Новая игра

Нацисты. Решение принято

Кабинет был внушителен. Много воздуха, много простора. Можно понимать как символическое отображение Lebensraum, жизненного пространства, необходимого нации. Есть где размять лапы овчарке Блонди[106] сопровождающей фюрера. Дуб, позолота, высоченные потолки, исполинские, во всю стену, окна, сейчас — глухо зашторенные. С благородных лакированных панелей оценивающе смотрят имперские орлы, держащие в когтистых лапах левое коловращение свастик.[107] Архитектор Альберт Шпеер, выстроивший новую рейхсканцелярию, постарался на славу. Можно получить некоторое представление о величественном «Гроссе халле», который должен будет украсить преображённый Берлин…

Шёл сорок второй год, и собравшиеся в кабинете не знали, что «Гроссе халле», которому рейхстаг сошёл бы за невзрачную хозяйственную пристройку, так никогда и не будет построен. А мрамор со стен новой рейхсканцелярии в итоге украсит станции метрополитена в Москве…

Лёжа в углу, Блонди не без тревоги наблюдала за своим хозяином, расхаживавшим по мозаичному паркету. Хозяин был раздосадован и огорчён, и верная собака не знала, как ему помочь. Подойти приласкаться? Она была приучена не мешать. Предложить разорвать обидчика? Но толстяка, сидевшего в кресле, она очень хорошо знала. Это был свой.

— Геринг, вы должны мне пообещать, Геринг, — повторял хозяин Блонди, — что ни одна бомба англосаксов не упадёт на мой Берлин. Вы должны пообещать мне клятвенно, Геринг!

— Ну конечно, мой фюрер, я обещаю, — соглашался тучный собеседник, покладисто кивал и, невзирая на то что с приходом его фюрера к власти по всей Германии началась борьба с никотином, попыхивал толстенной сигарой — заокеанской, от тех самых англосаксов. — Пока я жив, мой фюрер, Люфтваффе этого не допустит.

Его мундир переливался дорогими металлами и камнями, которые мистически укрепляли налитое нездоровой полнотой тело. Золотым маршальским жезлом, что Геринг держал на коленях, можно было убить быка. В маленьких, глубоко посаженных глазах «наци номер два» светились ум, расчёт и отвага боевого лётчика, собравшего в Первую мировую все высшие фронтовые награды.

— То же самое, Геринг, вы мне говорили совсем недавно насчёт Кёнигсберга. — С силой, так, что в углу вскинулась Блонди, фюрер хлопнул ладонью по столу. — И что же? Запомните, Герман, Берлин — это вам не Кёнигсберг. Запомните, очень хорошо запомните…

Щёточка усов встала дыбом, чёлка упала на глаза, он стал действительно похож на бесноватого ефрейтора, каким его изображали в своей прессе враги. Блонди газет не читала, и внешность хозяина не играла для неё никакой роли. Она знала ему истинную цену. Когда он запирал двери, приглушал свет и начинал думать о страшном, его мысли обретали качество зримых теней. И не просто зримых — они прогибали ткань реальности, придавая ей форму. Через два с половиной года Гитлер будет сутки за сутками проводить в трансе, силясь в одиночку остановить армии, катящиеся с востока. Внешний мир истолкует его постоянное уединение как апатию, слабость и психический распад.

— Да полно вам, Адольф, — сказал Геринг, затянулся и очень по-товарищески подмигнул. — Мы ведь не первый год в одном окопе… Всё будет хорошо.

А сам ощутил, как глубоко внизу живота шевельнулась знакомая боль, память о двух пулях, схваченных в Мюнхене в двадцать третьем году.[108] После провала «Пивного путча» он прятался от полиции и не сразу попал к врачам — плохо залеченные раны успокаивал только морфий. От пристрастия к которому он тоже потом пытался лечиться. В том числе в психиатрических клиниках…

— Да… — Гитлер потёр ладонями щёки. — Да, всякое бывало, мой друг, всякое.

Тут в дверь постучали — вошёл дежурный адъютант:

— Мой фюрер, к вам рейхсфюрер СС Гиммлер.

