День был воскресный, благостный. Природа явно это чувствовала и торжествовала вовсю. В синем небе не было ни облачка, ветерок баюкал разомлевшие цветы. В такой день хорошо выкинуть из головы всё суетное, активно отдохнуть и набраться положительных эмоций на предстоящие будни…
Старший прапорщик Козодоев и старший лейтенант Сипягин этим, собственно, и занимались. Нет, они не взмывали на парапланах и не обкатывали в карьере новенький квадроцикл. По-настоящему, по-мужски работали руками и головой — приводили в божеский вид скособочившуюся баню. А та была хоть с виду и маленькая, но без смётки и опыта поди совладай. Подкопать, поддомкратить, реанимировать венцы, заменить гидроизоляцию и вернуть сруб на фундамент… Говорят, настоящий мужчина, помимо прочего, непременно должен выстроить дом. Или, по крайней мере, как следует отремонтировать. Так вот, облезлую милицейскую общагу было не узнать. Теперь это была не общага, а уважаемое общежитие. В котором не на головах ходили в пьяном угаре, а — жили. У особнячка появлялось всё больше сходства с дворцом, который маленький Вовик с мамой когда-то видели в Репине. Крыша в два слоя крыта суриком, на стенах — свежая штукатурка, в окнах — стеклопакеты, в сортире — импортные бактерии, прожорливые, как пираньи. Строго по отвесу выправлена ограда, а на воротах — красная звезда.
И всё это — стараниями Козодоева и Сипягина. Без толку сетовать на жизнь, сидя сложа руки и дожидаясь, чтобы кто-то осуществил твою мечту и поднёс тебе на блюдечке. Дулю! Не осуществит и не поднесёт. Мечту можно воплотить только собственными руками…
Собственно, поначалу вкалывал один Козодоев, остальные предпочитали крутить пальцами у виска. Однако пример оказался заразительным. Во всяком случае, для Сипягина. А вот Кузнецов и Сергеев вообще постепенно перестали показываться. Кто-то видел их у китайцев — грязных, опустившихся, занятых самой подлой работой…
Что ж, у каждого свой путь.
Солнце между тем поднялось высоко. Сипягин стряхнул пот со лба, с удовольствием оглядел баню, потом повернулся к Козодоеву:
— А что, Сергеич, стало как надо, перед ужином можно будет и попариться… Кстати, не в курсе, что там Иваныч состряпал?
Две недели назад, основательно подковавшись теоретически, они переложили нещадно дымившую печку. Бережно высушили, потом стали топить — и дедушка-партизан, ни слова не говоря, взялся за ухваты.
— Щавель в огороде собирал, это я видел… — почесал в затылке Козодоев. Тоже вытер лоб и кивнул: — Э, а вон и сам Иваныч, лёгок на помине. Это хорошо, долго жить будет.
Действительно, на высоком крыльце показался хозяин дома — Григорий Иванович. Всё в тех же полотняных штанах и длинной рубахе, похожий на святого угодника. И по обыкновению, не один. Рядом с его бородой торчала борода Георгия, такая же белая и торжественная.
— Ты только глянь, как поставили-то ладно, — посмотрел старец на баню, потом — с одобрением — на вспотевших офицеров. — Обед готов, архаровцы, можете идти жрать. А можете и нас дождаться, мы, Бог даст, скоро. В общем, хлёбово в чугунке, скоромное в латке, запивка в бадье на холодке доходит… Не маленькие, разберётесь!
Вот уже которую неделю, большей частью по выходным, Григорий с Георгием ходили в народ. На площадь, к заблудшим, к угодившим в бесовскую стихию. Иваныч не по годам ловко забирался на постамент к отставному вождю и вещал оттуда, словно с амвона. Если бы доктор Эльза Киндерманн могла его слышать, она точно вспомнила бы пророчества Мрачной Веледы. Старец Григорий предрекал скверну, погибель, прегрешения и всеобщий конец. Георгий звенел антикварным колокольцем, натягивал цепь и с удовольствием подбирал окурки. Народ подходил, радуясь бесплатному цирку. Милиция же к Иванычу не приближалась на пушечный выстрел — чего доброго, потребует арендную плату.
— Идите, Григорий Иваныч, спокойно, — кивнули Козодоев и Сипягин. — Мы вас подождём, нам тут ещё мусор убирать.
— Каждому воздастся по делам его, не забывайте это, архаровцы, — посмотрел на них благожелательно дед. — Ну, с Богом… давай, Георгий, веди.
