Новое вино

2.

Разговор, который в телеграмме предлагалось Чельцову вспомнить, происходил недели две назад в кафе на бульваре.

Сидя за столиком -- соседей не было -- после обеда с сигарой в зубах и следя за образом женщины, которую Чельцов встретил однажды в Харькове и которая всплывала теперь в кудрявых струйках голубого дыма и дразнила Степана Михайловича воспоминаниями, он разбужен был неожиданным басом:

-- Ты!

Удивленно вскинулся и тотчас же узнал:

-- Малояров?

-- Нет, не Малояров, а Балыг, -- ответил большой квадратный мужчина в поддевке и в сапогах, целуя трижды и смачно Степана Михайловича в губы и радостно усаживаясь подле него. Недоразумение с фамилиями тотчас же разъяснилось: старый помещик Балыг перед смертью усыновил своего незаконного Петрушу, и взамен материнской фамилии, которую носил мальчик в гимназии (где и учились они вместе с Чельцовым), Малояров стал пользоваться отцовской фамилией -- Балыг.

-- Балыг, собственно, фамилия рыбья... но предки, знаешь, хлопотали, н его величество император Александр II на перемену всей фамилии не соизволил, а другое окончание даровал.

Степану Михайловичу ни в гимназии, ни в университете никто из товарищей "ты" не говорил, и это обращение в устах всякого другого покоробило бы его теперь, но со стороны Балыга оно показалось ему почему-то даже приятным. Словно разверзлась плотная ткань одиночества и выглянуло чье-то простое, доброе и этим родное лицо.

В течение легкого и бодрого часа однокашники рассказали друг другу обо всем, что произошло во внешней жизни каждого за двенадцать лет -- после выпуска из гимназии.

Чельцов окончил юридический факультет, сам не понимает, зачем, потому что с девяти лет уже знал, что будет писателем и никем другим быть не желает, "окончил так, родителям па утешение, церкви и отечеству на пользу"... С третьего курса стал печататься: сначала появились его стихи, потом рассказы. Теперь он уже матерой беллетрист, и даже, как уверяют, с изрядным именем, хотя по его, Чельцова, мнению его ни один порядочный человек не читает...

--- В поезде, -- рассказывал он, -- познакомился я с одним рыботорговцем из Астрахани. Почтенный, мыслящий человек: за границей образовывал своих детей, уважает религию Толстого, любит театр, "Русские Ведомости" выписывает. Я вскользь упомянул об одной своей вещи, так он, оказывается, даже фамилии моей никогда не слыхал. Зато сидела тут же рядом девица, невинная и подмазанная, смесь институтки с проституткой: подслушала разговор, сумела отбить меня от старика и всю дорогу автограф такой знаменитости выпрашивала...

-- О, да! Ты не говори, -- перебил его Балыг. -- Моя жена тоже обожает твои произведения. Из этих "новых" признает только тебя. Особенно, когда узнала, что мы с тобой на одной парте сидели...

-- Вот именно, -- рассмеялся Чельцов и попросил Балыга рассказать о себе. Петр Романович -- так звали его -- тоже подал было прошение на юридический, но не успел, и явиться в университет: с отцом приключился первый удар, и мать вызвала сына из провинции, где он жил у ее родственников, в подмосковную деревню. Пришлось взять на себя управление имением. Потом, усыновление, второй удар, смерть, большое богатство и большие заботы, трудная жизнь в усадьбе с матерью, бывшей экономкой отца, женщиной неумной и недоброй, убитой потом крестьянами во время бунта. Затем одиночество. И наконец женитьба. Тут Петр Романович, рассказывавший живо, увял: сказал о красоте жены, об ее родственных связях с некоторыми сановными людьми в Петербурге, потом в реденьких словах добавил о том, что она скучает в деревне и замолчал, дробно постукивая толстыми и крепкими пальцами по мраморному кругу столика и глядя вниз, между ног, на приблудшую собачонку.

Степан Михайлович при первых же словах о жене понял, что в доме помещика нелады и развал. Мнилось какое-то из обычных, таких похожих одно на другое, нынешних брачных сплетений, где мучают друг друга муж и жена, чужие, близкие, враждебные и родные. Жаль было Балыга, только что красноречивого и веселого, а теперь безразличного, с потускневшими щеками и запертым ртом.

Чтобы отвлечь товарища от неласковых мыслей, Чельцов подозвал робко мигавшую собачонку, свернувшуюся под столом, и, оглядевшись, далеко ли лакей, отдал ей на блюдце остаток какао с накрошенными сухарями. Балыг с непосредственностью вспомнил своих собак, увлекся описанием недавней охоты, наговорил Чельцову кучу неинтересных для него подробностей о приемах болотных птиц и забыл о жене и о том, что щемило...

Чельцов, в свою очередь, рассказал про Париж, где провел два месяца ранней весной, и медвежьи руки Балыга с оживлением хлопались о широкие бедра его всякий раз, когда Степан Михайлович называл неимоверно дешевые цены отличного французского вина или чрезвычайно короткое время, в какое приходило письмо, посланное по воздушной почте. Но когда Чельцов упомянул об одном кафе, где продавщицы были почти голы, Балыг открыто, гимназически покраснел и кротко заметил: "Ну, зачем же?"...

Это очень понравилось Чельцову и, когда они, набросав со смехом на блюдце окурков, чтобы заставить лакея вымыть его, расплатились и пошли по аллее бульвара, он все время держал под руку Петра Романовича и с искренностью вспоминал сцены гимназических лет, когда они были юны и дружны. Потом предложил Балыгу пойти в летнюю драму, где шла пьеса одного из знакомых Чельцова, писателя-юмориста, с которым он условился встретиться после спектакля.

Но Балыг взглянул на часы и заторопился. Через два часа оп должен был уже сесть в поезд, чтобы ехать к себе, в Березанку. Ему, однако, была приятна, уютна, тепла близость старого товарища, который как-то особенно, не по-деревенски, с душевным толком все понимал и был приветлив и легок в беседе, и не хотелось опять с ним расстаться на годы... Подозвав извозчика, п уже прощаясь, он вдруг тронул Степана Михайловича легонько за плечо и спросил, готовый к обиде:

-- А ты не гордый? Не приехал бы к нам, деревенским, запросто погостить, если бы я и жена в пояс поклонились писателю такой просьбой?

Чельцов, не задумываясь, согласился, боясь малейшим намеком на отказ задеть косолапого Балыга. Тот, обрадованно рассказав Степану Михайловичу, как ехать, обещал прислать особое приглашение еще и от жены и, трижды и смачно облобызавшись, уехал.