Новые русские

В провинции свои радости

В провинции свои радости. Но их немного. И главная — хорошая гостиница. Когда Вера остается в Москве без горячей воды или сутками не может вызвать сантехника и того же телевизионного мастера, или в комнате замечает спокойно разгуливающего таракана, она возмущается, но относится к этому философски, как к неизбежному. Но стоит ей попасть за пределы Москвы, любая неисправность в гостиничном номере способна подтолкнуть ее к яростному скандалу. Об этом она знала. Поэтому в грязном, пыльном купе с серо-желтыми простынями и негнущимися от заскорузлых пятен одеялами старалась настроить себя на терпимое восприятие действительности. Повторяла про себя полюбившуюся мысль: «Чем грязнее и мерзостнее все произойдет, тем прекраснее будет очищение». Глотов принципиально не замечал окружавшую его убогость. Он быстро переоделся в спортивный костюм и с ворохом газет забрался на верхнюю полку. Через несколько минут оттуда раздался храп. «Хорош любовничек», — посмеялась над собой Вера и вышла в коридор, чтобы не задохнуться от запахов перегара, пота и несвежего белья, исходящих от двух молодых попутчиков, упавших на свои постели, даже не попытавшись раздеться перед сном. А Макс в полном одиночестве блаженствует на их большой арабской кровати. Всего одно воспоминание — и Вере становится себя жалко. «Что-то будет дальше?»

Дальше был утренний хлорированный туман и противная слякоть ивановского вокзала. Глотов стоял у вагона и вертел головой по сторонам в поисках встречающих его. Ни пионеры с горнами, ни девушки с цветами среди мрачно спешащей толпы не мелькали. Зато важно подошел парень в кожаной куртке и без всякого интереса спросил:

— Вы, что ли, из Москвы?

— Да, моя фамилия Глотов, — с еще большей важностью ответил Борис Ананьевич.

— Вас и приказано встретить, — парень подхватил глотовский чемодан и зашагал по перрону. Вера едва поспевала за ним, волоча свою тяжелую сумку. Слава Богу, шли недолго. Парень посадил их в «волгу» и так же молча повез по облезлому городу, переживающему неприятное, похмельное пробуждение. Вера сонно смотрит в спину Глотова. Все молчат. Череда монументальных, насупленных сталинских зданий прервалась, и слева открылась белая громада не то Дворца культуры, не то театра. Вера с интересом взглянула в окно.

— Что это?

— Театр, — глухо ответил парень и зачем-то добавил. — Здесь недавно Маша Распутина выступала. Ее по городу на бывшем обкомовском «членовозе» возили. — Помолчал и важно продолжил: — Хорошая баба. Нога плотная, и голос ничего. Послушать можно.

Ни Вера, ни Глотов на замечание не отреагировали. Они не знали, кто такая эта Маша. Больше разговор не продолжался. Возле кинотеатра с гордым названием «Центральный» машина нырнула на тихую благоустроенную улочку и остановилась возле небольшого особнячка.

— Приехали! — лаконично объявил парень.

— Разве нам номера заказаны не в «Москве»? — удивился Глотов, зная, что это — единственная приличная гостиница в городе.

— Там у нас грузины живут. Так что вам сюда, — парень снова подхватил чемодан и пошел вперед. Небольшие ворота бесшумно открылись. Благообразный старичок в дубленке и валенках полюбопытствовал:

— Коль… чего машину не загоняешь?

— Некогда. Принимай людей от Акопянца. А я поехал, — поставил чемодан возле старичка и, не простившись, уехал.

Ворота также бесшумно отгородили приехавших от внешнего мира. Старичок поспешил на крыльцо и открыл тяжелую бронированную дверь. Не успели Вера и Глотов войти, как в глаза ударила роскошь убранства. Овальный холл с лепным потолком освещался хрустальными бра, находящимися в руках пузатых кучерявых купидонов. Несколько дверей, ведущих из холла, прикрывали тяжелые бордовые бархатные портьеры, перехваченные золотыми шнурами. Весь пол застелен толстым ворсистым ковром, по которому страшно ступать из-за его бежевого, незамаранного тона. Под каждым бра стоит элегантное белое, с позолотой, кресло, с витыми подлокотниками и резной кружевной спинкой. Сбоку от входа — довольно широкая деревянная лестница с перилами из светлого дерева. Ступеньки полностью закрыты такой же бежевой ковровой дорожкой с бордовыми краями и прихвачены поперечными бронзовыми трубками. Перила заканчиваются львиными головами, держащими в своих пастях круглые бронзовые кольца. Короче, было от чего остановиться у порога. Старичок, не спеша, снял валенки, переобулся в лакированные туфли, повесил дубленку и оказался в черном костюме с золотой лентой, простроченной по лацканам.

