Новые русские

Одни завидуют удачной жизни, другие — удачной смерти

Одни завидуют удачной жизни, другие — удачной смерти. Гликерия Сергеевна в свои неполные восемьдесят лет завидует и тому, и другому, особенно, когда речь заходит о знакомых, и уж обязательно, когда о родственниках. Сегодня она примчалась по звонку Таисьи Федоровны первая. Чернильные букли из-за спешки не уложены в обычном порядке, поэтому ее кукольное лицо с натянутой глянцевой кожей кажется более живым, чем обычно. Гликерия волнуется, ведь она призвана участвовать в головомойке, которую Таисья решила задать Элеоноре. Подумать только, в квартире, по дубовому паркету которой совсем недавно ходил Василий, а до него почти все великие люди страны, Элеонора открыто принимает двух любовников. Об одном, Степане, было известно, но, оказывается, есть еще одна темная личность, как доносят слухи, морильщик тараканов. Ужас! До чего Элеонора опустилась в своем распутстве. Так не уважать дом, в который ее пустили.

Ничего против простых людей Гликерия Сергеевна не имеет. У нее самой в молодости случались интрижки и с чистильщиками сапог, и с таксистом, а однажды даже с санитаром, пока ее везли в больницу с подозрением на сотрясение мозга. Но ни одного из них она не принимала у себя. Потому что дорожила репутацией.

Таисья Федоровна тоже недовольна поведением «веселой вдовы». Но, слушая Гликерию, не может не заметить, что ту в основном заботит наличие двух любовников, уж больно часто она возвращается к их числу.

— Надо же на такое пойти. Значит, она спит днем с несчастным Степаном, а ночью приходит другой? Что ж получается, не успела подмыться, и сразу морильщик тараканов. А вчера, значит, сперва один пришел, а потом к ним присоединился другой? Она, что ли, с обоими умудрилась? Неужели такое возможно?

— Ты меня спрашиваешь? — давясь внутренним смехом, удивляется Таисья.

— Тебя, тебя, а то кого же, — тычет в нее скрюченным пальцем с крупным бриллиантом на нем Гликерия Сергеевна.

Таисья Федоровна хоть и не всерьез, но слегка обижается. Уж кому, как не Гликерии, знать, сколько любовников зараз можно принять. Так нет, про себя она давно забыла, а про нее, которая всю жизнь жила с мужьями, наверняка строит домыслы и к тому же их распространяет среди знакомых. Поэтому отвечает довольно грубо:

— Крупнее тебя специалистки по этим делам не осталось. Бери карты в руки. Или забыла, сколько после Сталецкого в твоей квартире проживало мужчин?

— Так то ж мужья… — закатывает свои фарфоровые глазки Гликерия Сергеевна. — Куда их было деть? Потом эту квартиру Иван Модестович купил для меня. И я не позволю Элеоноре водить туда проходимцев.

Таисья Федоровна успокаивает себя тем, что обижаться на Гликерию глупо, ведь она старше и, несмотря на законсервированную внешность, впала в старческий маразм. Поэтому решает дотошно разъяснить ей тактику сегодняшней головомойки.

— Погоди, Гликерия, ты же не про то толкуешь. Нас возмущает не количество любовников у Элеоноры, а то, что она позволила себе, пользуясь нашим покровительством, отбить Степана у своей подруги Кати.

Гликерия от возмущения аж подпрыгивает:

— Какая она ей подруга? Да твоя Катька небось из Тулы в Москву пробралась! Подумаешь, в Париже она проводит время… Я тоже в нем бывала. Сам де Голль мне руку целовал. Какая мне разница, кого отбила Элеонора. Кстати, такой видный мужчина больше подходит ей, а не распутной Кате. Надо про другое выговаривать. Что живет днем и ночью с разными мужчинами. И припугнуть, мол, составим письмо в отделение милиции. Пусть возьмут на контроль.

Таисья Федоровна начинает жалеть, что позвала Гликерию. Она своей завистью к Элеонориным любовникам собьет весь разговор.

— Ты, пожалуйста, слушай меня… Степан сознался Кате в амурных отношениях с Элеонорой, вплоть до интима. Нам закрывать глаза на это незачем. Необходимо реагировать.

Гликерия Сергеевна от возбуждения переходит на сиплый шепот:

— Неужели сознался? Ой, дурак… какие нынче мужчины… где ж это видано, чтобы признаваться в таких делах? Да мой драгоценный Сталецкий даже, ежели было, его в постели с кем прихватишь, и то стоял на своем — «как можно оскорблять подозрениями», и все на том. А этот признался… Всю эту распущенность они из-за границы привозят. Какие раньше были мужчины?! Взять хотя бы моего теперешнего. Восемьдесят лет, а «чистое золото».

Мопсы, до того задумчиво лежавшие у пустых мисок, вдруг оживились и наперегонки бросились к двери.

— Это, наверное, Нинон, — с облегчением сообщает Таисья и спешит открывать. Она оказывается права. Нинон не заставила себя долго ждать. Ее тоже распирает от злости. Ведь Степан ей понравился первой, еще до прихода Элеоноры, но она не решилась отбивать мужика у подруги. А эта жеманная блоковская дама без всяких угрызений совести раздвинула ноги — и иди сюда, голубчик. Вот что значит воспитание Гликерии Сергеевны. Таисья задерживает Нинон в коридоре, чтобы договориться о совместной тактике. Слава Богу, Нинон ее поддерживает.

В ожидании Элеоноры дамы пьют на кухне чай с домашним яблочным пирогом. Таисья угощает по укоренившейся привычке принимать гостей. Нинон для подкрепления сил хлебнула пару рюмок коньяку. После чего жадно курит.

Наконец звонок в дверь. Таисья и Гликерия в своей реакции не отстают от мопсов, но в отличие от них остаются на своих местах.

— Открой, дорогая, — просит Таисья Федоровна.