— Как нельзя более вовремя, — с воодушевлением отозвался Гитлер.

Его лицо прояснилось, в глазах загорелись яркие огни. Блонди видела его таким, когда реальность начинала слушаться.

— Я могу идти? — сразу засобирался Геринг. — Не хочу мешать вам, мой фюрер.

Он отчасти лукавил. Главу СС он только терпел, но не любил. Когда люди Гиммлера пришли к нему и сказали, что его начальник штаба по какой-то там линии является евреем, Геринг отрубил: «Я в своем штабе сам буду решать, кто у меня еврей». Агроном, пороху не нюхавший. Только то и знает, что без толку тратить деньги в этом своём Аненербе…

— Нет, нет, мой друг, я попрошу вас остаться, — не отпустил его Гитлер. — Речь идёт о двери в Агарти.[109] Аненербе, похоже, разобрались с той штуковиной, которую привёз из Африки наш Лис Пустыни.[110] Ну помните, тот огромный, покрытый письменами меч…

— О той самой двери? В Агарти? Интересно, чертовски интересно, — поднял брови Геринг, начиная понемногу звереть от боли в паху. Глядя, как открывается дверь и появляется самодовольная, в змеиных очках, рожа Гиммлера, он в который раз мысленно послал к чёрту политику. До чего же ему хотелось сейчас в буковые леса, которые он так любил…[111]

Бывший агроном пожаловал в кабинет не один. Его сопровождали трое истинных арийцев, облачённых в форму Чёрного ордена. Это были исполнительный секретарь Аненербе Вольфрам фон Сивере, его первый заместитель Эрик фон Кройц и крепкая блондинка с петлицами штурмбанфюрера. Чуть полноватая, но при взгляде на неё в голове сразу начинал звучать Вагнер. Блонди приветственно застучала по полу пушистым хвостом. Эту женщину она хорошо знала.

— Хайль! — вскинула руку вошедшая, щёлкнула, словно выстрелила, каблуками и, пожирая Гитлера взглядом, принялась по всей форме представляться: — Доктор Хильда фон Кройц, начальник подотдела немецких ценностей, мой фюрер.

Голос у нее был низкий, отрывистый, прозрачные арийские глаза щурились, напоминая бритвы.

— А я вас узнал, моя дорогая, — отозвался Гитлер. У него была отличная зрительная память. — Вы на празднике Плодородия держали в руках рог изобилия… Что там в нём хоть лежало-то?

— Дыни, мой фюрер, — снова щёлкнула каблуками Хильда фон Кройц. — А также персики, бананы, груши и виноград. Ещё клубника и айва в большой хрустальной вазе…

Блонди опустила голову на лапы. Всё было хорошо и спокойно.

«К чёрту…» — Геринг незаметно положил в рот пару таблеток паракодина — слабой производной морфия. К концу дня число таблеток будет измеряться десятками.

Гитлер между тем повернулся к Гиммлеру и Сиверсу:

— Господа, я весь внимание. Жду доклада.

Нервное, подвижное лицо фюрера выражало ожидание и предвкушение, казалось, он даже принюхивался, ища в воздухе желанные токи.

— Да, мой фюрер, — кивнул создатель концлагерей и оглянулся на Сиверса. Тот тронул бороду, прокашлялся и начал докладывать.

Операция была намечена на следующую пятницу. В момент открытия энергетического канала в квадрате «13 Z» будет высажен десант. Там, по расчётам эзотериков, подкреплённых заверениями Змеиного Ламы, находится проход в Серебряный тоннель. Который ведёт прямо в Изумрудный зал Рубинового пояса Агарти. В качестве оккультного снаряжения будут служить древний менгир и меч великана, предположительно ария, в качестве транспортного средства — самолёт Люфтваффе, в качестве магического прикрытия…

— Менгир? — насторожился Геринг. — Вы его взвесили хоть, камень этот? Неужели без него нельзя обойтись?