— Кузьмич, — по-домашнему представился он и вежливо предложил: — Дамочке, надо полагать, дверь прямо, а вам, товарищ, виноват, господин…

— Глотов, — солидно назвался Борис Ананьевич.

— Господин Глотов, по лестнице на второй этаж. Вам заказаны апартаменты. Одну минуту, извините, я поухаживаю за мадам, — он подхватил сумку и безбоязненно ступил на бежевый ковер. Вера проследовала за ним. Он открыл дверь и у порога сообщил: — В любой момент к вашим услугам. Горячий завтрак по вашему желанию будет подан в номер.

Ничего не ответив, Вера проследовала мимо и закрыла за собой дверь. Она садится тут же на бархатный пуфик. Ей даже немного страшно. Либо Глотов действительно влиятельная личность российского масштаба, либо их обоих не за тех принимают. Коридорчик — небольшой, но широкий. Над пуфиком висит круглое зеркало в резной раме. По бокам — два маленьких хрустальных бра. Напротив, в ванную, ведет тяжелая деревянная дверь. Вера осторожно заглядывает туда. Щелкает выключателем. Вспыхивают сразу несколько светильников. Один, матовый, — над зеркалом, занимающим всю ширину комнаты, другой — над салатовой ванной и третий — над биде. Темно-зеленая плитка на стенах и на полу придают этому заведению таинственно-сексуальную атмосферу. На стеклянной полке под зеркалом стоят различные шампуни, туалетная вода, паста, зубные щетки, запечатанные в целлофан. Вере неудобно, словно вошла без спроса в чужой номер. Смеется над собой. «Вот тебе и провинция! Хоть бы денек так пожить в столице». И уже без всякого смущения проходит в комнату. Она большая, метров тридцать. Светлые стены в золотой цветочек, люстра с многочисленными хрустальными подвесками, финские велюровые коричневые диван и два кресла. Между ними — длинный низкий столик со столешницей из темного стекла. У окна — прекрасный письменный стол с фирменными письменными принадлежностями. Вера берет черный фломастер и пишет на белом глянцевом листе — «Здорово!» В углу — небольшой телевизор «Фунай», дальше — невысокий бар, уставленный бутылками с яркими этикетками. И высокая, с красивыми инкрустированными спинками постель, застеленная белым шелковым покрывалом. От восторга Вера падает на него в своем синем китайском пуховике. Рядом на тумбочке звонит телефон. Вера зачем-то включает настольную лампу с белым шарообразным абажуром и поднимает трубку. Недовольным голосом Глотов сообщает, что через час за ними приедет машина и повезут их на фабрику, где во время обеденного перерыва придется говорить об экологии. Поэтому необходимо подготовиться по этому вопросу. Сам Глотов сделает ряд политических заявлений и расскажет о работе возглавляемого им фонда. Вера кладет трубку. Ничего, кроме ванны, сейчас ее не интересует.

Побыстрее погрузиться в пену и смыть с себя мерзкие запахи купейного вагона.

Глотов ждет ее в холле. Он недоволен роскошью апартаментов и согласится платить — только по перечислению. Появляется Вера. Благоухает ароматами, улыбается, трясет не собранными, как обычно, в пучок шелковистыми каштановыми волосами. Ее огромные очки излучают радость. Она женственно подает Глотову руку.

— Надеюсь, успели подготовиться? — сухо спрашивает тот.

«Дурак, неужели не видит?» — думает весело и зло Вера и утвердительно кивает головой.

Старичок, назвавшийся Кузьмичом, предлагает подкрепиться на дорожку кофе. Они соглашаются, идут за ним в боковую комнату, оказавшуюся уютной столовой. Деревянные стены увешены шкурами медведей, рогами лосей, мордами различного зверья. Длинный кряжистый стол занимает почти все пространство. Они садятся на узкие стулья с такими же узкими высокими спинками. Открывается резное окошко раздачи, и из него розовощекая девушка в кокошнике подает кофе, серебряное ведерце с красной икрой, тонкие ломтики поджаренного хлеба, завитки сливочного масла на хрустальной розетке, небольшое блюдо с колбасой, ветчиной и языком, фарфоровую подставочку с куском желтого, в крупных дырках сыра. Кузьмич лихо принимает из ее рук и расставляет на столе. Вопросительно смотрит на Глотова:

— Не желаете с утра отведать чего-нибудь восстанавливающего, так сказать, здоровье?

Глотов не понимает.

— Водочки. Есть «Смирновская».

— С утра? — рычит Борис Ананьевич.

Конечно, многие предпочитают пиво…

— Мы сюда работать приехали, — отсекает дальнейшие соблазны Глотов.

— А мне апельсиновый сок, пожалуйста, — просит Вера.