Элеонора входит, немного возбужденная. Она догадывается, для чего ее так настоятельно приглашала Таисья. Увидев, что Кати нет, успокаивается. С ходу начинает рассказывать о последнем появлении Ласкарата в большом напольном зеркале. При этом умалчивает о самом зеркале, разбившемся вдребезги. Кому ж охота после подобного признания откачивать Гликерию, падающую в обморок при виде надбитой статуэтки.

Дамы терпеливо слушают страшный рассказ, но не сопереживают. Им известно, что за привидение мешает ей спать по ночам. Первой не выдерживает Гликерия Сергеевна:

— Ты кого в мою квартиру водишь?!

— В вашу? — поднимает вверх удивленные брови Элеонора. — Да я у вас с прошлого года в гостях не была.

Отпор получился весьма элегантным. Вообще, надо отдать должное Элеоноре, она хоть блядь в глазах старших подруг, но держать себя умеет. На ней прекрасный черный шерстяной сарафан с крупными аппликациями темно-красных маков и такая же красная шелковая блузка с воротником жабо. Изящные закрытые ботиночки на каблуках, подчеркивающие, что добиралась она не на троллейбусе.

Таисья Федоровна берет инициативу в свои руки. Предлагает всем перейти из кухни в полукомнату с роялем и диваном. Гликерия Сергеевна занимает свое любимое кресло. Когда все остальные рассаживаются, Таисья Федоровна, набрав в легкие побольше воздуха, обращается к подругам голосом, рассчитанным для отдавания приказов на плацу:

— Короче, не будем уклоняться от главного. Лично я шокирована поступками Элеоноры. Надеюсь, вы тоже…

Гликерия Сергеевна трясет головой в знак согласия. Нинон предпочитает промолчать. Элеонора отвечает надменным выражением лица. Таисья, не почувствовав активной поддержки товарок, смягчается:

— Вы все для меня, как родные дочери. О Глике не говорю, она — старинная подруга. И как же мне не возмущаться, когда я узнаю, что Элеонора отбивает Степана у Кати? Поначалу я решила не вмешиваться. Всякое бывает. При мне когда-то в этот дом приходили, бывало, с одними женами, а уходили с другими. Поэтому молчала. Даже, чего греха таить, прикинула и решила, что у Элеоноры больше прав на любовные отношения. Она как-никак вдова. А Катя замужем. И мне ее бедняга Юрген крайне симпатичен…

Таисья Федоровна замолкает, надеясь на проявление эмоций. Но в комнате висит гробовая тишина, и лишь голова Гликерии Сергеевны, подобно маятнику, покачивается в знак одобрения услышанного. Приходится говорить и дальше самой:

— Но последняя информация поставила меня, да и всех нас, в тупик. Оказывается, ты, Элеонора, принимаешь по ночам еще одного любовника! В таком случае пахнет настоящим развратом, и я решительно перехожу на сторону Кати… Что скажешь? Нам всем…

Элеоноре ничего объяснять не хочется. Зачем поощрять глупость? Но, с другой стороны, ей слишком хорошо известны языки этих московских сплетниц, готовых переплюнуть любую радиостанцию. Поэтому легче всего сказать правду, с упором на чужой авторитет. Она встает, закуривает и небрежно-снисходительно разъясняет:

— Хоть вы не верите в привидение Василия, но оно существует. Нинон сама возила меня к Артемию, и он, в отличие от вас, поверил. Ласкарат действительно существует. Чтобы спасти меня от нервного стресса, Володин порекомендовал человека, обладающего мощным положительным биополем, способным спасти меня от домогательств Василия. Он спит в зале на канапе. Ни на что большее, слава Богу, не претендует. По-моему, он вообще не мужчина. Во всяком случае я его таким не воспринимаю. К нему следует относиться, как к домработнице. Домработница Макс. Всего-навсего. А Степан, если вам уж так хочется услышать, ночевал у меня однажды. Приехал, потому что мне было страшно оставаться одной.

Элеонора замолкает, зато все три дамы вступают в разговор, не слушая друг дружку.

— Надо же? Какой такой Артемий? Из церкви, что ли? — беспокоится Гликерия Сергеевна.

— Да Артемка Володин, — презрительно машет рукой Таисья Федоровна.

— Неужели ты рискнула ночевать с незнакомым мужчиной? — поражается Нинон. — По мне, так с привидением безопаснее.

Гликерия Сергеевна с трудом соображает, о ком идет речь, но быстро приходит к выводу, что кто-то хочет завладеть квартирой. Она слышит постоянно по телевизору, как людей обманывают жулики и вселяются в их квартиры.

Таисья Федоровна не обращает внимания на бред Глики. Она носом чует интригу. Ведь Катя призналась, что была на приеме у Володина, и он указал ей на Элеонору. Получается, пользуясь откровенностью двух дурех, этот мошенник ведет какую-то свою игру. Мелкий конфликт из-за Степана используется им для авантюры с многими подводными течениями. Давно Таисья Федоровна Пояркова не распутывала «тайны мадридского двора». От захватывающего предчувствия скандальной истории у нее подскакивает давление и начинает слегка кружиться голова.

— Первый раз слышу, чтобы Артемий посылал своих помощников лечить на дому, — не верит Нинон. Она готова поклясться, что никогда в апартаментах Артемия не встречала «морильщика тараканов».

Гликерия Сергеевна, сидя в кресле, тычет скрюченными указательными пальцами обеих рук в Элеонору и Нинон.

— Вот-вот. Сейчас врачи по домам не ходят. Это самый настоящий вор. Втирается в доверие, подкараулит, когда она уснет, придушит подушкой и вынесет все самое ценное за милую душу. Вы представляете? Там же каждая вещь имеет историческую ценность! Нет! Я просто звоню в милицию. Они обязаны арестовать этого «морильщика тараканов». Он сидит в квартире?!

— Домой, к жене пошел, — сквозь зубы цедит Элеонора. И дает себе слово больше Гликерию на Тверской не принимать. Хватит старой карге по Москве шляться. Все ее подружки с начала зимы с переломами спокойно лежат, а она словно на метле летает. Ничего, пусть давятся правдой, раз уж сбежались посплетничать.

