число соединяет в себе все остальные; это означает, что следует защищать интересы не отдельных семей и партий, но коммуны в целом. До нас дошло, что ты удалил прежних правителей, то есть приоров, из дворца, выстроенного народом для их пребывания — чтобы избежать народного недовольства, верни их. Сам же можешь обосноваться во дворце, где жил наш отпрыск, а именно там, где находился подеста и помещался герцог Калабрии, когда был синьором Флоренции. Если ты этого не сделаешь, навряд ли твое пребывание там будет длительным". ("Роберт, король Иерусалима и Сицилии. Дано в Неаполе 22 сентября 1342 года. Восьмого индикта".) Стоит упомянуть и о странной моде, которую принесли с собой французы, когда герцог приехал во Флоренцию (а ведь в старину одежда, которую носили флорентийцы, отличалась красотой, изысканностью и достоинством перед всеми народами, наподобие римской тоги). Молодые люди наряжались в котту, то есть короткую и узкую юбочку, которую нельзя было натянуть без посторонней помощи, и затягивались ремнем наподобие лошадиной подпруги, с огромной пряжкой и наконечником, и со здоровенной немецкой мошной на животе. На голову надевали колпак наподобие шутовского, а также украшенный всевозможной отделкой капюшон с накидкой, доходившей до пояса. Кончик капюшона доходил до земли, и его можно было нахлобучить на голову в холодную погоду. Стало модным отпускать длинные бороды, свидетельствующие об отваге в бою. Рыцари облачались в кафтан или узкий плащ, перетянутый поясом, концы длинных рукавов которого, подбитые пестрым беличьим мехом или горностаем, свисали до земли, флорентийские юноши и молодые женщины быстро переняли эти необыкновенные одеяния с длиннющими рукавами, каковые не прибавляют никому ни прелести, ни достоинства. Ведь наши тщеславные сограждане по природе склонны перенимать новомодные одеяния и не в пример другим нациям следовать чужеземным обычаям, выставляя свою суетность на посмешище. Все это предвещало будущие смуты. Но пока расскажем о других новостях, происшедших в это время за пределами нашего города.

8. О ДЕЯНИЯХ ГЕРЦОГА АФИНСКОГО ВО ФЛОРЕНЦИИ ВО ВРЕМЯ ЕГО ВЛАДЫЧЕСТВА ИЛИ ТИРАНИИ

Когда герцог Афинский сделался правителем и воцарился во Флоренции, как было сказано выше, он задумал отказаться от внешних притязаний, чтобы упрочить свою власть и положение внутри города. Поэтому он, не откладывая, заключил мир с пизанцами и их союзниками, невзирая на связанный с этим позор для флорентийцев, ожидавших, что он вступится за их интересы. 14 октября было объявлено и возглашено о мире на следующих условиях: Лука оставалась в руках пизанцев на пятнадцать лет, а затем управление передавалось городской коммуне. Удалившимся из Лукки гвельфам разрешалось вернуться, им возвращали имущество. Жители могли избрать на должность подеста кого им будет угодно. На названный срок пизанцы сохраняли гарнизон в замке Агоста в Лукке и в самом управляемом ими городе. Подеста Лукки был должностным лицом лишь по званию, только что жалованье получал, и никто не мог действовать вопреки желанию пизанцев, но все же договор предусматривал и приобретения для нашей коммуны, а также ограничивал произвол пизанцев. Дело в том, что пока герцог правил во Флоренции, они платили ему по восемь тысяч золотых флоринов в год. Эта дань присылалась ежегодно в день святого Иоанна в позолоченном серебряном кубке. Флорентийцы получили право свободной торговли в Пизе на пять лет, хотя по древним договорам они располагали этим правом бессрочно. По соглашению в руках флорентийцев оставались занятые ими замки Вальдарно и Вальдиньеволе, Барга и Пьетрасанта. В то же время они должны были вернуть во Флоренцию и восстановить в правах всех старых и новых мятежников, служивших пизанцам и бывших в союзе с ними, помиловать Убальдини и Пацци ди Вальдарно, а также Убертини, освободить из тюрьмы Тарлати из Ареццо, помирившись с ними, а также мессера Джованни Висконти из Милана, что и было сделано. Этого последнего герцог снабдил богатой одеждой, деньгами и лошадьми и велел сопроводить его в Пизу. Мессер Джованни запросил у пизанцев возмещение за его протори и убытки, понесенные на их службе, но неблагодарные пизанцы не пожелали его слушать. Более того, его обвинили в том, что он якобы приехал в Пизу с целью устроить заговор в пользу герцога и флорентийской коммуны, так что ему пришлось с позором удалиться. Мессер Лукино, миланский властитель, весьма разгневался за это на пизанцев, о чем будет рассказано в дальнейшем. Согласно договору между герцогом и пизанцами, во Флоренцию возвратились Барди, Фрескобальди и их последователи, а пизанцы, как было условлено, отпустили на волю всех флорентийцев и их союзников, взятых в плен в Пизе и Лукке.

15 октября герцог назначил новых приоров Флоренции, избрав их в основном из членов младших цехов и из потомков гибеллинов. Он дал им знамя справедливости, составленное из трех частей. Ближе к древку находился герб коммуны, алая лилия на белом поле. Посредине — герцогский герб — окропленное голубое поле с золотым львом, на шее у которого был изображен герб народа. За ним шел алый крест на белом поле, а над ним — грабли из королевского герба[757]. Приоров герцог поместил на площади — в доме, где раньше располагался экзекутор. У них оставалось мало обязанностей и еще меньше власти и почетных прав: обычай, разрешавший синьорам бить в набат и сзывать народ, был отменен. Гранды, призвавшие герцога к власти и ожидавшие, что он упразднит народное правление на словах и на деле, как было им обещано, забеспокоились при виде вышеописанного нового разноцветного знамени. Тем более, что в эти дни герцог приговорил одного из членов рода Барди к уплате пятисот золотых флоринов за рукоприкладство, так как он чуть не задушил одного пополана, своего соседа, который ему нагрубил. Так лицемерно герцог вел с горожанами двойную игру, всячески запугивая поддержавших его в свое время грандов, ограничивая все права и свободы и сохраняя лишь видимость народного правления и синьории. Он упразднил должности гонфалоньеров компаний народа и отнял у них знамена, отменив все прочие народные должности и установления, а у правления оставил только угодных ему мясников, виноторговцев, чесальщиков шерсти и членов младших цехов. Им он предоставил свободу выбирать себе по вкусу консулов и ректоров, ибо они стремились нарушить иерархию цехов, чтобы получать более высокую плату за свой труд. Все эти и другие поступки герцога, о которых мы вскоре скажем, привели к заговору против него, устроенному, как можно будет видеть, теми же пополанами и грандами, что наделили его властью. Герцог велел изъять у граждан арбалеты, велел укрепить подступы ко дворцу народа, забрать решетками окна нижнего зала, где собирался совет, чтобы обезопасить себя на случай покушений со стороны граждан, и приказал огородить всю территорию, начиная от дворца до зданий Фильоли Петри, домов и башен Маньери, Манчини и Белло Альберти, включая полностью старинное укрепление Гвардинго и часть площади. Это место он стал укреплять толстыми стенами, башнями и контрфорсами с тем, чтобы вместе с дворцом оно представляло собой мощный и грандиозный замок. Обтесанные камни и лес он брал на прерванном строительстве по восстановлению Старого моста, столь необходимого для флорентийской коммуны. Для расширения площади вплоть до квартала Гарбо герцог велел снести дома Санто Ромоло. Также он обратился с прошением к папскому дворцу, чтобы ему разрешили разобрать храмы Сан Пьеро Скераджо, Санта Чечилия и Сан Ромоло, однако не получил согласия римской церкви. Ряд дворцов, укрепленных зданий и прекрасных домов, окружавших дворец, он отобрал у владельцев и поместил там своих людей и баронов, даже не заикаясь об оплате. У входов помимо старых он велел сделать новые пристройки и укрепить двери. Его люди и сам он допускали грубости, насилия и безобразные поступки по отношению к флорентийским женщинам и девицам. Ради женщин он отнял у Христовых нищих приют святого Евсевия, находившийся под опекой цеха Калимала, и незаконно передал его постороннему лицу. Кроме того, из женолюбия он позволил флорентийкам снова носить украшения и открыл публичный дом с продажными женщинами, от которого его конюший получал большую прибыль. Он устраивал мировые между горожанами и жителями контадо, и это было лучшим из его деяний, но герцогские чиновники и сам он сильно наживались на этих сделках, получая от просителей деньги. Герцог отменил выплату из налогов возмещения гражданам, которых в свое время принудили дать в долг флорентийской коммуне деньги на войну в Ломбардии и Лукке, о чем мы упоминали. Эта сумма составляла более трехсот пятидесяти тысяч золотых флоринов, уплаченных на протяжении ряда лет с некоторой компенсацией. Это было великим несчастьем и бременем для граждан, подрывало доверие к коммуне со стороны тех, кому она должна была крупные суммы, и обрекало их на разорение. Все налоги, которые доходили до двухсот тысяч золотых флоринов в год с лишком, не считая прочих поступлений и пошлин, герцог присвоил себе. Он велел произвести опись имущества в городе и в контадо и заставил уплатить за нее более восьмидесяти тысяч золотых флоринов, что чрезвычайно отяготило пополанов и грандов, живших доходами с этого имущества. Приступая к оценке имуществ, герцог клятвенно обещал не вводить больше никаких налогов и податей, но не сдержал слова и без конца донимал граждан все новыми займами, облагая их непомерной данью с помощью некоего сера Арриго Феи, своего приятеля, который умел придумывать разные способы добывания денег. Всего за десять месяцев и восемнадцать дней, что герцог процарствовал, он прибрал к рукам по займам, кадастру, налогам, штрафам и другим источникам чуть ли не четыреста тысяч золотых флоринов в одной Флоренции, не считая доходов с прочих соседних земель, подчинявшихся ему. Из этих денег больше двухсот тысяч флоринов золотом он переправил во Францию и в Апулию, ибо во всех подвластных ему городах у него было едва-едва восемьсот всадников, да и тем он недоплачивал. Но только в момент краха, когда в них возникла надобность, у герцога открылись глаза на это постыдное упущение. Распределение постов и должностей при нем было следующим. Приоры, как мы говорили, располагали лишь номинальной, а не реальной властью, у них не было никаких прав. Подеста был назначен мессер Бальоне де'Бальони из Перуджи, весьма охочий до денег. А мессера Гвильельмо д'Ассизи звали блюстителем, каковой титул следовало понимать так: палач и тюремщик. Он расположился во дворце белых Черки в Гарбо. У герцога было три штатных судьи, называвшихся верховными. Их резиденция находилась в наших домах и дворах, и в лоджиях младших Виллани в Сан Проколо, и были они великими мздоимцами. Один из них, мессер Симоне да Норча, занимался финансовыми делами коммуны и закоснел во взяточничестве гораздо сильнее тех, кого он судил за лихоимство. Он жил во дворце Черки в Сан Проколо. В советниках у герцога был судья из Лечче, его земляк из Апулии. Правителем его канцелярии состоял Франческо, епископ Ассизский, брат блюстителя; также он держал при себе мессера Тарлато да Пьетрамала и мессера Оттавиано де'Бельфорти из Вольтерры (как заложников от их городов) и епископов Вольтерры, Пистойи и Ареццо (из Убертини) — ради лицемерного прикрытия. С флорентийцами он почти не якшался, относился к ним с презрением и вовсе не заботился об их нуждах, спрашивая совета только у мессера Бальоне, у блюстителя и у мессера Черретьери де'Висдомини, людей испорченных каждый на свой лад до мозга костей. Свои декреты он обнародовал задним числом и скреплял печатью, которой его канцлер очень хорошо умел пользоваться. Правитель был весьма непостоянного нрава и нетверд в исполнении обещаний, жаден, корыстолюбив и груб. Внешне он был уродлив, маленького росточка, оброс бородой и по своей проницательности и лукавству больше напоминал грека, чем француза. Блюститель при его власти велел повесить мессера Пьеро да Пьяченца, судью по торговым делам, обвинив его в обмане и в переписке с мессером Лукино из Милана. Герцог стал притеснять поручителей Наддо ди Ченни дельи Ручеллаи, находившегося в ссылке в Перудже, и заставил его возвратиться с охранной грамотой 11 января. По возвращении же того нарушил свое слово и приказал его повесить, привязав цепью за шею, чтобы невозможно было снять тело с виселицы. У поручителей же изъял пять тысяч пятьсот пятнадцать золотых флоринов, утверждая, что тот якобы похитил их у Луккской коммуны. Это помимо отнятых ранее денег и имущества, конфискованного у осужденного в пользу герцога. Предлогом послужили сношения того с коммунами Сиены и Перуджи, направленные якобы против герцога, ибо эти города косо смотрели на его соседство и власть. Отчасти, возможно, так оно и было. Наддо отличался тонким и проницательным умом, большим весом в коммуне и самомнением, питал склонность к наживе. Его отец Ченни, пользовавшийся великим уважением, скорбя о сыне и опасаясь герцога, постригся в монахи в Санта Мария Новелла и, если его намерение было искренним, это пошло на пользу его душе. Ведь он должен был раскаиваться за проступки перед коммуной, особенно за то, что он расстроил договор с пизанцами, который, как мы говорили, мог быть заключен с почетом для нее. В это время, в марте, герцог заключил союз с пизанцами и обязался содержать совместно с ними две тысячи рыцарей против любых возможных противников. У пизанцев было восемьсот всадников, а у герцога — тысяча двести. Эта дружба пришлась совсем не по душе флорентийцам и всем тосканским гвельфам и не принесла никаких плодов, ибо это оказалась разношерстная и мало подходящая друг другу компания. В том же марте месяце герцог учредил в контадо Флоренции шесть должностей подеста, по одному на сестьеру, с широкими полномочиями в сфере имущественных и личных наказаний. Им было положено большое жалованье, и достались эти должности в основном грандам или недавним мятежникам, только что получившим право вернуться во Флоренцию. Это новое учреждение вызвало сильное недовольство горожан, а еще более того — жителей контадо, на которых легло бремя расходов. Герцог велел схватить некоего Маттео ди Мороццо и пытать его раскаленными щипцами, а затем вырезать ремни со спины, проволочь по земле от площади до виселицы и повесить. Этот человек раскрыл заговор Медичи и других против герцога, но тот на свое несчастье и беду, которые с ним потом приключились, не поверил ему. В последний день марта он приказал повесить в Монте Ринальди Ламберто дельи Абати, храбро сражавшегося в нашем войске под Луккой вместе с отрядами мессера Мастино, за то, что тот сообщил ему о заговоре некоторых грандов Флоренции, сносившихся с мессером Гвидо Риччо да Фойано, капитаном мессера Мастино на предмет свержения герцога. Последний же обвинил Ламберто в том, что он сам вступил в сговор с мессером Мастино, чтобы отнять у него власть. На самом деле это было неправдой, а правда состояла в том, что говорил Ламберто, но герцог жил в постоянном страхе и подозрении, и кто бы ни заговаривал о покушении и ни открывал ему действительных или мнимых заговоров, попадал в лапы блюстителя его власти и умирал в жестоких мучениях. На Пасху 1343 года герцог устроил для горожан, для своих баронов, коннетаблей и солдат великий праздник со щедрым угощением, хотя оно и вставало поперек горла. На площади Санта Кроче в течение нескольких дней был объявлен турнир, но мало кто принял в нем участие, потому что и грандам и пополанам его порядки стали уже приедаться. В начале апреля этого года по указанию герцога приступили к укреплению и возведению стены вокруг Сан Кашано, куда должно было сойтись окрестное население, и уже было заготовлено новое название — Кастельдукале[758]. Но эти работы далеко не продвинулись. На праздник во Флоренции составилось шесть компаний, у каждой из которых был свой наряд, и одетые в него бедные пополаны устраивали по всему городу танцы. Самая большая была в Красном городе, и старшего в ней звали Императором. Другая, в Сан Джорджо, называлась Пальялоко[759], и эти две компании устраивали между собой потасовки. Остальные были в Сан Фредиано, в предместье Всех святых, в Сан Паоло и на Широкой улице оружейников. Все это происходило по подсказке и разрешению герцога, который с помощью такой нарочитой нелепости думал снискать себе любовь простого народа. Но в трудный час это ему мало пригодилось. Праздник святого Иоанна он велел отмечать цехам по старинному обычаю, без знамен. Утром этого дня кроме обычных восковых свеч, подносимых замками, подчиненными коммуне (числом около двадцати), в знак преданности поступили двадцать пять флагов или золоченых палио, борзые, соколы и ястребы от Ареццо, Пистойи, Вольтерры, Сан Джиминьяно, Колле, от всех графов Гвиди, от Мангоны, Корбайи, Монте Карелли, Понтормо, от Убертини и от Пацци из Вальдарно, от всякой мелюзги из окрестных баронов и графов и от Убальдини. Вместе с подношением свеч это явило торжественное и возвышенное зрелище. Свечи, палио и прочие дары были снесены на площадь Санта Кроче, а потом их по одному представили во дворец к герцогу и посвятили святому Иоанну. Герцог приказал подшить к бархатному палио серый беличий мех по всей длине древка, и оно приобрело очень богатый вид. Праздник удался на славу, и был он первым и последним, который довелось справить герцогу во Флоренции по его преступлениям. В начале июня он вынес еще один бесчеловечный приговор. Некий Беттоне Чини из Кампи, один из вожатых старинной колесницы кароччо, которого герцог из уважения к кароччо незадолго перед тем сделал приором и обрядил в пурпур, когда он вышел из должности, пожаловался на чрезмерные налоги и сболтнул лишнее. За это герцог велел вырвать ему язык до самой глотки и, для потехи нацепив его на копье, водить Беттоне по всему городу, а потому выслал его в Пезаро, где тот и умер от полученного увечья. Этот образчик герцогского правосудия сильно обеспокоил граждан, которые поняли, что лучше держать язык за зубами и не жаловаться на чинимые по отношению к ним обиды и насилия. Сам же по себе Беттоне заслуживал подобной расправы и даже худшей, потому что он был грубым вымогателем и мытарем и имел самый поганый язык во Флоренции. Так что смерть была карой за его грехи. 2 июля герцог заключил союз с мессером Мастино делла Скала, с маркизами д'Эсте и с правителем Болоньи — он даже породнился с последним. Полезнее для него, однако, было бы водить дружбу с флорентийскими гражданами, ибо он уже совсем лишился их расположения, а связь с названными синьорами продлилась недолго и мало ему помогла. Итак, о делах и поступках герцога Афинского, пока он был властителем Флоренции, мы рассказали достаточно, и это было необходимо для понимания, почему флорентийцы восстали против него, а также для предостережения будущих поколений, чтобы они не выбирали себе ни наследственных, ни пожизненных правителей. Теперь мы оставим этот предмет и сделаем отступление о новостях, случившихся за это время повсюду, а затем закончим рассказ о господстве герцога во Флоренции. А пока упомянем о том, что нам стало достоверно известно на этот счет. В тот день и час, когда он пришел к власти, ученые астрологи записали расположение планет. Знак Весов был в двадцать втором градусе, этот знак переменчив и противостоит Овну, обозначающему Флоренцию. Наш покровитель планета Марс находилась в этом созвездии Весов, противном его дому, а его хозяйка Венера была в созвездии Льва в восьмом градусе, лицом к Сатурну и препятствуя его троичности. Этот гороскоп, по общему мнению всех астрологов, означал, что герцог не процарствует и года и его низвержение будет сопровождаться поношением, изменами и бунтом, хотя и не повлечет большого кровопролития. Впрочем, я полагаю, что причины скорее заключались в дурном распоряжении герцога своей свободной волей, каковую он направил на преступления и на злоупотребление властью.