Закрыв за ними ворота, Козодоев опустил в колодец ведро. Оно царапнуло по дну, и он уже с привычной хозяйственностью подумал, что колодец надо будет почистить. А то совсем песком заплывёт.
Вода в Пещёрке, даже водопроводная, была отменного качества, но в этом колодце её отличал совершенно особенный вкус. Может, оттого, что Козодоев сам сколотил аккуратный домик и приспособил на цепь новенькое ведро?..
В это время на улице проскрежетали тормоза, хлопнула автомобильная дверца — и показался хмурый старшина, помдеж по отделу.
— Владимир Сергеич, поехали, тебя срочно к начальству. Кузьмич сказал, чтобы лётом. У нас там такое… Вернее, Владимир Сергеич, у тебя!
Старшина смотрел на Козодоева так, будто тот попал в огромную беду. И помдеж решал про себя: то ли руку протянуть, то ли падающего толкнуть.
Тут надо сказать, что сослуживцы относились к Козодоеву очень по-разному. Особенно со дня великой стирки в лесном озере. После этого от него какое-то время форменным образом шарахались, потому что он перестал быть понятным. Тоже выискался, понимаешь, архангел в мундире, совесть ходячая, прыщ, заноза, фурункул!.. Однако постепенно большую и лучшую часть пещёрской милиции начала одолевать совесть. «А мы-то, а мы? — вопрошали себя стражи порядка. — Нам ведь тоже родина доверила блюсти закон, вершить порядок и справедливость… А мы-то, блин, а мы?..»
В итоге случилось невероятное — люди в форме начали понемногу меняться. Не так драматично, как сам Козодоев, но очень заметно. Перестали бить людей, подбрасывать наркоту и патроны, заниматься крышеванием и поборами, приторговывать конфискатом… Впрочем, кое-кто в отделе с ненавистью посматривал ему в спину, крестил за глаза штрейкбрехером, иудой и стукачом и сулил: мол, достукается.
— Ну, если надо, то поехали, — кивнул старшине Козодоев и как был — в тельняшке, кедах и тренировочных штанах — направился к УАЗу.
Клацнуло сцепление, истошно заблажил мотор, рулевой сержант выругался сквозь зубы — такую твою мать. Какой рост преступности, какой социальный план? Вот то, что первая не включается, — это да. Действительно беда.
— Ну так что там случилось-то такого срочного? — повернулся к старшине Козодоев.
Помдеж пояснил, что в отделе объявилась баба с пацанкой и с кляузной заявой, из которой следовало, что пацанка являлась плодом преступной связи означенной бабы и его, старшего прапорщика Козодоева. Да не простой связи, а гнусного насилия, после коего он подался в бега. Ну а баба, понятно, его повсюду искала и вот, слава Богу, нашла. И теперь хочет одного — справедливости. В лице российского суда, сурового к лиходеям.
— Во стерва! — наконец врубил передачу сержант. Резко, так, что охнул глушитель, надавил на газ и тронул машину с места. — Мать её…
«Ох-х-хренел…» — огрызнулся УАЗ, выпустил сизый выхлоп и ревущим болидом покатил по тихим улочкам Пещёрки. До центральной площади, где стоял оплот законности, ехать было всего ничего. По мнению надорванного УАЗа, небось не переломились бы и пешком.
— Ну, спасибо, что предупредил. — Козодоев решительно вошёл в отдел и двинулся наверх по лестнице, навстречу судьбе.
И первым, кого он встретил на командном этаже, был сам подполковник Звонов, спокойный и на диво умиротворённый. Тихо стоял он у приоткрытого окна, задумчиво курил «Беломор» и с видимым удовольствием обозревал торговую суету. Огородники с клубникой, редиской и яблоками «белый налив». Гордый дед с лукошком самых первых лисичек. Горбоносые продавцы чурчхелы и пряной капусты. «Полевая кухня» тётушки Синь, ароматы от которой долетали даже сюда… И никаких нищих с прокажёнными, никаких проповедников Трясины Судьбы. Вместо них сегодня имело место несанкционированное шоу с учёным козлом. Ну да ладно, нет в мире совершенства, против дедушки Григория у милиции козырей не было…
— А, это ты, сынок, — оглянулся Звонов. — Быстро приехал, молодец. Небось уже знаешь, в чём дело?.. Так вот, расколол Худюков эту дамочку Тимофееву, сейчас всё оформляет для передачи дела в суд. Её, оказывается, китайцы подослали, те самые, которым ты насолил. Теперь будем привлекать за клевету. Пусть посидит, подумает. Годика этак три…
На Козодоева он смотрел как любящий отец на доброго, все надежды оправдавшего сына. Теперь можно и о папахе помечтать,[185] а главное — сидеть себе спокойно, без ненужных головных болей. Лечить компьютерный вирус, заразивший монитор. За такого сына да не заступиться? Бросить в беде?..
