Новые русские

Есть дворы, где пахнет убийством

Есть дворы, где пахнет убийством. В них густая, напряженно-безысходная атмосфера. Солнечные лучи даже в самые знойные летние дни не способны осветить и высушить замшелые вонючие углы. Зимой в них снег не убирается, и жители прошмыгивают по узким тропинкам. Милиция в такие места не заглядывает. Кому охота разбираться с живущей в заплеванных и обоссанных подъездах пьянью. Мордобитие, кражи, попойки, одним словом, «бытовуха», не представляла интереса для правоохранительных органов. Бороться с населением этих дворов, пожалуй, можно одним способом — всех свезти на сто первый километр. Но теперь на такое вряд ли кто решится. И дворы, подобно гниющим язвам, стараются не замечать. В такой двор прямо с Тверского бульвара попадает Иголочкин. По старой муровской привычке мгновенно выхватывает взглядом безжизненные лица старух за мутными стеклами окон. На коричневом снегу валяются разбитые бутылки, рваные целлофановые мешки, газеты, какие-то тряпки. С карниза за ним внимательно наблюдает рыжая кошка. Пересекая открытое пространство двора, Иголочкин затылком чувствует притаившуюся за каждым окном угрозу. Поворачивает за угол, в своего рода аппендикс. Совершенно глухой колодец из серых мрачных пятнистых стен и всего одно окно, через которое тускло просачивается красноватый свет. На ржавой жестяной двери черной краской крупно написано: «Не входи — убьет», а под текстом нарисован череп с папиросой во рту. Иголочкин толкнул дверь. Она открылась с печальным скрипом. Внутри кромешная темнота. Льву приходится чиркать спичками, осторожно переступая высокий разбитый порог. Узкая лестница без перил круто уходит вверх. Ступеньки скользкие от какой-то липкой жижи. Приходится держаться за стенку. Дрожащий огонек спички освещает поворот лестницы с сохранившимися перилами. Иголочкин чувствует себя увереннее. На втором этаже должен быть выключатель. Он хорошо помнит его. И, действительно, брезгливо поводив пальцами по влажной стене, нащупывает язычок. Щелкает, и низко висящая на шнуре лампочка освещает пространство. Справа от входной двери на небольшом помосте возвышается унитаз. На нем сидит мужчина со спущенными штанами. Голова его закинута назад и упирается в угол. Руки безвольно висят по бокам. Иголочкин презрительно передергивает носом и двумя пальцами дергает веревку, свисающую из бачка. Шум воды не оказывает на сидящего никакого воздействия. Лев дергает дверь и входит в квартиру. Это обиталище трудно назвать «жилым помещением». Но еще совсем недавно тут жила целая семья. Небольшой коридор вмещает в себя и кухню, и ванную. Справа — ванна с ржавыми краями. В ней лежит полуголая девица, а возможно, и парень. Лицо закрыто мокрыми волосами. Тело перевернуто неестественно на бок с торчащей вверх задницей. Напротив ванны с неопознанным телом — газовая плита, кухонная тумба с грязной посудой, пузырьками и разбитыми ампулами. К ней примыкает весь в красных подтеках холодильник ЗИЛ. Дальше приоткрытая дверь в комнату. Она не поддается усилиям Иголочкина. Что-то мешает. Приходится навалиться на нее. В проеме показывается чья-то безвольно валяющаяся нога. Лев понимает, что все обитатели «торчат». Его визит не имеет смысла. Опыт оперуполномоченного подсказывает: дальше идти не стоит. За дверью может быть труп, и не один. Но оттуда слышится резкий злобный голос: «Толкай сильнее!» Иголочкин повинуется. Двумя руками толкает дверь дальше и отодвигает лежащее за ней тело. Еще проталкивается внутрь. Красный, прожженный во многих местах абажур рассеивает свет одиноко горящей лампочки. У окна за деревянным столом сидят трое. Из них Иголочкин знает одного — Гнилого. Он-то ему и нужен. Еще трое существ лежат на тахте. Одно на пианино. Гнилой не удивляется появлению Левы. Спрашивает требовательно, как недавно посланного с поручением:

— Принес?