11. КАК ПАПА КЛИМЕНТ VI ОБЪЯВИЛ 1350 ГОД ГОДОМ РИМСКОГО ЮБИЛЕЯ

В январе этого же года папа Климент VI, находившийся со своим двором, епископами и архиепископами в прованском Авиньоне, решил уподобиться своему предшественнику Бонифацию VIII, учредившему раз в сто лет юбилейный год. Во время этого праздника, впервые отмечавшегося в 1300 году, всем принесшим покаяние, исповедавшимся и посещавшим в течение пятнадцати дней подряд храмы святого Петра, святого Павла и святого Иоанна Латеранского[760] отпускались грехи на один год, как мы уже говорили. Однако в ожидании нового юбилейного года многие верующие христиане могли умереть в силу краткосрочности человеческого бытия, так и не воспользовавшись указанной милостью и благодатью. Поэтому папа с кардиналами постановил, чтобы юбилей с прощением грехов праздновался каждые пятьдесят лет, начиная с 1350 года от рождения Христова, ибо в Святом Писании было найдено указание, что раз в пятьдесят лет справлялся юбилей подчинения сынов Израиля Божьим заповедям, хотя и в ином виде[761]. Это начинание папы и его кардиналов было встречено с большим воодушевлением христианами, а больше всего римлянами, рассчитывавшими на нем поживиться.

16. О ЗАГОВОРАХ, СОСТАВЛЕННЫХ ВО ФЛОРЕНЦИИ ПРОТИВ ЕЕ ПРАВИТЕЛЯ, А ВЕРНЕЕ, ТИРАНА, ГЕРЦОГА АФИНСКОГО

У нас, флорентийцев, есть старинная простонародная поговорка: "Пока до крайности не дойдет, во Флоренции дело не пойдет". Хотя эта мысль выражена неизящно и в неудачной рифме, опыт доказывает ее справедливость и приложимость к нашему предмету. В самом деле, герцог не пробыл у власти и трех месяцев, а большинству граждан уже набили оскомину его порядки и его бесчестные и жестокие поступки, из которых мы описали только малую часть. В городе не оставалось дружественных ему домов, поэтому я не мог собрать полных и исчерпывающих сведений, но главные прегрешения герцога вырисовываются со всей очевидностью. Во-первых, гранды, поставившие его во главе Флоренции, ожидали от него обещанной им доли власти и влияния. Герцог же обманул и предал их интересы и даже те гранды, которых он вернул на родину, чувствовали себя неудовлетворенными. Влиятельные и могущественные пополаны, бывшие ранее хозяевами города, лишились при нем всего и смертельно возненавидели герцога. Ремесленники средних цехов были недовольны низкими заработками, неустойчивым положением в городе, невыносимыми поборами по кадастру, займам, огромными налогами, а также тем, что он упразднил выплаты в счет налогов задолженности коммуны отдельным гражданам. Кто надеялся на уменьшение дороговизны и на благосостояние при герцоге, скоро убедился в обратном. Из-за неурожая четверик зерна стоил более двадцати сольди, что было вовсе не по душе простому народу. Из-за оскорблений, нанесенных герцогом и его людьми флорентийским женщинам, из-за других насилий, притеснений и лютых казней почти все граждане были настроены против герцога. На его власть и жизнь покушались сразу несколько заговоров, независимо друг от друга разработанные по разным планам, ибо жестокие наказания герцога, умерщвлявшего, как мы говорили, даже тех, кто их раскрывал, заставляли хранить тайну. Существовали три главные группы заговорщиков. Во главе первой стоял наш епископ Аччайуоли, доминиканец, превозносивший в своих проповедях герцога до небес. Вместе с ним были Барди, у них верховодили мессер Пьеро, мессер Джероццо, мессер Якопо ди мессер Гвидо, Андреа ди Филиппоццо и Симоне ди Джери — все из дома Барди, допущенные во Флоренцию герцогом. Кроме них: из семьи Росси — Сальвестрино и мессер Пино с их родственниками; из семьи Фрескобальди, настоятель святого Иакова мессер Аньоло и Джирамонте, оба также возвращенные домой герцогом. Затем: Уго ди Вьери дельи Скали и множество других грандов и пополанов — Альтовити, Магалотти, Строцци и Манчини. Предводителями второй группы заговорщиков были мессер Манно Донати, Корсо ди мессер Америго Донати; Биндо, Бельтрамо и Мари де'Пацци, Никколо ди мессере Аламанно и Тиле ди Гвидо Бенци дельи Адимари, а также некоторые из Альбицци. Третий заговор возглавляли Антонио ди Бальдиначчо дельи Адимари, Медичи, Бордони, Оричеллаи, Луиджи ди Липпо Альдобрандини и много других пополанов и средних ремесленников[762]. По нашим сведениям, они замышляли тем или иным способом лишить герцога власти, а иные и жизни. Кто вступил в переговоры с пизанцами, кто с сиенцами и перуджинцами или с графами Гвиди, а иные думали напасть на него во время собрания во дворце. Но этому помешала подозрительность герцога, который дважды менял караульных и служителей дворца и для пущей безопасности приказал забрать его окна железной решеткой. Предлагали также пустить в него стрелу во время следования герцога по городу. У другой партии был план в день святого Иоанна напасть на него в доме Альбицци, откуда герцог должен был наблюдать, как на бегах разыгрывается палио. Но и сюда он из осторожности не явился. Третья партия замышляла воспользоваться тем, что по любострастию герцог часто прогуливался верхом от дома Бордони до Кроче аль Треббио. На двух концах улицы они наняли по дому и спрятали там оружие, арбалеты и железные брусья, чтобы окружить герцога и отрезать ему путь с обеих сторон. Наготове были пятьдесят отважных бойцов, которые должны были напасть на него, предводимые молодежью из пополанов и грандов, проникшихся решимостью покончить с герцогом. Вступив с ним в схватку, они рассчитывали поднять город. Со стороны ожидалась подмога от других вождей заговора, чтобы пешими и конными силами подавить конвой герцога. Дело в том, что поначалу в его свите было двадцать пять-тридцать придворных без оружия и кое-кто из пополанов и грандов, тех самых, что устроили против него заговор. Но потом он стал столь недоверчив, что его сопровождали два отряда охраны по пятьдесят всадников и сто пехотинцев, которые ожидали его на площади перед дворцом в полном вооружении, пока он был на месте. Впрочем, и они не смогли бы защитить герцога от заговорщиков, твердо намеренных погубить его. Ведь почти все граждане возненавидели герцога за его преступления. Но Господу было угодно предотвратить новые злодейства, и заговорщики третьей партии, уже собиравшиеся приступить к исполнению своего замысла, были выданы одним сиенцем, привлеченным к нему в качестве участника. Тот не собирался предавать их, но проговорился перед мессером Франческо Брунеллески, когда держал с ним совет, как со своим господином, полагая, что он знает о заговоре и поддерживает его. Названный рыцарь, то ли чтобы отвести от себя вину, то ли чтобы погубить своих врагов из числа вождей заговора, открыл все герцогу и привел к нему упомянутого солдата из Сиены, пообещав ему безопасность. Герцог сохранил все в тайне и из его показаний узнал имена некоторых заговорщиков и командиров их отрядов. Он тотчас же приказал арестовать как разбойников Паоло ди Франческо дель Манцека, уважаемого пополана из сестьеры ворот Сан Пьеро, и некоего Симоне да Монтерапполи, что произошло 18 июля. Эти двое сознались и указали на Антонио ди Бальдиначчо дельи Адимари, как на своего предводителя наряду с другими. Призванный к ответу Антонио не побоялся явиться, уповая на свой высокий авторитет. Герцог задержал его во дворце, после чего главари всех партий стали разъезжаться из города и прятаться, опасаясь новых арестов. Город жил в великом страхе и беспокойстве. Размеры заговора оказались столь велики и так много грандов и пополанов оказались к нему причастными, что герцог не осмелился казнить схваченных им. А если бы он так поступил и очистил город с помощью своего войска и худых людишек, сочувствовавших ему, то власть осталась бы за ним. Но боязнь возмездия за грехи, заполонившая его трусливую и подлую душу, сделала его нерешительным. Он стал стягивать своих людей из окрестных городов и замков и послал за помощью к правителю Болоньи, который отрядил к нему триста всадников. Задумано было учинить великую и кровопролитную расправу над гражданами, заманив их в ловушку. 26 июля, в субботу, праздновался день святой Анны, а накануне герцог призвал более трехсот горожан из самых славных домов грандов и пополанов Флоренции собраться наутро к нему во дворец, чтобы обсудить, как поступить с арестованными. Сошедшихся на совет он собирался запереть во дворцовом зале с зарешеченными, как мы уже говорили, окнами с тем, чтобы всех перерезать и прикончить, а потом прочесать весь город, как распорядился в свое время Тотила, Бич Божий, разрушивший Флоренцию. Но Господь, всегда пекущийся о нашем городе и оберегающий его от зла, благодаря заслугам и щедрой милостыне святых людей из светских и духовных лиц, ни в чем не повинных, не допустил такой беды и погибели. Прежде всего он заронил сомнение в души всех избранных, которые постановили не ходить во дворец, а среди них было много заговорщиков. Кроме того, открылись намерения разных партий и в тот же день почти все граждане, в едином порыве забыв о взаимных счетах и неприязни, договорились взяться за оружие, чтобы восстать против герцога, о чем мы расскажем в следующей главе. Что касается задуманного им избиения, то о нем стало известно только после того, как герцог удалился из города.

17. КАК ВО ФЛОРЕНЦИИ ПОДНЯЛОСЬ ВОССТАНИЕ И БЫЛ ИЗГНАН ЕЕ ПРАВИТЕЛЬ, ГЕРЦОГ АФИНСКИЙ

Страсти во Флоренции накалились, взаимное подозрение и недовольство искали выхода. С одной стороны, герцог обнаружил, что множество граждан принимает участие в направленных против него заговорах, но не смог осуществить свой план созыва знатных и влиятельных горожан на выдуманный им для расправы с ними совет. С другой стороны, жители города и их вожди сознавали тяжесть нависших над ними обвинений и угрозу со стороны герцога, который стянул в город свои отряды, насчитывавшие более шестисот всадников и увеличивавшиеся с каждым днем, а также людей болонского синьора и кое-кого из прочих правителей Романьи, пришедших ему на помощь и уже переваливших через горы[763]. Промедление могло стать для них губительным, как говорит стих Лукана: "Tolle moras, semper nocuit differre paratis"[764]. 26 июля 1343 года, в субботу, день госпожи нашей, святой Анны, главы семейств Адимари, Медичи и Донати в девять часов, когда работники вышли из мастерских, велели нескольким бродягам и своим слугам для виду затеять драку на Старом рынке и у ворот Сан Пьеро и поднять крик: "Тревога, к оружию!" Так они и сделали. Город был взбудоражен, поднялась паника. Горожане бросились на избавление родных мест, поспешно вооружившись, они стекались, как было условлено, в свои кварталы верхом и пешком, разворачивая стяги народа и коммуны, с возгласами: "Смерть герцогу и его сторонникам, да здравствует народ, коммуна и свобода!" Тотчас же все улицы и проезды в городе были перегорожены баррикадами. В сестьере Ольтрарно пополаны и гранды загромоздили подступы к мостам и, облобызавшись, поклялись друг другу храбро защищаться на том берегу, если даже вся эта сторона города будет потеряна. Накануне тайно отправили гонца от имени коммуны за помощью к сиенцам, а Барди и Фрескобальди, жившие ранее в Пизе и возвратившиеся во Флоренцию, самовольно обратились к пизанцам. Когда это известие дошло до коммуны и прочих граждан, оно их сильно обеспокоило. Люди герцога, заслышав шум, стали вооружаться и садиться на лошадей; кто мог, пробирался на площадь народа, где их собралось триста человек верховых. Из прочих, кто был остановлен и схвачен в местах их постоя, кто задержан и лишился коней и оружия на баррикадах, многих спешили, ранили и убили на улицах. В самом начале бунта к герцогу, на площадь приоров, сбежались некоторые его союзники из жителей, пользовавшихся его услугами и не посвященных в тайну заговора. Главными среди них были: мессер Угуччоне Бондельмонти с сородичами, мессер Джаноццо Кавальканти тоже с родными, Перуцци, Антеллези, а еще кое-кто из чесальщиков шерсти и мясников, кричавших: "Да здравствует господин герцог!" Увидев, что почти все граждане поднялись на борьбу с ним, они разошлись по домам и присоединились к народу. Остался только мессер Угуччоне, укрывшийся с герцогом во дворце, и цеховые приоры, также бежавшие во дворец. Когда началось восстание и все взялись за оружие, народ из пяти сестьер, под водительством Адимари, стремившихся освободить Антонио ди Бальдиначчо, своего родственника, и других пленников герцога, а также Медичи, Альтовити, Риччи, Ручеллаи и прочие его жертвы, как уже было сказано, заняли проходы на улицах, ведущих к площади Синьории, числом более двенадцати. Подступы к площади были так укреплены, что никто не мог миновать их, а также войти или выйти из дворца на площадь. День и ночь продолжался бой с людьми герцога, оборонявшими дворец и площадь. Несколько человек погибло, но больше всего было раненых среди горожан, которым наносили урон летевшие из дворца камни и стрелы. Находившиеся на площади бойцы герцога продержались только до вечера, а затем, бросив лошадей, в большинстве своем укрылись за стенами дворца, в котором сидел герцог со своими баронами. Некоторые из них сдались, оставив нашим коней и оружие, другие были ранены и захвачены в плен. Когда вспыхнул бунт, Корсо ди мессере Америго Донати со своими братьями и родственниками, а также сторонниками, у которых были арестованы друзья и родные, напали на тюрьму Стинке и разгромили ее, забросав огнем бойницы и деревянные башни. С помощью заключенных они взломали двери тюрьмы и выпустили всех арестованных. После этого приступа к ним присоединились мессер Манно Донати, Никколо ди мессер Аламанно, Тиле ди Гвидо Бенци и другие родичи и братья Антонио ди Бальдиначчо дельи Адимари, Бельтрамо де'Пацци и еще многие, у кого друзья были объявлены вне закона и заточены во дворце. Они взяли штурмом дворец подеста, занимаемый герцогским чиновником мессером Бальоне да Перуджа. Ни он, ни его челядинцы не оказали сопротивления; страх и опасность привели его в дом Альбицци, где ему оказали приют, а слуги бежали в Санта Кроче. Дворец был предан опустошению вплоть до окон и скамей, принадлежавших коммуне. Все захваченные бумаги и акты были сожжены. Подверглась разгрому также тюрьма Болоньяна, и ее узники вышли на свободу. Затем восставшие вломились в палату коммуны и спалили все книги записей о лишении прав и обвинении мятежников. Документы дворца торговли были уничтожены ими столь же беспрепятственно. Великое дело, что в такой сумятице, охватившей город, больше никто не подвергся грабежу или насилию, кроме людей герцога, так объединило всех граждан стремление отстоять свободу республики и свою собственную. В субботу же жители Ольтрарно очистили подступы к мостам и перешли на эту сторону с оружием в руках, а кто переехал верхом. Они помогли горожанам пяти других сестьер убрать с главных улиц баррикады и заграждения и вместе с ними разъезжали по городу под знаменами коммуны и народа, провозглашая: "Да здравствуют народ и коммуна, смерть герцогу и его приспешникам!" Более тысячи хорошо вооруженных горожан скакали на своих и на отнятых у людей герцога лошадях, а десять тысяч с лишком нарядились в шлемы и латы, как рыцари, не считая простолюдинов, поголовно взявшихся за оружие, жителей контадо и приезжих. Это было возвышенное зрелище, являвшее собой единство и мощь народа. Во дворце, подвергавшемся ожесточенным атакам народа, вместе с герцогом отсиживались более четырехсот человек, а из припасов там почти ничего не было, кроме воды, уксуса и сухарей. В надежде защититься от народного гнева в воскресенье утром герцог произвел в рыцари Антонио ди Бальдиначчо дельи Адимари, который не хотел принять звание от него, но укрывавшиеся во дворце приоры настояли на том, чтобы он согласился в честь народа Флоренции. Затем герцог освободил его и других лиц, находившихся под стражей во дворце, а над самим дворцом водрузил народные флаги. Но это не умерило народного негодования и осада продолжалась. В воскресенье ночью прибыло подкрепление от сиенцев, триста рыцарей и четыре тысячи арбалетчиков, отборное войско, а вместе с ним шесть послов — сиенских граждан из видных пополанов. Из Сан Миньято в поддержку нашей коммуны прислали двести хорошо вооруженных пехотинцев, а из Прато — пятьсот. Лично приехал граф Симоне да Баттифолле с племянником Гвидо и пятьюстами солдат. На следующий день в большом числе появились обитатели нашего контадо, призванные к оружию коммуной и отдельными гражданами, так что город наполнился множеством ратников из Флоренции и контадо. По просьбе своих друзей и без согласия коммуны, как мы уже упоминали, пятьсот всадников прислали пизанцы. Этот отряд добрался до предместья Ластра, что за Сеттимо. Известие об этом вызвало ропот и подозрения в отношении вызвавших его грандов. Коммуна велела передать пизанцам, чтобы они отправлялись восвояси, что они и сделали. Однако на обратном пути на них напали жители Монтелупо, Капрайи, Эмполи и Понтормо и пизанский отряд потерял более ста человек из лучших бойцов убитыми и пленными и сотню лошадей.

