Новая игра

Мастер. Великая Пустота

Рука у Мастера была тяжёлая, а держал удар Сунг Лу, как выяснилось, плохо. Раз! И бывшего прокажённого скрючило в бараний рог. Два! И он перестал понимать, где право, где лево. Три!.. И Сунг Лу воткнулся физиономией в пол. Однако Мастер на то и был мастером, что удары эти не калечили, а воспитывали. Учили уму.

— Теперь ты понял, что инициатива наказуема? — Великий волшебник оставил наказанного и повернулся к тётке Тхе, смиренно дожидавшейся своей участи. — А ты, дрянь, поняла?

Да, госпожа Тхе, несомненно, была дрянью, каких поискать, но далеко не дурой. На расправу она явилась босой, простоволосой и в замаранном платье. Образ раскаяния и вины дополняла чёрная тряпка на левой глазнице.

— О да, мой господин, поняла… — Тхе упала перед Мастером на колени. — Очень хорошо поняла. Детям расскажу, внукам…

Впрочем, уцелевший глаз горел лютой ненавистью. На память тётка Тхе действительно не жаловалась.

— А раз так, — несколько смягчился Мастер, — слушайте и запоминайте. Приказы, — снова дал он пинка посмевшему шевельнуться Сунгу Лу, — даются для того, чтобы их исполняли. Старательно и неукоснительно. А жадность, — подошёл он к тётке Тхе и грозно навис, но бить всё же не стал, — порождает бедность. А посему ждите перемен. В сторону увеличения отчислений в кассу общего дела. Вопросы имеются? Нет? Всё ясно? Очень хорошо… А теперь о главном. — Он выдержал паузу, тронул рукой бороду и так сверкнул глазами, что на стене задымились обои. — Отныне и навсегда забудьте о мести. Кошкам, собакам, их детям, их хозяевам… Если бы вы, убогие, только знали, чьи это кошки и кто их хозяева… Впрочем, вам, недоумкам, лучше этого и не знать… Все, прочь с глаз моих! — Тётка Тхе и всхлипывающий Сунг Лу исчезли со сверхъестественной быстротой, а Мастер грозно усмехнулся и властно приказал: — Ну, что притих? Или издох уже? Иди сюда, несчастный.

Из-за походного алтаря вылез Азиат. Непохожий сам на себя, ставший из жёлтого белым. Чуть живой от пережитого, а главное, от предстоявшего ужаса. Уже, наверное, с час он дожидался своей участи, и этот час показался ему вечностью. Никакая казнь не сравнится с ожиданием казни. Мастер знал это лучше многих.

— Значит, так, — с ходу взялся он за племянничка. — Видимо, я в чём-то ошибся.

— Дядя, вы не…

— Молчать. Я промахнулся. Сплоховал. Я ошибся — в тебе. Ты приносишь не удачу, а беду. Ты ни на что не способен, кроме как милицию на хвосте приводить. Я про дружка твоего лучшего, Козодоева… За всё это. — Дядя усмехнулся, — тебя надо бы убить, тело расчленить, а лохмотья пустить на перегной. Только я. — Дядя снова усмехнулся, и это был оскал тигра, — этого делать не буду. Моя карма дороже твоей никчёмной жизни. Вот, — он бросил на пол толстую пачку долларов, — возьми и убирайся, но чтобы с концами. Увижу — пущу на перегной живьём. Всё, пошёл.

— О, благородный Дядюшка! — Азиат рухнул на колени, боднул пол и ловко переправил в карман подаренные баксы. — О, великий Мастер! Моя благодарность будет велика, как горы, и протяжённа, как море! О великодушный Дядюшка!..

Всхлипнув, он вскочил, вытер рукавом слёзы и задом, задом, задом покинул гостиничный номер. Его действительно переполняла благодарность, смешанная с шальной радостью и облегчением. Хотелось напоследок сделать что-то хорошее, отплатить добром за добро. Например, помочь Дядюшке справиться с Козодоевым. Ещё в душе Азиата копошилась тревога, подгоняла, словно плетью, торопила домой. Где, в каком шкафу валяется его чукотский костюм? Лучше уж быть живым в вонючих мехах, чем чистым и опрятным… в дубовом макинтоше. Он понимал, как ему повезло, что сегодня старый костолом пребывал в милостивом настроении. А потому — скорее на легендарную родину, на северо-восток, в бескрайние просторы Чукотки. Как можно ближе к Берингову проливу…

Так думал на ходу Азиат, уже мысленно покинув Пещёрку. Мастер мерил его взглядом из окна и вспоминал звонок козырной Десятки. Кот, пёс, повязка на глазу Тхе — суть пустяки, производное от проблемы, а вот то, что поблизости объявился Джокер, — это да. Десятка дама серьёзная, с репутацией, болтать языком попусту уж точно не будет. А это значит, теперь начнётся — блеф, комбинации, козни, маскарад, изощрённые хитрости, подлость, обман… Эх, Игра, Игра, и кто только выдумал твои правила, предназначенные исключительно для простаков и слабаков. Да, не у всех Разбуженных хватит личной силы, чтобы задуматься, взять паузу, остаться в стороне. Не слушать этот голос, ломающий волю, — а ну-ка, сделай то, сделай это… Во имя улучшения и спасения этого мира, во славу целесообразности, мол, Корректор ты или кто?