После завтрака провинциальные радости закончились. Это стало понятно, как только они пересекли фабричные ворота и въехали на территорию. «О какой экологии здесь будут слушать, — размышляет Вера. — Им о грязи и антисанитарии вопить должно!» Но как раз к этому-то народ привык и не обращает внимания. Рассказ о гибели джунглей в бассейне реки Амазонки производит гораздо сильнее впечатление на фабричную аудиторию, нежели предложение во имя экологии земли провести уборку собственной территории. Впрочем, какое Вере до всего этого дело? Ее задача запугать присутствующих скорой экологической катастрофой и объяснить, что только Глотов и его фонд могут спасти ивановских ткачих от всеобщего вымирания. Что она уверенно и проделала за те пятнадцать минут, отпущенных ей на выступление. Потом вместе с Глотовым отвечали на вопросы. Больше всего ткачих интересовало, правда ли, что Алла Пугачева в молодости нянчила маленького Филиппа Киркорова. Вторая не менее актуальная проблема для ткачих — не отменят ли утренние повторы мексиканских телесериалов. На эти вопросы Глотов отвечал сам и заверил, что, будучи избранным в парламент, будет постоянно отстаивать интересы ивановских женщин. На том порешили и разошлись. Работницы — к станкам, а Глотов и Вера — в кабинет директора, где их ждал накрытый стол с горячими пирогами и водкой. Глотов был доволен собой, поэтому не отказался от предложенной рюмки. Разговор крутился вокруг московских политических интриг и местных разборок отцов города. Из всей информации, сообщаемой директором, Веру интересовала связанная с фамилией Акопянц. Потому что поселили их в роскошный особняк благодаря этому человеку. Но и директор, и Глотов предпочитали, произнося фамилию Акопянц, изъясняться намеками. Хотя ясно, что покровительство Акопянца значительно повышает шансы предвыборной кампании Глотова. Отдав должное директорскому гостеприимству, они поехали в местную мэрию. Поскольку мэр находился в командировке в Китае, пришлось битых два часа беседовать с его заместительницей. Бывшая ударная ткачиха, потом секретарь райкома, а нынче яростная демократка замучила их своими взглядами на преобразование страны и текстильной промышленности. В конце беседы она поинтересовалась, где Вера купила такую замечательную оправу. Узнав, что привезли из-за границы, с гордостью сообщила, что собирается ехать за капиталистическим опытом в английское Иваново — город Лидс.

«Туда тебе и дорога», — подумала Вера. Лично ей безумно хотелось вернуться в особняк. К счастью, больше встреч не запланировано. Усталые от бессмысленных разговоров, они на персональной машине бывшей ткачихи возвращаются по сумеречному городу в свой тихий оазис.

Кузьмич все так же любезен и первым делом узнает, где господа собираются ужинать. Глотов растерянно смотрит на Веру. Она понимает, что приближается ее час. Поэтому непринужденно предлагает поужинать вместе в апартаментах Глотова. Заодно обсудить тезисы выступлений на завтра. Борису Ананьевичу не очень нравится такое предложение, но противиться как-то неудобно. Словно оправдываясь перед предупредительным старичком, сухо предупреждает Веру:

— Захватите с собой таблицы по химическому загрязнению области.

Вера кивает головой, понятия не имея, где их брать. Каждый отправляется к себе в номер.

Вера еле сдерживает нервную дрожь. Она на протяжении стольких лет даже в мыслях не изменяла Максу, что забыла, как нужно вести себя наедине с мужчиной. Что надеть? Она не случайно побросала в сумку свои лучшие наряды. Снимает с себя черную юбку, такую же черную мохеровую кофту с серебряными аппликациями и снова отправляется в ванную. Выливает в воду полбанки шампуня. Пена воздушным покрывалом мерно покачивается над ее телом. Разве могла она представить себе, что будет нежиться в роскошной обстановке и обдумывать, как за изысканным ужином грациознее соблазнить респектабельного мужчину? За один сегодняшний день Глотов вырос в ее глазах. Когда она пришла в фонд, никакого особого впечатления он на нее не произвел. Сколько таких управленцев по Москве сидят в своих кабинетах и протирают импортные двубортные костюмы. Куда ни плюнь, попадешь в какого-нибудь начальника. А здесь, в Иванове, Глотов — личность. Здесь он сам по себе, а не среди других. Вера не способна в него влюбиться, но чисто умозрительно желает испытать его ласки. Во всяком случае даже волнуется из-за своей неопытности. При этом ей интересно — какой он мужчина? Вдруг между ними произойдет что-то необычное? Нет, лучше чем с Максом, конечно, не будет. Но мужчины, наверное, отличаются друг от друга. Валентин был совершенно не такой, как Макс. Он в постели командовал, заставлял доставлять ему удовольствие. Многое Вера выполняла через силу. Зато теперь благодарна этим воспоминаниям. Валентин сделал из нее женщину. С Глотовым она не допустит никаких излишеств. Ей необходим сам факт их близости. И неважно, какой он мужчина.