Двое других типов с надеждой глядят на вошедшего.

— Шел мимо, дай, думаю, навещу, — темнит Иголочкин.

— Не ври! — истерично вскрикивает Гнилой. — Сюда мимо не ходят!

Иголочкин осматривается по сторонам в поисках стула. Замечает рваное кресло на тонких металлических ножках, стряхивает с него окурки, садится.

— Дай закурить! — требует хозяин.

Иголочкин вытаскивает из кармана пачку «Мальборо», кидает на стол.

Вместо благодарности Гнилой заявляет:

— Предупреждаю, денег ни у кого нет.

Его товарищи жадно закуривают. Иголочкин спокойно закидывает ногу на ногу. Самому курить не хочется. В комнате тяжелый, устоявшийся сладковатый запах плана и медицинских препаратов. И, разумеется, грязных тел.

— Пришел ты с просьбой или предложением, — настойчиво продолжает Гнилой, — мне насрать. По карману вижу — не пустой. Давай!

Один из дружков протягивает руку в сторону Иголочкина и с слезливой интонацией жалуется:

— Меня вчера трахнуло, чуть не отъехал. Прикинь, подумали бы с передозняка кинулся. Сколько я вчера взял? Кубов одиннадцать. Да? А норма пять. И Гнилой тоже. Четырнадцать кубов прома взял. Полные легкие крови, кровавая пена. Меня не трогали, а его едва откачали. Аля тазы с кровью выносила. Искусственное дыхание делали. Видишь, откачали.

— А где девчонка? — интересуется Лева, пропуская мимо ушей его рассказ.

— На пианино. Я винт привез из Смоленска специально для нее. Там лучший варщик, готовит чисто. У него капустными листами пахнет. Экологически чистый продукт.

— Ну да, — вмешивается другой, сидящий за столом. — Едкий натр, красный фосфор…

Гнилой не сводит глаз с Иголочкина:

— Чаю хочешь? — Тот отрицательно машет головой. — Значит, на разговор пришел? Понадобился я тебе.

— Положим, есть момент, — соглашается Лева.

Гнилой торжествующе поглядывает на приятелей, давая понять, что его взяла. Те вялыми улыбками пытаются выразить ему свою благодарность. Тот, который рассказывал, крутит ладонью перед носом Иголочкина:

— Аля в порядке. Кайфовый раствор. Она прямо на игле поймала приход. Я ей с первого раза всадил в магистральку с ветерком. Ты не переживай. Чаю хочешь?

Иголочкин морщится. Гнилой зло смеется. Прикуривает от бычка новую сигарету. С издевкой смотрит на Иголочкина. Когда-то они дружили. Тогда он даже не пил. Был спортсменом. Чемпионом области по биатлону. Призывались в армию вместе. В одной учебке были. Иголочкин, несмотря на разницу в росте и весе (все-таки был на голову выше), побаивался Гнилого. Он, казалось, был сделан из железа. Быстрый, жесткий, решительный. Слишком длинные руки Гнилого с цепкими широкими пальцами, нависающие на глаза надбровные дуги и заносчиво курносый нос делали его похожим на обезьяну. В этом сравнении не было ничего оскорбительного. Когда он улыбался, что бывало крайне редко, становился человечным, своим, совсем не страшным. У него была потребность в постоянных физических нагрузках. Энергию, прущую из него, обуздать можно было только пудовыми гирями. Рассказывали, к наркоте он пристрастился в Афгане. Но, может, и после. Вновь Гнилой и Иголочкин встретились случайно на московской улице. Гнилой уже сидел на игле. Лев сразу почувствовал, что терять такого человека не следует. Его мощь и сила не убывали с потерей веса от употребления наркотиков. Худой, бледный, с изможденным лицом, он все равно оставался опасным бойцом. Сила в нем не иссякала. Она, как пружина, сжималась под действием наркотиков. Иногда Иголочкин умел направлять эту ураганную энергию с пользой для себя. Во время локальных разборок. Гнилой уважал Леву за то, что тот не лез в его жизнь и не вел душещипательные беседы. На вопрос бывшего друга: «Все торчишь?», Гнилой лаконично отвечал: «Надо же от чего-то умирать». Иголочкин давал ему деньги или «колеса», и они расставались на неопределенный срок. В этот раз Лева подготовился к встрече основательно, и Гнилой это сразу почувствовал. Он кивает головой на приятелей:

— Утомили?