Атмосфера общего недоверия не дает никому сосредоточиться. Дамы — в предчувствии надвигающихся событий. Больше всех нервничает Гликерия Сергеевна. Она всю жизнь ждала, что ее обворуют и, кажется, дождалась.

— Одно знаю, — обращается Таисья Федоровна к Элеоноре, — не следует тебе размениваться на подозрительных «морильщиков тараканов». Уж поверь мне, Артемка на моих глазах вырос. Шарлатан он и фокусник. Еле-еле техникум закончил. Он этого бомжа определил к тебе, потому что тому жить негде. И наверняка с него еще и деньги за ночлег берет. А тебе врет про какую-то ауру.

На такую чушь резко реагирует Нинон. Она — ярая поклонница понтифика и никому не прощает сомнений в его Божьем даре.

— Откуда ты такие глупости, Таисья, черпаешь? Он — умнейший и образованнейший человек. Он каждый раз после смерти возвращается на землю, чтобы помогать людям. И не говори при мне о нем гадости, иначе ноги моей в твоем доме не будет!

— Хорошо, хорошо, — пугается Таисья Федоровна. — Просто я его знала еще ребенком. Но в любом случае человек от него не должен ночевать у Элеоноры.

— Да видела я его. И поверьте мне, — вставляет Нинон, — полное ничтожество. Невзрачный, маленький, седой. Такие не воруют. Задолбанный жизнью мужичок. Я бы такого ни с какой аурой к себе не взяла.

— Ах, какие мы светские! — взрывается Элеонора. Она собралась уходить, но напоследок решает высказаться. — Человек, ночующий у меня, не морильщик тараканов! Он — ученый. Биолог. Работает не где-нибудь, а в МГУ. Интеллигентный человек. Мне его бояться нечего. А Степана Катькиного, зажравшегося плебея, я выставила за дверь, когда он пожаловал ко мне с ведром роз. Пусть он другим ведрами носит. А Марте Степановне ее сплетни дорого будут стоить. Я добьюсь от правления, чтобы ее выгнали!

Элеонора мечется по полукомнате, демонстрируя желание покинуть надоевшую компанию. Ее удерживает назойливое стремление зайти во вторую полукомнату и взглянуть на портрет Таисьи, из-за которого она в прошлый раз упала в обморок, разглядев в нем черты Ласкарата. Но никак не может отважиться.

Из тупика не слишком удавшейся головомойки растерявшимся дамам помогает выбраться неожиданный звонок в дверь. Ни у кого не возникает сомнений, что пришла Катя. Не снимая шубу, она фурией залетает в комнату, и нестаявшие снежинки шлейфом серебрятся за ней. Кивком здоровается с Гликерией Сергеевной и Нинон. Ищет глазами Элеонору. Но та, воспользовавшись заминкой, заставила себя отправиться смотреть на портрет.

— А где же эта сука?! — голосом победительницы насмешливо спрашивает Катя. Плюхается в кресло, в котором до того сидела Гликерия Сергеевна. Меховые полы шубы разлетаются в стороны, юбка задирается почти до бедер, оголяя изнеженные ноги в телесных колготках. — Представляете, какие гадкие подробности мне выдал Степан? Ему в голову сперва не пришло, что эта сука живет с кем попало. Думал, что нашел томную даму из аристократической элиты. Ха-ха-ха! Три ха-ха! Заявился к ней без предупреждения, а в банном халате его встретил какой-то сморчок. Представляете?! Кавалер — для леди. Степан от возмущения хотел пристрелить его, но Элеонора бросилась на колени и стала умолять пощадить. Во, цирк! Прямо как в мыльных операх. Степану стало противно, и он ушел. Ко мне, сами понимаете… Ах, с каким удовольствием я плюну этой «бледи» в глаза… — Катя закуривает и гордо оглядывает каменные лица приятельниц. Те притихли в ожидании скандала. Катя не понимает, почему они не радуются за нее. Неужели не верят? Для окончательного утверждения своей власти над «новым русским» она достает пластиковую коробочку, трясет ею над головой:

— Степан навсегда в моих руках. Это лекарство, без которого ему и дня не прожить. Оно доверено мне! Я еще отыграюсь на вашей Элеоноре. Человек, подаривший мне этот порошок, сказал мне о ней буквально следующее: «Элеонора искалечила Степану сердце, потому что в нее вселился взбесившийся дух Ласкарата, и она превратилась в вампира!» Ничего себе?!

— А-а-а… — протяжно стонет Гликерия Сергеевна.

Нинон вскакивает:

— Ты была у Артемия без меня?

— Боже мой! Вы все с ума посходили! — громовым голосом стремится образумить подруг Таисья Федоровна.

В большом проеме, соединяющем обе полу комнаты, появляется бледная, кипящая яростью Элеонора. Ее застывшие острые мелкие черты лица выражают демоническую жестокость. Испепеляющим взглядом она обводит присутствующих. Все притихают и съеживаются, словно суслики под гипнотизирующим взглядом очковой змеи. Она бесшумно, плавно ступает по паркету. Останавливается возле рояля. На его закрытой крышке, среди старинных фотографий в антикварных рамках, стоит фарфоровая статуэтка женщины в роскошном бальном кружевном платье, присевшей на ажурную скамейку, чтобы из рук кормить красного попугая. Резким движением руки, без каких-либо усилий Элеонора хватает эту статуэтку и бросает ее в голову Кати. Никто не успевает предотвратить совершенное. Завороженно наблюдают, как фарфоровые осколки, испачканные кровью, разлетаются по ковру. В следующее мгновение Катя с воплем накрывает разбитую голову пушистым воротником шубы. Элеонора подскакивает к ней, стаскивает с ее ноги полусапожок на платформе и начинает изо всех сил лупить ее с остервенением. С двух сторон Элеонору хватают Таисья Федоровна и Нинон и с трудом оттаскивают от визжащей Кати. Гликерия Сергеевна хватается за стенку, причитает с актерским надрывом:

— Подумать только, восемнадцатый век! Бисквит! Французский! Вдребезги, даже не склеить. Что же тогда творится на Тверской?! Держи ее, держи! Она все перебьет.

