— Люди? — Мастер коротко кивнул на дверь в комнату охраны.
— Готовы. — Азиат кивнул и сделал жест, означавший самоотречённую готовность.
— Карта? — негромко продолжал Мастер.
— Выверена, — снова кивнул Мирзоев.
— Лопаты? — Мастер желал вникнуть в каждую мелочь. — Мотыги?
— Наточены, — в третий раз кивнул бывший чукча. — На алмазном кругу. — И скромно похвастался: — Можно бриться.
— Ну, хвала Богам. — Мастер вроде бы подобрел, по крайней мере отвёл от Мирзоева пронизывающий взгляд и повернулся к раскладной походной кумирне. — Особенно тебе, Лэйгун достославный…
Там курились ароматные свечи, стояли плошечки с угощением, трепетали шёлковые ленты с иероглифами, притягивающие удачу. Бронзовый Лэйгун имел тело дракона и голову человека. Говорили, что временами он бьёт себя по животу, точно по барабану, отчего и бывает на небе гром.
— Идём, — приказал Мастер и, сопровождаемый племянником и тремя телохранителями, вышел на улицу, где стояла машина. Его дух и тело были готовы, разум незамутнён, энергия ци текла без препон. Сейчас они поедут в лес, доберутся к месту силы, выкопают ключ, а дальше — лишь отыскать Портал и грудью встать возле двери.
Чтобы и белобрысые псы, и чёрные обезьяны, и красные шакалы поняли наконец, где их настоящее место…
Недоумённый и досадливый возглас племянника нарушил цепь его размышлений. Мастер вскинул глаза и увидел, что рядом с его «Тойотой Форранер» китайского разлива[40] околачивался недобрый человек.
Очень недобрый. Терминатор в милицейской форме. Зомби, свихнувшийся на почве закона. Мастеру потребовалось усилие, чтобы сохранить ясность духа и непроницаемый вид.
Незаметно уравновесив дыхание, он сконцентрировал свою ци и метнул её в недруга, прибегнув к боевому гипнозу, которым в совершенстве владел. «Тебе страшно, — веско и грозно аукнулось в сферах астрала. — Душа твоя устремилась в пятки! Чувствуешь, как замедляет бег сердце, а глаза твои наливаются мутью? И вот уже не муть их застилает, но тьма! Страшная, чернее смолы! Плотная, непроницаемая! Голова начинает раскалываться от боли, а чрево — выворачиваться наизнанку!.. Твой дух сломлен! Тебе страшно, как же тебе страшно…»
Он тут же понял, что Козодоева по-прежнему заслонял магический щит. И самое странное и пугающее было в том, что Мастер не мог даже понять, кто поставил его. И каким образом.
А русский полисмен вскинул руку к фуражке:
— Участковый уполномоченный старший прапорщик Козодоев. Документы на машину, пожалуйста.
Мастер трезво оценил результаты своих усилий и скорбно подумал, что этого человека теперь не то что гипноз — даже и силовая магия не возьмёт. Вот примитивный лом или кувалда — ещё туда-сюда, а на тонком уровне сражаться с ним было бесполезно.
Племянник протянул Козодоеву документы и ядовито поинтересовался:
— А вы что, ещё работаете в ДПС? Неужели по совместительству?
Досадная задержка, случившаяся в самом начале пути, не только ему показалась весьма скверной приметой.
— Похожая машина у нас в ориентировке проходит. По угону.[41] — Козодоев заглянул в бумаги и ровным тоном отметил: — А техосмотр-то у вас просрочен. Надо было до конца февраля, а сейчас что?.. В общем, капот откройте, пожалуйста.
В голосе явно слышалась тоска по прошлой дэпээсной жизни.
— Техосмотр будет пройден незамедлительно, — заверил Мирзоев. Раздражённо глянул на часы, нырнул в кабину, что-то там дёрнул. — Пожалуйста.
— Спасибо. — Козодоев вытащил из кармана маленький фонарик и нырнул в моторный отсек. — Так, так, так… А номерок-то на блоке у вас, похоже, перебит… Да ещё и очень неряшливо… Четвёрка — явно бывшая единица, шестёрка смахивает на пятёрку, а из тройки сделали восьмёрку…
Глаз у него был алмаз. Вот что значит отлично знать своё дело.
Мастер до последнего пытался держаться в сторонке. В самом деле, не главе же Церкви Трясины Судьбы было интересоваться какими-то цифрами на железке. Он — лицо сугубо духовное, занятое размышлениями о вечном… Однако племянник явно не справлялся, а время ждать не желало.