— Есть немного, — соглашается Лев.

— Дай им по дозе. Они с ходу впишутся. Тогда и поговорим. А так, чего зря сидеть, раз чаю не хочешь.

Иголочкин неохотно лезет в карман. Выкладывает на стол пакетик с таблетками. Три пары глаз ослепляют его яркими вспышками. Гнилой командует:

— Фэн, иди промывай машины! — Видя, что тот берет из коробки один шприц, истерично кричит: — Все!

Второй приятель, не дожидаясь команды, подходит к этажерке, уставленной пустыми пузырьками, берет фарфоровую ступку и алюминиевой ложкой начинает толочь «колеса».

— Для меня оставил? — на всякий случай спрашивает Гнилой.

Иголочкин прикрывает глаза в знак подтверждения. Молча они наблюдают за хаотичными приготовлениями. В этот момент с пианино не то слезла, не то упала Аля. Точно слепая, вытянув перед собой руки, она деревянной походкой направляется к выходу. Иголочкин замечает старушечье бескровное лицо и белую пену в уголках потемневших губ. Она натыкается на него. Делает знак рукой, мол, все в порядке. Но, протиснувшись в дверь, вдруг со стоном опускается на колени и начинает блевать. Гнилой никак не реагирует. Из кухни слышится голос Фэна: «Бери тряпку и убирай!» В ответ нечленораздельные звуки.

Иголочкин спокойно, но твердо говорит Гнилому:

— Завтра отправишь ее домой. Я обещал.

— Кто ее держит? — усмехается тот.

— Ты понял? — не повышая голоса, спрашивает Лев.

— Ну выгоню, — пожимает плечами Гнилой. — Через несколько дней на карачках сюда приползет. Она ломку не переносит. Из них я один могу спрыгивать. Перед Рождеством три недели не ширялся. Ничего, водкой отходил. Потом устал. Надоело, — он резко встает и снова берет истеричную ноту:

— Ну вы, Менделеевы, скоро, что ли?

Фэн приносит готовый раствор. Дрожащими руками пытается отщелочить. Потом процеживает через кусок серой ваты. Второй приятель, которого, выясняется, зовут Косяк, бродит по комнате в поисках жгута. Поднимает с пола какие-то веревки, но они рвутся от легких рывков. Наконец находит кусок бинта. Фэн садится и кладет руку на стол. Косяк перетягивает его руку жгутом из бинта. Под тонкой белой кожей обозначаются три мутные голубоватые линии.

— Куда будем?

— Смотри сам. Доктору виднее.

Косяк надавливает на руку Фэна. Вены уходят. «Все веревки попалены», — комментирует он. Примеряется. Нервничает. Решается проколоть кожу и тут же вытаскивает шприц назад. Наконец, попадает.

— Стоп! Контроль. А, черт, воздух…

— Возьми левее, по-моему, ушла, — цедит сквозь зубы Фэн.

— Воздух! — злится Косяк. Ковыряет и вгоняет иглу поглубже.

— Есть. Контроль. Отпускай! — кричит Фэн.

Косяк вводит куб. Кожа начинает вздуваться. Выходит, пробил вену. В машине остается еще куб. Раствор в машине становится алого цвета. Фэн стонет от боли.

— Ничего, сейчас добьем, — утешает его приятель. Он делает еще дырку. Попадает. Жгут ослабевает. Фэн бессильно откидывается на спинку стула и замирает.

Гнилой безразлично наблюдает за этим истязанием и замечает:

— Дрянь раствор, проще вмазаться кипяченой водой. Давай.

Он быстро перехватывает руку Косяка жгутом.

Почти не глядя наносит удар иглой и сразу берет контроль. Косяк с вожделением смотрит, как уверенно движется шток. Уходит кубик, второй… голова Косяка опускается на грудь. Он на глазах становится мягким, бесформенным. Гнилой бросает шприц на стол. Закуривает сигарету.

