Новые русские

А на Кипре после лета начинается весна

— А на Кипре после лета начинается весна, — твердит пьяный Степан. Он сидит, удобно развалившись в широком кресле авиасалона бизнес-класса. Ил-86 явно не торопится взлетать. Стюардессы мотаются от пассажира к пассажиру, успокаивают и предлагают напитки. Русские просят коньяк, иностранцы заказывают «кока-колу». Аслан требует зеленый чай для Темирова. Вера не отрывается от иллюминатора, хотя вид из него навевает уныние. На душе у нее такая же сухая колючая поземка. Сколько лет она мечтала о поездке за границу. Представляла себе праздник, начинающийся с очереди на таможенный досмотр и ни на минуту уже не прекращающийся. Когда Жаке предложил поехать с ним на Кипр, ее сердце благодарно забилось. Даже их отношения показались Вере вполне цивилизованными, во всяком случае не хуже, чем в многочисленных сериалах. Но стоило ей появиться дома в радостном возбуждении, и веселость рукой сняло… Труп Туманова увезли в морг до ее возвращения. Макс сидел на диване совершенно невменяемый и отказывался разговаривать. Нельзя сказать, что известие о смерти потрясло Веру. Она узрела законную месть небес. Но тяжелый разговор по телефону с Лизой закончился истерикой обеих женщин. Сидя в самолете, Вера борется с идиотскими мыслями, возвращающими ее к событиям прошедшей ночи. Присутствие в салоне неизвестно откуда взявшейся Нади выводит окончательно из равновесия. Как ближайшая подруга Лизы, Вера обязана презирать и ненавидеть эту шлюху, но ей ужасно хочется узнать из первых уст обо всех деталях случившегося.

Надя в свою очередь увлечена разговором с Асланом. Пережитый ею стресс толкает на ежеминутное общение. Она боится оставаться наедине со своими эмоциями. С методичностью волн на ее уши все накатывают и накатывают предсмертные хрипы Матвея Евгеньевича. Одно спасение в разговорах. Аслан замечательно выполняет роль собеседника. Он любит смеяться по любому поводу. Делает это заразительно и естественно. Рядом с ним Надя чувствует себя остроумной, элегантной светской дамой, похожей на Элеонору. Ей плевать, что у Аслана совершенно круглое лицо с широко расставленными чуть раскосыми глазами и пухлыми капризными губами. Короткие руки он складывает на выпирающем арбузом животе и напоминает ученика, усевшегося за парту. Когда Иголочкин их познакомил, Надя вместо приветствия высказалась просто:

— Надо же, какой вы. Умереть от вас можно.

Аслану ее слова показались обалденным комплиментом, он громко от души рассмеялся и мгновенно влюбился. С жарким нетерпением он ждет той минуты, когда наконец дорвется до ее тела. Надя кокетливо уклоняется от чрезмерно откровенных ласк и прикрывает его рот ладошкой, театрально обижаясь на намеки, приправленные чудовищной пошлостью.

Жаке Темиров косится на томные звуки их бесконечных смешочков, но замечаний не делает. Он доволен развитием событий. В дипломате, стоящем между ног, находятся все документы, подписанные в официальной обстановке. Дело осталось за малым. Они регистрируют на Кипре офшорную компанию, которая заключит договор с фондом на поставку машин для опреснения прибрежья Арала. Адвокат Лефтерис, старый знакомый Жаке еще по Джамбулу (этнический грек), встретит их в аэропорту Ларнаки с подготовленными для открытия фирмы бумагами. Останется подписать и выпить шампанское за здоровье соучредителей. Разумеется, не всех. Серьезное беспокойство вызывает дальнейшая судьба Степана Леденева — зарубежного инвестора. Перед отъездом Иголочкин клятвенно заверил Жаке, что «новый русский» не проживет и дня после оформления документов и перевода своих денег на счет компании. Пообещать-то пообещал, но хотелось бы гарантий. Не солидно как-то. Да и Катя от Леденева ни на шаг не отходит. Хуже телохранителя. Темирову такие дамочки не нравятся. Слишком распущенная. Иголочкин намекнул, что имеет на нее виды. Пожалуй, единственная слабенькая гарантия. Темиров снова возвращается к идее полностью поменять контингент после своей победы.

А Катя в кайфе. Она размахивает бутылкой шампанского и повторяет вслед за Степаном:

— А на Кипре после лета начинается весна!

Он отнимает бутылку:

— Иди узнай, когда мы взлетим. Я устал от своей родины. Страна плюшевых медведей. Знаешь, почему мы… нет, не мы — они все говно? Почему американцы впереди? Потому что у них развита быстрота реакции. С самого начала это было принципом выживания нации. Кто первым схватился за кольт, тот и хозяин положения. Кто первым выстрелил, тот и остался жив. А мы? Пока размахнемся, пока ударим, да еще перед этим объявим всему честному народу: «Иду на вы!» Нет, никакого бизнеса с соотечественниками… я этих очень среднеазиатских ребят обую грамотно. С Леденевым в игры не играют!

Катя боится, как бы его не услышали казахи, и затыкает ему рот своими губами. Лишь бы замолчал. Ей на помощь приходят заурчавшие, а потом и заревевшие двигатели. Над дверями зажглись традиционные надписи, в салоне повисла тишина, словно никто не верит, что самолет оторвется от земли.

Полет прошел гладко. Степан быстро заснул. Катя караулила его сон. Темиров еще и еще раз просматривал документы. Аслан упрямо лез Наде под юбку. А Вера с закрытыми глазами убеждала себя, что смерть Туманова возродит Лизу к новой жизни. Заставит воспрянуть из пепла и найти милого, достойного человека.

Аэропорт Ларнака встретит их дождем, вызвавшим взрыв негодования в салоне самолета. Всем хотелось солнца и лета. Степану было все равно. Его насилу растолкала Катя, и он потребовал коньяку. После своей внезапной болезни и чудесного выздоровления Степан так боялся внезапно умереть, что от страха пил, проверяя, выдержит ли сердце или нет. Получился замкнутый цикл — пьет, боясь умереть, а смерть ждет от пьянства. Многие русские не находят выход из подобного противоречия. Коньяк Степану не принесли, и он тоже заметил дождь за иллюминатором, громко резюмировав общее негодование:

— Гляди, начало марта, а у них дождь!