Когда в Ареццо распространилась весть о том, что герцог низложен и осажден во дворце, жители восстали против людей и чиновников герцога под знаменами гвельфской партии. Они осадили внутренний замок, выстроенный флорентийцами, комендантом которого был мессер Биндо Бондельмонти, гвельф. Он сдался аретинцам, не оказав никакого сопротивления. В Кастильонаретино командовали Андреа ди Тинго де Барди и Якопо ди Лайно де'Пульчи, которые без единого выстрела сдались на милость Тарлати из Ареццо. Видя это и пистойцы восстали и возвратились к прежней свободе и гвельфской коммуне. Они разрушили возведенный флорентийцами замок и вернули себе Серравалле. Мятеж вспыхнул в Санта Мария а Монте и в Монтетополи, ставших независимыми. Вольтерра взбунтовалась и восстановила власть мессера Оттавиано де'Бельфорти, своего прежнего синьора. Колле и Сан Джиминьяно вышли из подчинения герцогу, срыли замки и стали свободными. Так пала власть герцога во Флоренции и вокруг нее. За эти два дня во Флоренцию пришли сиенцы и другие союзники, тогда епископ и другие достойные граждане и пополаны созвали всех добрых людей, велели звонить в колокол дворца подеста и объявили сходку для перемены власти и порядков в городе. Вооруженные горожане собрались в понедельник у святой Репараты и единодушно избрали четырнадцать нижепоименованных граждан, семь пополанов и семь грандов, с широкими полномочиями по преобразованию городского управления, с правом назначать должностных лиц, издавать законы и уставы и на срок до первого октября этого года. В их числе были: от сестьеры Ольтрарно мессер Ридольфо де'Барди, мессер Пино де'Росси и Сандро ди Ченни де'Билиотти. От Сан Пьеро Скераджо — мессер Джанноццо Кавальканти, мессер Симоне Перуцци и Филиппо Магалотти. От сестьеры Борго — мессер Джованни Джанфильяцци и Биндо Альтовити. От сестьеры Сан Бранкацио — мессер Теста Торнаквинчи и Марко дельи Строцци. От сестьеры Порта дель Дуомо — мессер Биндо делла Тоза и мессер Франческо де'Медичи. От сестьеры Порта Сан Пьеро — мессер Талано дельи Адимари и мессер Бартоло де'Риччи. Эти четырнадцать человек избрали подеста графа Симоне и собрались в резиденции епископа. Но благоразумный граф не пожелал быть палачом флорентийцев и отказался; тогда обратились к мессеру Джованни маркизу да Вальяно, а пока он затруднялся приехать, назначили заместителями подеста шесть граждан, граждан, по одному от сестьеры, трех грандов и трех пополанов, названных ниже. От Ольтрарно — мессер Берто ди мессере Стольдо Фрескобальди; от Сан Пьеро Скераджо — Таддео ди Донато делль'Антелла; от Борго — Непо ди Спини; от Сан Бранкацио — Паоло Бордони; от Порта дель Дуомо — мессера Франческо Брунеллески; от Порта Сан Пьеро — Антонио дельи Альбицци. Они заняли с двумястами солдатами из Прато дворец подеста и там вершили высший суд над грабителями, насильниками и прочими преступниками, целиком посвятив себя этим делам. Тем временем бои около дворца не утихали ни днем, ни ночью, продолжалась его осада и розыски чиновников герцога. Был схвачен нотариус блюстителя, виновный в убийствах и преступлениях против семейства Альтовити, его изрезали на куски. Затем был пойман мессер Симоне да Норча, бывший уполномоченный по финансовым делам коммуны. Он подвергал жестоким пыткам правого и виноватого и засудил многих граждан. И он подвергся такой же смерти. У ворот Санта Мария на стоке народом был растерзан один неаполитанский нотариус по имени Филиппо Терцуоли, капитан герцогской охраны, человек порочный и злой. Сера Арриго Феи, занимавшегося сбором налогов, опознали и прикончили, когда он пробирался от церкви сервитов[765] к воротам Сан Галло, переодетый монахом. Мальчишки проволокли его голое тело по всему городу, потом подвесили за ноги и распороли живот крест-накрест, как вспарывают свиней. Таков был конец, уготованный ему за усердие в изобретении новых налогов, как и другим за их жестокости. Четырнадцать синьоров вместе с епископом, графом Симоне и сиенскими послами вели бесконечные переговоры с герцогом о сдаче дворца. То один, то другой из них отправлялся туда, а потом выходил обратно, и это раздражало народ. К соглашению прийти не удалось, ибо восставшие пополаны требовали от герцога выдать головой блюстителя с его сыном и мессера Черретьери Висдомини. Герцог ни за что не хотел пойти на это, но осажденные вместе с ним бургундцы сговорились и заявили ему, что, чем умирать от голода и пыток, они лучше выдадут народу его и трех его присных. Это не было пустой угрозой, потому что их было так много, что они могли исполнить свой замысел. Припертый к стенке герцог вынужден был согласиться. В пятницу первого августа, в час ужина, бургундцы схватили мессера Гульельмо д'Ассизи, блюстителя тирании герцога Афинского, и его сына мессера Габриелло, восемнадцати лет, которого герцог недавно посвятил в рыцари. Юношу, который принимал участие в преступлениях и истязаниях граждан, первым вытолкнули из передней дворца в руки разъяренного народа и толпы друзей и родственников жертв, казненных его отцом, чтобы усилить страдания последнего. Это были Альтовити, Медичи, Ручеллаи, близкие Беттоне Чини и многие другие. Сына растерзали в клочья на месте, то же случилось и с самим блюстителем, который был выброшен за ним. Останки их растащили на копьях и мечах по всему городу. Мстителей охватил такой свирепый и дикий порыв, что некоторые пожирали кровавые ошметки.

Таков был конец предателя и гонителя народа Флоренции. Не зря dixit Dominus[766]: "Жестокий умирает жестокой смертью"[767]. После этой лютой расправы ярость народа несколько улеглась и это спасло мессера Черретьери, чей черед был третьим, и по заслугам, но удовлетворенные враги забыли о нем. Вечером он тайком бежал и с помощью людей из дома Барди, а также прочих друзей и родственников ему удалось выбраться из дворца на свободу. Некоторое время спустя за кровавую месть блюстителю и его сыну, погубившим Наддо ди Ченни, Гульельмо Альтовити и других, в рыцари произвели двоих Ручеллаи и двоих Альтовити, что не было встречено народом с одобрением. Вернемся, однако, к судьбе герцога. В воскресенье, 3 августа, герцог капитулировал и сдал дворец епископу, четырнадцати мужам, сиенцам и графу Симону, спасая жизнь себе и своим людям. Последние с великой робостью выбрались на свет в сопровождении сиенцев и многих добрых граждан. Герцог под присягой отрекся от всех прав, власти и полномочий, которыми он располагал в отношении города, контадо и дистретто Флоренции, отказался от любых притязаний и претензий и предусмотрительно пообещал скрепить документ, когда он будет за пределами флорентийского контадо и дистретто. Опасаясь народного гнева, он оставался во дворце под защитой названных синьоров с кучкой своих домочадцев вплоть до ночи 6 августа. Когда народное волнение утихло, перед рассветом он вышел из дворца, провожаемый сиенцами, людьми графа Симоне и несколькими знатными и влиятельными грандами и пополанами из самых видных граждан, назначенными для этой цели коммуной. Герцог выехал из ворот Сан Никколо, переправился через Арно по мосту в Риньяно и поднялся до Валломброзы и Поппи, где состоялась обещанная ратификация. Затем герцог через Романью двинулся в Болонью и был здесь радушно встречен правителем города, которого одарил деньгами и лошадьми, а оттуда выехал в Феррару и Венецию. В Венеции он снарядил две галеры и, не простившись со своими людьми, в значительном числе следовавшими за ним и не получившими платы, ночью украдкой отплыл в Апулию. На этом закончилась эпопея герцога Афинского, который обманом и изменой похитил свободу народа и коммуны Флоренции и установил свой тиранический режим, за что и был в свою очередь предан гражданами. Герцог удалился с позором и бесславно, но прихватил с собой выкачанные из флорентийцев деньги, оставив нам пожинать дурные плоды ослепления, к которому, по старой народной поговорке, привели нас наши распри и проступки. После отъезда герцога из Флоренции город успокоился, жители разоружились и разобрали завалы, приезжие из контадо и других городов отправились домой, лавки открылись и каждый занялся своим делом. Комиссия четырнадцати отменила все приказы и распоряжения герцога за исключением мировых, в которых он был посредником. Примечательно, что обманный и предательский захват свободы флорентийской республики был совершен герцогом в день сентябрьского праздника Богородицы и, как бы в отмщение за подобное неуважение, Господь попустил, чтобы вольные граждане силой оружия восстановили ее 26 июля 1343 года, когда праздновался день матери Приснодевы, нашей госпожи святой Анны. По случаю такой благодати коммуна постановила отмечать во Флоренции день святой Анны как пасхальное торжество[768] с праздничной службой и угощением от цехов и коммуны.

19. КАК НАРОД ФЛОРЕНЦИИ ИЗГНАЛ ГРАНДОВ ИЗ ДВОРЦА И УСТАНОВИЛ В ГОРОДЕ НАРОДНОЕ ПРАВЛЕНИЕ

Но враг рода человеческого, который не терпит согласия, посеял в душах злонамеренных грандов и пополанов семена своей гордыни и зависти. Некоторые преступные гранды, пользуясь расположением Синьории и тем, что установления правосудия не были подтверждены[769], а также тем, что комиссия четырнадцати решила завести книгу нарушителей, куда заносились бы имена обидчиков грандов, чтобы наказывать их, не удовольствовались этим и совершили ряд насилий и убийств в городе и в контадо, а также выдвинули против пополанов ряд ложных обвинений. Это пособничество должностных лиц грандам вызвало недовольство у пополанов, которые узнали, что в избирательных списках находятся имена главных вожаков флорентийских грандов, и стали опасаться еще худшего. Народ выступил против грандов при поддержке мессера Джованни делла Тоза, мессера Антонио ди Бальдиначчо дельи Адимари и мессера Джери де'Пацци, народных рыцарей, которым поступки их сородичей и других грандов, настроенных против народа, были не по душе, ибо угрожали безопасности города. Сыграла свою роль, правда, и зависть кое-кого из пополанов, для которых нестерпимо было участие в учреждениях наравне с ними более знатных людей, ограничивавших их власть и мешавших поступать с коммуной, как им заблагорассудится. Эти пополаны вступили в тайные переговоры с названными рыцарями, с вождями народа, с епископом Аччайуоли и с некоторыми из приоров, из числа пополанов. Они предлагали избрать во вторую комиссию приоров восемь пополанов, по два от картьеры, и одного гонфалоньера справедливости, а грандов, для пользы народа и коммуны, вообще туда не включать, оставив их участвовать в других учреждениях, тогда пополаны успокоились бы. Епископ из лучших побуждений поделился со своими сотоварищами по комиссии четырнадцати, в которую, как мы говорили, вошли семь знатнейших грандов, и сказал им, что желательно все-таки решить это в мире и согласии с грандами. Тогда его товарищи вместе с другими грандами стали совещаться в церкви Санта Феличита Ольтрарно, призывая предводителей Барди, Росси, Фрескобальди и других знатных семейств Флоренции согласиться на такую меру. Но те не желали и слышать об этом и разразились угрозами и бранью, говоря: "Мы узнаем, кто хочет совсем отлучить нас от власти и изгнать из Флоренции, которую мы вырвали из рук герцога". Зачинщиками выступали Барди, которые обозвали епископа предателем, потому что он сначала предал народ и коммуну и вручил власть герцогу, затем изменил и способствовал его изгнанию, "а теперь хочет изменить нам". Гранды стали вооружаться и собирать людей, а также послали за подмогой к союзникам. Весь город пришел в брожение и взялся за оружие под руководством трех упоминавшихся кавалеров: мессера Антонио, мессера Джери и мессера Джованни, возглавлявших народ. Множество пополанов с оружием в руках собрались на площади Синьории, восклицая: "Да здравствует народ, смерть предателям-грандам!" и обращаясь к приорам-пополанам, что были во дворце: "Выбросьте из окон приоров-грандов, ваших коллег, а не то мы спалим их во дворце вместе с вами!". Притащив хворост, они подожгли его на дворцовом крыльце. Приоры из пополанов стали защищать своих товарищей-грандов, говоря, что за ними нет никакой вины и что между ними царит единство, хотя большинство из них только прикидывалось, потому что все подстроили они сами. В конце концов приток народа и все усиливающееся волнение принудили всех приоров подать в отставку и сдаться на милость народа, сопроводившего их, смертельно испуганных, по домам. Это было в понедельник 22 сентября 1343 года. Примечательно, что за такой короткий срок в нашем городе произошло столько перемен и переворотов, о которых мы рассказали выше и продолжим в двух последующих главах. Справедливым было определение великого философа, магистра Микеле Скотто, которое он дал в старину относительно судеб Флоренции и которое идет к нашему предмету. Это краткое латинское речение: "Non diu stabit stolida Florentia florum; / Decidet in faetidium, dissimulata vivet". To есть на народном наречии: "Недолго цвести неразумной Флоренции, она скатится в грязь и будет жить во лжи". Правда, он сказал это незадолго до поражения при Монтаперти, но дальнейшие события еще раз подтвердили истинность этих слов. Наш поэт Данте Алигьери, укоряющий флорентийцев за непостоянство в шестой песне "Чистилища" своей "Комедии", наряду с прочим говорит:

Это — пророческое и справедливое суждение о только что описанных нами событиях и о тех, которые еще случатся из-за нашей переменчивости. После того как четверо приоров-грандов покинули дворец и смешанная комиссия восьми была упразднена, оставшиеся приорами пополаны вместе с советом старшин двадцати одного цеха избрали двенадцать советников Синьории из народа, по три на картьеру, а также избрали гонфалоньеров народных компаний. Из девятнадцати знамен, существовавших до правления герцога, оставили шестнадцать, по четыре на картьеру. Гонфалоньером справедливости избрали одного из приоров, Сандро да Кварата, и назначили по семьдесят пять человек от картьеры в совет народа. Таковы были перипетии показных преобразований города при народном правлении.