Элеонора вырывается из рук Нинон и Таисьи, кричит им в лицо:

— Плюю я на вас! Подавитесь своим Степаном. Еще посмотрим, кто здесь бляди! Я вам не прощу! И Юргену сама позвоню, пусть знает, с какой подстилкой связался. — С этими словами она выскакивает в коридор, хватает свою шубу и исчезает за входной дверью.

Макс безумно горд собой. На вопрос Веры: «Где ты ночевал?» — он ответил с ходу:

— Там, где ты вчера завтракала.

И, кажется, попал в точку. Вера поджала губы и скрылась на кухне. Максу было невдомек, что она действительно растерялась. Ведь у Жаке ей пришлось столкнуться с высоким неприятным типом, недавно приходившим к Максу с какой-то сумкой.

«Неужели моя связь разоблачена?» — мучилась вопросом Вера и, на всякий случай, решила не обострять отношения, пока Макс сам не начнет ее выспрашивать. Но он не стремился к конфликту, и Вере не пришлось рассказывать, куда она запропастилась утром. Максу было не до того. Грядущую ночь он готовился провести также у Элеоноры. Пришел Макс в основном за Алевтиной. Она все еще не выходила из своей комнаты, откуда неслась чудовищная музыкальная какофония. Из этого следовал вывод, что она малость оклемалась. Не без волнения он пошел к ней. Алевтина лежала на кровати, уставившись в потолок. Он осторожно прошел к письменному столу и сел на стул. Сквозь музыкальный грохот едва уловил слова дочери:

— Не говори мне ничего… не надо.

По правде сказать, он и не знал, с чего начать. Спустя минут десять Аля произнесла вторую фразу:

— Я сегодня умру. Постарайся не шуметь. В тишине умирать приятнее…

— Когда? — не понимает ее Макс.

— Вечером…

— Ну, до вечера еще дожить нужно, — невпопад успокоил он ее.

Аля засмеялась тихим безрадостным смехом. Макс с ужасом осознал, что она не шутит. И никакие бодрые слова поддержки, пылкие утешения здесь не уместны. Нужно было предпринять нечто необычное. Любым способом заставить Алю выйти из транса. Макс вспомнил ее истерику и спросил:

— А как же тот парень? Ты не собираешься его искать?

— Гнилого? — немного оживилась дочка.

— Кажется.

— Его убили… Пришла одна гнида. Высокий такой, в очках «мэн». Всем дал наркоту. А потом предложил Гнилому кого-то грохнуть. Сказал, что гонорар будет в сумке. А сумку оставят в машине. Не знаю, что произошло. Но раз не вернулся, значит, его убили. Мне было безумно страшно. Я побежала домой.

Макс сразу почему-то представил себе с сумкой Леву Иголочкина. В голове возникла немыслимая ясность. Такое бывает только во сне. Он спросил с надеждой:

— Высокого звали Лева?

— Кажется. Не помню… — услышал в ответ.

Подбежал к Алевтине. Сжал руками ее виски, чтобы поймать ее взгляд.

— Послушай, это важно. Мы найдем твоего Гнилого! Я, кажется, узнал того мужчину! Все выясним, поверь мне. Такая странная история, мы в ней завязаны вдвоем. Быстро вставай, поедем искать!

Але идея понравилась, очевидно, своей абсурдностью. Чтобы хоть слово узнать о Гнилом, она была готова ползти на брюхе куда угодно. Поэтому слезла с постели, не стесняясь своей наготы, долго искала одежду. Макс, потупив взор, быстро вышел.

Через некоторое время они вдвоем появились в залитом светом подъезде дома на 2-м Обыденском переулке. Всю дорогу до него они шли молча. В метро Алю чуть не вырвало. Пришлось выйти на воздух и взять машину. В какой-то момент Аля забылась и перестала соображать, куда и зачем они едут. Рванулась на ходу из машины. Макс удержал. Его самого колотило от разных мыслей по поводу сумки Левы и исчезновения Глотова.

Так на нервах они добрались до Артемия. Выяснилось, что он не сможет принять их сразу. Фрина предложила им пройти в комнату ожидания.

Мягкий полумрак и подсвеченный изумрудный большой аквариум подействовали успокаивающе. Аля тупо глядела на рыб, упершихся открытыми ртами в стекло. И сама была похожа на рыбу, стукающуюся о прозрачную неподвижность жизни. Макс сидел с закрытыми глазами, упорядочивал в голове свои подозрения и выводы. Все больше убеждал себя в их правильности. Пока не испугался своего открытия. Ведь фатальная случайноств привязала к этой трагедии и Алю. Единственный человек, способный утешить его, никак не появлялся. Аля продолжала вглядываться в зеленую муть аквариума, и ей казалось, что она медленно погружается в его теплую, слегка протухшую воду. Какое счастье жить в тихом закрытом мире среди ракушечных развалин, отгоняя прутиком водоросли надоедливых рыбешек. Зеленый цвет был цветом ее нирваны. Ломка еще терзала измотанный организм, и единственная мысль о Гнилом заставляла держаться на поверхности действительности…

Артемий входит в приемную энергичным напористым шагом. Его седой ежик, посыпанный золотистой пудрой, распространяет нимб вокруг головы. В зеленоватом отсвете аквариума он кажется таинственным пришельцем из темных закоулков вывернутого наизнанку сознания. Впрочем, так воспринимает его Макс. Алевтина не удостаивает вошедшего взглядом.

Без всяких рукопожатий Артемий сухо спрашивает:

— Какие проблемы, агнец мой, привели тебя сюда в неурочный час?

Вместо ответа Макса звучит дерзкий вопрос Али:

— Это вы убили Гнилого?