Маленький юркий адвокат Лефтерис, весь являющийся придатком сложного сооружения, состоящего из огромного носа, обузданного толстыми массивными очками, и прямой трубки, торчащей перпендикулярно рту, встречал их с суетной радостью дальнего родственника. Он подбежал к Темирову и по-мусульмански прикоснулся к нему плечом. По выражению глаз старого приятеля Жаке понял — беспокоиться не о чем. На трех таксомоторах они помчались, разметая струи дождя по городским улицам. «Палм-Бич-отель» произвел на Веру и Надю феерическое впечатление. От восторга они схватились за руки и двигались вместе. Всем трем парам были подготовлены апартаменты с двумя туалетами и роскошными ванными комнатами. Куда тотчас, не сговариваясь, залезли уставшие с дороги дамы и, блаженствуя в айсбергах пены, принялись названивать друг дружке. Мужчины, по-быстрому переодевшись, поспешили на тех же такси в Никосию. Контора адвоката находилась на улице Анни Колнини. В небольшом уютном двухэтажном особнячке начались переговоры, вернее, их заключительная часть. Лефтерис проинформировал о правилах, существующих на Кипре для открытия офшорных компаний. На это требуется всего два часа и две тысячи долларов. Но если прибавить еще тысячу, то все будет сделано, пока гости на втором этаже в мягких креслах отведают легкий завтрак. Ни у кого из присутствующих возражений не возникло. Коснувшись адреса новой компании, Лефтерис предложил в качестве офиса свой особняк и назвал весьма умеренную аренду. На что получил согласие клиентов. Небольшая заминка вышла с выбором названия фирмы, но, вяло посовещавшись, остановились на броском, с мусульманско-экологическим оттенком — «Грин Стар». Лефтерис проводил гостей на второй этаж, где действительно их ждал легкий завтрак, состоящий из булочек, сыра и йогурта, и побежал заниматься оформлением и открытием счета.

Для всех присутствующих наступило время поговорить о главном, о деньгах. Степан решил рискнуть. Во-первых, он обещал понтифику Артемию, а во-вторых, получив на счет фирмы «Грин Стар» деньги под заказ на машины для опреснения, он постарается избавиться от навязанных ему соучредителей. Сначала добьется лицензии на проведение валютных операций «Юрта-банка», оставив Темирова с носом, а потом устроит в московских газетах травлю бесполезного фонда и его мафиозного директора Аслана. На взятки денег Степан не пожалеет, а, значит, и результат не заставит себя ждать. В таком случае все средства, аккумулированные на счете компании «Грин Стар», перейдут в его собственность.

Исходя из этих расчетов, Степан энергично заявляет:

— Я в знак нашей дружбы и веры в общее дело перевожу на счет компании пять миллионов долларов. Почти все, чем располагаю. И поверьте, не блефую.

Темиров прикрывает глаза. Аслан впивается собачьим взглядом в хозяина. После некоторой паузы Жаке начинает торговаться:

— Если вы, дорогой, переведете семь, то мы под заказ раскрутимся на четырнадцать миллионов.

— Я же сказал, что у меня последние.

Темиров согласно машет головой:

— Согласен. Мы восемнадцать, а вы все те же семь.

Степана начинает подташнивать от столь жирного куска. Где-то в глубине души он чувствует восточное коварство новых партнеров. Но ведь деньги они готовы перевести. Тем более счет кодированный, то есть без подписи каждого из них деньги нельзя снять или перевести. А Кипр к тому же не Россия. Тут на него государство не наедет. Степан ударяет широкими ладонями по коленям. Его розовое полное лицо светится детским удовлетворением.

— О’кей. Я семь. Но вы восемнадцать!

— Наши документы готовы, — подтверждает Темиров. — Аслан подпишет договор с фирмой «Грин Стар» прямо сейчас. Деньги на счет поступят через неделю.

— Я даю указание Дойч-банку перевести сюда оговоренную сумму.

Все трое улыбаются друг другу. Появляется потный, но такой же энергичный Лефтерис с бумагами в руке. Раздает всем новенькие визитные карточки и кладет на стол документы.

Вера, нежась в хвойной пене, с завораживающим ужасом слушает по радиотелефону рассказ Нади о последних минутах жизни Матвея Евгеньевича. Оказывается, старик очень переживал неизбежный разрыв. Он буквально умолял Надю встретиться с ним в последний раз. У нее не было настроения к этому, поэтому забежала всего на каких-то полчаса. Разделась и сразу в постель, а он о чем-то хотел поговорить. Нервничал, дергался, короче, ничего не получалось. В запале он даже пообещал жениться на ней, если она его не бросит. Наде стало жалко старика, и она занялась бесчисленными манипуляциями, чтобы хоть на пять секунд восстановить в нем мужчину. Это было немыслимо трудно. Он пыхтел, как паровоз, впивался зубами в ее груди, но до дела никак не доходило. Она устала и уже собиралась оттолкнуть его и вырваться из объятий. Но Туманов собрал все силы и бросился на нее. Поначалу Надя не сообразила, что произошло, только поразилась тяжести его тела, вдруг вдавившего ее в матрац. Она попыталась скинуть Туманова, он захрипел и сам повалился на бок. Дальше Надя рассказывать не может, ее душат слезы. Вера понимает, что девушке жалко себя, а не Матвея Евгеньевича, и прекращает расспросы.

В отличие от болтающих по телефону женщин, Катя предается своим размышлениям. Ее совершенно не вдохновляет эта поездка на Кипр. Она не любит столь дикие места. Предпочитает отдых в Ницце. Во всей истории с понтификом Артемием и новым бизнесом Степана Катю волнует поспешность, с которой развиваются события. За всем угадывается какой-то жестокий план, но думать об этом страшно. Сначала она боялась потерять Степана, теперь — его деньги. Ей обидно плескаться в ванне в то время, когда подписываются контракты, способные повлиять на ее жизнь. Она плавно поднимает из перламутрово переливающейся пены свои тонкие точеные ноги с мягкими округлостями икр. Любуется длинными аккуратными пальцами, томно дразнящими, ярко-красными закругленными ногтями. Катя любит свои ноги, уделяет им много времени и млеет, чувствуя прикосновения к ним пухлых губ Степана. Ей самой кажется, что эрогенные зоны у нее находятся на щиколотках. Ей давно хочется носить на ноге элегантный маленький браслет с бриллиантами, щекочущий ее при ходьбе. Кроме того, поскольку любой мужчина начинает рассматривать ее с ног, значит, следует их украшать. Она делает в воздухе несколько махов и замирает врастопырку… Приоткрытая дверь ванной легко распахивается, и на пороге возникает незнакомая блондинка с темными бровями и острым, слегка горбатым носом. Она прикладывает указательный палец к ненакрашенным губам, требуя молчания.