20. О ПРОДОЛЖЕНИИ ЗАГОВОРА И О ДРУГИХ СОБЫТИЯХ ЭТОГО ВРЕМЕНИ ВО ФЛОРЕНЦИИ

Бесцеремонное изгнание знатных приоров сильно удручило грандов и вызвало у них желание мести, которой они постоянно угрожали. С другой стороны, они опасались новых выступлений раздраженного и возбужденного народа, поэтому стали готовить коней и оружие и послали за помощью к своим союзникам. Народ в беспокойстве восстановил еще более прочные, чем во время изгнания герцога, укрепления в городе, охранявшиеся днем и ночью, и из страха перед заговором грандов призвал сиенцев и других союзников. Посреди этих лихорадочных приготовлений восстал один сумасбродный и безумный народный рыцарь, мессер Андреа дельи Строцци. Против желания своих родственников он сел на коня в полном вооружении, собрал мародеров, чесальщиков шерсти и им подобных отщепенцев, склонных к грабежу, которых сошлось несколько тысяч, и, обещая им богатство, изобилие и власть, во вторник, 23 сентября, повел за собой по городу. С криками: "Да здравствует тощий народ, долой налоги и жирных пополанов!" — они беспрепятственно дошли до площади Синьории, чтобы напасть на дворец и провозгласить от имени народа правителем мессера Андреа. Приоры, родичи мессера Андреа и другие добрые пополаны предостерегали его и собравшуюся толпу и уговаривали их разойтись. Но те не подчинились, пока из дворца не посыпались на них камни и дротики, убившие нескольких человек и многих ранившие. Тогда этот необузданный сброд во главе со своим безумным вождем удалился ко дворцу подеста, желая захватить его, но и тут был обстрелян изнутри людьми маркиза Вальяно, тогдашнего подеста и отогнан с помощью добрых пополанов, живших по соседству. После этого толпа начала разбредаться в разные стороны, а негодный мессер Андреа по возвращении домой был схвачен родными и соседями и выслан в свое имение за пределы города. Затем он был осужден к наказанию и лишению имущества, как мятежник, смутьян и заговорщик против республики и спокойствия Флоренции. Эти волнения среди простолюдинов очень порадовали грандов, которые ненавидели пополанов и надеялись подорвать их сплоченность. Поэтому они задумали соединиться с простым народом и стали кричать со своих укреплений и завалов: "Да здравствует тощий народ, смерть жирным пополанам, долой налоги!", собирая силы и ожидая подкреплений извне. Гранды узнали, что по просьбе народа и коммуны на помощь должны были подойти сиенцы, и потому послали несколько человек из своей среды, мессера Джованни Джанфильяцци и других, навстречу им в Сан Кашано, чтобы уговорить не идти во Флоренцию, где их приход мог вызвать столкновение между гражданами. Сиенцы поверили и несколько дней оставались на месте. Говорили, что гранды поступили так из страха перед ними, но большинство считало, что их расчет строился на другом — они хотели, чтобы помощь пришла к ним раньше, чем сиенцы войдут во Флоренцию, так как собирались напасть на народ. Но мы, по здравом размышлении, полагаем, что приготовления грандов были вызваны скорее боязнью народа, чем желанием напасть на него, ведь при всей своей ненависти они не располагали достаточными силами, раз худой народ не шел за ними — хотя на это у них и были кое-какие надежды, впрочем, беспочвенные. Узнав о приближении сиенцев, приоры отправили к ним пополанское посольство с письмом о том, чтобы они поскорее пришли, потому что от этого зависит безопасность коммуны и народа вследствие беспорядков в городе и пагубных намерений дурных граждан. Сиенцы немедленно вступили во Флоренцию; это были отборная конница и пехота, в таком же или большем количестве, что и при изгнании герцога. Сто пятьдесят рыцарей прислали перуджинцы, и со всех сторон прибывали все новые и новые подкрепления, кто к народу, кто к грандам, так что город был полон вооруженных людей, в том числе приезжих и жителей контадо. Повсюду царили подозрительность и страх; народ опасался грандов, гранды — народа. Но народ и коммуна были сильнее, в их руках были дворец, набатный колокол, городские ворота — кроме ворот Сан Джорджо, которыми владели Барди. Не считая союзников, у коммуны было триста конных солдат, так что гранды были несравненно слабее народа, пока к ним не пришло новое подкрепление из Пизы и Ломбардии, чего опасались пополаны. Владельцы ценных товаров и дорогих вещей прятали их в церквах и других святых или надежных местах. Таково было положение в нашем злополучном городе.

21. КАК НАРОД ФЛОРЕНЦИИ НАПАЛ НА ГРАНДОВ И СОКРУШИЛ ИХ, ОГРАБИВ БАРДИ И СПАЛИВ ИХ ДОМ

Итак, как мы уже сказали, все были начеку и настороженно смотрели друг на друга: народ на грандов, а гранды на народ. По городу носились самые разнообразные слухи, говорили, что к грандам должны подойти огромные подкрепления от Конти, Убальдини, пизанцев и тиранов Ломбардии и Романьи, что они собираются закрепиться в Ольтрарно, завладеть всеми мостами и в четверг, 25 сентября, пойти оттуда в наступление. В среду, 24 сентября, в послеобеденное время, народ картьеры Сан Джованни, во главе с Медичи, Рондинелли и судьей мессером Уго делла Стуфа, а также пополаны Борго Сан Лоренцо вместе с мясниками и членами других цехов, не ожидая приказа коммуны и помощи других отрядов, выступили в количестве тысячи человек, чтобы предупредить восстание грандов, намеченное, как говорили, на четверг. Все пополаны были вооружены, одеты в панцири и шлемы, у них было много арбалетов, и шли они пешком, под тремя знаменами компаний своей картьеры. С нескольких сторон они двинулись на членов клана Адимари-Кавиччули, которые укрепились в своих башнях и домах, начиная от пересечения их лоджии с Корсо и до площади Сан Джованни, где у них было много воинов. Народ бросился на преграждавшие путь завалы, откуда кидали камни и метали стрелы, но силы пополанов все прибывали, так что Кавиччули, не в силах дольше сопротивляться и не получая помощи от остальных грандов, вступили в переговоры и сдались народу на условиях неприкосновенности — их лично и их жилищ. Завалы разобрали, а на домах водрузили знамена с гербом народа. Защитники разошлись по домам своих родственников и друзей-пополанов, и ущерба никто не понес, кроме раненых с обеих сторон, благодаря тому, что родичи Кавиччули стояли за народ. После победы, одержанной в первой стычке над Кавиччули (а они были самыми смелыми, мужественными и влиятельными грандами в пяти сестьерах Флоренции по эту сторону Арно), и разгрома их укреплений, пополаны сильно воспрянули духом, к ним присоединялись новые и новые люди, в том числе солдаты коммуны, и тогда народ напал на дома Донати, а затем Кавальканти. Узнав, что Кавиччули сдались, те не оказали никакого сопротивления и тоже сложили оружие. В общем через некоторое время все семейства грандов по сю сторону Арно последовали их примеру, разоружились и разобрали свои заграждения. Семейства грандов в Ольтрарно — Барди, Росси, Фрескобальди, Манелли и Нерли хорошо укрепились и заняли подступы к мостам. Разгоряченный народ хотел перейти в Ольтрарно по Старому мосту, тогда еще деревянному, но этого не удалось сделать, потому что силы Барди и Росси были слишком велики, они защищали завалы, башню дворца гвельфской партии и дворец сыновей мессера Вьери де'Барди и дома Манелли у Старого моста, так что народ не мог туда подступиться. Храбро атаковав баррикаду, многие пополаны были ранены камнями, дротиками и стрелами из арбалетов. Народ убедился, что с этой стороны пройти невозможно, как и со стороны моста Рубаконте (его защищали дома Барди у Сан Грегорио), поэтому было решено оставить часть отрядов картьеры Санта Кроче и предместья Сант'Апостоло для охраны Старого моста, а другую часть — у моста Рубаконте, около дома Альберти. Остальные пополаны, к которым примкнуло много конных солдат, направились к мосту Каррайя, обороняемому родом Нерли. Но силы пополанов из предместий Сан Фриано, Кукулия и Фондаччо были столь велики, что еще до подхода народных отрядов с этой стороны Арно они заняли подступы к мосту и дома Нерли, прогнав последних. Когда пополаны Ольтрарно захватили мост Каррайя, народ, одержавший верх на этой стороне, тотчас же перешел через него и соединился с ними. Вместе они напали на Фрескобальди, которые довольно успешно отражали на своих баррикадах натиск жителей улицы Маджо и окрестных пополанов, но, увидев, что на них обрушивается разъяренная толпа с этой стороны Арно, они устрашились, покинули площадь, бросив укрепления, снаряжение, щиты, арбалеты и стрелы и укрылись в доме. Складывая руки накрест, они просили у народа пощады, и им не причинили никакого зла. Затем пополаны бросились на площадь перед мостом у дома Росси, а те, узнав, что Фрескобальди и все гранды по эту сторону Арно сложили оружие, без сопротивления сдались народу. Видя, что Росси и Фрескобальди оставили их, Барди пришли было в смятение, но все же стали храбро защищать свои баррикады, бросая камни и отстреливаясь, так что здесь погибли несколько человек, и обе стороны потеряли много раненых. Поскольку силы Барди были велики — у них было много пеших и конных воинов, а также множество вооруженной челяди — пополаны тщетно старались овладеть укреплениями силой. Тогда народ решил, чтобы три отряда из Ольтрарно атаковали холм Сан Джорджо по новой улице у колодца Тосканелли, и те напали на Барди сзади. Барди пришлось туго, они оказались между двух огней, дрогнули и стали покидать часть своих укреплений на площади перед мостом, защищенной башней гвельфской партии и дворцом сыновей мессера Вьери де'Барди, чтобы занять оборону сзади, у камышовых зарослей близ Сан Джорджо. В это время немецкий коннетабль Строцца со своим отрядом, подвергаясь великой опасности, проник на баррикаду на площади перед мостом и под градом камней и стрел добрался до церкви Санта Мария, а за ним и другие храбрые пополаны. К ним подоспели другие пополаны, охранявшие Старый мост с этой стороны, они ринулись на другую сторону и вместе с находившимися там бойцами сломили сопротивление Барди. Те бежали в предместье Сан Никколо и укрылись у соседей, под защитой семей да Кварата, да Панцано и других, а также отряда делла Скала, который перед этим занял от имени народа дворец Барди у Сан Грегорио, преграждавший путь на мост с той стороны, куда тотчас же устремились пополаны из картьеры Санта Кроче, охранявшие мост Рубаконте около дома Альберти. Это спасло Барди от смерти, потому что дружественные им соседи из Сан Никколо, чтобы защитить свой квартал, указанными силами сдержали напор народа. Но все дворцы и дома Барди от Санта Лючия до площади Старого моста были подчистую разграблены простым людом за два дня и лишились всего убранства и утвари; даже соседние дома невозможно было отстоять от народного неистовства. Разграбленные дома подожгли, и в пожаре сгорели двадцать два больших и богатых дома и дворца. Нанесенный пожаром и грабежом ущерб оценивался в шестьдесят тысяч золотых флоринов. Так народный гнев положил конец борьбе между народом и Барди, причиной чего были их великая гордыня и стремление к превосходству. Удивительно, однако, что, благодарение Богу, посреди такой бушующей толпы, сражений и приступов этого дня, о которых мы рассказывали, во Флоренции не погиб ни один именитый горожанин, да и вообще было мало убитых, хотя раненых множество. Враждебность к Барди породила столь неуемную жажду разрушения, что из их жилищ уносили даже черепицу с крыши и никчемные предметы, а не то что дорогие вещи. Не только мужчины, но и женщины и дети не могли остановиться и прекратить грабеж. В тот же четверг собралась толпа в тысячу с лишком негодяев, которые хотели напасть на Висдомини и ограбить их под предлогом наказания за проступки их родственника, мессера Черретьери, в правление герцога. Это был только повод, ибо Висдомини осуждали ошибки и провинности мессера Черретьери, на самом же деле речь шла просто о грабеже, причем смутьяны не остановились бы на этом, а разорили бы весь город, как грандов, так и пополанов. Но соседние граждане вместе с другими достойными людьми, взявшимися за оружие, а также должностные лица с пешими и конными солдатами коммуны подоспели на помощь и покончили с разорением нашего города, пройдя по Флоренции совместно с сиенцами, перуджинцами и прочими союзниками, а также другими добрыми гражданами, пешими и конными. С собой они везли топоры и плахи, чтобы на месте расправляться с преступниками, отрубая им руки и ноги. Таким образом разъяренный и рассвирепевший народ, склонный к грабежу и злодеяниям, был усмирен, начали открываться склады и лавки, и каждый вернулся к своим занятиям.

22. О НОВОМ ПОРЯДКЕ ИЗБРАНИЯ ПРИОРОВ, КОМИССИИ ДВЕНАДЦАТИ И ГОНФАЛОНЬЕРОВ ВСЕХ ПОПОЛАНОВ НА ДЛИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ

После того как страсти во Флоренции улеглись и опасность миновала, после того как народ восстал против грандов и повсеместно сломил их сопротивление, пополаны возгордились и забрали себе большую власть — в особенности мелкие и средние ремесленники, а управление городом оказалось в руках двадцати одного цехового совета. Для назначения новых приоров, членов комиссии двенадцати, советников и гонфалоньеров компаний, с тем, чтобы выборы были всеобщими, приоры и комиссия двенадцати, по совету послов Сиены и Перуджи, а также графа Симоне, приняли нижеследующее решение: в полном согласии они объявили у себя во дворце новый порядок выборов девяти приоров, двенадцати советников, шестнадцати гонфалоньеров компаний, пяти мужей по торговым делам, пятидесяти двух из двадцати одного цехового совета и двадцати восьми уполномоченных на картьеру — всё ремесленников и пополанов, так что всего их было двести шесть. В избирательные списки включили всех почтенных пополанов, достойных избрания в должности, и для того, чтобы быть избранным приором, гонфалоньером справедливости, гонфалоньером компании или одним из двенадцати советников, нужно было получить не менее ста десяти черных бобов. В списки было внесено три тысячи триста сорок шесть человек, а избрано было менее одной десятой части из них. Постановили иметь восемь приоров, по два на картьеру, одного гонфалоньера правосудия, таким образом, что в приорате должно было быть два зажиточных пополана, три средних и три простолюдина, а равно и гонфалоньер правосудия должен был назначаться поочередно из этих трех сословий и из каждой картьеры, начиная с Санто Спирито, — этот гонфалоньер был из зажиточных пополанов. Выборы состоялись 20 октября 1343 года. Новый порядок отвечал общим интересам и был бы удачным, если бы позднее его не извратили. В дальнейшем при избрании приоров оказывалось, что среди них больше мелких ремесленников, чем было установлено, а происходило это потому, что при голосовании перевес был на стороне ремесленников двадцати одного цехового совета, уполномоченных и простых пополанов, а крупные и средние пополаны оставались в меньшинстве. Поэтому правильный порядок, предложенный послами Сиены и Перуджи и графом Симоне, нарушался.