Вера решительно встает в полный рост, с удовольствием смывает губкой с себя нежнейшую пену. Потом приступает к главному. Ей следует накраситься так, чтобы получилось не вызывающе, но вместе с тем соблазнительно. Тонкой голубой линией обводит свои удлиненные большие глаза, продолжая их черточками почти до висков. Долго наращивает кисточкой ресницы. Достаточно. Больше никакой косметики. Одни откровенные выразительные глаза. И возможно, губы. Долго выбирает помаду. Бледную, яркую или темную? Останавливается на последней. Никаких румян, никакого тона. И без того рельефные губы смотрятся на бледном лице произведением искусства. Смачивает языком выпуклый овал нижней губы, что придает манящую чувственность. Долго крутится перед зеркалом. Без колготок слишком вызывающе смотрятся ее крепкие, с крупными икрами и широкими щиколотками, ноги. Решает надеть колготки телесного цвета. Идет в комнату, раскладывает платья. Уж больно они все закрытые. Не подходят для солидной женщины, без пяти минут доктора наук, которая решила выглядеть сегодня, как последняя… Вера и в уме не смеет произнести то ругательство. Но хочется быть именно такой. От мучительных раздумий ее отвлекает телефонный звонок. Недовольным голосом Глотов сообщает, что ужин принесли. Вера отвечает что-то нечленораздельное и кладет трубку. Нервное возбуждение переходит в головокружение. Она хватает совершенно ненужные вещи и тут же бросает их на кровать. Дважды надевает бюстгальтер и дважды решительно снимает. Самое соблазнительное в ее внешности — это безукоризненная линия шеи, переходящая в высокую полную грудь, лениво расходящуюся в стороны. От полной растерянности приходит идея идти в халате. Он не совсем халат. Скорее платье-халат, застегивающийся спереди на крупные пуговицы. Из приличной хлопчатобумажной ткани, синий, с редкими мелкими белыми цветочками. Короче, индийский. Вера быстро набрасывает его на себя. Застегивает наглухо, до стойки воротничка. Снова телефонный звонок. Она решает не поднимать трубку. Надевает тапочки с помпонами, критически разглядывает ноги и меняет тапочки на туфли. В таком виде выходит в холл, где услужливый Кузьмич предлагает проводить ее в апартаменты Глотова.

Приятно подниматься по старинной легкой лестнице. Касаться руками ее теплых, отполированных временем перил. Наверху почти такой же холл. И здесь купидоны держат своими пухлыми ручками хрустальные бра. Белый потолок поделен черными балками на квадраты. Кузьмич показывает на левую дверь, скрытую за бордовой портьерой. «Вам туда. Приятного аппетита». И легко семенит по лестнице вниз. Вера медлит. Ей страшно. Она вдруг испугалась и готова бежать вслед за предупредительным старичком. В эту минуту она ясно осознает нереальность происходящего. В этом роскошном особняке возможно всякое. Ей даже кажется, что кто-то следит за ней. Озирается по сторонам и от страха стучит нервной дробью в дверь.

— Открыто! — откуда-то издалека слышится голос Глотова.

Вера буквально вваливается в его номер. Через такой же коридор, как и у нее, проходит в комнату. В ней никого нет. На круглом столе в углу, где у Веры стоит телевизор, накрыт ужин. Стоят две свечи в бронзовых подсвечниках. Напротив дивана работает телевизор. Она, трепеща всем телом, проходит дальше. Оказывается, Глотов сидит за письменным столом в кабинете, примыкающем к гостиной. Вместе с креслом всем телом разворачивается на нее:

— Я уже занялся работой в ожидании вас.

— Извините, — выдавливает из себя Вера.

Глотов отмечает несоответствие ее костюма. Видно, что собиралась впопыхах.

— С вами что-то случилось? — интересуется он со своей постоянной безразлично-снисходительной улыбочкой.

Через огромные очки на него смотрят напряженные, широко раскрытые глаза.

— Стало почему-то страшно. Я не привыкла к роскоши.

Глотов кивает головой в знак согласия.

— Я тоже. Признаться, не ожидал оказаться вдвоем с вами в такой обстановочке. Но ничего не остается, как приступить к ужину.

Встает, провожает Веру в комнату. Она замечает еще одну дверь.

— А это куда?

— В спальню.

— Вот как? И спальня имеется? Можно взглянуть?

— Пожалуйста. Я там еще не был.

Вера осторожно подходит к двери. По-воровски заглядывает. Шик-блеск! Белая арабская кровать. Над ней огромное зеркало. По бокам тумбочки с лампами. Туалетный столик с еще одним овальным Крутящимся зеркалом. И какая-то картина в старинной раме. На белом покрывале лежит черный махровый халат. А на черном ковре стоят белые кожаные тапочки без задников.

— Ваше? — шепчет она.