От страха ноги Кати подкашиваются, падают в воду, обдавая веером брызг стены и незнакомку. Та в свою очередь кричит:

— Булат! Она здесь!

Рядом с блондинкой появляется невысокий коренастый коротко стриженный смуглый представитель кавказских гор с толстенной золотой цепью, запутавшейся в густых зарослях черных волос на груди, выпирающей вместе с животом из расстегнутой джинсовой рубахи.

— Не кричи, женщина, — говорит он твердым спокойным голосом с грубым акцентом и удаляется.

Катя немеет от ужаса.

— Перестань ты бояться, — успокаивает ее блондинка, — мы в гости пришли. Дверь в номер не закрыта, почему бы не навестить соотечественников?

— Она была закрыта… — выдавливает из себя сквозь неразжимающиеся челюсти Катя. Отчетливо вспоминает, как повернула ручку замка после ухода Степана. Но тут же ее охватывает сомнение — а может, замок иначе закрывается или вообще поломан? Отель хоть и пятизвездочный, но это же Кипр! В любом случае она не собирается знакомиться с этими нахалами.

— Уходите отсюда немедленно. Иначе я вызову полицию!

Блондинка загадочно улыбается. От этой улыбки Катино тело даже в теплой воде покрывается мурашками.

— Местные полицейские не любят вмешиваться в проблемы русских гостей. Где твой муж?

— Не знаю, — врет Катя.

— Зато я знаю. Он полчаса назад поручил адвокату Лефтерису зарегистрировать свою фирму под названием «Грин Стар». Сделал это без консультаций с моими друзьями. Так здесь не принято. Поэтому мы пришли объяснить…

Катя начинает понимать, кто эти люди. Несомненно бандиты. Но пока мирно настроены. Этим следует воспользоваться и притупить их бдительность.

— Позвольте я вылезу и оденусь? — спрашивает она.

— А ничего… ничего… мы подождем, — блондинка исчезает за дверью.

Дрожащими руками Катя оборачивает голову полотенцем и закрепляет в виде чалмы. Надевает толстый белый банный халат. В мозгу возникает спасительная мысль, придающая уверенность. Решительно Катя идет в холл. Там ее поджидают незваные гости.

— А почему, собственно говоря, вы явились сюда? Мой муж не самая важная персона. Фирму открывает Жаке Темиров и другой — Аслан, фамилию не запомнила. Он — президент какого-то международного фонда.

Кавказец недоверчиво усмехается:

— Казахи главные?!

— Видите, вам не все известно. Мой муж только консультирует президента фонда. А деньги принадлежат казахам. С ними и разбирайтесь. Это они нас сюда привезли… — Катя настолько спокойна, откровенна и убедительна, что ей трудно не поверить.

Тот, которого зовут Булат, вопросительно смотрит на блондинку. Она в ответ начинает быстро что-то объяснять на своем гортанном языке.

Не понимая ни слова, Катя вмешивается в разговор:

— К тому же грек-адвокат, встречавший нас в аэропорту, старый приятель Темирова еще по Союзу.

Блондинка переходит на русский язык:

— Что ты говоришь? Нам он в этом не признался.

Булат же менее сурово обращается к Кате:

— Пойди, позвони этому президенту. Скажи, приличные люди хотят поговорить.

Катя идет в комнату. Спотыкается о стоящую поперек при входе сумку со своими вещами. Она раскрыта. «Как бы не украли чего», — думает она на ходу, но проверять не решается. Быстро набирает номер телефона. Трубку поднимает Надя. Оказывается, Аслан пьет чай у Темирова. Катя просит девушку срочно прийти. Кладет трубку, возвращается в холл.

— Вас ждут в номере Темирова. Знаете, куда идти? А ко мне сейчас подружка поднимется. Неудобно будет. Чужой мужчина, а я неодетая.

— Ладно, ладно… базарить тут. Учти, мы вернемся. Твой муж придет, пусть сидит, нас дожидается.

Вдвоем они выходят из номера так, словно делают большое одолжение. Катя с трудом добирается до дивана, бессильно опускается на его прохладную кожу. Хоть рядом вовсю работает кондиционер, она задыхается. Начинается истерика. Бьет колотун, аж зубы стучат. В глазах темно. Внутри груди какая-то черная страшная пропасть. В таком состоянии ее застает Надя.

— Дверь была не прикрыта, — робко сообщает она-.

— Знаю, замок испорчен… или его испортили, — еле ворочает языком Катя. — Будь добра, там в сумке косметичка, достань таблетки… голова раскалывается от испуга.

— Там одни. Оранжевые.

Надя осторожно копается в сумке, находит косметичку и первое, что в ней обнаруживает — пластиковую коробочку, по внешнему виду похожую на ту, которую приказал изъять Иголочкин. Она оглядывается. Катя лежит на спине, обхватив голову руками, ее глаза прикрыты ладонями. Надя решает воспользоваться случаем и быстрым движением прячет коробочку в бюстгальтер. Берет таблетки, подходит к стонущей Кате.

— Их с водой пьют или как?

— В холодильнике «кока-кола».

— Знаю. Я свою уже выпила, — Надя одной рукой придерживает грудь, опасаясь, чтобы не выпала коробочка, другой лезет в холодильник. Достает бутылочку. Катя выдавливает две таблетки, запивает из рук Нади и в изнеможении откидывается на мягкую, влажную от слез и пота кожу дивана.

На море был туман. Не тягостный, давящий, удручающий, а легкий, подвижный, непоседливый. Он то нависал почти у пирса театральным занавесом, то откидывался в сторону, открывая взгляду беспомощно плутающую по бухте яхту. Море не хотело отражать его невыразительную внешность и своей подсвеченной синевой подтверждало, что где-то совсем рядом солнечные лучи пронизывают водные глубины и играючи подбираются к скучающему берегу.

Степан сидел в маленькой рыбацкой таверне. Навес из старого паруса хлопал над его головой, подобно ленивому старому альбатросу, только делающему вид, что собирается взлететь. Плетеное из веревок сиденье стула продавилось и напоминало мини-гамак. Слегка подергивая бедрами, можно было имитировать бортовую качку. Перед Степаном стояло три высоких стакана пива, и на тарелке лежали большие, длиной с ладонь, креветки. Соседние столики были пусты. Степан радовался своему одиночеству и сознанию того, что уж здесь его точно никто искать не будет. После подписания всех бумаг и подтверждения по телефону запроса в «Дойч-банк», пригубив ледяное шампанское, Степан отозвал адвоката Лефтериса в сторону и попросил помочь ему купить пистолет. Адвокат очень удивился, услышав такую оригинальную просьбу. Но Степан с готовностью объяснил свою маленькую странность. В любой стране, куда бы он ни приезжал, первым делом покупал пистолет. Иначе на душе неспокойно.