— Теперь рассказывай, зачем пришел?

Но их отвлекает Аля. Она на четвереньках подтягивается к столу. Ни на кого не глядя, просит:

— Сделай мне два стандарта.

Гнилой вопросительно смотрит на Иголочкина. Тот отрицательно кивает головой.

— Иди, полежи, рано еще, — советует ей Гнилой.

Аля валится спиной к тахте иг затихает. Лев долго наблюдает за ней. Убеждается, что она впала в транс, и без дальнейших общих фраз сообщает:

— Плохи твои дела, Гнилой. Сам себе нашел приключение. Кто только надоумил тебя соваться в политику… — Иголочкин замолкает. Выдерживает на себе цепкий взгляд почувствовавшего опасность хищника. Льву становится как-то не по себе. — Ладно, не напрягайся. Но вникни буквально в мои слова. Я через свои концы узнал, что ты попал во всероссийский розыск. Так-то. Нечего было во время штурма Белого дома шарашить по американскому посольству.

— Вранье! — истерично кричит Гнилой, подергиваясь всем телом. Руками он начинает отбивать по столу замысловатые такты. Похож на впавшего в транс барабанщика. — Никто ничего не докажет! Не было меня там. Стрелять мне не из чего. Американам я войну не объявлял!

Иголочкин ждет, когда Гнилой успокоится и будет в состоянии слушать дальше.

— Что-то слишком крутым становишься, — косится на него звериным глазом Гнилой. — Кончай пороть херню. Минздрав предупреждает — опасно для твоего здоровья…

Иголочкин не особо боится угроз бывшего друга. Ему важно прижать его фактами к стене, но не перегибать палку. Иначе Гнилой от растерянности может надолго «заторчать». И толку от него тогда не добьешься. Поэтому Лева продолжает с участливым согласием:

— Мне бы и в голову не пришло тебя в чем-нибудь подозревать. Но примерно в двенадцать часов четвертого октября кто-то открыл огонь из карабина с крыши дома на Новинском бульваре. Сначала стреляли в ОМОН, перекрывший Девятинский переулок, а потом не то сдуру, не то шальной пулей накрыли одного из двух морских пехотинцев, глазевших на происходящее с балкона американского посольства.

— Правильно сделали. Нечего было фотографировать на память национальную трагедию, — просто и с достоинством заявляет Гнилой. — Только меня на той крыше не было.

Иголочкин снисходительно улыбается. Достает из кармана несколько цветных фотографий. На них мелко, но отчетливо виден Гнилой, бегущий по крыше с карабином в руке. Гнилой перегибается через стол, выхватывает фотографии из рук Левы, лихорадочно разглядывает.

— Чего меня снимали? Нас там было несколько человек. Может, и крыша совсем в другом месте?

— Брось гнать тюльку. Тоже мне, через жопу соловей. Американцы снимали кинокамерой от начала до конца. Теперь вот передали нашим. Требуют найти виновных. Сам понимаешь, им не откажут. Показательное задержание устроят. С телевидением. А уж потом по всей строгости…

— Заложить решил?! — Гнилой перемахнул через стол и впился в горло Иголочкина. Из разбитого наркомана, страдающего без «дури», он на глазах преобразился в жестокого, сильного зверя с затравленным и безжалостным взглядом. Лева на всякий случай засовывает руку под пиджак. Нащупывает пристегнутый к ремню пистолет. Впрочем, с этой игрушкой шутки плохи. Гнилой наверняка хранит здесь оружие. А убивать его никак не входит в планы бывшего оперуполномоченного.

— Чего на меня орешь? — обиженно спрашивает он. — Мне что? Американца жалко, что ли? Не за тем пришел. Есть вариант выкрутиться.

Блеснувший яростью взгляд Гнилого медленно затухает. Плечи опускаются, руки не способны совладать с дрожью. На губах выступает коричневая слюна. Некоторое время он смотрит перед собой. Со стороны кажется, что ослеп. Его одеревеневшие губы произнесли чужим плаксивым голосом:

— Набери в машину раствор, я должен вмазать… Прошу, что-то совсем дурственно.