— Что значит — перебитый? — по-русски обратился к участковому Мастер. — Кто сказал? Вы эксперт? Криминалист? Спец по номерам? Вы даже не инспектор ГИБДД…
— Правда ваша, я всего лишь обыкновенный участковый, — кивнул Козодоев и улыбнулся. — Поэтому нам в самом деле без специалистов не обойтись. Будем вызывать ГИБДД. А пока, — он продолжал вежливо улыбаться, но голос звучал непреклонно, — попрошу вас, граждане, предъявить документы. Как у вас с регистрацией?..
…В общем, к тому времени, когда Мастер со своими — и не на «Великой стене», а на русской задрипанной «Ниве», — выехал на лесную дорогу, раннее утро давно превратилось в день.
Место силы, естественно, располагалось весьма вдалеке от каких-либо дорог. Когда пришла пора оставить автомобиль и шагать дальше пешком, выяснилось, что северный русский лес в июле месяце совсем не подарок. Вроде бы не декабрьская тайга со снегом по уши и ломающим кости морозом, но лжечукча весьма скоро затосковал о чукотской зиме. Потому что в июле, оказывается, здесь происходил самый лёт всяких тварей с неведомыми названиями, и все как одна — жутко кусачие. И с прекрасным обонянием — запах пота чуют за десять вёрст. Очень скоро насекомые довели до белого каления всех спутников Мастера. Лишь этот великий человек шёл спокойно, не тревожимый крылатой ордой. Он и болота, чавкавшего под ногами, словно не замечал; телохранители позже клялись, будто он даже не испачкал вышитые сапожки…
Через каждый ли[42] приходилось останавливаться и выверять курс. Азиат мучился с огромным, цзиней[43] в десять, старинным бронзовым компасом. Он не понимал, отчего лишь этот раритет мог указать им истинную дорогу, а Дядя, словно в насмешку, ещё и поправлял его, не иначе, сверяясь с силовыми линиями тонких энергий…
Мирзоев вздохнул с большим облегчением, когда наконец перед ними открылась излучина торфяной речки с нависшей над нею лесистой горушкой, кривобокой, словно её наподдал ногой великан.
Увы, радость была недолгой. На склоне горушки размеренно взблёскивала на солнце лопата, и Мирзоев очень нехорошими словами вспомнил участкового Козодоева, устроившего им задержку. Однако потом Азиат присмотрелся, и милиционер был отчасти прощён. Некто, взявшийся осваивать заветное место, начал свою деятельность далеко не сегодняшним утром. То тут, то там между чахлыми соснами на склонах горушки виднелись шурфы. За один день столько не выкопаешь.
Укрывшись в кустах, Мастер приложил ладони к глазам, со зловещей медлительностью отнял их — и всмотрелся. Ему не был нужен бинокль.
Лопату держал в руках белобрысый пёс, по морде видно — шелудивая дворняга. Он работал с каким-то исступлением, точно его подгонял невидимый хлыст.
«Так, так… — ещё пристальней, превратив зрачки в две горизонтальные щёлки, вгляделся Мастер, и его губы презрительно скривились. — Вот это урод…»
Не просто белобрысый (что уже само по себе было уродством), не просто плюгавый — человек выглядел ещё и фальшивым, как бы слепленным из разнородных кусков. Было похоже то ли на еврейскую магию, то ли на немецкое колдовство — низшие виды волшебного искусства Мастер не считал нужным различать. Да этого в любом случае и не требовалось. Судьба ублюдка была решена, его жалкий жизненный путь завершился.
— Говоришь, бриться можно? — посмотрел на племянника Мастер, и тот не сразу сообразил, о чём шла речь. А Дядюшка уже отдал приказ: — Проверь.
Конечно, он мог бы одним малозаметным движением брови заставить ничтожество упокоиться в уютном омуте под обрывом, но злоупотреблять магией не хотел. Каждое подобное действие оставляло метку, весьма даже внятную для любого, не чуждого тонких миров. Не хватало ещё наследить у самого места, где лежал ключ. Что ж, грубо-материальным тоже не следовало пренебрегать…
— Сейчас, Дядюшка, сейчас проверим… — отозвался лжечукча.
Охранники, давно уже скучавшие без настоящего дела, с готовностью закивали. Лопаты в сильных руках стали совершать движения, ясно говорившие мало-мальски просвещённому взгляду, каким грозным оружием может становиться любой бытовой инструмент… Но в это самое время — неисповедимы пути Высших Сил! — из леса вышли мужчина, женщина и собака.
Все трое — истинные, без подмесу, арийцы.
…Ах, любезный читатель! Лет, наверное, уже пятнадцать назад некий не отмеченный добродетелями журналист, рассуждая о творчестве русского художника, написал фразу о его «прорыве в чугунный тевтонский эпос». За что и был (журналист, не художник) немедленно размазан по стенке авторами этих строк. Можешь, писали мы, сколько угодно осуждать увлечение живописца германскими древностями, но эпос-то тут при чём? И как бы тебе, милый, понравилось, если бы такую вот плюху походя закатили русскому эпосу?