— Да уж, товарищ подполковник, Худюков кого угодно расколет, — вежливо кивнул Козодоев, но почему-то совсем не обрадовался, что-то царапало, мешало. — Эта Тимофеева, она хоть какая? Рыжая, блондинка, брюнетка?
«И что там у неё за пацанка?..»
Ему некстати вспомнилась Люська, последняя питерская подружка, не потянувшая на декабристку. От неё он, к слову сказать, ни пацана, ни пацанки так и не допросился.
— А ты сам пойди посмотри, — посоветовал подполковник и сморщился, будто хлебнул без закуски. — Давай иди к Худюкову, и доводите дело до ума. Состав преступления имеется, признательные показания тоже. Пиши заяву на привлечение, и сто двадцать девятая у нас в кармане.[186] Чтоб другим неповадно было. Давай, давай. А я пойду с компьютером разбираться.
— Есть довести дело до ума, — шаркнул кедом по линолеуму Козодоев и вскоре уже открывал дверь в нору Худюкова, расположенную поблизости. — Привет.
Кабинет действительно напоминал нору — узкий, темноватый, вытянутый. На шкафу лежали сломанные стулья, занавески выцвели так, что и не вдруг разберёшь, какими были «при жизни»… Зато письменный стол был что надо. Огромный, похожий на рояль, с крупной инвентарной бляхой на глянцевом боку. За ним, в кресле, сделанном из сиденья от «Жигулей», дописывал бумаги хозяин кабинета. На стуле против.
Худюкова, сгорбившись и закрывая руками лицо, горько плакала женщина. К её плечу, словно силясь защитить, прижималась — действительно пацанка: белобрысая и курносая, в конопушках, лет пяти-шести. Волосы девочки были стянуты разноцветными резинками в этакие весёлые хвостики. Она оглянулась на скрип открывшейся двери и посмотрела на Козодоева ярко-голубыми глазами. Что-то в их взгляде показалось ему странным, но что именно, сформулировать он не успел.
— А, привет насильникам и развратникам, — оторвался от бумаг Худюков. — Вот, знакомься, Владимир Сергеич, прошу любить и жаловать. Твоя преступная страсть Алёна Дмитриевна, собственной персоной. А это Ксюха, плод твоей…
— Не смей меня Ксюхой называть, — неожиданно обиделась пацанка. — Я Ксения Владимировна Тимофеева, мамина дочка.
«Владимировна», — толкнуло Козодоева, и стало тоскливо. Голосок у девчушки был тоненький, но звонкий, как у какого-то смешного персонажа из мультфильма.
— Эх, Ксения Владимировна, — вздохнул Худюков. — Ты бы, вообще-то, не заносилась, а то пока твоя мама…
Он не произнёс слов «приют», «срок» и «тюрьма», но они горели в воздухе, как Валтасаровы письмена.
— Слышь, Эдик, иди-ка ты покури, устал небось, — перебил Козодоев. — Дай я пока с материалами ознакомлюсь… — Дождался, пока Худюков выйдет в коридор, взял стул, поставил и сел против обманщицы и клеветницы. — Ну, здравствуйте, что ли, Алёна Дмитриевна… Поговорим? Как взрослые люди? Что, как, откуда, зачем? А главное — почему?
Странно, он был по-прежнему далёк от каких-то мстительных чувств. Может, просто потому, что её так быстро вывели на чистую воду и она не успела как следует отравить ему жизнь?.. А смотрел Козодоев не на мать, а на дочь, в ярко-голубые, широко открытые, невидящие глаза.
— А что тут рассказывать… там все написано. — Гражданка Тимофеева отняла ладони от лица. Лицо было довольно миловидное, только красное и опухшее от слёз, а в голосе звучала обречённость. — Вы что с этим очкастым, как в том кино?.. Хороший полицейский, плохой полицейский… — Она порывисто всхлипнула, но всё же решилась и прямо посмотрела на Козодоева. Глаза у неё были дочкины. — А тюрьмой с приютом нас нечего пугать. Мы уже всё видели… Пуганые…
История оказалась простой и привычной, таких на нашей правовой и демократической родине тысячи.