Артемий застывает в недоумении. Бросает взгляд на аквариум, словно эти слова возникли из мерцающей глубины. Перепуганный Макс пытается объяснить:

— Уважаемый понтифик, это моя дочь, у нее горе, она потрясена.

Артемий жестом приказывает замолчать и следовать за ним. Макс с готовностью соглашается. Аля сидит не шелохнувшись.

Макс идет за Артемием по коридору, увешенному окладами. И вдруг из-за спины понтифика видит Элеонору, разговаривающую с Фриной в арке прихожей. Не успевает он сообразить, почему она там, как резким толчком Артемий вталкивает его в ванную комнату, в ту, где Макс уже однажды побывал. Сейчас зеркальная полусфера потолка слабо освещена и нависает над головой призрачным небом, поблескивая отражениями металлических деталей, как звездами. Понтифик не включает большой свет, усаживает Макса на мраморный бортик ванны. Склоняется над ним.

— Что с твоей девочкой?

— Моя дочь попала в компанию наркоманов. Но она с ними недавно…

— А кто такой Гнилой?

— Не знаю. Она бредит им. Скорее всего, тоже наркоман… — Макс инстинктивно оглядывается по сторонам, хотя понимает, что, кроме них, никого нет. Стараясь быть убедительным, излагает свою версию пропажи Глотова.

— Алевтина слышала, как некий журналист, Лев Иголочкин, приказал Гнилому кого-то убить и пообещал гонорар за это в спортивной сумке. А незадолго до этого тот же Лев познакомился со мной и предложил спасти мою дочь в обмен на некоторые услуги. Да, потом именно он принес мне ту самую спортивную сумку и попросил оставить ее в машине Глотова. Получается, Глотова убил наркоман Гнилой, а заплатил за это журналист Иголочкин, — закончил Макс, сам пораженный простотой и ясностью своей версии.

Артемий, до этого стоявший напротив Макса, садится рядом с ним и, как кажется Максу, шмыгает носом, желая сдержать непрошеную слезу. Такой железный человек и так близко к сердцу принимает гибель товарища. Через некоторое время Артемий громко проглатывает комок, застрявший в горле, и строго подытоживает:

— Из рассказа получается, что ты — главный соучастник в убийстве… Да как же ты мог! — с этими словами он хватает обалдевшего Макса за волосы, тянет вверх, заставляя его подняться во весь рост.

— Соображаешь, из-за кого погиб наш друг? Из-за тебя, агнец мой!

Бессильно разжимает кулак, с презрением отдергивает руку от головы Макса. Замолкает, с трагически опущенным вниз лицом.

Макс стоит перед ним навытяжку — ни жив ни мертв. Он в ужасе от чудовищности поступка, совершенного по недоумию. Шумно выдыхает воздух, путается в желании объяснить Артемию о своем решении признаться Глотову.

Борис Ананьевич сам обрушил на него известие об измене Веры. После этого Макс потерял контроль над своими действиями.

Понтифик в ответ качает головой и повторяет односложное: «Ай-ай-ай… Ай-ай-ай…»

Лицо Макса пылает, словно от пощечин, по телу струйками сбегает пот, руки дергаются в странных необъяснимых жестах, и он не может их успокоить.

— Я вижу один выход, — заключил Артемий, — тебе придется пойти и сдаться в милицию.

Подумав, добавляет:

— Но в таком случае, я потеряю еще одного товарища. Ведь я в тебя поверил, надеялся, придет время, и станешь моей опорой. Ай-ай-ай…

Максу и самому ясно, другого выхода нет. Ему не страшно, но стыдно перед Артемием.

— Мою вину доказывать не надо, нет мне прощения, но прошу вас, понтифик, верьте мне.

Артемий не реагирует на его покаяние. Шмыгает носом и буднично, без нажима, спрашивает:

— Сложно поверить в отсутствие злого умысла с твоей стороны. Борис был любовником Веры. Так, кажется, зовут твою жену?

— Был? — изумляется Макс.

— Был, был, к чему лукавить. Он просто пожалел тебя и не признался. Милиционеры поймут твою ревность. Но она не облегчает наказания. Лет десять строгого режима получишь. Ох, жалко мне тебя терять…

Макс в истерике падает на колени, хватает руки Артемия, кричит:

— Верьте же мне! Я не виноват! Вернее, виноват, но не сообщник… Я не могу человека убить, — рыдания, смешавшиеся с кашлем и спазмами желудка, не позволяют продолжать дальше.

Артемий кладет руку ему на голову.

— Хватит, успокойся, я верю. Ты открыл мне свою чистую душу, а остальным выворачивать ее не обязательно. Больше никому и никогда ты не проронишь ни слова из произнесенных сейчас здесь. МУНДУС ДЭЦИПИ, ЭРГО ДЭЦИПИАТУР — «мир желает быть обманутым, пусть же его обманывают». Я принимаю твой грех. Будешь искупать его передо мной. Это и станет твоим наказанием. Ты слышишь меня?

— Слышу, — глухо отвечает Макс. Он бесконечно благодарен, но еще не способен выразить это.

Артемий продолжает спокойно и властно:

— Никакого отношения к пропаже Глотова ты не имеешь. Сумку ему не передавал. Журналиста Иголочкина ни в чем не подозреваешь. Понятно? Дочь свою оставишь на три дня у меня. Ей необходимо поспать под наркозом. Я ее верну к здоровой жизни. Она никогда не вспомнит о компании наркоманов. И ты не будешь напоминать ей о каком-то Гнилом. Иначе она сорвется и снова сядет на иглу. Понятно? С этой минуты становишься исполнителем моей воли. Я сам решу, когда ты заслужишь прощения. Понятно?

На все его вопросы Макс шепчет «да». В его голове какая-то звонкая пустота. В ней гулко отдаются приказы понтифика.

Когда Макс приходит в себя, Артемия рядом уже нет. Разбитый, сломленный, Макс опускается на толстый лохматый синтетический ковер у ванны, прикладывает воспаленное лицо к холодному мрамору бордюра.