23. КАК БЫЛИ ВОЗОБНОВЛЕНЫ И ЧАСТИЧНО ИСПРАВЛЕНЫ УСТАНОВЛЕНИЯ ПРАВОСУДИЯ ПРОТИВ ЗНАТИ И КАК МНОГИЕ СЕМЕЙСТВА ГРАНДОВ ПОЛНОСТЬЮ ИЛИ ЧАСТЬЮ ПРИЧИСЛЕНЫ БЫЛИ К НАРОДУ

Когда страсти во Флоренции улеглись и власть народа упрочилась, граждане вознамерились подтвердить установления правосудия, направленные против грандов и отмененные герцогом, а также комиссию четырнадцати, о чем уже упоминалось. Тогда послы Сиены и Перуджи, а также граф Симоне, поддержавшие и защитившие нас в годину испытаний и способствовавшие восстановлению народовластия в городе, обратились к гражданам с прошением во имя мира и процветания народа и коммуны, а равно ради удовлетворения тех грандов, кои не желали раздоров: во-первых, исправить разделы установлений справедливости, где на добропорядочных грандов возлагалась суровая ответственность за злодеяния их преступных родственников. Во-вторых, причислить к народу менее опасные и могущественные семейства грандов. Это прошение было отчасти удовлетворено, как мы сейчас скажем, и 25 октября 1343 года утверждено советами. В одном из установлений было сказано, что, если гранд совершит покушение на жизнь пополана, то кроме наказания преступника весь его род и семья должны уплатить коммуне три тысячи лир. Здесь была внесена поправка, что это относится лишь к близким родственникам гранда — до третьего колена по прямой линии, а при отсутствии таковых — до четвертого колена. Если же родные выдают схваченного преступника живым или мертвым, выплаченная сумма в три тысячи лир должна быть им возвращена. Все прочие установления правосудия не претерпели никаких изменений. Знатные семейства из города и контадо, внесенные в число пополанов, были следующие: дети мессера Бернардо де'Росси, четверо Маннели, все Нерли из предместья Сан Якопо и двое от моста Каррайя, все Маньери, все Спини, все Скали, все Брунеллески, часть Альи, все Пильи, все Алиотти, все Компьоббези, все Амьери; мессер Джованни делла Тоза с братьями и племянниками и с Непо ди мессер Паголо; мессере Антонио ди Бальдиначчо дельи Адимари с братьями, племянниками и некоторыми другими родственниками, все Джандонати, Гвиди и прочие почти угасшие роды. Из нобилей контадо: граф Чертальдо с сыновьями и племянниками, граф Понтормо с сыновьями и племянниками — они хоть и имели графский титул, но настолько ослабли, что были наравне с другими захудалыми дворянами. Далее: семьи Лукардо, Квона, Монте Ринальди, Торричелла, Седзата, Муньяно, Бенци из Феггине, Луколена, Колле ди Вальдарно, Монтелунго делла Берардинга и многие другие выродившиеся семейства контадо, которые уже сами пахали свои земли. Всего около пятисот человек были переведены из грандов в пополаны, чтобы усилить народ и принизить влияние грандов — на условиях, описанных ниже. Но некоторые из грандов, упомянутые в названном прошении и рисковавшие жизнью для освобождения народа и освободившие его, не были приняты неблагодарным народом. Так-то чаще всего народ вознаграждает за оказанные ему услуги, а особенно народ Флоренции. Условия и оговорки были следующие. Вышеуказанные гранды и нобили, удостоенные звания пополанов, в течение пяти лет не имели права избираться приорами, членами комиссии двенадцати, гонфалоньерами компаний и капитанами союзов в контадо. Другие должности они могли занимать. Если же до истечения десяти лет кто-либо из них умышленно совершил бы убийство, членовредительство, нанес увечье пополану или способствовал этому, или же нанес ущерб имуществу пополана, о чем было бы объявлено в совете народа, то он навечно причислялся бы к грандам. Но следует заметить, что многие пополанские дома и семейства гораздо больше заслуживали быть приписанными к грандам, чем подавляющая часть оставшихся грандами, если по справедливости судить их самовольные поступки и преступления. Все это нужно отнести к недостаткам нашего образа правления. После принятия этих нововведений были избраны приоры, комиссия двенадцати и гонфалоньеры, вступившие в должность 1 ноября. Среди них оказалось много младших ремесленников, так что народ был удовлетворен, подозрения и страсти в городе улеглись. И пусть читатель не забывает, что наш город чуть более, чем за год, пережил столько переворотов и сменил четыре правительства, а именно: до герцога Афинского у власти стояли зажиточные пополаны, плохо с ней справлявшиеся, как было показано выше. Из-за их неспособности установилось тираническое господство герцога, а после изгнания последнего пополаны и гранды управляли совместно, хоть и малое время, но с большим успехом. Теперь установилась власть ремесленников и простого народа. Дай Бог, чтобы она несла с собой только благо и процветание для нашей республики, в чем я весьма сомневаюсь по нашим грехам и порокам, а также потому, что граждане забыли о любви и милосердии к ближнему и помышляют лишь об обманах и кознях друг против друга. Правящие верхи Флоренции усвоили себе такой дурной обычай: они щедры на обещания, но никогда их не выполняют, пока не убедятся в усердии просителя или в собственной пользе. Но не зря Господь препоручает народам свой карающий меч: разумеющему — сего будет достаточно.

24. О НЕКОТОРЫХ СОБЫТИЯХ, СЛУЧИВШИХСЯ В ТО ВРЕМЯ ВО ФЛОРЕНЦИИ

В сентябре этого года, за услуги, оказанные коммуне графом Симоне де Баттифолле и его племянником Гвидо, сыном графа Уго, коммуна возвратила ему земли Ампинану, Мончоне и Барбискьо. Коммуна Ареццо освободилась от власти флорентийской коммуны, предоставив для наших нужд на четыре года сто рыцарей и обещав выплачивать ежегодно (...) золотых флоринов, поскольку наша коммуна истратила на нее двести тысяч золотых флоринов. Замок Пьетрасанта был передан епископу Лунийскому, чтобы он, с помощью своего зятя, мессера Лукино, правителя Милана, воевал с пизанцами, о чем мы подробнее расскажем ниже[771]. При свержении герцогской власти были потеряны Ареццо, Пистойя, Серравалле, Вольтерра, Сан Джиминьяно, Колле, Пьетрасанта, Санта Мария а Монте, Монтетополи, Кастильоне Аретино и другие города и замки. Виноваты в этом были коменданты замков и наши преступные и продажные граждане. Такова судьба наших неудачных приобретений из-за того, что в коммуне царят раздоры и дурное управление. В том же месяце во Флоренции загорелось во многих местах около церкви Санто Апостоло, погибли двенадцать домов и еще дома у Сан Джорджо, у Сан Пьеро Гаттолино и на Корсо де'Тинтори, и у Сан Пьеро Челоро. Пожар принес большие убытки, так Бог наказал наши прегрешения.

25. КАК ФЛОРЕНТИЙЦЫ СНОВА ЗАКЛЮЧИЛИ МИР С ПИЗАНЦАМИ

После установления нового народного правления во Флоренции (о чем мы рассказывали выше), чтобы избежать внешних войн при нашем неустойчивом положении внутри, был заключен новый договор нашей коммуны с пизанцами, который для нас ввиду неспокойного времени не мог быть очень почетным. Мы признавали власть пизанцев в Лукке, а они обязывались допустить туда изгнанников, которые пожелают вернуться, возвратить их имущество семьям, выплатить флорентийской коммуне дань за Лукку в счет долга флорентийцам и мессеру Мастино в размере ста тысяч золотых флоринов за четырнадцать лет, принося ежегодно причитающуюся часть суммы в июне, на праздник Святого Иоанна. У флорентийской коммуны оставались все занятые ею города и замки в окрестностях Лукки, а кроме того, флорентийские товары, прибывавшие по морю в Пизу, освобождались от пошлины в пределах двухсот[772] тысяч золотых флоринов, что составляло четверть суммы, и при ее превышении следовало платить по два данари за лиру. До тех пор ab antiquo[773] флорентийцы беспошлинно торговали в Пизе, как и пизанцы во Флоренции. По новому же договору поступавшие через Венецию пизанские товары на сумму до тридцати тысяч золотых флоринов в год не облагались пошлиной, а свыше этого за них платили по два данари за лиру[774]. Таков был непрочный мир с пизанцами, который не устранял враждебности. Его обнародовали 16 ноября 1343 года. Те соглашения с пизанцами, которые, как мы упоминали, заключал от имени нашей коммуны в свое время герцог, часто были для нас более почетными, чем это.

26. КАК МЕССЕР ЛУКИНО ВИСКОНТИ ИЗ МИЛАНА СНОВА СТАЛ ВРАГОМ ПИЗАНЦАМ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО

Как было сказано выше, флорентийцы оказали пизанцам дурную услугу, отдав Пьетрасанту епископу Лунийскому, происходившему из маркизов Малиспини, шурину мессера Лукино Висконти, правителя Милана, жена которого была сестрой епископа. Мессер Лукино досадовал на пизанцев за то, что они удерживали в своих руках Серезано, Лавенцу и Массу, принадлежавшие маркизам, а также их замки в Луниджане и не шли ни на какие уступки, не соглашаясь передать их ему даже в уплату долга, оставшегося за пизанцами после оказанных войском мессера Лукино услуг против нашей коммуны при ее разгроме под Луккой, осаде и взятии города. Неблагодарность пизанцев, их недостойное поведение по отношению к мессеру Джованни Висконти, бывшему их капитану, когда он вышел из нашего плена, о чем мы упоминали, и изгнание из Лукки сыновей Каструччо, друзей и подопечных мессера Лукино, привели к тому, что он при тайном одобрении флорентийцев, епископа Лунийского и его сестры сделался врагом пизанцев, арестовал двенадцать находившихся у него заложников, сыновей знатнейших граждан Пизы, и послал на помощь епископу Лунийскому тысячу двести своих рыцарей во главе с мессером Джованни Висконти. Эти войска обосновались в Пьетрасанте и вместе с присланными им позднее причинили пизанцам много вреда, как мы увидим ниже. Оставим теперь дела Флоренции и по нашему обыкновению расскажем о происшествиях этого времени в чужих странах.

32. О НЕКОТОРЫХ СОБЫТИЯХ ТОГО ВРЕМЕНИ ВО ФЛОРЕНЦИИ

В июне и в июле того же 1344 года, когда во Флоренции, как мы говорили выше, стал управлять нечесаный, или простой, народ, то есть двадцать один цеховой совет, в соответствии с преобразованиями, произведенными после изгнания герцога Афинского, некоторые должностные лица начали следствие против всех граждан, правителей и комендантов, назначенных герцогом в Ареццо и в замок, выстроенный там флорентийцами, в Кастильоне Аретино, в Пистойю и тамошний замок, в Серравалле и другие замки Вальдарно и Вальдиньеволе, в Вольтерру, Колле ди Вальдельса и многие другие. Их обвиняли в том, что во время переворота против герцога и его власти эти правители и коменданты покинули свои посты, кто из страха, кто по принуждению местных жителей, а кто и будучи подкуплен ими. Многие из них были осуждены исполнителем установлений правосудия по поручению правительства коммуны, как правые, так и виноватые, благодаря этой мере казна коммуны значительно пополнилась. Немало обвиняемых, которые не явились на суд, приговорили к наказанию — в большинстве из грандов, а не из пополанов, потому что герцог предпочитал раздавать должности грандам. Тогда же указанные народные представители назначили чиновников для восстановления списков мятежников из гибеллинских вождей и других влиятельных лиц, ранее поднимавших восстания, потому что при изгнании герцога все книги объявленных вне закона, находившиеся в палате, сгорели и понадобилось их переписать. В то же самое время Корсо ди мессер Америго ди мессер Корсо Донати был присужден к наказанию и лишению имущества заочно, по обнаруженным письмам, которыми он обменивался с некоторыми тиранами Ломбардии, где шла речь о заговоре против народа Флоренции. Справедливое то было обвинение или ложное, мы не можем одобрить этот приговор, ибо один Корсо не мог отважиться на такое огромное предприятие. Однако он не явился, чтобы оправдаться, то ли опасаясь народа и своих недругов, то ли укрывая других заговорщиков. Находясь в Форли, в несколько дней Корсо и его жена скончались. Это произошло 10 мая 1347 года и явилось большой утратой, потому что он был достойным юношей и при жизни ему было уготовано большое будущее. 3 июля вышеназванного года во Флоренции разразилась невиданная гроза с сильным ветром, громом и молниями. В город попали шесть молний, но вреда не причинили, а только напугали жителей. В июле же в ночь праздника Святого Якова загорелся пополанский квартал Сан Броколо и один большой дом почти целиком сгорел. Через несколько дней пожар уничтожил еще один дом на краю этого квартала, а вскоре загорелся другой большой дом там же, в Сан Броколо. но без особенного ущерба. Ночью 8 августа запылал квартал Сан Мартино у Орто Сан Микеле, где находятся лавки шерстяников. Сначала от чрезмерного перегрева вспыхнул смазанный жиром кусок сукна, а всего сгорели восемнадцать домов, лавок и складов, владельцы которых понесли большие убытки от гибели сукон, шерсти, орудий и утвари, не считая ущерба, нанесенного домам. Эти происшествия доказали влияние планет Марса, Солнца и Меркурия, собравшихся в созвездии Льва, которые имеют отношение к нашей Флоренции, но скорее дело в небрежении тех, кому было поручено нести караул от пожара.

34. О ДРУГИХ НОВОВВЕДЕНИЯХ, ОСУЩЕСТВЛЕННЫХ ПРАВИТЕЛЯМИ ФЛОРЕНЦИИ

31 октября того же года правители коммуны из простого народа приняли новый закон против грандов, который имел обратное действие и был включен в установления правосудия, а именно: что во избежание каких бы то ни было проступков грандов против народа один из родственников нес ответственность за другого, несмотря на вражду, существующую или намеренно придуманную ими. Было решено также, чтобы все гранды, состоявшие на службе или в войске каких-либо государей вне Флоренции, в течение определенного срока вернулись во Флоренцию, в противной случае их объявляли мятежниками. Эта мера была вызвана подозрением и опасениями, которые вызывали эти люди, потому что после изгнания герцога Афинского и столкновений народа с грандами, о которых мы рассказывали выше, многие нобили и гранды, стремясь быть подальше от народного гнева и преследуя свою выгоду, поступили на службу — кто к мессеру Мастино делла Скала, кто к мессеру Лукино Висконти, кто к маркизу Феррарскому, кто к правителю Болоньи, а кто отправился в королевство Апулию. Всем приходилось возвращаться, невзирая на неудобства и убытки. 11 декабря народные магистраты издали жестокое и суровое распоряжение против герцога Афинского: за его голову флорентийская коммуна обещала как своим гражданам, так и чужеземцам десять тысяч золотых флоринов или освобождение от любого наказания, с назначением соответствующей суммы. Для позора и осмеяния герцога его изображение выставили на башне дворца подеста вместе с мессером Черретьери Висдомини, мессером Мелиадузо д'Асколи, с герцогским хранителем мессере Гульельмо д'Ассизи и его сыном, мессером Риньери ди Джотто Санджиминьяно с братом, предателями, и прочими приспешниками_ дурными советниками герцога, для вечной памяти и поучения граждан приезжих, которые увидят эту картину. Кое-кому она понравилась, но большинство умных людей осуждали ее, ибо она напоминала о постыдной ошибке нашей коммуны, которая избрала герцога своим государем. Распоряжение было издано потому, что герцог Афинский в Франции старался как можно больше навредить флорентийцам в глаза короля и баронов, что вызывало опасность неожиданных репрессий. Герцог требовал от флорентийской коммуны в возмещение убытков огромную сумму денег, поэтому коммуна отправила к французском королю посольство с письмом и с грамотой папы, в которых говорилось о проступках герцога и его дурном правлении. Вдобавок ко всему герцог непрестанно разжигал во Флоренции подозрения, рассылая письма своим тамошним закадычным друзьям и намекая на свое близкое возвращение, вследствие негодности городского правительства. Из-за этого были повешены два плотника, входившие в число доверенных лиц герцога в бытность его во Флоренции и состоявшие с ним в переписке. Прервем на некоторое время разговор о герцоге и о Флоренции расскажем о других тогдашних событиях.

39. КАК ХРИСТИАНЕ ОТНЯЛИ У ТУРОК ГОРОД СМИРНУ

В том же 1344 году король Кипра, магистр ордена госпитальеров, занимавший остров Родос, а также патриарх Константинопольский с адмиралами генуэзских, каталонских и венецианских галер, нанятых церковью на свою службу, снарядили против турок большой флот из кораблей, галер и коггов. На них посадили множество опытных солдат и собрались для похода на турок у острова Негропонте в Ромее, сиречь Греции. Отсюда флот вышел в мае и остановился в морском заливе у города Смирна, в теперешней Турции, рядом с тем местом, где когда-то был великий город Троя. Смирна принадлежала туркам и была сильно укреплена ими и сарацинами. Христианский флот вошел в смирненский порт и завязал там сражение, обстреливая берег с деревянных вышек и башен, сооруженных на кораблях и лодках. Портовые укрепления были захвачены, а оборонявшие их турки перебиты и сброшены в море. Разгромив порт, христиане с нескольких сторон обрушились на город, заняли его и устроили там величайшую резню сарацинов и турок, от которой не могли спастись ни мужчины, ни женщины, ни дети. Уцелели только те, кому удалось бежать, так что погибло бесчисленное множество людей; в городе же были найдены богатые сокровища и утварь, а также большие запасы продовольствия. Узнав об этом, турецкий султан по имени Марбашан, находившийся тогда в своем замке в глубине страны, тотчас же выступил с тридцатью тысячами конницы и несметным количеством пехоты и, разбив у Смирны несколько лагерей, осадил ее снаружи. Взявшие город христиане усилили оборону свежими подкреплениями, размещенными на мощных стенах и башнях. Часто они делали вылазки и вступали в стычки с турками с переменным успехом для обеих сторон. Бои шли день и ночь на протяжении нескольких месяцев. Затем султан Марбашан, который нес большие потери во время осады и нисколько не продвигался вперед — так сильно был укреплен город, — решил искусной уловкой выманить христиан в поле. С главными силами он отошел на несколько верст в горы, а в лагере перед городом оставил небольшую часть своего войска. Христиане в Смирне заметили, что число их противников поубавилось, и, приписывая это тяготам осады, решили сделать вылазку 17 января, в день святого Антония, пеший народ и рыцари храбро напали на турецкий лагерь, сломили слабое сопротивление турок и обратили их в бегство, нанеся значительные потери. Лагерь был захвачен, кто преследовал отступающих турок, кто занялся грабежом, а командиры войска и добрая часть лучших бойцов задумали отпраздновать событие и отслужить здесь же обедню, полагая, что ими одержана полная победа, и не подозревая о засаде. Тем временем Марбашан, получивший условные сигналы, спустился со своими турками с горы и напал на христиан, разбросанных по лагерю, не успевших построиться для боя и не позаботившихся выставить охрану. Немногие успели схватиться за оружие, но он без особого труда разгромил их и обратил вспять. Кое-кто бежал в город, а самые отважные остались на поле боя, впрочем, продлившегося недолго. Христиан в сравнении с турками было мало, и все оставшиеся вскоре полегли замертво.