— Киприоты — совершенно не агрессивные люди, — попытался рассеять опасения клиента Лефтерис. На что Степан резонно ответил:

— Причем тут киприоты? Мне бы от соотечественников уберечься. А их тут — пруд пруди.

После такого аргумента адвокат отвез его в одну лавку в Ларнаке, где без особых расспросов Степану продали «Макаров» китайского производства. Ощущая прохладную металлическую тяжесть прижатого ремнем к пояснице пистолета, Степан в полном одиночестве любовался морем и чистил креветки. Настроение было почти идеальным. Он не сомневался в своей финансовой победе над Темировым. Все переживания связывались исключительно с работой сердца. Оно, слава Богу, ничем себя не выдавало. Степан отхлебнул пиво и, засмотревшись на боковое движение тумана, вспомнил почему-то свои давно написанные стихи:

Уже несколько лет он занят одним — перекидыванием денег. А ведь почти до сорока лет был типичным московским завсегдатаем творческих сборищ. Пел песни собственного сочинения под гитару и фортепьяно, читал девушкам стихи, похмелялся разбавленным пивом и малюсенькими расползающимися креветками, и был счастлив. Степан глубоко, ностальгически вздохнул. Когда он впервые увидел Элеонору, она показалась ему как раз той женщиной, на которых он в те времена смел лишь смотреть. Оказалось, все намного проще. Теперь, после встречи с ней, он понял простую, но не всем доступную истину: блядь — это не та, которая всем дает. Блядь — это мировоззрение, основанное на стремлении из любого, самого трогательного поцелуя или просто заинтересованного мужского взгляда выжать максимум выгоды. Поэтому напрашивается вывод — блядь, она и в семьдесят блядь… А вот Катька — другая. Она его любит. Степану мучительно захотелось сделать ей приятное и, не отдавая отчета самому себе, слепо уставившись на вынырнувшую из-под тумана яхту, он принялся сочинять стихи.

На лице Темирова не дрогнул ни один мускул, когда в номер вошли незнакомцы. Он продолжал отхлебывать из пиалушки зеленый чай. Аслан вопросительно смотрит на него, а не на вошедших. Вера уверена, что это какие-то друзья Жаке, и гостеприимно машет рукой:

— Садитесь с нами чай пить.

— Мы чай не пьем, — мрачно отвечает кавказец. — Мы по другому поводу.

Темиров, не удостаивая гостей взглядом, властно командует:

— А ты садись, когда приглашают.

В ответ кавказец нагло смеется. Обращается к блондинке:

— Старый ишак решил, что мы на чай пришли.

— А тебя как зовут? — нисколько не обидевшись, интересуется Жаке.

— Булат. Запомни это имя. Отныне все дела на Кипре будешь иметь через меня. И не вздумай обманывать. Аллах один, и он тебе не простит.

Жаке ставит пиалушку на стол, долго вытирает полотенцем потное лицо. Усики его щетинятся черной щеткой, лысина багровеет.

— Где же твоя визитная карточка, джигит?

Булат подходит к низкому длинному ренессансному столику и с грохотом между чайником и вазочками кладет «кольт».

— Вот она!

— А… милый, так ты бандит? — почти искренне удивляется Темиров. — Сказал бы сразу… Слушай меня, Булат, внимательно ушами. Если я еще раз когда-нибудь и где-нибудь тебя увижу… клянусь — твою маму, твоих сестер, твоих знакомых девушек, даже оставшихся в живых бабушек… всех выебу! И тебя в первую очередь. Скажи, а?

У Веры темнеет в глазах. Она замирает в ожидании выстрела. Аслан при своей неуклюжести и полноте, как мячик, выпрыгивает из кресла и животом накрывает «кольт». Булат сверкает зрачками. В них бешенство борется со страхом. Темиров продолжает, будто ничего не произошло:

— Уходи. И предупреди своих, Жаке три года назад убил Хабиба, и никто из его поганого рода больше не топчет пыль в родном ауле.

— Пошли, Булат, — тихо не то просит, не то приказывает блондинка. Но ее друг окаменел. Темиров хлопает Аслана по тучной спине в мокрой от пота рубашке:

— Мальчик, засунь-ка ему револьвер в штаны, может, станет похож на джигита.

Потом обращается к блондинке:

— Оставь, девушка, адресок, где вас искать, вдруг понадобитесь.

Та послушно вынимает из сумки визитку, протягивает Темирову.

Он кивает головой Вере:

— Возьми, пригодится. Что там написано?

Вера берет из дрожащей руки блондинки карточку, читает:

— Агентство по недвижимости. «Мирзоев и Г».

Жаке принимается за прерванное чаепитие и с брезгливой миной напутствует пятящихся гостей:

— Салам аллейкум Мирзоеву, пусть на досуге перечитает Коран.

Возбужденная Надя возвращается в свой номер с коробочкой в кармане. Аслан лежит поперек огромной постели вверх животом, на котором красуется кровоподтек странной формы.

— Что с тобой, пузанчик? — восклицает Надя с притворным ужасом.

— Пустяки, — жеманничает Аслан, — невоспитанных горцев немного поучили. Представляешь, бросился на меня настоящий бандит, пришлось его успокоить. Одним ударом «кольт» из его рук вышиб. На колени приказал встать.

— А синяк?

— Что синяк? Это я пистолет сгоряча к животу прижал. Пристрелить хотел шакала. Жаке не позволил. Сказал — заграница все-таки… Ложись ко мне. Третий день хочу, не переставая.

Надя отрицательно машет головой:

— Нет, нет, нет, нет! Я без гарема не согласна. У вас по закону сколько должно быть жен?

— Три, если совсем бедный, — не понимая, куда она клонит.

— Вот и давай, ищи остальных двух.

Аслан подозрительно поглядывает на нее. Такое ему никто не предлагал. На всякий случай воспринимает как шутку и громко смеется.

Надя сердится, пытается стащить его с постели.

— Должна же быть какая-то разница между обычными мужиками и мусульманами. Давай, давай, там внизу попроси таксистов привести двух проституток. Чем не пополнение в твой гарем. Вместе и покувыркаемся…

От услышанного Аслан резко прекращает смеяться. Не верит своим ушам. Неужели такое бывает? Идти боится. А вдруг она издевается над ним. Но после ее грозного крика: «Я кому сказала?!», хватает рубашку и выкатывается в коридор.