Рука его бессильно тянется к пузырьку с белым осадком. Убедившись, что раствора не осталось, хочет отшвырнуть пузырек, но лишь опрокидывает его.

Иголочкин привстает и на всякий случай забирает со стола мутный шприц с налепившимися на него крошками и чаинками. Прикуривает сигарету, передает ее Гнилому.

— Напрягись и дослушай.

В ответ Гнилой вяло кивает.

— Тебе необходимо отсюда убраться. Отсидеться где-нибудь в провинции. Лучше всего в Приднестровье. Для этого тебе нужны деньги и наркотики. Получишь все в лучшем виде. И продать сможешь, и для собственной души останется.

— Опять кого-нибудь учить? — без всякого интереса спрашивает Гнилой.

Лева театрально вздыхает:

— Такого клиента одна могила исправит.

Гнилой неожиданно резко встает и снова становится натянутым, как струна. Презрительно смотрит на Иголочкина. Говорит внятно, с расстановкой:

— У-би-вать не бу-ду.

— Будешь. Куда денешься.

— Ментов наведешь?

— Зачем? Любой участковый и без моей помощи тебя тормознет, — Лева демонстративно оглядывает комнату. — Накрыть этот шалман, все равно что два пальца об асфальт.

Гнилой тяжело садится. Его злость исчезает так же быстро, как и возникает.

— Заложишь… — повторяет тихо и смиренно.

— В общем, поширяйся пару деньков и завязывай. Время не терпит, — деловито начинает Иголочкин. — Уж очень твой клиент мешает. Оружие есть?

— Есть. Когда платить будешь?

— Когда заработаешь…

Гнилой с трудом встает из-за стола, спотыкается о привалившуюся к тахте Алю. Неверной походкой направляется в коридор. Лева слышит, как он мочится в раковину. Девчонка, потревоженная им, тупо смотрит на Льва. Взгляд выплескивает накопившееся страдание.

— Ты, как там тебя, хватит мучить, мне плохо. Вкати пару стандартов циклодола.

— Тебя дома ждут, — строго звучит ответ.

— Скотина… Никого Гнилой убивать не будет… Он не задвинутый…

Иголочкин опускается на корточки рядом с ней. Ему не по себе от мысли, что девчонка врубилась в их разговор. При этом оглядывается по сторонам. Неужели другие тоже? Но размякшие тела Фэна, Косяка и остальных не подают признаков жизни.

— Боишься? — злорадно, но бессильно спрашивает Аля. — Не бойся. Они классно отъехали.

Льву противно разговаривать с этой малолетней старушкой. Он не может смотреть на облеванный толстый вонючий свитер и на зеленовато-бледное безжизненное лицо с запекшейся кровью на губах и подбородке. Под тусклыми водянистыми глазами синие круги, иссеченные мелкими морщинками. Со всех сторон на щеки и на лоб налипают короткие, цвета прелой соломы волосы. Трудно верить в ее реальное существование. Льву кажется, что она вот-вот закроет глаза, и душа белым облачком дыма вылетит из ее измученного неразвитого тела. И она вздумала его пугать? Малолетка! Завтра ее необходимо отсюда изъять. Вразумить Макса, чтобы запер на ключ и никуда не выпускал, пока не пройдет ломка. Подержит ее несколько дней на снотворном, а потом любые бредни улетучатся из ее головы.

Возвращается Гнилой. Выглядит несколько бодрее своей подружки. Голова мокрая. Должно быть, держал ее под струей ледяной воды.

— Давай, — не глядя на Льва, приказывает он.

Аля хватает Гнилого за ногу. Не дает ему двинуться дальше. Его рука гладит ее свалявшиеся волосы. Аля прижимается щекой к его почерневшим от грязи джинсам и начинает безудержно плакать. Никто не успокаивает ее. В тишине слышны только всхлипы. За окном становится черным-черно. В стеклах отражается тусклый абажур. Жуткая бесформенная минута растягивается. Никто из них не в силах прервать ее мрачную тягучесть. Гнилой не выдерживает. Показывает на Алю:

— Дать ей? Давай приготовлю на двоих.