Понтифик в это время, поручив Фрине заняться девчонкой, спешит к Элеоноре, ожидающей его с перекошенным лицом. Они заходят в комнату с фонтаном. Артемий подставляет руки под журчащую струю. Элеоноре некогда наблюдать за этим омовением, свои проклятия она обращает к его прямой спине и золотисто-седому круглому затылку.

— Какой же ты подлец, Артем! Я тебе доверила самое сокровенное… а ты распускаешь гадкие слухи, позоришь на всю Москву! Кто же ты после этого? Кто?! Поверни свою морду, я хочу плюнуть тебе в глаза.

Артемий не поворачивается к ней. Элеонора переводит дыхание и не может решить — броситься на него сзади или ждать. Какие еще высказать оскорбления? Она готова продолжать, но больше ни одно хлесткое слово не идет на ум. Посверлив взглядом его спину, она беспомощно отступает к дивану и с нечленораздельными воплями валится на него. Понтифик искоса наблюдает за судорогами ее тела, за конвульсиями задранных вверх ног. Постепенно вопли затихают. С придыханиями Элеонора ловит воздух широко раскрытым ртом. Глаза закатываются, безжизненно оборачиваясь белками. Артемий подходит и дает ей короткую пощечину. Рыдания застывают в горле Элеоноры на начальной стадии. Тело замирает в напряжении. Зрачки возвращаются на место. Взгляд, устремленный на понтифика, настороженный, но ясный. Артемий отодвигает ее ноги, освобождая себе место на диване. Элеонора с недоверием наблюдает за ним, готовая в любую минуту снова впасть в спасительную истерику.

Артемий удобно усаживается и без всякого раздражения пускается в рассуждения:

— Мое отношение к тебе неизмеримо выше, чем может показаться со стороны. Поэтому для меня недопустимо, агнец мой, признавать, что ты соблазнила чужого мужчину, принадлежащего твоей подруге. Я скорее поверю во вселившегося в тебя беса Василия Ласкарата, чем признаю твою безнравственность. Кстати, сегодняшняя истерика подтверждает мои опасения. Я дорожу своей репутацией. Одно дело, когда мои пациентки нуждаются в изгнании бесов, и другое, когда страдают половой распущенностью. Катин любовник сам признался, что в твоей постели обнаружил еще одного мужчину.

— Макс мне не любовник… — стонет Элеонора.

— Разумеется, но помни древнюю мудрость: КВИ НИ-МИУМ ПРОБАТ, НИХИЛЬ ПРОБАТ — «кто доказывает слишком много, тот ничего не доказывает».

Элеонора приподнимается, чтобы быть поближе к понтифику, и жалобным голосом спрашивает:

— Я стала посмешищем? Они издеваются надо мной… Ты предал меня?

Артемий помогает ей перебраться к нему на колени. Элеонора утыкается лицом в его плечо. Он гладит ее по голове:

— Верь мне. Ты добилась своего. Тебе завидуют. Сама вложила сплетню в обветшалые рты старых карлиц. Ждала аплодисментов, а тебя освистали?

— Степан вернулся к этой дряни — Катюше…

— Наоборот. Ты его выгнала ради другого мужчины.

— Морильщика тараканов?!

— Какая разница… у многих и этого нет.

Элеонора отталкивает Артемия, спрыгивает с его колен:

— На это не рассчитывай. Любые сплетни обо мне и Максе — заведомая ложь. С таким в постель лечь не вынудишь. Объясни своим клиенткам, что я себя не на помойке нашла. Пусть лучше думают о духе Василия, вселившегося в меня. Уж я попью их кровушки.

— Не сомневаюсь, — соглашается Артемий. — Но будь осторожна. Ласкарат затаился и поджидает удобного случая. Слушай меня, иначе потеряешь больше, чем друга. Не буду пугать, сама знаешь.

Элеоноре пора уходить. Душу отвела, высказала достаточно. Хватит горевать о Ласкарате, нужно восстанавливать былую форму. С презрительной гримасой она прощается с Артемием:

— Уж лучше пусть меня Василий превратит в вампира, чем я стану твоей очередной жертвой.

Разворачивается, направляется к дверям, но уже на выходе останавливается, как вкопанная.

— Я не могу выйти, там Нинон! Она примчалась к тебе, потому что поверила, будто в меня переселился бес! Какая я несчастная! Ну, что ты молчишь? Она сейчас войдет.

Артемий открывает другую дверь, ведущую в комнату с жертвенником и мраморными лежанками. Элеонора без раздумий проскальзывает туда. Дверь затворяется за ней.

Не успевает понтифик подойти к фонтану, как нарастающая волна скандала, бушующего в коридоре, врывается в образе разгоряченной Нинон.

— Входи, входи, агнец мой, что-то многовато скопилось в тебе энергии. Шум в моих апартаментах подвергается принудительному искоренению.

— Мне показалось, Фрина не хочет пускать к тебе, — отдышавшись, заявляет Нинон. Закуривает, садится на диван, закидывает ногу на ногу.

Артемий укоризненно смотрит на нее.

— Поскольку пепельницы здесь нет, будь добра объяснить цель своего визита до того, как начнет падать пепел с твоей сигареты.

— Ради Бога! Я тебя умоляю! Говорят, среди твоих доноров появился обалденный мужик? И даешь его в пользование за огромные деньги с выездом на дом. Так?

— Допустим…

— Что допустим? Уж не тот ли, которого подсунул мне на последнем сеансе?

— Выбирай выражения.

— Хорошо. Для начала можно повторить тот сеанс?

— Можно. Стоило поднимать скандал. Иди к Фрине, она подготовит тебя.

— Спасибо. Но не надейся меня обмануть. Я запомнила родинку у него на мошонке.

Понтифик подходит к Нинон. Говорит серьезно:

— Я родинки не рисую. Ты пришла для этого?

— Да! — в запале отвечает она. — И вообще какое тебе дело?