Оставшись в одиночестве, Надя мрачнеет. Разве объяснишь смешливому казаху, сколь невыносимо ей ложиться в койку после смерти Матвея Евгеньевича. Случившееся вообще может отрицательно сказаться на ее дальнейшей сексуальной жизни. Если бы не приказ Артемия, ни за что бы не согласилась. Какие мужики идиоты! Едут на край света, какие-то договоры подписывают, дурят друг друга, а в голове одна мысль — послать все к черту и кого-нибудь трахнуть. Она просто не выдержит. Как она тогда кричала… Никто не услышал. Теперь после Туманова ей страшно отдавать свое тело во власть чужому человеку. Раньше об этом не задумывалась. Как все, боялась «залететь», как все — заразиться. Но не чувствовала никакого беспокойства под приятной тяжестью партнера. Теперь мужчина стал для нее не партнером, а скорее мучителем. И она сама готова мучить, выворачивать наизнанку, заставлять совершать поступки, которые нормальному человеку и в голову не придут. Аслан станет ее первым экспериментом. Упитанным подопытным кроликом.

Шумно дыша, он вваливается в номер, внося с собой запах пота и беспокойства. По всему видно, горд своим поступком, нашел проституток.

— Прими душ, — советует ему, брезгливо прикрывая нос.

Аслан безропотно подчиняется. Только когда он скрывается в ванной, Надя вспоминает об украденной коробочке. В любую минуту Катя может хватиться ее и поднимет скандал; метания по номеру в поисках укромного места наталкивают на дверь второго туалета. «Как хорошо, когда их два!» — радуется она и высыпает содержимое коробочки в унитаз. Вода в его розовом пространстве становится цвета разведенной марганцовки. Пустую коробочку Надя засовывает за бачок и спускает воду. Когда она возвращается в комнату, там уже, удобно устроившись в креслах, сидят две смуглые азиатки. Две восточные статуэтки с густо подведенными раскосыми глазами и ярко-красными губами. Одеты они в шелковые розово-салатовых тонов короткие платья, на ногах черные лаковые босоножки на высоких каблуках. Надя во все глаза разглядывает скромных юных девиц, застенчиво вжимающихся в кресла. Они явно не рассчитывали увидеть здесь женщину. Вместо разговора воцаряется неловкое молчание, потому что неизвестно, на каком языке общаться. Оживление вызывает появление Аслана. Он шлепает босыми ногами. Обернут полотенцем вокруг жировых наслоений, выравнивающих талию с плечами. Подходит, разглядывает проституток. Хлопает себя по бедрам от возмущения:

— Опять азиатки! Я же просил финок! Больших белых финок.

— Филиппина, Филиппина… — радостно кивают раскосые подружки.

Надя чуть не валится на палас от смеха. Особенно ее веселит гнев Аслана. Возможно, с финками или польками он бы смущался, краснел и заикался, но в данной ситуации восточная кровь заявила о своих правах и возбудила в нем байские наклонности. Он демонстративно выпячивает живот, важно прохаживается вокруг девушек, щиплет их и по-хозяйски интересуется:

— Что с ними собираешься делать?

— Я?! — взрывается хохотом Надя. — Меня пока на девушек не тянет. Сам привел, сам и развлекайся… ха-ха-ха! А я погляжу со стороны, как ты этим занимаешься… ха-ха-ха!

Она не в силах подавить смех.

Филиппинки настороженно наблюдают за странными русскими, непонятно для чего их пригласившими. Шутка Нади оскорбляет Аслана. Он подозревает издевку. Напрягает мозги, собирает в морщинистую гармошку плоский лоб, но не может сообразить, какое принять решение. Злость и раздражение подсказывают, что кого-то надо выгнать из номера. Проституток? Обидно. Уже заплатил за них по триста долларов. Надю? Тогда ради чего притащил ее на Кипр? От тяжести размышлений, даже несмотря на отличный кондишен, его лицо и плечи покрываются испариной. К тому же Аслан с досадой вспоминает, что из-за строгости Жаке у него целых два месяца не было женщин. И вот тебе, пожалуйста, вместо блаженных ласк в постели он должен стоять и решать задачу с тремя неизвестными. От расстройства Аслан хватает длинный конец полотенца, тянет его к носу, с которого капают крупные капли пота. Оно разматывается и мягко падает, обнажая нечто, похожее на висящую перехваченную веревкой сардельку. Надя от удивления обрывает свой смех. Она никогда не видела такой мужской член, красу и гордость восточного мужчины. Аслан беспомощно глядит на нее. Силится понять, от чего она сделалась серьезной. Филиппинки успокаиваются и ободряюще быстро начинают что-то лепетать, словно черепашки «ниндзя».

— Ты почему? — агрессивно спрашивает Аслан. Подхватывает полотенце и прикрывает объект женского внимания.

— Ничего. Не поверишь, первый раз вижу такое… неужели с этим делом получается лучше?

Аслан краснеет. Но отвечает с достоинством услышанной от кого-то фразой:

— Необрезанным получается трахаешь самого себя, а обрезанным — женщину.

— Иди ты! — вполне серьезно охает Надя. — Чего только в жизни не бывает. Ужасно интересно. Должны быть какие-то новые ощущения.

— У кого? — все еще скованно спрашивает Аслан.

— Не у тебя же… — звучит бесстрастный ответ.

Между тем филиппинки, помогая друг дружке, начинают раздеваться. Зрачки Аслана скользят со скоростью видоискателя от них к Наде. Но Надя не торопится раздеваться. Еще минута, и очаровательные раскосые статуэтки бросаются на шею к Аслану. Они заваливают его на диван и, не обращая внимания на его возражения, как две обезьянки, весело и энергично осваиваются на его теле. Надя, не мигая, наблюдает за ними. Аслан кричит ей:

— Объясни ты этим козам, я же хочу с тобой… какой-нибудь язык они же понимают?!