И поди пойми, откуда этот голос. От Бога, от чёрта, от Хозяина Игры? А впрочем, что толку разбираться — иди и выполняй. Выполняй в точности, ты ведь Корректор…

«Слава Богу, давно уже нет», — оборвал пульсацию мыслей Мастер, тяжело вздохнул и приблизился к алтарю:

— О Боги моих отцов! О могучий Гуанди! Первый из равных…[182]

Ему хотелось хотя бы ненадолго покинуть объятия материального, очистить свой разум и воспарить в Пустоту. Слиться с Великим Непознанным Бесконечным, где, соединяясь, становятся неразличимыми противоположности…

Прямо под окнами мерзко, будто резали кого-то, завизжали тормоза. Затем резко клацнули двери, и даже сквозь стеклопакеты ударил по ушам блатняк, донёсшийся из чрева автомобиля:

Тут же, перекрывая всхлипы музыки, послышались прокуренные голоса, раздайся громогласный смех, и Мастер в который раз с отвращением убедился, что европейцы так и не выбрались из пещер. Снова клацнули, будто выстрелили, замки, рявкнула автомобильная сигнализация, и здание гостиницы вздрогнуло — это распахнулась от пинка входная дверь.

Мастер вновь склонился перед ликом Гуанди.

— О Боги моих отцов! О Священная Пустота! Именем…

Как бы не так. В коридоре забухали шаги, и пещерные люди принялись насиловать замок двери соседнего номера. Судя по всему — с помощью каменного топора. Ещё через минуту за стеной включили телевизор.

Конфуций говорил, что воюющий с соседями без повода — трижды глупец. И дважды глупец тот, кто воюет с соседями из-за всяких пустяков. Мастер досадливо оторвал взгляд от пламени свечи и, взвихрив завесу благовонного дыма, выглянул в переднюю комнату, где скучали бойцы:

— Эй, кто-нибудь, заткните эту музыку. Только вежливо и спокойно. Поняли?

— Да, господин, — один их охранников кивнул, вскочил и скрылся за дверью, а Мастер со вздохом вернулся к алтарю.

— О Боги моих отцов! О Паньгу[183] животворящий! О…

За стеной не по-людски рявкнули, что-то крикнули на повышенных тонах и, как видно, переключили канал, потому что музыка сделалась ещё громче.

В дверь комнаты Мастера постучали. Это вернулся боец, лицо его горело от праведного гнева.

— Извините, господин, но они не выключают. Вы велели, чтобы вежливо и спокойно, но они не понимают слов.

Сюда бы Конфуция — небось обогатил бы мир новыми бессмертными изречениями.

— Значит, говоришь, не понимают?

Куда-то исчез адепт, посвящённый, патриарх и даос, остался лишь пекинский боксёр-ихэтуань[184] по прозвищу Кровавый Тигр. А тот, помнится, белокожих и круглоглазых гуайло не очень-то любил… Мастер вихрем вылетел в коридор и без стука распахнул соседнюю дверь.

Там уже успели накурить так, что можно было вешать топор. За столом сидели двое — оба крупные, в наколках, при золотых цепях и перстнях. Включив музыку, они подкреплялись с дороги. Снять стресс помогали напитки: «Аист», «Джонни Уокер», «Зубровка» и «Абсолют». Между бутылками виднелось съестное: нарезка, жестянки, кульки, корытца с салатами, черемша, курица-гриль. Чувствовалось, эти двое были гуайло непростые. Что сразу и подтвердилось.

— Знаешь, кто это? — спокойно спросил один из них и надкушенной охотничьей колбаской указал на другого. — Это Павел Андреевич Лютый, народный депутат. Он чихнёт — и тебя сдует. Тебя и всю твою косоглазую братию. Так что…

— Погоди-ка, Сеня… — перебил народный депутат и отставил коробочку с оливье. — Я сам скажу.

И сказал.

— Сунешься сюда ещё, я вас, желтомордых…

Он не договорил — резко сработали бёдра, распрямилась опорная нога, а другая, ударная, приласкала Пашу Лютого краем стопы в лицо. Самым срезом каблука куда-то в область верхней губы. Сто двадцать три килограмма гонора, плоти и власти безвольным мешком опрокинулись через спинку мягкого кресла и остались лежать.

— Ты, сука, это что? — начал было подниматься Сеня, но ничего не успел.

Мастер, даже не ставя ногу на пол, приголубил и его — твёрдым, как боевой таран, основанием стопы в нижнюю челюсть. Милосердное настроение ещё не вполне покинуло его, и он не стал разносить эту челюсть, просто свернул. Впрочем, Сене хватило, и в номере остались только двое: Мастер — да Филипп Киркоров на многоцветном экране. Третий раз взметнулась нога, вилка раскрошилась в розетке, и в номере настала благословенная тишина.