Это мы к тому, что ежели журналист, чья фамилия по прошествии лет нами благополучно забылась, из всех немецких женщин был знаком единственно с той, что вышла к нашим героям из леса, авторам впору извиняться и смиренно брать обратно свои слова. Эту даму можно было бы назвать статной и даже красивой, если бы не два пуда явно лишнего веса, которые делали облик могучей немецкой воительницы едва ли не карикатурным. Примерно такими злые авторы «дружеских» шаржей изображают отъевшихся оперных див в роли вагнеровских валькирий.
Спутник этой выдающейся дамы выглядел сбежавшим с той же театральной сцены — Зигфрид, давно переставший влезать в собственные доспехи. Из троих «истинных арийцев» он был самым… обыкновенным, что ли. По крайней мере, взгляд притягивал гораздо меньше, чем бежавший впереди пёс.
Этот пёс в общем и целом выглядел немецкой овчаркой, но такой, что при виде его слухи об успехах фашистских биологов, вроде бы успешно скрестивших собаку с африканской гиеной, уже не казались выдумками чистой воды. Кругловатые уши, жуткие челюсти, невероятно мощная передняя часть при резко скошенном крупе… Выставочный экземпляр овчарки Дауфмана с родословной прямо из Освенцима и Дахау![44]
— Дьявол, — шёпотом отреагировал Мастер. И покосился на Азиата: — Все дьяволы преисподней! Как тебе это нравится, а?
— Мне это, Дядюшка, совсем не нравится, — честно признался лжечукча. — Парочка ещё та, валет и дама… Не что-нибудь, а марьяж. Хорошо хоть, что младший…
Он сразу как-то поскучнел, насупился, сделался меньше ростом. Чувствовалось, что с блондинкой и с её спутниками — обоими — он познакомился не сегодня. И знакомство ему никакого удовольствия не доставило.
Арийцы тем временем подошли поближе, и дама заговорила по-китайски:
— А что это приверженцы Трясины Судьбы тут делают, а? Шли бы вы, узкоглазые, в своё болото!
Дауфман зарычал, натягивая поводок.
— А от кого я это слышу? — немного делано удивился Мастер. — Может, от тех, кто уже разок совался сюда, да мало что получилось? Вы бы не шумели, фрау, здесь вам не оккупированная Европа. А за «узкоглазых» отдельный спрос будет…
— Ты что это себе позволяешь, валет? — встрял плечистый европеец. — Или забыл, сукин сын, что разговариваешь с дамой?
«Вот именно, с дамой, — мстительно подумал Мирзоев. — И с валетом при ней. Да ещё битым…»
— Ну так пусть она меня своей картой покроет. Если сможет, — показал зубы Мастер и зло, совсем не величественно сплюнул, став похожим на уголовного авторитета. — Где хотим, там и гуляем. Здесь Россия, свободная страна.
— Я тебя, узкоглазый гад, крыть не буду. Это сделает моя собака, — суживая глаза, прошипела блондинка. И, к удивлению лжечукчи, вместо ожидаемого «фас!» дала рычащему псу вполне выставочную команду: — Зигги! Зубы!
Кобель послушно ощерился, показывая действительно страшные зубы. Немка же вдруг сунула руку в слюнявую пасть, после чего провела мокрой ладонью вдоль длинного, непонятно откуда выхваченного клинка. Что она имела в виду, оставалось не очень ясно, только вот попадать под этот нож Азиату расхотелось окончательно.
— Ну что, Конфуций недоделанный? — хищно осведомилась фрау. — Ещё поговорим?
Её спутник перебросил на руку куртку, висевшую на плече, и под защитного цвета материей обрисовался узнаваемый силуэт немецкого автомата. Землекоп же внезапно бросил работу — и попёр вперёд, держа свою лопату как штык:
— Суки позорные, падлы! Всех раздербаню, ушатаю, на ноль помножу! Очко порву на немецкий крест, век воли не видать!
Вот такой шофёр-немец, водитель элегантного «БМВ», умевший, оказывается, выражаться со всей проникновенностью российского зэка. Кричал он очень напористо, на высоких тонах. Кто понимал, слышал сразу — это был голос не фраера, это был голос вора.