Среди них были патриарх Константинопольский, высокоуважаемый и храбрый муж, мессер Мартино Дзаккерия, адмирал генуэзцев, мессер Пьеро Дзено, венецианский адмирал, маршал короля Кипрского, многие братья-госпитальеры и еще пять сотен добрых христиан, сражавшихся в турецком лагере. Таковы были тяжелые потери христианского войска, а остальные укрылись в городе. На их счастье защитников крепости не обескуражило поражение и они отважно отбивались от турок, так что те не смогли вернуть себе Смирну[775] и понесли большой урон от арбалетчиков, охранявших город. Когда известия о происшедшем распространились на западе и дошли до папы, взятие Смирны было встречено с большой радостью, а проигранная битва и гибель достойных мужей вызвали скорбь. Папа тотчас же объявил об отпущении грехов тем, кто отправится или снарядит кого-нибудь на подмогу осажденным. Во Флоренции таких экипированных за чужой счет и добровольцев набралось четыреста человек. Все их доспехи были отмечены знаком креста, а сверху они надели белые плащи с алыми крестами и лилиями. Командирами и знаменами они обеспечили себя сами. Из Сиены выступили триста пятьдесят человек, как и из многих городов Тосканы и Ломбардии, откуда больше, откуда меньше, и все они самостоятельно и независимо от коммуны отправились в Венецию, где можно было погрузиться на корабли, нанятые папой и церковью. Главнокомандующим крестоносцев был назначен Вьеннский дофин, который прошел через Флоренцию со своим войском, набранным церковью, в начале октября 1345 года. Отсюда его путь лежал в Венецию для продолжения похода; туда стекались и прочие рыцари из северных стран, желавшие получить индульгенцию, многие ехали на средства церкви. Оставим теперь рассказ об этом предприятии и сообщим о других тогдашних новостях.

43. О СУРОВОМ ЗАКОНЕ, ПРИНЯТОМ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ КОММУНОЙ ПРОТИВ ДУХОВЕНСТВА

4 апреля 1345 года правители и наставники народа Флоренции, о достоинствах которых мы говорили выше, приняли суровый и жестокий закон о духовных лицах, противоречащий всем указам и постановлениям Святой Церкви и во многих статьях покушающийся на ее свободу. Наряду с прочим там было сказано, что духовное лицо, виновное в совершении уголовного преступления против мирянина, лишается защиты коммуны и подлежит наказанию и штрафу, невзирая на его сан. Если же такое духовное или светское лицо получит от папы или его легата письмо или привилегию относительно назначения специального судьи для рассмотрения его дела[776], то должностные лица коммуны не должны принимать этого в расчет, а, напротив, путем штрафов и наказаний принудить родных и близких просителя, чтобы они заставили его отказаться от своего прошения. Причиной, вызвавшей этот закон к жизни, были недостойные поступки, творимые некоторыми клириками из грандов и влиятельных пополанов по отношению к безответным мирянам под предлогом своей неподсудности светской власти. Назначение специальных судей запретили, чтобы прекратить дела по ростовщическим контрактам и связанные с банкротством многих компаний, случившимся в то время и немногим раньше[777]. Хотя все эти причины и выглядят убедительными, мудрые люди порицали указанный закон, ведь, несмотря на правомочность его издания коммуной, он посягал на свободу Святой Церкви и впоследствии никогда не возобновлялся во Флоренции, а все, способствовавшие его принятию, тем самым отлучались от церкви. Если бы в это время во Флоренции был достойный епископ не из горожан, как, например, Франческо да Чинголи, предшественник нынешнего, то он не потерпел бы такой несправедливости, но тогдашний епископ, наш согражданин из рода Аччайуоли, устрашенный несчастьями своих сородичей[778], не осмелился выступить против неправедного закона. Когда весть о нем достигла курии, она вызвала негодование папы и кардиналов, позднее эта и другие меры, направленные флорентийской коммуной против духовенства, вызвали серьезную ссору церкви с флорентийцами, о чем речь впереди. Следует заметить, что в тогдашнее правительство города входили господа ремесленники и чернорабочие, люди невежественные — потому что большинство в двадцати одном цеховом совете, управлявшими тогда коммуной, составляли мелкие ремесленники, выходцы из контадо и из чужих земель. Судьбы республики их мало беспокоили и еще менее они были способны править ею, поэтому для них не составляло труда принимать неслыханные и невиданные законы, лишенные всяких разумных оснований. Те, кто вручает государственную власть подобным людям, забывают о том, что говорит Аристотель в своей "Политике": правителей городов следует выбирать из самых мудрых и благоразумных граждан[779]. А премудрый Соломон сказал: "Блаженно царство, управляемое умными государями"[780]. Довольно теперь об этом предмете, хотя по нашим грехам и проступкам наших сограждан дурно нами правили гранды и еще хуже пополаны, как мы рассказывали выше. Неизвестно, к чему приведет теперешняя власть мелких ремесленников, невежественных, безграмотных и лишенных благоразумия, ибо они руководствуются своим произволом. Дай Бог, чтобы их правление закончилось благополучно, в чем я сомневаюсь.

44. КАК НАРОД ФЛОРЕНЦИИ ОТНЯЛ У НЕКОТОРЫХ ЗНАТНЫХ ГРАНДОВ ВЛАДЕНИЯ И ИМУЩЕСТВО, ПОЖАЛОВАННЫЕ ИМ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ КОММУНОЙ

В мае этого года вышеназванные правители и магистраты флорентийского народа безо всяких законных и разумных оснований отобрали у самых знатных граждан имущество, подаренное им или их предкам коммуной за их заслуги и помощь. В том числе у рода Пацци были отняты владения и имущество, пожалованные в самой почетной обстановке их предкам в 1311 году, когда флорентийский народ произвел четверых из них в рыцари и народные защитники. Это были два сына мессера Паццино и два сына его двоюродных братьев, которых наградили в память о мессере Паццино, погибшем на народной службе и при жизни возглавлявшем народ и защищавшем его вместе со своими родственниками от грандов, замышлявших дурное против народа, как мы рассказывали в свое время. Мы также упоминали о его отце, мессере Якопо дель Нера[781], павшем при Монтаперти, вожде и гонфалоньере народа, а также других его сородичах, совершивших немало подвигов ради коммуны и флорентийского народа в Колле ди Вальдельса. После стольких благодеяний, оказанных коммуне и народу Флоренции в старину и совсем недавно, их дело даже не было рассмотрено или передано какому-либо судье во Флоренции или в Болонье, по выбору коммуны. Но ведь лучше было не дарить, чем грубо и бессмысленно требовать подаренное назад. Точно так же лишились подарков коммуны сыновья мессера Пино и мессера Симоне делла Тоза, получившие их вместе со званием народных рыцарей за свои заслуги, о которых мы здесь упоминали. Были затронуты и сыновья мессера Джованни Пино де'Росси, умершего в прованском Авиньоне во время выполнения важной посольской миссии коммуны к папе Иоанну. Все это имущество стоило пятнадцать с лишним тысяч золотых флоринов, которые обратили на починку мостов, однако коммуна не выиграла этим и половины его стоимости. Мы рассказали об этом некрасивом поступке народного правительства с указанными именитыми людьми, по наущению других грандов, завидовавших им, чтобы он послужил поучением для будущих поколений, каково служить неблагодарному флорентийскому народу, хотя этим еще повезло. Если мы соберем даже в этой хронике более старые примеры, то среди замечательных людей, оказавших благодеяния коммуне, найдем мессера Фаринату дельи Уберти, спасшего Флоренцию от разрушения, мессера Джованни Солданьери, возглавившего борьбу народа с графом Гвидо Новелло и прочими гибеллинами, Джано делла Белла, основателя и учредителя второго, то есть нынешнего, народовластия, мессера Вьери де'Черки, Данте Алигьери и других выдающихся граждан, гвельфов, сторонников существующего народного правления. Признание и награды, полученные этими людьми и их потомками, столь недвусмысленны, что лучше их назвать упреками и неблагодарностью, обидами, нанесенными им и их семьям, ссылками и лишением имущества, а также другими гонениями со стороны вероломного народа, происшедшего когда-то от римлян и фьезоланцев, и видно, этот народ недалеко еще ушел от древних времен, о которых мы читаем в историях наших отцов-римлян. Среди прочих неблагодарных поступков римского народа выделяются: вознаграждение, полученное достойным Камиллом, защитившим Рим и освободившим его от галлов, — безо всякой вины он был изгнан и отправился в ссылку. Что же сказать о доблестном Сципионе Африканском, избавившем Рим и его государство от Ганнибала, победившем и покорившем Карфаген и всю провинцию Африку власти римской коммуны и точно так же несправедливо сосланном в изгнание неблагодарным народом из зависти? Что сказать о благородном и мужественном Юлии Цезаре? Сколько великих и славных подвигов совершил он ради коммуны и римского народа в Италии, затем во Франции, в Англии и в Германии, подчинив их после стольких трудов римскому народу, — из-за зависти сената и народных правителей граждане отвергли его, а потом, когда он был императором, вожди сената и его же близкие убили его, своего благодетеля! Конечно, эти древние и современные примеры служат уроком доблестным гражданам, чтобы они не слишком усердствовали в служении народам и республикам, ибо из этого происходит великое зло перед Богом и людьми — благородные добродетели великодушия и щедрости, источники благих дел, отступают перед завистью, гордыней и неблагодарностью. Но не случайно виден перст Божий в наказаниях народов и царств за их провинности и ошибки: следует предположить, что Господь не сразу карает за грехи, а откладывает возмездие в видах своего всемогущего промысла. Если мы слишком подробно распространялись об этом предмете, то нас извиняет чрезмерность пагубного порока неблагодарности, которому сильно подвержены поступки наших правителей.

46. О НЕКОТОРЫХ ПОСТРОЙКАХ И ДРУГИХ НАЧИНАНИЯХ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ КОММУНЫ ТОГО ВРЕМЕНИ

18 июля 1345 года было закончено возведение арочных пролетов и перекрытие нового моста через Арно на месте бывшего Понте Веккьо. Восстановленный мост имел две опоры и три пролета и выглядел очень красивым и нарядным, он обошелся в (...) золотых флоринов. Основание моста сильно укрепили, в ширину он насчитывал тридцать два локтя, посредине оставался проход в шестнадцать локтей, на наш взгляд — чересчур просторный, а по бокам находились арки высотой в два локтя, на основаниях которых поместили лавки. Ширина каждой лавки была восемь локтей, длина тоже восемь локтей, а сверху и снизу они были защищены сводами. Всего насчитывалось сорок три лавки, так что коммуна получала за них в год более восьмидесяти[782] золотых флоринов. Прежде деревянные строения лавок нависали над Арно, а мост был шириной всего в двенадцать локтей. В этом же году начали подводить новые быки под мост святой Троицы, эта работа была закончена 4 октября 1346 года. Мост получился прочным и красивым, а его постройка обошлась в двадцать тысяч золотых флоринов. Старинный дворец подеста позади аббатства и святого Аполлинария укрепили зубцами с подпорками, а наверху возвели своды, чтобы пожар был ему больше не страшен. Тогда же началось восстановление и обновление мраморной облицовки собора Сан Джованни, причем новый карниз далеко превосходил старый своим изяществом. Прежнее мраморное покрытие частично разрушилось от времени и обвалилось, оно пропускало воду, которая причиняла вред внутренней росписи и мозаикам. Оставим теперь на некоторое время события, происходившие во Флоренции и вокруг нее, и расскажем об удивительных деяниях короля Англии и его войска во французском королевстве, Фландрии, Брабанте и Гаскони.

48. КАК ВЕНГЕРСКИЙ КОРОЛЬ ПРИШЕЛ В СЛАВОНИЮ И КАК ПОГИБ КОРОЛЬ ПОЛЬШИ

В июле этого же 1345 года король Людовик Венгерский с большим пешим и конным войском выступил на отвоевание Славонии, принадлежавшей его королевству. Тогда город Зара, долгое время находившийся в руках венецианцев, восстал против них и сдался венгерскому королю. Причиной мятежа были чрезмерные поборы венецианцев, тиранически управлявших городом благодаря своему морскому могуществу, что вызывало недовольство жителей этой богатой и славной коммуны, привыкшей к свободе и издревле платившей королю Венгрии небольшую дань. Другие города тоже взбунтовались против венецианцев, и король мог бы легко занять всю Славонию, если бы не оказался лишенным припасов для своего многочисленного войска, из-за чего он был вынужден повернуть назад. В этот момент к нему пришло известие, что брат его матери, польский король, сражавшийся с Карлом, сыном короля Иоанна Богемского, был разбит и погиб, не оставив наследников. Поэтому Людовик вернулся в Венгрию и оттуда пришел в Польшу. Здесь он возвел на трон своего второго брата Стефана, за которым шел по материнской линии[783]. Оставим теперь иностранцев и вернемся к событиям во Флоренции.

55. О КРАХЕ МОГУЧЕЙ И ВЛИЯТЕЛЬНОЙ КОМПАНИИ БАРДИ ВО ФЛОРЕНЦИИ

В январе 1345 года обанкротилась компания Барди, крупнейшее торговое предприятие в Италии. Причиной их несостоятельности явилось то, что они, как и Перуцци, вложили свои и чужие средства в дела короля Эдуарда Английского и короля Сицилии. Капитал, проценты и вознаграждение, обещанное Эдуардом компании Барди, достигали более девятисот тысяч золотых флоринов, которые он не мог выплатить из-за войны с французским королем. От короля Сицилии им причиталось около ста тысяч золотых флоринов. Перуцци следовало получить с английского короля примерно шестьсот тысяч золотых флоринов, а от короля Сицилии — около ста тысяч золотых флоринов и еще долг в триста пятьдесят тысяч золотых флоринов. Поэтому они не могли расплатиться с горожанами и с чужими, которым только Барди задолжали более пятисот пятидесяти тысяч золотых флоринов. Многие другие, более мелкие компании и частные лица, доверившие свое имущество Барди, Перуцци и другим банкротам, разорились, а те потерпели крах. Банкротство Барди, Перуцци, Аччайуоли, Бонаккорси, Кокки, Антеллези, Корсини, да Уццано, Перендоли и многих других мелких компаний и отдельных ремесленников, разорившихся в это время и раньше, как из-за тягот, наложенных коммуной, так и из-за непомерных займов, предоставленных вышеназванным правителям, о чем упоминалось частично (ибо полностью всего не перечислишь), было для нашей Флоренции великим бедствием и поражением, подобного которому никогда ранее не знала коммуна. Пусть читатель только представит себе, какую прорву денег и драгоценностей утратили наши граждане, из жажды наживы доверившие их королям и властителям. О проклятая и алчная волчица[784], преисполненная порочного корыстолюбия, которое воцарилось в душах наших ослепленных и потерявших рассудок граждан, отдающих свое и чужое имущество во власть сильных мира сего в надежде на обогащение! Из-за этого наша республика лишилась всякого влияния, а граждане остались без средств к существованию, за исключением разве кое-кого из ремесленников и ростовщиков, своим лихоимством отбиравших последние крохи у жителей города и его окрестностей[785]. Но не без причины тайными путями настигает коммуны и их граждан Божья кара, а в наказание за грехи, как возвестил сам Христос: "Умрете во грехе вашем и т.д."[786] По соглашению с кредиторами Барди расплачивались с ними своим имуществом из расчета девять сольди и три данари за лиру, хотя по справедливой цене оно не стоило и шести сольди за лиру. Перуцци договорились об уплате четырех сольди за лиру имуществом и шестнадцати сольди за лиру в долговых расписках упомянутых государей. Если бы банкиры получили хотя бы часть долга от королей Англии и Сицилии, они сохранили бы свое богатство и могущество, но несчастные кредиторы остались бы нищими, потому что доверие было подорвано неправомерными уравнительными преобразованиями коммунальных порядков и дурным управлением, при котором всякий, имеющий силу, перетолковывает законы коммуны на свой лад. На этом довольно, и так, может быть, уже слишком пространно сказано о данном недостойном предмете. Однако, собирая известия о памятных происшествиях, не следует замалчивать истину, чтобы она послужила поучением и предостережением для будущих поколений. Автор, причастный к этим событиям, приносит свои извинения, ибо описанный случай отягощает и его совесть[787], но в этом мире все зависит от изменчивой судьбы тленных вещей.