Ответственность, всюду ответственность… Наломают дров, а виновато будет его Люфтваффе. Сейчас бы в «Каринхалле» вытянуть ноги к камину и погрузить пальцы в чашу с благородными камнями, укрепляющими здоровье, так ведь нет, надо с серьёзным видом выслушивать всякую галиматью. Агарти, тибетцы, магические проходы… Ещё и валун какой-то через линию фронта собрались переть. Для полного счастья…

— Кельтский фаллический менгир, герр рейхсмаршал, это раритет промагического свойства, уникальный по своей энергетике, — спокойно пояснил Сивере. — А весит он… ну, тонн восемь. Самое большее — десять. Далеко не мегалиты из Баальбека.

— Десять тонн?! — закатил глаза Геринг. — Придётся задействовать «Гигант».[112] Вы, господа, я вижу, не мелочитесь!

Выругался про себя и стал вспоминать, какой на «тряпичном» (так называли в народе обитые полотном и фанерой «Гиганты») экипаж. Ну да, семь человек. Вот так, минус ещё семь его пилотов-орлов. Знаем, как это делается у Генриха. Чтобы никаких свидетелей и никаких следов. И плевать ему, кто завтра поведёт в бой машины Люфтваффе. А Адольф потом опять раскричится: «Ах, Геринг, Кёнигсберг! Ах, Геринг, Берлин! Вы обещали!..»

Ответственность.

Как же всё это ему надоело…

Характер у Геринга был не сахар, всё его отрочество прошло в жестоких драках со сверстниками. Зависимость от морфия вконец расшатала весьма непростой нрав, Геринга бросало то в слезливую сентиментальность, то в бешеную и жестокую ярость. Немного поколебавшись, он сунул в рот ещё две таблетки.

— Да, да, конечно, задействуйте «Гигант», — ни на мгновение не задумываясь, разрешил Гитлер. — Везите этот ваш каменный лингам. Надеюсь, он того стоит.

Присутствующие невольно переглянулись. Все знали: фюрер терпеть не мог слов, относившихся к половой сфере, сам никогда не произносил их и окружающим не позволял. А тут сказал «лингам». И не заметил. Мысли его были далеко, дыхание сбилось, душа пела и трепетала. Если всё получится, он сможет войти в контакт с Владыкой Страха, великим и пугающе-могучим повелителем Агарти. И тогда…

— Змеиный Лама говорит, что получиться должно, — словно подслушав его мысли, мягко проговорил Сивере. — Расположение планет слишком благоприятно, чтобы опасаться неудачи.

С приходом Гитлера к власти астрология была официально запрещена как лженаука, а её адепты — арестованы. Так высшим представителям власти удобнее было держать их под рукой, чтобы советоваться буквально на каждом шагу. Вот и Змеиный Лама первоначально заинтересовал эсэсовцев, приехавших в Тибет, именно как астролог. Как всё же славно, что верный Шеффер с подачи Хаусхофера доставил его в Берлин. Да, такого посвященного здесь не видали со времён еврея Лаутензака. Лама с лёгкостью извёл воздушный пузырёк в рубине у барона фон Ливерхерца, а уж мысли читает не хуже знаменитого Мессинга. А как он управляется со змеями, как они танцуют под его флейту-сумару… Как опускают свои ядовитые головы ему на ладонь, как не могут выползти из еле различимого круга, очерченного на песке палкой… Слов нет — истинный посвященный. Шеффер говорил, его родню в Тибете ненавидят. И это хорошо. Им отсюда идти некуда.

…Итак, пусть летят. Даже если для этого потребуется последний самолёт Люфтваффе.

Всего лишь маленькая ставка в великой игре.

Но такая, что выигрыш может превзойти все ожидания…

Когда стали прощаться, Блонди на всякий случай поднялась и подошла ближе. Свои-то свои, но как бы не вздумали обидеть Её Человека…

Спустя неполных три года Блонди безропотно примет из любимых рук яд, хоть и будет отлично понимать, ЧТО ей предложили. И первой шагнёт на другую сторону бытия, показывая хозяину: не больно, не страшно, смелее, я тебя подожду…