— Ты права. Пошли провожу.

Артемий обнимает ее за плечи и ведет в комнату для ожидания. Там появляется Фрина:

— Девочка заснула, решила, что я ей сделала укол. Пульс нормальный. Подключить к компьютеру?

— Пожалуй. И готовь Нинон. Через десять минут у нее сеанс, — с этими словами понтифик покидает не глядящих друг на дружку женщин. Идет в ванную комнату, видит привалившегося в полузабытьи к мраморному краю ванны Макса.

— Вставай. Есть сюрприз для тебя! Одна дама просит повторить сеанс омоложения.

Макс не верит своим ушам. Вернее, глазам. Неужели правда? И в арке, рядом с Фриной, стояла Элеонора? Но спрашивать об этом понтифика неудобно. Макс готов поклясться, что видел Элеонору. В свою очередь и она, заметив его, попросила устроить сеанс. Сумасшедшее предположение завладевает сознанием Макса — он, дурак, даже не смел предположить, что Элеоноре известно, кого она в тот раз ласкала!!! Тогда к чему неуместные вопросы? Понтифик сам заботится о его счастье. Макс преданными глазами глядит на Артемия:

— Что я должен делать?

— Раздеться, положить одежду в один из шкафчиков, принять ванну и побыстрее пройти вон в ту дверь, — понтифик нажимает на кнопку, и овальная полусфера отъезжает в сторону. За ней — манящий полумрак и свежая зеленая трава, начинающаяся прямо с порога. Остальное объяснять Максу не надо. Он прекрасно помнит дальнейшие приготовления. Не дожидаясь ухода Артемия, лихорадочно раздевается, прячет скомканную одежду и погружается в ванну. Ощущает невесомость собственного тела и души. После стольких стрессов заслужить сказочное блаженство! Максу смешно вспоминать о муках совести, терзавших его нервную систему в связи с пропажей Глотова. Кто такой Борис? Любовник Веры? Человек, достойный презрения, — вот он кто такой. Как трудно жить, не отделяя себя от других людей… Пора с этим завязывать. Почему он счастлив с Элеонорой? Да потому, что они существуют отдельно друг от друга. Ему вполне достаточно быть рядом с ней, не переступать границу ее внутреннего мира, не вторгаться в ее тело. Это ведь она через несколько минут прикоснется к нему губами. Он ощутит быстрые царапания ее длинных ногтей. Макс на пятом десятке жизни начинает понимать, что надо жить в стороне. Наблюдать извне не за другими, а за собой. Пускай исчезают знакомые и незнакомые люди, он, Макс, все равно сам для себя остается, а случись наоборот, и о нем никто не вспомнит. Жить для других можно в том случае, когда перед тобой преклоняются или боготворят. А когда даже не замечают факта твоего существования, то чего ради ты должен им платить заботой? Бездарный околоученый Глотов на протяжении многих лет мог протянуть Максу руку и приподнять его хотя бы до доцента. Однако же не снизошел. Почему же Макс обязан драть жопу, помогая следствию? Коль он стал невольным соучастником убийства, значит, там, на небе, решили наказать Глотова чистыми руками. В таком случае, совершенное убийство скорее акт возмездия. На душе Макса становится совсем светло. Он по-спортивному вылезает из ванны. Шлепает босыми ногами прямиком в обитель любви. Там, со всеми атрибутами, его поджидает Фрина. Максу приятно предстать голым перед ее косыми глазами. Он сам усаживается на прохладный мраморный трон и подставляет руки и ноги для закрепления их кожаными ремешками. Фрина натягивает ему на голову светонепроницаемый матерчатый шлем. Тихая музыка овевает его расслабленное тело, проникает во все члены, заставляет трепетать сердце в предощущении счастья.

Макс щурится от солнечных зайчиков, настойчиво бьющих ослепительными бликами в глаза. Он находится в состоянии волшебной полудремы. Блаженная усталость не позволяет сосредоточиться на легких, неизвестно откуда берущихся и тут же уносящихся прочь мыслях. Максу смешно — сознание и ощущения внутри него разбредаются в разные стороны. Он делает забавные попытки собрать их воедино, но образы, едва запечатлеваясь, рассыпаются. Макс, не скованный никакими законами земного существования, готов взмахнуть руками и взлететь. Если бы не вялая тяжесть, скапливающаяся в ногах и делающая их неподвижными столбами. Поэтому он не встает. Ведь могут подумать, что пьяный. Примутся осуждать, стыдить. А как им объяснить его состояние? Бессмысленная затея. Извиняющейся улыбкой он надеется ублажить окружающих. Впрочем, пока они его не очень беспокоят. Максу все равно, где он находится, который сейчас час и кто с ним рядом. Все счастье мира заключено в нем самом, в его неспособности хоть как-то определиться. Любое определение — это связь с реальностью, а любая реальность дает всего лишь иллюзию счастья. Макс купается в полноте своего бессмысленного, бесконкретного восторга, фонтанирующего из него, подобно пышно-лучистой пене шампанского, и повисающего разноцветными гирляндами вокруг головы. Единственная странность, доставляющая беспокойство, заключена в медленном прерывистом движении. Макс уверен, что сам он неподвижен, и тем не менее его слегка покачивает из стороны в сторону, толкает вперед, а проворный ветерок подергивает за уши. Пребывая в неге покоя, он вместе с этим самым покоем куда-то стремится. Иногда, например, голова раскачивается больше, чем хотелось бы Максу. Но он бессилен что-либо предпринять. Погруженность в собственное сознание лишает его возможности управлять им…

Макс пребывает в счастливом безумии, подаренном ему Артемием. Тот исправил прошлую ошибку, и после сеанса омоложения, на котором настаивала Нинон, стер из памяти Макса все подробности…