— Нет. Наверное, прилагаются к спальне, — глядя через ее плечо, отвечает Глотов и добавляет обычным сухим тоном. — Давайте ужинать. Поздно.

Они возвращаются к столу. На крахмальной белой скатерти расставлены зеленые с золотом тарелки. Рыбное ассорти — бледно-розовая чавыча, осетрина цвета слоновой кости, почти прозрачная белорыбица. Рядом на другом блюде тончайшими кругами нарезаны карбонад, шейка, буженина и язык. В центре стола — плоская ваза с темно-красными помидорами, отделенными пучками сочной зелени от золотистых болгарских перцев. На серебряном подносе стоят ковшики с грибными жульенами. На мелкой тарелочке нарезанный лимон. Судок со свекольным хреном. Вазочка с маслинами. Чуть в стороне притаилось загадочное серебряное блюдо, накрытое тяжелой серебряной крышкой с высокой ручкой-набалдашником. Похоже на небольшого китенка. Вера одолеваема любопытством.

— Что там?

— Не знаю. Принесли — поставили, — безразлично отвечает Глотов.

— Я посмотрю? — она с трудом приподнимает крышку. Благовонный пар клубится над кроликом. Сам он возлежит в янтарном соусе. Вера быстро опускает крышку, словно боится, что кролик исчезнет.

Глотов садится за стол и начинает вертеть головой в поисках бутылок. Вера соображает, что нужно поухаживать. Открывает холодильник, там фигурные бутылки кокa-колы, графин с апельсиновым соком, минеральная вода. Она выставляет их на стол. Направляется к бару.

— Что будем пить?

— Лично я водку, — обособляет себя Глотов.

Вера ставит на стол литровую бутылку «Смирновской». Она привыкла к крепким напиткам. Биологи со студенческих лет на спиртах настояны. Остается зажечь свечи и начать самый романтический ужин в ее жизни. Глотов неумело пытается выдавить из зажигалки огонь. Раздраженно передает ее Вере.

— Обойдемся без свечей.

— Мне так хочется. Позвольте? — Не дожидаясь его милости, сама зажигает высокие белые свечи.

— Остается выключить свет… — не то шутит, не то злится Глотов.

— И соблазнить вас, — неожиданно для себя заканчивает его мысль Вера.

Он ошарашенно смотрит на нее. Вера деланно хихикает:

— Не беспокойтесь. Я не посмею оставить вас без ужина. Давайте выпьем за наше удивительное путешествие.

Глотов не находит для возражений слов и молча выпивает.

После этого они молча, долго и напряженно поглощают деликатесы.

— Выпьем еще? — спрашивает Борис Ананьевич, осознав, что инициативу нужно брать в свои руки, а то, чего доброго, эта дура потащит его в спальню.

— С удовольствием, — улыбается раскрасневшаяся Вера.

Несмотря на некоторую неловкость совместного ужина, аппетит у обоих отменный. Прежде чем перейти к кролику, оба отваливаются от стола, решив сделать небольшую паузу. Вера решает совершить задуманное сейчас. Она готова встать и подойти к Глотову, но он, помрачнев, мрачно произносит:

— Мы сидим едим, а за чей счет, неизвестно. Меня очень настораживает оказываемый нам прием.

— Вы же сами сказали, что о нас заботится Акопянц, — напоминает Вера.

Улыбка Глотова становится кислой:

— Хорен Акопянц просто так ничего не делает. Ему поручил меня встретить мой друг мэр. Но не до такой же теплоты. Что-то ему от меня нужно.

— Скоро всем будет от вас многое нужно, — льстит Вера.

— Не тот случай. Акопянц в городе — нечто вроде теневого хозяина. Много лет процветал, возглавляя областное вторсырье. От него жди всякого…

Вера жалеет растерявшегося начальника. Небрежно расстегивает верхние пуговицы халата, освобождает груди, подходит к нему. Он снизу завороженно смотрит на них.

От стеснения Вера обнимает голову Глотова и прижимает к своим горящим от стыда и желания грудям.

— С таким мужчиной мне не может быть страшно… — с придыханием шепчет она. — Все знают, что скоро ты станешь важной фигурой в стране.

Глотов молчит, задерживая дыхание. Его рот прижат к Вериным грудям. Но он почему-то отказывается целовать ее прелести. А ведь эта грудь с молодых лет вызывала у мужчин нескромные взгляды. Она гладит рукой его серые волосы. Проводит кончиком пальца по косому пробору. И не знает, что делать дальше. Неужели самой тащить его в спальню?! Глотов не подает признаков жизни. В нерешительности тянутся бесконечные минуты. Вдруг Борис Ананьевич резко отстраняет ее:

— Сядьте, прошу вас, сядьте. Давайте выпьем, — расплескивая водку, дрожащей рукой наливает полные рюмки. Выпивает, не дождавшись, пока Вера вернется на свое место.