— Всё, племянничек, отходим, — сделал правильные выводы Мастер (а иначе он бы Мастером не был). — Ладно, ладно, коллеги, пусть будет по-вашему. Мы уходим. Можете в своё удовольствие рыть себе могилу…
— Вон отсюда! — рассекла воздух ножом блондинка. Лезвие свистнуло, с него полетели капли собачьей слюны, неведомо что в себе содержавшей, и Мирзоеву понадобилось усилие, чтобы не шарахнуться прочь. — Ещё раз сунешься, пожалеешь! Чёрного короля натравлю. Или забыл, как ты подставил его во время Первой-то Опиумной войны.[45]
Мастер молча развернулся и широко зашагал прочь. Когда сталкиваются настоящие Силы, могучие охранники с отточенными лопатами становятся подобны осенней листве, кружащейся на ветру.
Когда за спиной осталось не менее двух ли, Дядя остановился передохнуть и сказал:
— Подлинное мужество не выставляется напоказ. Копилка цела, когда она пуста. Благородный муж предпочтёт отсутствующее наличному. Он примет то, в чём чего-то недостаёт, и отвернётся от того, что уже закончено, ибо понимает в душе, что всё находится в хаосе дао. — Он посмотрел на Азиата, на притихшую охрану и ткнул пальцем назад. Движение было исполнено такой мощи, что, попадись под палец кровельный лист, в нём осталась бы дыра. — Пусть роют! Когда они закончат, придём мы. Придём и возьмём своё. Но вначале, — тут он снова кинул взгляд на Мирзоева, — нужно организовать наблюдение. Я хочу знать всё об этом их шофёре! А главное, сколько и на какую глубину он нарыл своих шурфов. Ясно? Очень хорошо… Вот ты, дорогой племянник, и займёшься. Ибо, когда от дерева остаётся только корень, видно, что красота его кроны — бренная слава. Когда человек лежит в гробу, становится ясно, что почести и богатства суть пустяки. Да, власть и выгода, блеск и слава: кто не касается их, тот воистину чист. Но тот, кто касается и при этом не имеет на себе грязи, чист вдвойне. И где бьёт источник таинственного благочестия, смывающий в одночасье всю скверну души?
В это самое время у холма тоже шёл разговор, правда, без восточной премудрости.
— Чтоб они сдохли, жёлтые скоты, — в последний раз выругалась блондинка и вытерла нож о рукав куртки, видимо ничуть не боясь то ли отравы, то ли заразы, что могла перейти на него из пасти дауфмана. Спрятала клинок и обратилась к притихшему землекопу. — Ганс, вы не могли бы рыть побыстрее?
На самом деле это был не вопрос, а приказ.
— О, моя владетельная госпожа… — зримо приуныл тот, сплюнул и сделался похожим на хорька. Только не в курятнике, в капкане. — Быстрее никак. Потому что глина. Проклятая кембрийская глина. А ещё жара, солнце, насекомые… Мне бы напарника, госпожа…
— А что, это мысль, — обрадовался спутник «валькирии». — Может, поговорить с русскими? А потом устроить им блицкриг — забрать меч и с концами? Надо же когда-то взять реванш. А то они дважды брали Берлин, мы же… А?
— Эрик, Эрик, вечно вы со своим патриотизмом, — укоризненно глянула на него блондинка. — Мы все здесь отлично знаем, что дружба с русскими до добра не доводит. Как и блицкриг, даже освящённый именем Барбароссы… Нет, договоры с русскими нужно оставить на крайний случай, когда другого выхода нет… — И она прикусила тонкую губу, смерив землекопа властным взглядом. — А ведь сегодня ночью полнолуние, уважаемый герр Опопельбаум. Вам это ни о чём не говорит?
В холодных нордических глазах горели огоньки.
— Говорит, моя госпожа, — вздохнул землекоп. — Ещё как говорит.
Хищное, хитрое лицо хорька печально вытянулось. В полнолуние будет не до разговоров. Полнолуние поставит на четвереньки и отправит в ударный марш-бросок. Выплёскивать бешеную энергию, которой зарядит его трансформация. Он будет выть и мчаться, не разбирая дороги, непременно пустит кому-нибудь кровь, в общем, натворит всякого криминала. Да ещё и плохо запомнит, что с ним происходило…
— Ну вот и отлично, — скупо похвалила блондинка. — Сегодня после трансформации возьмёте след, влезете в логово желтомордых и нагадите им, как вы это умеете. Всё ясно?
— А утром я приготовлю вам раствор, — кивнул её спутник. — Мы сделаем плановую инъекцию. И у вас, мой дорогой герр Опопельбаум, до следующего укола пропадут ночные кошмары, а заодно и мучительные боли в пояснице. Уж будьте уверены, с концентрацией я не ошибусь…
И он сделал жест, как бы нажимая на шток воображаемого шприца. Кто другой содрогнулся бы, но землекоп лишь вытянулся по струнке:
— Яволь, мой штандартенфюрер! — Он щёлкнул каблуками и взял лопату «на караул». — Ваш приказ будет исполнен. Свой позор представители низшей расы будут отмывать долго…