57. КАК ФРАНЦУЗСКИЙ КОРОЛЬ ПО ПРОСЬБЕ ГЕРЦОГА АФИНСКОГО ВОЗДВИГ ГОНЕНИЯ НА ФЛОРЕНТИЙЦЕВ ПО ВСЕМУ СВОЕМУ КОРОЛЕВСТВУ

В феврале 1345 года французский король Филипп Валуа, по просьбе герцога Афинского, разрешил ему преследовать в своем королевстве флорентийцев, присуждая их к наказаниям и штрафам, если до 1 мая они не возместят герцогу убытки в указанных им невообразимых размерах[788]. В июле король подтвердил это распоряжение и дал герцогу Афинскому полномочия арестовывать, заключать в тюрьму и пытать (хотя и не до смерти и без членовредительства) флорентийцев, как изменников своему государю, то есть тому же герцогу. Это несправедливое решение о наказании коммуны и граждан Флоренции король принял, не выслушав их оправданий и не взяв во внимание расписок, выданных герцогом нашей коммуне, хотя во Франции постоянно находились поверенный и послы коммуны со всеми необходимыми полномочиями и документами, которые предлагали королю и его совету поручить рассмотрение этого дела избранному королем незаинтересованному судье вне пределов королевства. Однако ни король, ни его совет не желали внимать доводам флорентийцев, поэтому всем уроженцам Флоренции, которые не были французскими подданными, до 1 мая следовало покинуть королевство или укрыться в церквах и других безопасных местах с великими убытками и потерями для своей деятельности и с большим риском. Все мудрые и достойные люди Франции и других стран весьма порицали поступок короля, противоречивший правде и справедливости, как это было в обычае у него и у его отца, мессера Карла Валуа. Филипп Валуа после этого совсем утратил любовь и доверие всех граждан Флоренции, как гвельфов, так и гибеллинов, которые до того питали привязанность к его славе, государству и французской династии. Но вскоре из-за прочих его грехов, клятвопреступлений и бесчестных поступков по отношению к Святой Церкви, Господь покарал его, как можно будет прочитать ниже, ибо возмездие уже ниспослано.

58. О ВЕЛИКОЙ ТЯЖБЕ МЕЖДУ КОММУНОЙ ФЛОРЕНЦИИ И ИНКВИЗИТОРОМ ПАТАРЕНОВ

Инквизитором еретических преступлений во Флоренции был некий брат Пьеро делль'Аквила, францисканец, человек надменный и корыстолюбивый, который ради наживы сделался поверенным и исполнителем испанского кардинала мессера Пьеро (...). Кардинал должен был получить от обанкротившейся компании Аччайуоли двенадцать тысяч золотых флоринов, и правительственный суд нашей коммуны ввел его во владение и пользование некоторым имением указанной компании и назначил ему несколько надежных поручителей. В марте 1345 года инквизитор приказал трем городским приставам и челяди подеста схватить одного из компаньонов Аччайуоли, мессера Сальвестро Барончелли, когда он выходил с разрешения приоров из их дворца в сопровождении нескольких служителей синьории. Это привело к беспорядкам на площади, в ходе которых другие слуги приоров, а также капитана народа, живущего поблизости, отбили мессера Сальвестро и захватили приставов и людей подеста. По приказанию приоров за непозволительное и дерзкое выступление против синьории и свободы всем троим тут же отсекли правую руку и изгнали их на десять лет за пределы Флоренции и контадо. Подеста и его приближенные принесли приорам свои извинения, говоря, что поступили так по неведению. Обращаясь к их снисходительности, подеста пообещал уплатить любое возмещение, и в конце концов его слуги были отпущены. Возмущенный и напуганный инквизитор удалился в Сиену и предал отлучению от церкви приоров и капитана, а на город наложил интердикт, требуя в течение шести дней выдать ему мессера Сальвестро Барончелли. Это несправедливое отлучение и интердикт были обжалованы перед папой, ко двору которого отправилось большое посольство. Имена послов следующие: мессер Франческо Брунеллески, мессер Антонио дельи Адимари, мессер Бонаккорсо де'Фрескобальди, клирик, судья мессер Уго делла Стуфа, Липпо дельи Спини, нотариус сер Бальдо Фракассини со всеми полномочиями. Эти послы должны были оправдаться от имени коммуны, они везли с собой пять тысяч золотых флоринов наличными, чтобы уплатить долг Аччайуоли кардиналу, а семь тысяч обязали их выплатить за несколько лет через уполномоченного коммуны. Кроме того, у них были документы о том, что названный инквизитор за два года бесчестным путем выманил у граждан более семи тысяч золотых флоринов, обвиняя их — большей частью несправедливо — в ереси. Пусть тот, кому доведется в будущем читать об этом процессе, не подумает, что в наше время во Флоренции было столько еретиков, сколько инквизитор вынес приговоров об уплате штрафа, потому что у нас их почти что не было вообще. Но инквизитор, чтобы собирать деньги за всякое праздное слово поминающего всуе имя Божье или утверждающего, что ростовщичество не является смертным грехом и тому подобное, приговаривал к уплате больших сумм, в зависимости от состояния обвиняемого. Все это от имени коммуны было изложено послами перед папой и кардиналами в публичном заседании, и в соответствии с их словами инквизитор подвергся порицанию, как непорядочный и нечестный человек, а его отлучения и интердикты были на некоторое время отложены. Послы по их приезде были благожелательно приняты как папой, так и кардиналами, хотя в самом посольстве не было единства и каждый думал больше о себе, чем об общем благе. Возвратились они без особой славы и успеха для коммуны, а обошлась их поездка в две с половиной тысячи золотых флоринов. В связи с этими событиями, чтобы покончить с злоупотреблениями инквизиторов, народ и коммуна Флоренции издали указ наподобие перуджинцев, короля Испании и других государей и коммун о том, чтобы инквизиторы занимались исключительно своим делом и не смели присуждать горожан, жителей контадо и дистретто к штрафам, а при отыскании еретика посылали его на костер[789]. Тюрьма, в которой инквизитор держал арестованных, была упразднена, и впредь арестованные им лица должны были содержаться вместе с другими заключенными в тюрьме коммуны. Кроме того, коммуна распорядилась, чтобы ни подеста, ни капитан, ни исполнитель и никакой другой чиновник не предоставляли своих подчиненных для ареста граждан по просьбе инквизитора или епископа Флоренции и Фьезоле без позволения синьоров приоров во избежание ссор и стычек, и повелела прекратить торговлю разрешениями носить оружие, которые выдавали инквизитор и епископы. Казалось, что в городе нет никаких властей, так много было вооруженных людей. Инквизитору оставили шесть вооруженных слуг и запретили выдавать другим разрешения, епископу Флоренции позволили иметь не более двенадцати, а епископу Фьезоле — не более шести слуг. Оказалось, что инквизитор брат Пьеро разрешил носить оружие двум с половиной сотням людей, за что он получал ежегодно больше тысячи золотых флоринов. Епископы тоже не упускали своего и приобретали себе друзей за счет республики. После отъезда послов из курии вероломный испанский кардинал, недовольный соглашением, по наущению инквизитора, бежавшего к папскому двору, принялся вместе с некоторыми другими кардиналами снова уговаривать папу, чтобы он вызвал к себе флорентийского епископа и всех прелатов, не соблюдавших интердикта, синьоров приоров, всех членов коллегий и должностных лиц. Это вызвало во Флоренции негодование против церкви, снова был избран поверенный и отослан в курию для оправдания. Но дело было в том, что папа добивался упразднения несправедливых статей, принятых против клириков нашей коммуной. Он хотел также, чтобы наши послы заключили договор с императором, которого он выбрал, что вовсе не устраивало нашу коммуну[790].

67. О ПРИСКОРБНОМ И ТЯЖКОМ ПОРАЖЕНИИ, КОТОРОЕ ПОТЕРПЕЛ СО СВОИМ ВОЙСКОМ КОРОЛЬ ФИЛИПП ФРАНЦУЗСКИЙ ОТ АНГЛИЙСКОГО КОРОЛЯ ЭДУАРДА III ПРИ КРЕСИ В ПИКАРДИИ

Французский король Филипп Валуа, преследовавший короля Англии и его войско[791], узнал, что тот разбил лагерь близ Креси и готовится к битве, и смело двинулся на него в надежде одержать верх, полагая, что англичане истощены лишениями и голодом, испытанными по пути. У французов было втрое больше конных воинов, так как у них насчитывалось двенадцать тысяч рыцарей и несметное множество пехоты, а у английского короля только четыре тысячи рыцарей и около тридцати тысяч английских и уэльских лучников, а также воинов, вооруженных алебардами и короткими копьями. Французский король подошел к английскому лагерю после девяти часов в субботу 26 августа 1346 года и построил своих людей в три полка: в первом находилось шесть тысяч генуэзских арбалетчиков и других итальянцев, ими командовали мессер Карло Гримальди и Оттоне Дориа. С этими арбалетчиками выступали король Иоанн Богемский, его сын мессер Карл, избранный римским королем, и многие другие бароны и рыцари в количестве трехсот[792] всадников. Вторым полком командовал Карл, граф Алансонский, брат французского короля, со множеством графов и баронов в числе четырех тысяч рыцарей и огромной массы пеших слуг. Во главе третьего полка стоял сам король Франции, в сопровождении других славных королей, графов, баронов, с остальной частью своего войска, то есть бессчетных пеших и конных полчищ. Перед началом битвы над обеими армиями с карканьем пролетели два громадных ворона и закапал дождик. Дождь кончился и началось сражение. Первый генуэзский полк арбалетчиков вместе со своими конниками надвинулся на повозки английского короля и начал его обстреливать, но вскоре получил отпор: на повозках покрытых попонами и занавесями, отклонявшими стрелы, а также в полках короля английского, позади повозок и в рядах рыцарей находились три тысячи лучников, как мы уже говорили, англичане и валлийцы. На один выстрел из арбалета они отвечали тремя стрелами из лука, который тучей поднимались в воздух и то и дело попадали в людей и коней. В дело вступили также бомбарды, сотрясавшие воздух и землю с таким шумом, что, казалось, разгневался бог-громовержец. Они наносили большой урон людям и опрокидывали лошадей. Но хуже всего для французского войска было то, что перед ним оставался только узкий проход к английским повозкам, а сзади напирал второй полк или отряд графа Алансонского, который прижимал генуэзцев к повозкам, и те не могли ни остановиться, ни стрелять, находясь под огнем из луков и бомбард, так что потеряли множество убитых и раненых. Прижатые солдатами и их лошадьми к повозкам, арбалетчики не могли дальше держаться и обратились в бегство, а французские рыцари и их слуги, полагая бегущих изменниками, сами убивали их, так что мало кто уцелел. Когда Эдуард IV, сын английского короля и принц Уэльский, командовавший вторым полком из тысячи рыцарей и шести тысяч валлийских стрелков, увидел, что французские арбалетчики побежали, он приказал своим людям сесть в седло и выйти из-за повозок. Они напали на французскую кавалерию, где находились король Богемии с сыном — в первом полку, а также брат короля, граф Алансонский, граф Фландрский, граф де Блуа, граф де Гаркур, мессер Жан д'Эно и другие знатные графы и бароны. Столкновение было жестоким, потому что за принцем следовал второй полк или отряд английского короля, во главе с графом Арунделом, и вдвоем они совершенно обратили вспять первые два полка французов: в основном, благодаря бегству генуэзцев. В этой схватке погибли король Иоанн Богемский, граф Карл Алансонский, брат французского короля, многие другие графы, бароны, рыцари и их слуги. Увидев, что его войско отступает, король Франции с третьим полком и со всеми оставшимися силами бросился на ряды англичан и, совершая чудеса храбрости, оттеснил их к повозкам. Англичане были бы разбиты, если бы не король Эдуард, который со своим третьим полком вышел из-за повозок через оставленный в их строю проход, который вел в тыл врага. Он пришел на помощь своему войску и храбро напал на противника с фланга со своими пешими англичанами и валлийскими стрелками, вспарывавшими лошадям животы. Но больше всего помешало французам то, что все их огромное пешее и конное войско стремилось вперед и теснило передние ряды лошадьми, думая разбить англичан; при этом образовалась свалка, как при Куртрэ, во время сражения французов с фламандцами. Всадники все время натыкались на трупы генуэзцев из первого полка, которыми было покрыто все поле, а также на упавших и мертвых лошадей, израненных стрелами и выстрелами из бомбард — у французов не оставалось ни одной невредимой лошади. Ужасная битва продолжалась от вечерни до двух часов ночи. Под конец французы не выдержали и обратились в бегство. Французский король, раненный, ночью бежал в Амьен вместе с архиепископом Реймсским, епископом Амьенским, графом Оксеррским, сыном канцлера Франции и шестьюдесятью всадниками под знаменем дофина Вьеннского, потому что все королевские знамена и штандарты были повержены на поле боя. Когда этот отряд, состоявший из пеших и конных, ночью бежал, на него напали, не говоря о других преследователях, местные жители и часть людей перебили и ограбили. На следующее утро, в воскресенье, часть французского войска, отступавшая ночью, остановилась неподалеку от места сражения, на небольшой возвышенности у леса. Тут собралось восемьсот конных и пеших воинов, в том числе мессер Карл, избранный императором, который спасся при первом натиске. Они не знали, куда идти дальше, и английский король послал против них графа Дерби и графа Нортгэмптонского с пешим и конным войском, которые напали на французов, неспособных оказать сопротивление, и рассеяли их. При этом многие были убиты или попали в плен, а мессер Карл Богемский с тремя ранами укрылся в аббатстве Решан, где находились кардиналы. В это же воскресное утро племянник французского короля, герцог Лотарингский, прибыл на поле сражения к нему на подмогу с тремя тысячами рыцарей и четырьмя тысячами пехотинцев из своих владений, не зная о давешней битве и ее исходе. Увидев французов, которые, как мы упоминали, от страха выстроились на холме, герцог бросился на англичан, но вскоре был разбит и остался мертвым на поле боя вместе с сотней своих рыцарей и большинством пехотинцев, а остальные бежали. Во время этого прискорбного и горестного поражения французского короля, как утверждают почти единодушно свидетели, погибло тысяч двадцать конных и пеших воинов, пало несметное множество лошадей, были убиты более тысячи шестисот графов, баронов и высокородных рыцарей, не считая конных оруженосцев, которых насчитывалось больше четырех тысяч. Столько же попало в плен, а все бежавшие были ранены стрелами. Среди прочих знатных сеньоров там погибли король Иоанн Богемский с пятью германскими графами, сопровождавшими его, король Майорки, граф Алансонский (брат французского короля), граф Фландрский, граф де Блуа, герцог Лотарингский, граф де Санкер, граф де Гаркур, граф д'Омаль, сын графа Салерани, приехавший с королем Богемии; мессер Карло Гримальди и Оттоне Дориа, генуэзцы и многие другие неизвестные нам сеньоры. Король Эдуард оставался на поле сражения два дня, он велел отслужить там торжественную мессу в честь Святого Духа, возблагодарив Господа за победу, а также заупокойную службу и панихиду по усопшим, освятить это место и похоронить павших, как своих, так и чужих. Раненых он приказал собрать и оказать им помощь, а простолюдинам уплатил их деньги и отправил восвояси. Найденных на поле благородных дворян он распорядился предать земле там же, неподалеку от аббатства, и с большим почетом похоронил тело короля Иоанна Богемского, как подобает поступать с царской особой. Будучи сильно привязан к нему, он очень скорбел о его гибели, вместе со своими баронами оделся в траур и весьма учтиво отослал прах короля мессеру Карлу, его сыну, находившемуся в аббатстве Решан, а тот увез его в Германию, в Люксембург. После этого король Эдуард, одержавший столь славную победу и потерявший так мало людей по сравнению с французами, на третий день покинул Креси и отправился в Монтрей. "О sanctus, sanctus, sanctus Dominus Deus Sabaoth" (что на латыни означает: "Святой из святых Господь наш, бог воинства"[793]), велико твое могущество на земле и на небе, а более всего в битвах! Ведь нередко бывает, что малочисленное войско одолевает великую силу по воле Господа, доказывающего свое всемогущество и сокрушающего гордыню и спесь и карающего грехи королей, властителей и народов. Так и в этой битве виден перст Божий, ибо французов было втрое больше, чем англичан. Не случайно обрушилось это несчастье на французского короля, среди прегрешений которого (не говоря о захвате наследных владений английского короля и его баронов) — и невыполненная клятва выступить в крестовый поход, которую он дал десять лет назад папе Иоанну, обещая через два года отправиться за море на отвоевание Святой Земли. Король собрал десятину и пожертвования со всей страны и на эти деньги начал несправедливую войну с христианскими государями, а за морем в это время погибали и попадали в рабство к сарацинам армяне и еще сто тысяч христиан, которые, уповая на его поддержку, вступили в войну с сирийскими сарацинами. Но довольно об этом.