— Слушайте меня внимательно. Я — не какой-нибудь там похотливый извращенец. Я — семейный, уважаемый человек. Мне и в голову не могло прийти, что вы подумаете обо мне так плохо. Немедленно застегните свое платье. И давайте приступим к зайцу, ну… этому… кролику. Выпьем за это.

Не глядя на Веру, Глотов снова наполняет свою рюмку и судорожно выпивает. Его всегдашние припухлые мешочки под глазами становятся совсем черными. Придают лицу страдальческое выражение. Впервые губы не растянуты в равнодушно-снисходительной улыбочке, за которую его за спиной дразнили «японцем». Перед Верой — немолодой, неуверенный в себе человек, боящийся ее. Вера чувствует себя дрянью, тряпкой, о которую только что вытерли ноги, потому что на большее она не пригодна. Неужели ее время прошло навсегда? Даже Глотов отказывается! Сама судьба, казалось бы, создала им романтическую, возвышенную атмосферу, окружила блеском и роскошью, постаралась сделать их встречу вне грязи и пошлости окружающей жизни. Чего еще могут желать мужчина и женщина, оказавшиеся в одной из сказок Шехерезады? Только объятий друг друга. Вера не хочет верить в свое поражение. Снова встает, решительным жестом расстегивает халат и сбрасывает его на пол.

— Борис, я давно мечтаю о тебе! Ты — мой мужчина. Не отвергай, не отбрасывай, презирай, унижай как угодно, только возьми меня в свои объятия. Умоляю тебя… — с этими словами Вера, закрывая руками лицо, устремляется в спальню. Быстрым движением стаскивает колготки, бросает их под ноги Глотову и прячется, с головой накрываясь одеялом, в пахнущую свежестью и восторгом постель.

Глотов тупо рассматривает валяющиеся колготки. Он шокирован. Такое в его жизни впервые. Чтобы женщина сама залезла в постель? Жена его товарища. Немолодая приличная женщина, почти доктор наук. Борису Ананьевичу страшно от того, что происходит. Поселение в неведомый особняк. Царский ужин. Голая женщина в постели. Никогда в его научно-партийной карьере подобного компромата не возникало. Ну, ездил с товарищами в сауны, бывал в загородных ресторанах, в зарубежных поездках, но везде неукоснительно соблюдались приличия и негласный протокол.

— Борис, иди сюда! Здесь так уютно… — стонет из спальни Вера.

Глотова передергивает от ужаса. Он не ожидал, что способен произвести хоть какое-нибудь впечатление на женщину. Хотя, если разобраться, все его тайные шалости редко нарывались на отказ. В каких только невероятных ситуациях он не принуждал женщин к совершению акта! Значит, что-то в нем все же есть? Вера домогается его приблизительно так же, как он давеча домогался этой телки из Норильска… Как же ее звали? Ладно, не важно. Борис Ананьевич чувствует, что долго не продержится. Еще немного, чуть-чуть, и он бросится в спальню, как в омут. Неловко встает, медленно стягивает с себя пиджак, опрокидывает стул и не сразу слышит легкий, настойчивый стук в дверь. От неожиданности лишается дара речи. На его глазах дверь медленно открывается, и в номере возникает улыбающийся невысокий человек с приторной улыбкой и восточным разрезом глаз.

— Что вам надо?! — орет Глотов и сам пугается своего крика.

Черные усики над верхней губой азиата еще больше загибаются вверх, что придает улыбке дьявольское очертание:

— Уважаемый Борис, неужели ты не узнаешь своего старого друга Жаке Темирова? Не так много воды утекло с нашей последней встречи в Алма-Ате.

Действительно, Глотов узнает его. Это бывший министр из Казахстана. Борис Ананьевич поднимает упавший стул, садится на него и старается незаметно ногой засунуть под стол валяющиеся колготки.

— Я, дорогой, уважаемый, долго стучал. Испугался, может, случилось что-нибудь с моим гостем. Обеспокоенный твоим драгоценным здоровьем решился нарушить твой покой.

Глотов безвольно машет рукой и вдруг едва не подпрыгивает от догадки:

— Это твоя гостиница?

Темиров продолжает улыбаться:

— Тоже, скажешь, гостиница. Так, скромный домик для гостей. Всего пять номеров. За мной тут апартаменты напротив тебя числятся. Я, так сказать, в долевом участии с Хореном. Отличный малый. Тебе, кстати, привет передает.

— Он здесь?

— Нет. Вынужден отъехать. Какие-то дураки под него копают. Думаю, ерунда. Ты не смущайся. Все в этом доме для тебя. Я угощаю.

Бывший министр подходит к Глотову, хлопает его по шее. Поднимает валяющиеся на ковре колготки:

— Извини, что не вовремя. Понимаю, зайду позже. У меня к тебе серьезный разговор.