«Я вам покажу желтомордых. Скажите спасибо, что оставил вам ваши гнусные жизни…» — Мастер выдохнул, успокоил свою ци и, потихоньку превращаясь опять в даоса и посвящённого, принялся собирать трофеи. Деньги, документы, ключи от джипа, травматическая «Оса», модернизированный ПМ с магазином на двенадцать патронов… Стволы были с разрешениями, деньги — крупными купюрами, а в документах господина Лютого ясно значилось, что он ещё не полный депутат, а только помощник. Ну, ну.

— Деньги поделить, стволы утопить, документы, кроме паспортов, сжечь, — велел он бойцам. — А этих, — указал он на тела, — сделать потерпевшими и выбросить у больницы. Машину отогнать, перекрасить, перебить номера и продать в другой регион. Всё!

Когда бывших соседей с криками «Ну и нажрались!» загрузили в пикап, а следом отчалил не успевший толком остыть джип, Мастер снова подошёл к алтарю.

— О Великая Пустота! О могучие Боги…

…Нет. Внутренний голос подсказывал, что сегодня от суеты отрешиться ему не суждено.

Снова поднялся шум — но не в соседнем номере, умиротворённом всерьёз и надолго, а в его собственном. В передней комнате, где помещались телохранители. Потом дверь бесцеремонно открылась, и в кабинет Мастера вошли двое бомжей.

— Валетам всех мастей наше с кисточкой! Пламенный физкульт-привет! Слышь, выпить нету?

Вот ведь назойливая мелкота, счастье их, что козырной масти. Ну да ничего, ничего, это ещё не последняя раздача…

— Вы что себе позволяете? — Мастер выглянул в комнату бойцов. — Руки чешутся или в каком другом месте свербит, а?

Оба телохранителя, оставшиеся на посту, лежали возле порога. Досталось им изрядно, по-настоящему.

— Да ладно тебе, дяденька, с ходу-то наезжать, — обиделся один из бомжей и выплюнул хабарик. — Эти твои борзые сами напросились. Мы им по-человечески, по-китайски, мол, здрасьте вам, мы по делу. А они нам: де, в таком виде не положено. Ну мы их и успокоили… Верно я говорю, Гавря?

— Истину глаголишь, Геныч, правду-матку, как на духу, — подтвердил тот, кого звали Генычем. Высморкался в два пальца и посмотрел на Мастера. — А дело у нас, Валет, значится, такое. Велено Тузом приватно тебе передать, что на той неделе в пятницу будет общий сбор. Время и место ты знаешь. А уж дальше кумекай сам… Ну всё, покеда, адью, чао-какао. Кстати, кофейком не угостишь?.. Ну и ладно, нам в другом месте водочки нальют… Всё, Геныч, пошли, а то что-то нам здесь не рады…

И, оставив на полу после себя окурки и плевки, гонцы удалились.

Мастер привёл в чувство бойцов и в который уже раз приблизился к алтарю… Нет, больше он к Великой Пустоте не взывал. Ему хотелось просто посидеть, держа обкуренную трубочку, посмотреть на сполохи свечей, не спеша, тщательно поразмыслить о том, какая складывалась ситуация.

Сказать, что она была непростой, значило ничего не сказать. Раз появился Джокер, значит, новая игра. Поэтому и общий сбор. Мысль о том, кого он на том сборе встретит, вызвала тошноту. Одна рожа битого короля чего стоит… А с другой стороны, не пойдёшь, презришь, не уважишь — и наживёшь новых врагов. Чего очень не советовал делать премудрый Конфуций. Конфуций знал, как у нас умеют не подавать руку. И подставлять ногу.

«На это у нас все мастаки… — Мастер вздохнул, не спеша затянулся и выпустил густой ароматный дым. — Нет, идти всё-таки надо. Сколько ни прячься, как ни меняй внешность, а король в конце концов все же выйдет на след. Лучше уж встретиться и расставить все точки над, Д». Всё одно, уже столько времени прошло, и тот опиумный клипер давным-давно превратился в дым. А потом, кто прошлое помянет, тому глаз вон. Ну да… А кто забудет — тому оба… — Мастер вздохнул и придвинулся к алтарю. — Простите меня, Боги, за скверные мысли. Сегодня дурной день. Завтра же поднесу вам дары, буду поститься и припаду к Пустоте…

Свечи на алтаре, казалось, услышали его — пламя дрогнуло, как на сквозняке, зачадило, едва не погасло, а потом дружно взвилось. Боги услышали Мастера. И подавали ему добрый знак.

«Вот всё и решилось. Иду». Он вдруг отчётливо понял, что с нетерпением ждёт новую Игру. Большую, рискованную и азартную, с правильной раздачей. Валет он, прах побери, или не валет? А если Боги будут милостивы к нему — очень может быть, что и козырный…