Но его голос тонет в наигранно-надрывных страстных всхлипах филиппинок. Больше всего Надю волнуют маленькие коричневато-розовые матовые пятки девушек. Кажется, они нежнее грудей, губ, мочек ушей. Надю впервые в жизни возбуждают эти мелькающие скульптурные, эротически изысканные окончания ног. Надя не раз участвовала в сексуальных упражнениях и втроем, и целым кагалом. Но никогда не наблюдала со стороны. Она любила женскую грудь, бедра, низ упругого живота. Но никогда в обоюдных ласках не опускалась ниже колен. А тут ей самой захотелось поймать хоть одну холеную янтарную пятку и провести ею по своим щекам, шее, грудям. Но вместо того чтобы броситься к резвящимся девицам, оттащить их от потного безвольного тела Аслана, она испуганно присаживается на край кресла и поджимает под себя ноги, со стыдом вспоминая о своих крупных, стесанных с боков, шершавых пятках, давно нуждающихся в элементарной пемзе. Филиппинки тем временем по-деловому овладели инициативой. Одна теребит, словно клоуна-неваляшку, голый бордовый член, а другая норовит проникнуть языком между задранных кривых толстых ног с синеватыми обломанными ногтями. Наде становится дурно. Лучше трахаться самой. Но самой еще противнее. Аслан, отдав им расползающееся от ласк тело, смотрит на Надю щелками глаз, из которых просачивается мольба не оставлять его. Он похож не на бая, а на тонущего в морской пучине человека. Если бы у Нади были такие пятки, как у филиппинок, она бы позволила ему их лизать. На большее сегодня она не способна. Хотя где-то в глубине души зреет желание растолкать проституток и крепко усесться на Аслана. Он весь колышется от распаленного желания. Охает, ухает, стонет и хрипит. Его хрип напоминает другой… предсмертный. Надя хватается за горло, пытается проглотить накатывающуюся изнутри слюну и бежит в ванную. Там рвота затмевает все желания. Последнее, что она слышит, — смех уходящих из номера девушек.

Вера садится в шезлонг рядом с бассейном. Вода тягучим хрусталем меняет свою гладь в зависимости от порхающих над ней ветерков. На солнце почти жарко. Можно купаться. На небе ни одной тучки. Но Вера не способна наслаждаться радостями курорта. Она объелась. Жаке, чтобы погасить обуявший ее после прихода рэкетиров страх, повел Веру в сказочно дорогой ресторан. За их спинами, раздражая своим постоянным присутствием, стояли два официанта, готовые в любой момент предупредить любое желание. Подавались экзотические блюда, название и вкус которых Вере были неведомы. Сперва она растерялась, но Жаке солидно и уверенно руководил выбором меню. В широкие фужеры официант налил французское шампанское «Вдова Клико». Потом появились лобстеры, что-то вроде больших раков, и рядом с тарелками второй официант положил молоточки и ножницы. Вера понятия не имела, что и как следует колотить. Жаке любезно, без всякой снисходительности, объяснил ей. Мясо этого морского чудища оказалось на редкость нежным и сочным. Закончив с ним, Вера принялась за удивительный салат из авокадо и морских гребешков, залитый майонезом. Вера ела с большим аппетитом, но осторожно и медленно. Ведь каждое блюдо становилось уникальным маленьким праздником в ее постно-привычной жизни. Поэтому она не сразу заметила, что ее спутник совершенно ничего не ест. На ее вопрос Жаке приятно улыбнулся:

— Казах ни на какой деликатес не променяет свою любимую баранину. Ты пока посиди немного одна. Я схожу на кухню и объясню, как для меня ее нужно приготовить. Они в этом деле не разбираются.

После чего он встал и жестом попросил официанта проводить его на кухню. Вера приступила к новому блюду с заманчивым названием «эскарго». Если бы не изящество, с которым официант подал ей заурядных улиток в серо-золотистых ракушках, она бы ни в жизнь не решилась бы попробовать. Специальными щипчиками левой рукой она держала ракушку, выковыривая из нее желеподобное содержимое. Закончив с этим ненавязчивым по вкусу блюдом, Вера устремила взгляд на появившегося на овальном серебряном подносе осьминога в винном соусе. Его есть она не решилась. Уж очень отвратительны были сиреневато-белые присоски на крупных, толщиной с палец, щупальцах. Вера пригубила шампанское и блаженно откинулась на спинку обитого бежевым плюшем стула. Зал ресторана был небольшой и очень уютный. Поверх белых скатертей ромбами лежали коричневые салфетки. В центре между столиками стоял Аполлон из белого мрамора с лютней в руках. Окружен он был невысокой изгородью из живого вьюна и бордовых цветков азалии. Жаке вернулся недовольный. Повар не послушал его и не сумел приготовить бешбармак. Пришлось потешить свою душу поданным с обильным гарниром «седлом барашка». Вере на горячее принесли отбивную из морского языка. Им оказалось филе неизвестной рыбы, которое, попадая в рот, мгновенно растворялось, наполняя весь организм ощущением здоровой радостной сытости и свежести морских запахов.

Теперь, сидя в шезлонге и любуясь бликами, искривляющимися в прохладной воде бассейна, она по-новому переживает сегодняшний обед. Первый заграничный обед в ее жизни. Ей кажется, после него начинается новая, другая жизнь, в которой не будет места засосавшему ее безысходному быту с Максом, с Алей, с бездарностями, вроде Глотова. Да, она немолодая женщина, пошла в любовницы к пожилому женатому азиату. Но ведь он способен создать ей нормальный европейский уровень жизни. Видит Бог, она стремилась посвятить себя науке. Но науку отобрали. Остается прислуживать бандитам и стараться при этом не терять собственного достоинства. Все прошедшие годы Вера не мечтала ни о какой роскоши, курортах, заграницах. А увидела сегодня официантов за спиной и поняла в одну секунду: оказывается, можно жить совсем иначе. В каком сне ей снился белый, повернутый к солнцу отель, бассейн с баром и милыми улыбающимися людьми вокруг?..

Спокойно и основательно из стеклянных дверей холла появляется Жаке Темиров. На нем — белая навыпуск рубашка с погончиками и карманами на груди и по бокам, белые фланелевые брюки, на ногах — мягкие кожаные сандалеты. Он издалека улыбается Вере, и ей кажется, что она способна быть к нему неравнодушной.

Степан, выпив шесть кружек пива и съев четыре порции креветок, задумчиво идет в отель, повторяя про себя сочиненные Кате стихи:

Стихи ему нравятся, равно как и Катя. Какое же, черт побери, прекрасное чувство любовь! Даже когда ее нет, нужно провоцировать себя на ее возникновение. Обманываться, заблуждаться, прозревать и начинать все сначала. Любовь, что ни говори, скрашивает впечатление от женщин. Без романтических иллюзий они оказываются простыми самками, с эрогенными зонами в кошельке. Противнее всего, что большинство женщин и не скрывают этого. А Катя молодец! Ни одного пустого взгляда Степан на себе не ощутил. Каждый пылал страстью, гордостью и жертвенностью. Элеонора — не такая. Она отдавала себя вместе с одеждой, макияжем, бриллиантами и требовала взамен расчет. Есть деньги — плати, нет денег — становись прислугой. На Кате платье резать бессмысленно. Она сама разорвет его в клочья. Степану интересна ее реакция на стихи. Если придет в восторг, значит, любит, а отмахнется — все фальшь. В таком случае, он отберет у нее лекарство и уедет в Вену, где начнет подготовку дискредитации своих новых партнеров.