…Чечня, бомбёжки, погибший муж. Отчаяние, дальняя дорога в коренную Россию. Где, как выяснилось, женщину с маленькой дочерью на руках никто особо не ждал. Вроде бы власти кого-то принимали и поддерживали, но осиротевшей семье Тимофеевых не перепало ни единой копейки, ни одного квадратного метра. Наконец Господь смилостивился: в очередном поезде Алёна познакомилась с доброй старушкой и вместе с ней приехала в Тихвин. Казалось, жизнь стала потихоньку налаживаться. Алёна вела дом и хозяйство, ухаживала за постепенно впадавшей в немощь бабуленькой, а Ксюха, выучившись ходить, отправилась в специализированный садик.
Уже подумывали о школе, но тут бабушка Александра Андреевна умерла. Из Москвы приехали наследники и мигом продали домик, в котором при бабкиной жизни не появлялись годами.
— Вы видели когда-нибудь, какое у голодного ребёнка лицо? — Алёна Дмитриевна говорила тихо, ровным голосом, и Козодоеву было страшно. — Не по телевизору в передаче «Проблемы Африки», а у своего, родимого… который и света-то белого не видит… Который тебя ещё пытается утешать… Не дай вам Бог… Тут не то что метлой махать — и на панель отправишься, и ещё что похуже придумаешь… И вот подходит этот толстый, на чукчу из анекдота похожий, и с ходу предлагает мне вариант… Такой, что два бабулиных домика можно сразу купить… Рассказывает, как вы жизнь ему поломали, кило героина подсунули. И вот он, отсидев, квартиру продал, чтобы вас под монастырь подвести… Ну я и… ну я и… — Алёна Дмитриевна снова закрыла руками лицо. — Простите меня, если можете…
Козодоев успел повидать всяких-разных мошенников и именно благодаря этому понял: она не пыталась разжалобить его. Она говорила правду. Непостижима душа русского человека — Владимиру Сергеевичу вдруг стало стыдно. Просто оттого, что он мог подпереть банный сруб плечом вместо домкрата. Оттого, что чувствовал за собой всю мощь государства, не удосужившегося поддержать слабых и маленьких. Он густо покраснел и мрачно осведомился:
— А что с глазками-то у нас?
Голос прозвучал хрипло.
— Врачи говорят, стресс, — горестно пояснила Алёна Дмитриевна. — У нас ведь там такое творилось…
— Ну вот ещё, и никакой не стресс, — возмутилась Ксюха и как-то очень по-взрослому махнула рукой. — Что они понимают, эти врачи? Просто я увидела дракона, а драконам это очень не нравится. Вот они и заколдовали мне глазки.
Тут отворилась дверь: у Худюкова кончился перекур.
— Ну что, Владимир Сергеич, ознакомился? Заяву написал?
Козодоев поднялся, помолчал и принял решение.
— Ну всё, — сказал он. — Хватит рассиживать, Ксения Владимировна, давайте собирайтесь, пошли. А то скоромное в латке остынет…
— Как это — пошли? Куда? — изумился Худюков. До него медленно доходило, что не будет ни заявы на привлечение, ни дела, ни сто двадцать девятой статьи. Равно как и приюта, где учат хорошим манерам дочек осуждённых мамаш. — Ты, Володя, хочешь сказать… Ты имеешь в виду… Погоди, а кто за это всё платить будет?..
— Вообще-то, спасибо, что честное имя втоптать не дал, — сказал Козодоев. — Правда, спасибо. — И взял Ксюху за руку. — Ну, пошли, граждане Тимофеевы, есть охота.
Втроем они вышли из кабинета и покинули обитель правопорядка. Истинно пишут умные люди — закон описывает тот нравственный минимум, ниже которого опускаться нельзя, иначе накажут. А вот выше — пожалуйста, и отсюда происходят все разночтения между велениями совести и закона. Снаружи властвовало тёплое солнце и раздавалось блеяние, сопровождаемое рассыпными трелями колокольца. Это старый партизан, шаркая галошами, устало возвращался со своего шоу.
— Молодец, архаровец, ладно придумал, — одобрил Григорий Иванович замысел Козодоева. — В доме хозяйка быть должна. И дети верещать обязательно. А ну, живей, ребятушки, шире шаг! Хлёбово да скоромное стынут!
«Вообще-то, не особенно стынут, — подумалось участковому. — Печка в два кирпича, чугунки в ней ещё и завтра тёплые будут…»
«Побэ-э-э-э-да!» — подал голос Георгий. Козодоев не удержался, подхватил на руки Ксюху и увидел, как улыбнулась Алёна — ещё робко, ещё не веря себе…