— Здесь готовый. В ампулах. — Лев протягивает две штуки. Гнилой резко хватает, словно боится подвоха. Перешагивает через все еще плачущую Алю. Возбуждение охватывает его. Глаза горят внутренним энергичным огнем.

— Ко мне! — приказывает он девчонке. Та подползает на четвереньках. Гнилой щелчком сшибает головку ампулы, набирает шприц. Говорит зачем-то Иголочкину: — Алька здесь под присмотром. Без меня быстро скурвится. Каждый норовит в койку затащить. А с нами полная свобода. Никто не претендует. Живет, как Бог на душу положит. Попробуй — обидь. Оклемаюсь и замочу навсегда… Ты меня знаешь… Давай ремень! — это уже относится к Але.

Она подает с пола кожаный ремень. Еле-еле вскарабкивается на стол. Ложится, опираясь на локоть и протягивая Гнилому руку. Тот перехватывает ее ремнем. Вены гадко вздуваются. Гнилой протыкает кожу и входит в вену. Сбрасывает ремень и медленно вводит жидкость. Аля тут же начинает тащиться. Румянец расцветает на ее впалых, с разводами от слез щеках. Глаза влажно, благодарно и ласково уставились в дырявый абажур. Ноги, до того напряженно свисавшие со стола, совершают плавные движения, будто в легком невесомом танце. С безмятежной улыбкой она кладет голову на стол и глубоко спокойно вздыхает.

— Молодец девчонка, — хвалит ее Гнилой. — Приход ловит на игле. Удачно ей задвинул. Раньше я тоже так торчал. Вены стали ни к черту. Я их ковыряю, а они ускользают… Хорош расслабляться. Давай данные по клиенту.

Иголочкин протягивает фотографию, где Глотов позирует на фоне своей сиреневой «вольво».

— На обороте данные, адрес и номер машины.

Гнилой долго рассматривает, читает на обороте. Спрашивает Иголочкина, помахивая карточкой:

— Не боишься? Улика все же.

— Нет. Господин Глотов собственной рукой написал. Можешь оставить на память. Срок тебе не больше недели. Понял?

Гнилой набирает в шприц раствор. Держит его наготове. Жестко смотрит немигающими глазами на Льва и серьезно предупреждает:

— Сумку с моим гонораром положите ему в багажник. Я сперва проверю. Если гонорар не устроит, долго еще ваш Глотов будет кататься по столице. Сам к нему в охранники пойду. Прикинь, сколько мне нужно для счастья. К хохлам я не двину. Меня больше в Прибалтику тянет. Оттуда недалеко до Амстердама. Хотя, это уже не твоего ума дело. Передай, чтобы не скупились. И не забудь сумку в багажник подкинуть.

— Когда? — раздраженно спрашивает Иголочкин. Ему не нравится предложение.

— Скажу когда. Позвоню… — Замечает недовольство Льва. — Не переживай ты. Я завтра перескочу на водку. Она отходняк смягчает. Два-три дня и выйду из винта. — Гнилой подмигивает лихорадочно светящимся глазом. — Вали отсюда. Внизу спусти защелку и захлопни дверь. Некого больше ждать в гости.

Иголочкин встает с кресла. Хочет подать руку Гнилому, но тот щетинится шприцем.

— Ухожу, — вместо прощания, с неловкостью бросает Лев. Но его останавливает звонкий резкий окрик:

— А деньги?! Мне как, водку за свои брать?!

— Сколько?

— На дюжину бутылок оставь. Иначе не выскочу.

Иголочкин вынимает пухлую пачку, перехваченную черной резинкой. Отсчитывает несколько купюр, бросает на стол. Не глядя на Гнилого, выходит. В полной темноте лестничной клетки нащупывает ногой валяющееся тело. Это любитель покайфовать на толчке свалился с унитаза. Лев чиркает спичкой. Осторожно спускается по скользкой лестнице. Выходит в темный, насупленный желтыми огнями двор.