Перед самым входом в сверкающий белым мрамором и бронзовой обшивкой «Палм-Бич-отель» из кармана Степана с грохотом вываливается пистолет. Для конспирации Степан делает вид, что подвернул ногу, и садится на ступеньки рядом с любимой игрушкой. В номере, разгоняя складками легкого широкого платья волны соблазнительных запахов духов и косметики, его с нетерпением ждет Катя. Не успевает Степан переступить порог, как на него обрушивается каскад многословных фраз, расцвечивающих факт появления кавказцев. С особой гордостью Катя рассказывает о своем умелом обмане, благодаря которому легко избавилась от непрошеных гостей. Степан поправляет пистолет Макарова, засунутый за ремень на пояснице, и не придает значения происшедшему. Он знает, что за границей наша мафия стреляет редко. Невыгодно. К тому же Степану хочется побыстрее прочесть стихи.

— Брось, Катя. Всякой швали в мире много. У них на меня нет наводки. Эти двое, скорее всего, залетные… не бери в голову. Послушай лучше, какие я тебе стихи сочинил.

— Стихи?! — с недоверием и разочарованием спрашивает Катя.

— Что? Не любишь? — хмурится Степан.

— Не знаю, — спохватывается она. — Последний раз в школе учила «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…».

Степан снисходительно хмыкает. Лезет в холодильник, достает оттуда пузатую бутылку кипрского портвейна. Делает несколько больших глотков из горлышка, закусывает нектариной — гибридом персика и сливы. Подходит к балкону. Ветер с моря лениво волнует тюлевую занавеску. Глядя на тонущий в тумане морской горизонт, Степан медленно, без особых эмоций, произносит свои недавно придуманные стихи. Рифмы пропадают в тишине, царящей за его спиной. Катя слушает, раскрыв рот. Ей все равно, в каком порядке и какие слова произносит Степан, главное, они относятся к ней!

Когда Степан замолкает, она, успев сбросить с себя халат, прижимается к нему своим трепещущим телом. Шепчет на ухо:

— Пошли в постель, я хочу их слушать в твоих объятиях.

Степан с мальчишеской лихостью подхватывает ее на руки и аккуратно опускает на белоснежные простыни. Водрузившись над Катей, он жестко и страстно овладевает ее телом и, точно заклинание, начинает быстро и сбивчиво повторять стихи по новой. Последние строчки тонут в бурных стонах и визге Кати.

Когда, утомленные любовью и поэзией, они спускаются в бар, там уже сидят их компаньоны с дамами. Вера с любопытством слушает болтовню Нади, расхваливающей мужские способности Аслана, устроившего секс-побоище с двумя проститутками. Аслан пыхтит от удовольствия, капризно и жеманно выпячивает губы. Жаке хитро улыбается глазами и постоянно вытирает с кончиков усов капельки взбитых сливок кофе-капуччино. С приходом Степана разговор не меняет своего легкого фривольного характера, присущего людям во время отдыха. Мужчины словно сговорились не упоминать о делах ни слова. Поэтому женщины становятся объектом внимания. Катя, высокомерно оглядывая присутствующих, заносчиво объявляет:

— Я бывала во многих странах мира. И пошикарнее, чем здесь. Но впервые в жизни мне написали стихи… Невероятно! Степан пишет стихи, и я их сама слышала… — Она наслаждается произведенным эффектом.

Вера снисходительно улыбается. Надя пожимает плечами. Аслан с почтением наливает Степану коньяк «Метакса». Лишь Темиров реагирует должным образом. Он хлопает в ладоши и с уважением замечает:

— Меня всегда удивляют русские люди. Чем бы они ни занимались, их душа тянется к литературе. Этим русские похожи на нас, казахов. У нас в каждом глухом ауле любой мальчишка Абая наизусть знает. И поэтов у нас много. Поэтому с удовольствием послушаю ваше творчество. Скажи, Аслан, а?

Аслан вздрагивает и нечленораздельно соглашается. Степан добродушно смеется.

— Ну, о чем речь, — отнекивается он. — Это отголоски другой жизни. В молодости я не расставался с гитарой. Мои песни пели по всей Москве, а некоторые даже в фильмах использовали, правда, без упоминания автора. Должно быть, считали народными.

Услышав о песнях, оживляется Надя:

— Иди ты! Такой крутой мужик, никогда бы не подумала. Мы, наверное, знаем ваши песни?

Вера указывает рукой на фортепьяно, стоящее на невысоком подиуме:

— Спойте, просим вас. Или вы только на гитаре играете? Странно, откуда здесь появился рояль.

— Мы находимся в пьяно-баре. Они во всех европейских городах имеются, — насмешливо поясняет Катя.

Степан не собирается ждать, пока женщины начнут упражняться в колкостях. Настроение у него отличное. Почему бы не вспомнить молодость? Прекрасная женщина рядом, классная сделка сулит хороший навар и, что особенно радостно, — сам жив и здоров. Он взмахивает своей рыжеволосой головой и, несмотря на массивность фигуры, достаточно элегантно усаживается за рояль. Пальцы, отвыкшие от игры, плохо слушаются, приходится барабанить по клавишам. Пьяно-бар наполняется громкой мелодией семидесятых годов. С особым запалом и страстью Степан делает ударение на словах: «Ночь, ночь, ночь…»

Поначалу показалось, что подвыпивший чёловек принялся насиловать инструмент, но очень быстро Степан попал в тональность, и повеяло чем-то далеким и трогательным. Подобные мелодии звучали в московских кафе «Синяя птица», «Метелица»…

Самозабвенное исполнение захватывает слушателей, и они вслед за Степаном выкрикивают:

Одна Катя не поддается соблазну присоединиться к общему пению. Она гордо восседает, давая понять, что исполненная песня посвящается ей. Тем более что периодически Степан бросает в ее сторону лихие взгляды.