Глотов хватает его руку:

— Постой, я свободен. Сейчас она уйдет. Садись. — Он сгребает со стула напротив Верин халат и вместе с колготками бросает в спальню. — Одевайтесь, Вера Анатольевна, ужин закончен. — Шепотом оправдывается перед Темировым: — Видишь, взял впервые с собой в командировку, и что позволяет. Сама в постель залезла.

— Понимаю, — участливо кивает головой бывший министр. — Она твой человек, да?

— Думал взять на науку. Но после сегодняшнего случая прогоню.

— А, Боке, не торопись. Мне эта женщина нравится.

Глотов смотрит с удивлением:

— Ты же ее не видел?

— Все равно нравится.

Вера выходит из спальни с потрясающим чувством униженности и оплеванности.

— Айналайн! — всплескивает руками Темиров, — извините за случайное вторжение… следы, следы целовать за такой женщиной! Айналайн! Жаке Темиров меня зовут. Большой друг вашего шефа.

Вере отчего-то становится смешно. Забубенная радость овладевает ею. Может, и хорошо, что ничего не было. Все равно в глазах этого азиата она выглядит падшей женщиной.

— Мы с Борисом Ананьевичем немного отвлеклись от ужина, — игриво признается она, наслаждаясь растерянностью Глотова и жадным блеском раскосых азиатских глаз.

В душе Глотова закипает ненависть к несостоявшейся любовнице. Впервые в жизни не он, а его варварским способом склоняли к сексу. Сколько раз он рисковал из-за своего пагубного влечения. И каждый раз проносило. А сейчас вынужден краснеть, как школьник, пойманный в девчачьем туалете. В руках Темирова стопроцентный компромат. Не исключено, что именно он все подстроил. Эта мысль поражает своей простотой. Он в ловушке! Наверняка в номере работает видеокамера! Борис Ананьевич в волнении начинает шарить взглядом по стенам и потолку.

Темиров доволен. Он не обращает внимания на замешательство своего друга. Подходит к Вере.

— Айналайн! Если вам покажется, что я немолодой человек, не верьте глазам своим. Казах молод, пока жив. А жив он столько лет, сколько его любит красивая женщина… А вы, Вера Анатольевна, красивая женщина. Поэтому хочу просить прощения за то, что вынужден прервать ваш дастархан и отвлечь на небольшой серьезный разговор.

— Мне уйти? — с готовностью соглашается Вера.

— А, никогда! Обязательно нужно остаться! Кое-что коснется лично вас. — Темиров обнимает Веру за талию, подводит к дивану, усаживает рядом с собой. Обращается к Глотову. — Слушай, Боке, что ты, понимаешь, не радуешься нашей встрече?!

Борис Ананьевич наливает себе рюмку водки, выпивает и хотя бы внешне приходит в свое обычное высокомерно-безразличное состояние.

— Ну, выкладывай, аксакал, какие дела свели нас на этот раз.

— А, Боке, как можно называть меня аксакалом, когда рядом такая молодая женщина? Дело мое небольшое, поговорим и выпьем за эти глаза. — Темиров гладит Веру по коленке.

Ей отвратительно-сладостно, что азиат принимает ее за рядовую московскую потаскуху. Она не отодвигается и не сопротивляется.

— Мне для разговора необходим еще один человек. Для меня он мальчик, помощник значит, — продолжает Темиров. — Познакомимся.

Глотов вытягивает ноги, руки засовывает в карманы брюк, откидывает голову: «Валяй». Ему ясно, начнутся просьбы, помочь в Москве с кем-нибудь из влиятельных людей устроить аудиенцию.

— Аслан, заходи! — тихо зовет Темиров. И его помощник возникает из-за приоткрытой двери.

Очень полный маленького роста человечек. Глазки заплыли щеками, а рот обозначен тонкой щелочкой. Вере он сразу напомнил китайских болванчиков-мандаринов. Были когда-то такие копилки из фарфора. Кидаешь ему в рот мелкие деньги, а он кивает головой в знак благодарности. Интересно, как отреагирует этот мальчик, если в его рот-щелочку засунуть тысячу долларов? Всем присутствующим Аслан улыбается круглыми щеками. Подкатывает, именно подкатывает, а не подходит. Усаживается в кресло, широко разведя короткие толстые ноги.

— Уважаемый Боке, мы счастливы видеть тебя здоровым. Не скрою, наша встреча не случайна. Я, как видишь, подготовился. Москва — город ненадежный. Языки да уши вокруг. А тут — тишина.

Глотов взрывается, когда его считают дураком.

— Как ты мог знать о моей поездке сюда? Она возникла спонтанно! В течение нескольких часов!

Жаке Темиров подмигивает Аслану. Тот подобострастно смеется щеками.