90. О ВЕЛИКИХ ПРЕОБРАЗОВАНИЯХ, ПРОИЗВЕДЕННЫХ В РИМЕ, И О ТОМ, КАК РИМЛЯНЕ ВЫБРАЛИ НАРОДНОГО ТРИБУНА

20 мая 1347 года, в день пятидесятницы, в Рим возвратился Николайо ди Риенцо, которого римский народ посылал к папе, прося его вернуться к престолу святого Петра, как ему и подобало, вместе со своим двором[794]. Папа дал положительный ответ и вселил в посла обманчивую надежду, так что он, вернувшись в Рим, рассказал перед многолюдным собранием о своей поездке в подобающих глубокомысленных выражениях, как истинный учитель красноречия. И как было условлено с простонародьем, под крики толпы его избрали трибуном и ввели как правителя в Капитолий. Как только он стал господином Рима, то лишил нобилей всякой власти и влияния, велел арестовать главных коноводов, занимавшихся разбоем в городе и его окрестностях, и сурово с ними расправился. Он выслал из Рима многих Орсини и Колонна, а также других дворян, но почти все остальные тоже разъехались по своим имениям и замкам, чтобы укрыться от гнева народного трибуна, который отобрал у них все городские укрепления. Он объявил войну префекту Витербо[795], изъявившему непослушание, и вскоре благодаря его суровым мерам в Риме и вокруг него стало так спокойно, что можно было безопасно ходить по улицам днем и ночью. Во все главные города Италии были разосланы письма, в том числе и флорентийской коммуне, получившей весьма изящное послание. Трибун снарядил к нам торжественное посольство из пяти человек, воздав хвалу себе и нашей коммуне и отметив, что Флоренция — дочь Рима, основанная и воздвигнутая римским народом. Он также просил оказать ему военную помощь. Послы были приняты с великим почетом, в Рим отправлено сто рыцарей и обещана новая помощь в случае необходимости. Перуджинцы выставили сорок всадников. В праздник святого Петра в оковах, первого августа, была устроена церемония посвящения трибуна в рыцари у алтаря святого Петра синдиком римского народа, о чем заранее было объявлено в письмах и через послов. Для пущей торжественности он совершил омовение в порфиритовой раковине, которая находится в Латеранской церкви; в ней совершал омовение император Константин, когда папа святой Сильвестр излечил его от проказы. На празднике, устроенном в честь события, новоявленный рыцарь произнес перед собравшимся народом большую речь о задуманном им переустройстве всей Италии на старинный лад под главенством Рима, при сохранении самоуправления и свободы в городах. Затем он велел вынести изготовленные по его указаниям новые знамена. Одно из них было вручено синдику перуджинской коммуны, на этом знамени изображался герб Юлия Цезаря: золотой орел на алом поле. Другое знамя было сделано по новому образцу: сидящая фигура пожилой женщины означала здесь Рим, перед ней стояла молодая женщина с картой мира в руке, она символизировала Флоренцию, вручающую эту карту Риму. Трибун велел вызвать синдика флорентийской коммуны, но такового тут не оказалось. Тогда он передал знамя на древке другим и сказал: "Удача будет сопутствовать тому, кто получит этот стяг в назначенном месте и вовремя". Другие флаги он роздал представителям остальных соседних и близких к Риму городов. В тот же день был повешен властитель Корнето, грабивший римские окрестности. После этого под возгласы толпы трибун приказал призвать, зачитав его письменные обращения, электоров[796] германской империи, Людовика Баварского, именуемого Баварцем и сделавшегося императором, и Карла Богемского, избранного императором, но не желавшего явиться в Рим[797]. До следующего дня пятидесятницы они должны были прибыть сюда, чтобы подтвердить правомочность своих выборов и обосновать свои притязания на императорский титул, а электоры должны были доказать свои права на участие в выборах. Трибун велел также огласить, как ему было поручено папой, некоторые дарованные последним привилегии. Оставим теперь рассказ о необычных и обширных замыслах нового римского трибуна, к которым мы в свое время вернемся, если он будет успешно управлять и дальше (хотя до сих пор разумные и сдержанные наблюдатели находили его затею несбыточной выдумкой, обреченной на скорый крах). Сообщим о некоторых новостях Флоренции этого времени.

92. О ДРУГИХ ПРОИСШЕСТВИЯХ ВО ФЛОРЕНЦИИ И О НЕКОТОРЫХ ПОСТАНОВЛЕНИЯХ ПРОТИВ ГИБЕЛЛИНОВ

6 июля 1347 года народ Флоренции, возненавидевший самую память о герцоге Афинском после его дурного правления, о котором мы рассказывали, издал новый указ, чтобы никто из назначенных герцогом приоров не смел носить оружие наравне с другими приорами, избранными народом. Если же кто-то изобразил в своем доме или снаружи герцогский герб, он должен был стереть или замазать его, неисполнение каралось штрафом в тысячу золотых флоринов. Было также запрещено носить оружие сборщикам налогов, как старшим, так и их подручным, за исключением тюрем и прилегающих мест, потому что до этого в городе уже не было проходу от вооруженных людей. В это время шесть из девяти приоров захотели исправить указ от 20 января прошлого года[798], запрещавший гибеллинам вступать в должности под угрозой штрафа. Описанную нами статью указа об обвинении этих лиц приоры хотели изменить таким образом, чтобы свидетели считались действительными только по утверждении синьорией и ее коллегиями — так они хотели свести на нет последствия указа. Но капитаны гвельфской партии чуть не подняли в городе бунт, поэтому закон от 20 января был подтвержден и штраф еще увеличен вопреки желанию большинства тогдашних приоров. Правильно говорил о Флоренции магистр Микеле Скотто, что она "живет притворством" и тому подобное. Оставим теперь дела Флоренции до новых событий и возвратимся к рассказу о том, что происходит за Альпами, и о войне французского и английского королей, которая постоянно продолжается.

105. О ПЕРЕМЕНАХ И СТОЛКНОВЕНИЯХ, СЛУЧИВШИХСЯ ВО ФЛОРЕНЦИИ: О ПОРАЖЕНИИ СЕМЬИ КОЛОННА И ОБ ИЗГНАНИИ ТРИБУНА

В октябре того же 1347 года послы венгерского короля прибыли в Рим и представились трибуну и римскому народу[799]. Под клики толпы был провозглашен союз и дружба между королем Венгрии и римским народом. Семейство Колонна и часть Орсини даль Монте, их родственники, составили заговор против трибуна, потому что он предательством заманил к себе на обед префекта, графа Гвидо с братом, двух сыновей Коррадо и сопровождавших их баронов, а там велел схватить и с позором посадить в тюрьму. Сторонники арестованных подняли бунт в Витербо и отрубили головы двенадцати главным соучастникам измены. Противники же трибуна в Риме, род Колонна и другие, тайком набрали с помощью папского легата в Монтефьясконе пятьсот пятьдесят всадников и много пехоты, поставили над ними мессера Стефано и Джанни Колонна, а также Джордано ди Марино. Ночью они приблизились к Риму и, чтобы попасть внутрь, сломали ворота, ведущие в Сан Лоренцо, за городской стеной. Услышавшие об этом римляне ударили в набат на Капитолии, трибун и народ схватились за оружие, кто пеший, кто конный, и с помощью Орсини ди Кампо ди Фьоре и да Понте Сант'Анджело и еще Джордано даль Монте храбро напали на вторгшихся в город людей Колонна. Из тех уже человек полтораста всадников, причинив римлянам некоторый ущерб, пробились в ворота, но численный перевес позволил народу выбить их из города. Люди трибуна и народ, во главе с Кола Орсини и Джордано даль Монте, ненавидевшими своих сородичей и семью Колонна, вытеснив их за ворота, стали громить тех, кто был снаружи, потому что они не оказали сопротивления, а бросились бежать. Многие были убиты и попали в плен, в том числе погибли шесть человек из дома Колонна: Стефануччо и его сын Джанни Колонна; Марсельский прево[800]; Джанни, сын Агабито и еще двое побочных членов семьи, опытных воинов. Для рода Колонна это была большая потеря и поражение, а трибун еще сильнее возвысился и возгордился. Нашей коммуне он прислал письмо и гонцов с оливковой ветвью в знак своей победы и его посланцы прибыли также в Перуджу, Сиену и другие соседние дружественные города. Гонец, приехавший во Флоренцию, был роскошно одет. На следующий день после победы трибун устроил огромную процессию всего римского духовенства в Санта Мария Маджоре. 23 ноября он произвел смотр своих рыцарей и вместе с ними посадил на коня своего сына по пути в Сан Лоренцо и велел называть его мессер Лоренцо делла Виттория. Вскоре после этого в Рим приехал папский викарий, которого трибун принял на равной ноге и, собрав на Капитолии множество народу, произнес речь на тему: "Legem pone mihi domine viam justificationum tuarum"[801]. Он желал продемонстрировать людям свою готовность подчиниться папе и устроил богатый и пышный праздник. Но счастье скоро изменило тщеславному трибуну, о чем мы сейчас расскажем. Привыкнув к суду решительному и суровому, он призвал к себе пфальцграфа д'Альтемура из Апулии, и когда тот не явился, объявил его вне закона, потому что, как говорили, граф чинил грабежи и насилия близ Террачины в Кампанье. После этого с помощью капитана святого Петра и папского легата граф явился в Рим с полуторастами рыцарей. Примечательно, что сперва церковь потворствовала трибуну, но потом изменила свое отношение на противоположное, и не без причины. Граф остановился в квартале Санто Апостоло, где жили Колонна, и с помощью их людей, друзей и соседей стал звонить в колокола тамошней церкви и других, в ближних кварталах. По тревоге поднялось много сторонников рода Колонна, сходившихся и съезжавшихся с возгласами: "Да здравствуют Колонна, смерть трибуну и его приспешникам!" Было это 15 декабря. При начале волнений жители всех римских кварталов забаррикадировались и приготовились к обороне своих улиц. Граф вместе с народом, выступившим за род Колонна, двинулись к Капитолию, за трибуном же на сей раз не пошли ни Орсини, ни римский народ. Видя себя покинутым, тот потихоньку выбрался из Капитолия и укрылся в замке Сант'Анджело, где оставался тайно вплоть до прихода венгерского короля в Неаполь. Говорили также, что он уплыл в море на каком-то корабле[802]. Так закончилось правление римского трибуна. Заметь, читатель, что подобная участь нередко, даже почти всегда выпадает на долю тех, кто становится владыкой или вождем народов: ведь истинные приметы удачи указывают на то, что неожиданно обретенные счастье, победа или мирская власть преходящи. То, что случилось с трибуном, хорошо выразил в стихах один мудрец: "Мирская власть всегда недолговечна, / И ты познал в несбывшейся надежде, / Как мнимая удача скоротечна".

Отвлечемся теперь от происходившего в Риме, который во всех отношениях оказался в худшем положении, чем до возвышения трибуна, надеявшегося справиться с его бедствиями. Расскажем теперь о кончине Баварца, звавшегося императором[803].

119. О НЕКОТОРЫХ НОВЫХ СОБЫТИЯХ, ПРОИСХОДИВШИХ В ЭТО ВРЕМЯ ВО ФЛОРЕНЦИИ

В конце ноября — начале декабря 1347 года во Флоренции неожиданно поднялись цены на зерно, с двадцати двух сольди за четверик на полфлорина золотом, а потом и до тридцати пяти сольди за четверик. В народе это вызвало недоумение и страх, как бы не повторился прошлогодний голод. Причиной вздорожания было то, что весь хлеб, поступавший обычно из окрестностей Муджелло, оставался теперь в Романье, потому что в Венеции началась большая дороговизна. Во-первых, приморские города сильно пострадали от болезней и смертности, о чем мы говорили выше, во-вторых, из-за прихода венгерского короля в Апулию венецианцы не могли ввозить зерно ни оттуда, ни из Сицилии, и вообще их мореплавание сильно затруднилось. Однако наши продовольственные уполномоченные позаботились о строгой охране дорог, ведущих в Романью из флорентийского контадо и дистретто, и о подвозе хлеба из Пизы, Мареммы, Сиены и Ареццо, так что с улучшением снабжения цены на зерно снова снизились до двадцати двух и двадцати сольди за четверик. 11 января коммуна приняла новое постановление и приказала, чтобы подеста вступали в должность 1 января и 1 июля, капитаны народа — 1 мая и 1 ноября, а исполнитель установлений правосудия — 1 апреля и 1 октября. Так и было в прошлом, пока герцог Афинский не отменил эти сроки во время своего тиранического правления, назначая своей властью должностных лиц, когда ему было угодно. Также было решено, чтобы в течение пятнадцати дней с начала исправления этих должностей, приоры и другие коллегии, участвующие в избрании, под угрозой штрафа избирали этих магистратов, во избежание жалоб с их стороны и необходимости их повторного утверждения. Это был бы замечательный и полезный указ, если бы его соблюдали. Но наша дурная привычка всякий раз менять законы, обычаи и порядки, включая в коммунальные постановления словечко "non istante" ("невзирая"), сводит на нет все ценные декреты и распоряжения. Таков наш природный порок, как сказал Данте: "Тончайшие уставы мастеря, / Ты в октябре примеришь их, бывало, / И сносишь к середине ноября"[804].

123. О СИЛЬНЫХ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯХ В ВЕНЕЦИИ, ПАДУЕ, БОЛОНЬЕ И ДРУГИХ МЕСТАХ

25 января этого года, в пятницу ночью, в разных местах Италии произошли сильнейшие землетрясения: в Пизе, Болонье, Падуе, а самое крупное — в Венеции. Здесь было разрушено множество каминов или печных труб, составлявших красу города; обвалились стены многих домов и колоколен, а некоторые в названных городах и вовсе рухнули. Это были великие знамения, предвещавшие несчастья и бедствия в этих краях, о чем мы еще расскажем[805]. Но особенно опасной та ночь была для Фриуля, Аквилеи и части Германии. Им был нанесен столь сильный ущерб, что описываемым подробностям трудно поверить, поэтому, чтобы не отклоняться от истины в нашем изложении, мы включим в него копию письма, присланного из Удине нашими флорентийскими торговцами, заслуживающими доверия. Письмо датировано февралем 1347 года, ниже мы приводим его содержание.

124. О СИЛЬНЫХ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯХ ВО ФРИУЛЕ, БАВАРИИ, КАРИНТИИ, ГЕРМАНИИ И В РАЗНЫХ МЕСТНОСТЯХ

"Вы, наверное, слышали о многочисленных опасных землетрясениях, случившихся в здешних краях и нанесших огромный вред. 25 января 1348 года Господа нашего, по счислению римской церкви, а по нашему — от благовещения Приснодевы 1347 года, в день обращения святого Павла, в пятницу, в восемь с четвертью часов после вечерней или в пятом часу ночи, произошло сильнейшее землетрясение, длившееся много часов, подобного которому ни один из ныне живущих не припомнит. В Сачиле ворота, ведущие во Фриуль, полностью рухнули. В Удине обвалились многие дома, в том числе дворец мессера патриарха. Во Фриуле упал замок святого Даниила и погибло множество мужчин и женщин. Осыпались две башни замка Рагонья, своими обломками усеявшие пространство до реки, прозываемой Тальяменто, и убившие множество народу. В Джемоне было разрушено больше половины домов, соборная колокольня потрескалась и обнажила внутренность, а вырезанная из цветного камня статуя святого Кристофора дала трещину во весь рост. Напуганные этими чудесами, местные ростовщики раскаялись в своих прегрешениях и объявили, чтобы все, кто платил им проценты и лихву, получили с них деньги назад и возвращали их в течение восьми дней. В Венцоне городская колокольня треснула пополам и многим строениям пришел конец. Замки Тольмеццо, Дорестаньо и Дестрафитто обрушились почти целиком и задавили много людей. Замок Лембург, стоявший на холме, был потрясен до основания, землетрясение отнесло его на десять верст от старого места в виде кучи остатков. Высокая гора, по которой проходила дорога к озеру Арнольдштейн, раскололась пополам, сделав дорогу непроходимой. Два замка, Раньи и Ведроне, и более пятидесяти усадеб вокруг реки Гайль, во владениях графа Гориции, были погребены двумя горами под собой, при этом погибло почти все население, мало кому удалось спастись. В городе Виллахе, при въезде в Германию, обратились в развалины все дома, кроме одного, принадлежащего некоему доброму человеку, праведному и милосердному ради Христа. В контадо и в окрестностях этого Виллаха провалились больше семидесяти замков и загородных домов над рекой Дравой и все было перевернуто вверх дном. Огромная гора разделилась здесь на две половины, заполнила собой всю долину, где находились эти замки и дома, и загромоздила русло реки на протяжении десяти верст. При этом был разрушен и затоплен монастырь у Арнольдштейна и погибло немало людей. Река Драва, не находя себе привычного выхода, разлилась выше этого места и образовала большое озеро. В городе Виллахе случились диковинные вещи: на главной площади появилась расщелина в виде креста и из нее показалась сначала кровь, а потом вода в большом количестве. В городской церкви святого Иакова нашли смерть пятьсот человек, укрывшиеся там, не говоря о других жертвах, всего же урон исчислялся третьей частью населения. Остальным удалось спастись с помощью Божьего чуда, в их числе были итальянцы, другие чужеземцы и бедные. В Карнии после землетрясения оказалось полторы тысячи погибших мужчин, женщин и детей. Все церкви и жилища, среди них монастыри в Оссиахе и Вельткирхе, не устояли, люди почти все сгинули, а выжившие от страха почти потеряли рассудок. В Баварии в городе Штрасбурге, и в Палуцце, Нуде и Кроче за горами рухнула большая часть домов и погибло множество людей". И заметь, читатель, все эти ужасные разрушения и бедствия от землетрясения допущены Господом не без важной причины и суть предзнаменования Божьего суда. Это такие чудеса и знамения, о которых Иисус Христос благовествовал своим ученикам, предвещая, что они случатся при скончании века.