Повторив несколько раз последние слова припева «Дождь или ветер — мне хорошо с тобой», дождавшись шумных аплодисментов, Степан заканчивает играть и вдруг чувствует резкую боль в области сердца. Он беспомощно глядит на Катю. Та не понимает, в чем дело. Жаке предлагает всем выпить за здоровье и таланты Степана. Пытаясь сохранять спокойствие, Степан подзывает официанта и требует три бутылки шампанского «Дон Периньон». Услышав подобный заказ, тот с недоверием разглядывает компанию. Степан с трудом встает, берет за руку Катю и, никому ничего не объясняя, тащит ее за собой.

В номере он сразу ложится на диван и требует дать ему лекарство Артемия. Катя перебирает все содержимое косметички и сумки, мечется по номеру, но нигде нет и следа заветной коробочки. Ей страшно признаться в пропаже. Она продолжает бессмысленные поиски. Степан с нарастающим раздражением следит за ней. Наконец Катя робко присаживается на край дивана и с ужасом признается:

— Она пропала… Нет, ее украли… эти самые кавказцы. Я помню, сумка была раскрыта, сверху лежала моя косметичка. Я находилась в ванной. Они без меня копались…

В ответ Степан не произносит ни слова. Боль в груди затухает. Остается жуткое ощущение близкой смерти. Оно парализует его нервную систему, но зато рождает в мозгу предельную ясность простых логичных действий. Все очень просто. Он должен вернуть коробочку с порошком и больше не выпускать ее из рук. Приняв это решение, Степан спокойно встает с дивана, идет к постели, вытаскивает из ящичка тумбочки пистолет, проверяет обойму и успокаивает Катю:

— Все в порядке. Порошок отдадут. Оставайся здесь.

— Я с тобой, — порывается за ним Катя.

Степан твердой рукой останавливает ее:

— Будь здесь. — И неторопливо выходит.

В баре смущены их долгим отсутствием. Дамы пьют шампанское «Дон Периньон», заказанное Степаном, и обсуждают поведение Кати. Жаке и Аслан тихо переговариваются по-казахски. Появляется слабо улыбающийся Степан. Садится за стол. Залпом выпивает фужер шампанского. Обращается к Жаке:

— Местные визитеры сперли очень важную для меня вещицу. Коробочку с лекарствами. Они, должно быть, решили, что в ней наркотик. Взяли по недоразумению. Вы не могли бы дать их адрес. Поеду разберусь.

Жаке задумчиво прикрывает глаза. Его стриженые усы начинают шевелиться, подтверждают процесс осмысления ситуации. Кончики задираются вверх, показывая, что решение принято.

— А аргументы? — спрашивает он.

— Вот, — Степан достает пистолет.

— Такие у них тоже имеются.

— Да. Но я стреляю первым.

— Это веская добавка. Думаю, сумеем договориться без грохота. Заграница все же. Мы поедем с тобой.

Жаке встает. Аслан и Степан следуют его примеру.

— Вера, айналайн, принеси-ка из номера их визитку.

Через несколько минут все трое мчатся в такси по указанному адресу. Машина останавливается возле глухого высокого белого забора, выложенного вверху красной черепицей. Рядом с массивными, тоже белыми железными воротами — небольшая калитка с крупным глазком повыше середины двери. Жаке не торопится покидать машину. Советует Степану:

— Назовем мое имя, чтобы они ничего не заподозрили. Ты пойдешь впереди, мы будем прикрывать тебе спину. Не торопись, они ребята горячие. Иди спокойно. Правильно, скажи, а?

— Ладно, пошли, — Степан уверенно вылезает из машины. Подходит к калитке, нажимает кнопку звонка. Долго за дверью не подают никаких признаков жизни, но вдруг из динамика, спрятанного среди плюща, резкий голос спрашивает:

— Чего надо?

Темиров подходит к динамику:

— Передай своим, друг Жаке Темирова хочет задать им один личный вопрос.

— Ждите. Никуда не отходите, — следует ответ.

Проходят долгие минуты ожидания. Наконец калитка плавно открывается. Степан нетерпеливо входит во двор. Он весь благоухает цветами на клумбах и кустах. Перед белым двухэтажным коттеджем несколько пузатых невысоких раскидистых пальм. Не обращая внимания на человека в шортах и черной майке, впустившего его, Степан устремляется к мраморной лестнице, ведущей на веранду дома.

Темиров, наоборот, притормаживает возле охранника. Тот почтительно спрашивает, кивая головой вслед Степану:

— Друг при оружии?

— А ты?

Вместо ответа охранник достает из заднего кармана шорт плоский с наборной ручкой нож.

— Метаю на двадцать шагов.

— Это хорошо. Всегда пригодится. За другом проследи. Пистолет при нем. А нам здесь больше делать нечего. Вы уж сами разберитесь с его трудностями. Это не наша забота.

Степан идет, не оборачиваясь. Его гонит вперед страх смерти. Все мысли о порошке. Поэтому даже не оглядывается на обязавшихся прикрывать его со спины Темирова и Аслана. А те разворачиваются и исчезают за мягко захлопнувшейся калиткой.

Степан, легко перепрыгивая через две ступеньки, поднимается на веранду, проходит по ней и останавливается возле открытых дверей. В большой зале с высоким потолком видит играющих за низким столом четырех кавказцев. Не долго думая, он выхватывает из-за спины пистолет, спускает с предохранителя. Кавказцы замечают направленное на них дуло и, словно по команде, поднимают руки, не успевая сбросить карты.

— Мне от вас нужна только коробка с порошком, которую сегодня ваши люди украли из моего номера.

— Вай, вай, — качает головой седой кавказец. — Разве мы похожи на воров? Ты обратился не по адресу.

— В таком случае я начинаю стрелять, — спокойно и твердо предупреждает Степан.

Глаза горцев ничего, кроме тупого недоумения, не выражают. Степану кажется, что они крайне напуганы. На самом же деле кавказцы просто не подают вида, что увидели, как их охранник подкрался к веранде и по-кошачьи бесшумно перемахнул через нее.

— У меня мало времени. Старик, прикажи отдать мне коробку. Иначе начну с тебя. И не оставлю в том доме ни одной живой души.

Седой, не опуская руки, разводит ими в стороны:

— Жалко… тебя кто-то подставил… Не держи на нас зла. Ты получишь свое.

Эти слова заставляют Степана вздрогнуть. Еще немного выдержки, и коробочка в его руках!

Но новая необычная боль вдруг пронзает его со спины, и Степан падает прямым телом на пол к ногам старика. В его спине торчит вошедший по самую рукоятку нож. Кровь еле просачивается из раны, расплываясь красным пятном на белой прилипшей к телу рубашке. Лезвие вонзилось прямо в сердце.