— Уважаемый Боке, мое жизненное правило — все знать немножко раньше, чем другие. Поэтому со мной так любят иметь дело.

Глотов прикидывает, от кого могла пойти информация. По совету Артема он решил немедленно отправиться в Иваново. В фонде об этом знала секретарша Валентина и, естественно, главбух. Кроме них, только Вера, напросившаяся ехать с ним. Так ему, идиоту, и надо… Вера, без сомнений Вера! Она сообщила Темирову и по его приказу устроила сцену обольщения. Кому верить? Жена близкого друга. Почти доктор наук…

Тем временем казахи, вдоволь насмеявшись, успокаиваются. Темиров становится серьезным, не переставая при этом поглаживать коленку Веры.

— Ладно, Боке, не придавай значения пустякам. Друзья должны встречаться вместе. Слушай, что тебе скажу. Нам известно, ты собрался в депутаты. Дело хорошее. Свои люди везде нужны. Голоса тебе организуем. Хоренчик берет на себя Ивановскую область. А таких Хоренчиков у меня по всей России достаточно. Думаю, мандат тебе обеспечим.

Борис Ананьевич не знает, как реагировать. Неудобно, что при разговоре присутствует Вера. Она в свою очередь ведет себя абсолютно спокойно. Достает любимый тонкий белый мундштук, вставляет в него сигарету. Аслан подскакивает, подкатывается к ней на своих коротких толстых ножках, щелкает — зажигалкой. Темиров ждет, пока Вера прикурит и Аслан вернется в кресло. Потом продолжает:

— Думаю, у депутата много будет работы. А здоровье, Боке, беречь надо. Придется позаботиться о твоем фонде.

— Как это?! — Глотов резко выпрямляется на стуле.

— А… Боке, не кричи. Не буду скрывать от друга. У меня в Казахстане, говоря по-русски, аккумулированы большие средства. Но обложили меня со всех сторон. Я для них — бывший бай. В меня официально разрешили кидать камни. Не уберегусь, настоящий сель обрушат на мою голову. Поэтому я принял такое решение. Делаем твой фонд международным. Основной программой объявляем спасение Аральского моря. Мои коммерческие структуры сбрасывают деньги в этот новый фонд. На западе подбираем еще одного соучредителя. Находим большой заказ на крупные поставки техники для обессоливания берегов и проводим стопроцентную предоплату. Все довольны. Деньги на западе. Фонд процветает. А Арал? На то воля Аллаха…

— Не понимаю тебя, аксакал, — набычивается Борис Ананьевич.

— И не надо, — успокаивает его Темиров. — Депутат и без того много забот имеет. Фондом будет руководить Аслан. Для начала сделаешь его генеральным директором, затем ты в парламент, он в президенты фонда. Хорошо я придумал, скажи? — Темиров заливается довольным смехом. Его мгновенно поддерживает Аслан своими смеющимися щеками. Даже Вера улыбается, глядя на них.

Глотов мрачно ждет, когда они захлебнутся.

— Жаксынбек Темирович, я создавал этот фонд не для того, чтобы он служил крышей финансовым аферам.

— Ай, ай, ай… — еще громче смеется Темиров. — Мне ли не знать. Аслан, покажи документы, пусть уважаемый Боке посмеется с нами… — Тычет пальцем в помощника. — Очень смешные бумажки. По ним даже слепому видно, как в девяносто первом году ты подписывал платежные документы и перегонял деньги со счетов райкома в свой фонд.

Борис Ананьевич возмущенно срывается со стула, подскакивает к Аслану.

— Где документы?

— Не у меня, — тот защищается выставленными руками с растопыренными пухлыми пальцами.

— У прокурора, — забавляется Темиров. Но вдруг переходит на серьезный тон.— Сядь. Не носись, как голодный тигр в клетке. Мы тебя хорошо накормим. Аслан, хоть и молодой мальчик, еще и сорока лет нет, но дело знает. Вера Анатольевна ему поможет. Такая красивая женщина и доктор наук, ценить будем.

— До сих пор не могу защитить диссертацию, — игриво сокрушается Вера.

— Ай, ай… почему так, айналайн? — хитро улыбается Темиров.

— Денег на взятки не хватает, — она делает вид, что шутит.

Темиров крепко сжимает ее круглую полную коленку:

— Знания всегда дорого стоят. Аслан займется вашей защитой. — Тянется к ее уху, заговорщицки шепчет: — Банкет за мной. Какие люди будут пить за вашу красоту и ученую степень.

Глотов на грани нервного срыва. Садится на стул. Скрещивает руки на груди. Старается успокоиться.

— А если я, уважаемый господин Темиров, не соглашусь?

Не отрываясь от уха Веры, Темиров шепчет достаточно громко:

— Кому его согласие нужно? Мне не нужно. Меня больше интересует ваше согласие, айналайн. Вы украсите этот фонд.