И все-таки ему приходится вернуться в реальный мир. Разболтавшаяся на безвольной шее голова ударяется о что-то холодное, твердое и скользкое. Искры, сыплющиеся из глаз, сменяются слезами, через их пелену растерянный Макс видит залитый невероятно ярким холодным солнцем пустой троллейбус, бесстрастно скользящий по набережной вдоль Москвы-реки. Лбом он ударился о победно сверкающую стальную стойку. Именно она возвращает его к жизни. Макс смотрит в окно, ему непонятно, чего ради он едет в этом троллейбусе. На той стороне реки показалось английское посольство. Уютный особняк, сохранивший в себе величие и достоинство старой России. Макс вспоминает, что летом над широким квадратным балконом натягивается полосатый тент, и от тени, ложащейся на круглые вазы с цветами, в сердце возникает щемящее чувство зависти к чужому подсмотренному счастью. Сейчас на перилах балкона лежит снег, и Максу следует решить, куда он едет в троллейбусе. Но до этого надо бы вспомнить, откуда он едет. В ушах возникает тихая классическая музыка, а перед глазами шикарный подъезд дома во 2-м Обыденском. Он был у понтифика! Но зачем? Макс морщит и без того ноющий лоб и вдруг признается сам себе — пришел туда в надежде встретить Элеонору. Так вот почему его не покидает ощущение свершившегося счастья… Всего одну секунду он видел свою любимую в коридоре и до сих пор глубоко переживает эту случайную встречу. Макс силится представить, что же произошло дальше. Но натыкается на провал в памяти. Боль от удара о стойку не позволяет долго напрягать умственные силы.

Троллейбус сворачивает с набережной налево, объезжает «высотку» на Котельнической и устремляется вверх к Таганке. Макс поражается правильности выбранного маршрута. Остается пересесть в метро и по прямой рвануть к своему Марьину.

Всю дорогу домой Макс занят размышлениями о том, было или не было между ним и Элеонорой той самой заветной близости. Его настолько захватила эта загадка, что он даже не удивился, увидев распахнутую настежь дверь своей квартиры. Первым, кого он встретил в узком коридорчике, был Лев Иголочкин.

— Примите мои соболезнования, — неуклюже заявляет тот.

У Макса обрывается сердце. Он хватается рукой за стенку:

— Кто? Аля? Вера?

Иголочкин подло молчит. Может, Макс слишком тихо спрашивает… Но на крик его не хватает. Молча миновав ненавистного Леву, устремляется в комнату. Там на диване рыдает Надя. Почему-то одетая в Верин банный халат.

— Где она? — глухо спрашивает Макс.

В ответ обрушивается новый вал рыданий. Макс собирает в кулак все свое мужество. Становится торжественным и строгим. Больше никаких расспросов не требуется. Его мечта свершилась… Он спокойно, медленно и скорбно идет к спальне. Каждый шаг, с пятки на носок, отдает мягкой кувалдой в темя. Руки выдают волнение. Совершают неразумные вращения вокруг туловища. То сцепляются пальцами на пояснице, то, пугаясь своего высокомерия, прячутся в карманы дубленки, то пытаются залезть под мышки друг дружке. Подойдя к дверному косяку, Макс замирает. Последний шаг не дается. До хруста позвонков вытягивает шею и правым глазом умудряется заглянуть в спальню.

На кровати среди мятых простыней лежит голый, неестественно белый Матвей Евгеньевич. Все его тело вывернуто назад. Нелепостью застывшей позы резко контрастирует со спокойным, умиротворенным лицом. Лишь густые черные брови удивленно подняты домиком, словно его настигла приятная неожиданность. Тело не хранит последнее страдание. Своей тяжестью оно придавило отброшенную назад руку, ноги согнуты в коленях и подтянуты к лежащему рядом пузырю живота. Вторая рука тоже закинута за спину. Такое впечатление, будто смерть его застала на взлете. Скомканные простыни хранят серые, разбросанные пятна подсыхающей спермы…

Максу становится обидно за Туманова. Вот уж кому умирать было не к спеху. Тем более на чужой постели. Сзади слышится игривый голос Левы:

— Как я ему завидую! Моя мечта умереть так же.

— На Надежде? — не врубается Макс.

— Почему на Надежде?

— Так ведь Матвей Евгеньевич на ней умер? Я правильно понимаю? — уточняет Макс.

— Совершенно верно: Но зачем же всем умирать на Надежде? Трагический несчастный случай. Скорее всего, инсульт. Перестарался дедуля. Мне она позвонила сразу, как только он откинулся. Хорошо сделала. Главное, ничего не трогать. Мы сейчас уйдем. А ты вызывай милицию и «скорую». Объяснишь им — пришел, мол, домой, товарищ уже мертвый, а кого он трахал — неизвестно. Скорее всего, подцепил проститутку. Она, понятное дело, смылась до твоего прихода. Менты вникать не будут. Признаки ненасильственной смерти налицо. Как профессионал говорю. И не вздумай брякнуть про Надю. Ей завтра на Кипр лететь в составе делегации. Ладно, не трусь, дело обычное. Каждый до конца жизни мнит себя ебарем, а на поверку оказывается, — Лев противно причмокивает, — через жопу соловей.

Макс при всем желании не способен что-либо выяснять, подозревать, просить оставаться на месте до приезда милиции. Его страшит другое: почему там, где Иголочкин, там смерть или, наоборот, — смерть и Иголочкин…

Все еще не переодевшаяся Надя, придерживая рукой Верин запахнутый без пояса халат, подходит и, стараясь не глядеть в сторону спальни, оправдывается:

— Простите меня, но я же не виновата. Я вообще не хотела встречаться. Матвей Евгеньевич сам настоял. У меня есть свидетели. Скажи, Лев.

Лев демонстративно уходит на кухню. Макс пожимает плечами. Надя шепчет почти соблазнительно:

— Макс, вы такой добрый, и мне очень нравитесь. Когда все забудется, мы можем встретиться… А пока позвольте мне быстренько позвонить маме в Норильск?

— Делайте, что хотите, — разрешает Макс. Ему непонятны любые посторонние разговоры возле еще не остывшего трупа. Поэтому он не вникает в их суть.