Новые русские

Глотов верит Темирову, потому что не верить — опасно для жизни

Глотов верит Темирову, потому что не верить — опасно для жизни. Он проводит в своем кабинете большую часть дня. Никого не принимает, вздрагивает от каждого телефонного звонка. Правление фонда, странным образом, без особых разногласий, поддержало идею превращения его в международный. Секретарша Валентина сообщила ему по секрету, что кто-то распускает слухи о семинаре по проблемам мировой экологии, который новое руководство собирается устроить для сотрудников на борту круизного теплохода «Шота Руставели» с остановками во всех портах Средиземного моря. Глотов никак не отреагировал на услышанное, но окончательно понял, что коллектив, столь тщательно подбиравшийся им, с ним уже распрощался. Еще более удивила позиция главного бухгалтера. Когда-то Раису Максудовну он привел с собой в фонд из бухгалтерии райкома. Она считалась его правой рукой. Бориса Ананьевича всегда поражало ее умение отчитываться перед любой ревизионной комиссией. Она умела так запрятать деньги, так свести отчетность, перекинуть любые суммы, отмыть их, что у Глотова никогда не возникала проблема налички. И вдруг после его возвращения из Иванова она с озабоченным видом появляется в кабинете и заявляет, что не имеет права из бюджета фонда оплачивать столь дорогостоящий вояж. Оказывается, уютная резиденция, где проводил время президент фонда со своей любовницей, ничего общего не имеет с гостиницей.

— Какая любовница! — взорвался Борис Ананьевич. — Это биолог, доктор наук из МГУ. Наш эксперт.

Раиса Максудовна понимающе положила перед Глотовым счета за роскошные ужины в апартаментах, предоставленных ему в Иванове. Смешно объяснять ей, что по ним обязался заплатить Темиров. Да и дело не в счетах. Не такие уж большие расходы он произвел. В недавние времена Раиса Максудовна раскидала бы их по разным ведомостям и не заикнулась бы ему о перерасходе. В мотиве ее поведения Глотов увидел жесткую установку Темирова на выдавливание его из президентского кресла любыми путями. Он небрежно просмотрел принесенные бумаги, вернул их бухгалтеру и все с той же известной безразлично-снисходительной улыбочкой посоветовал: «Пусть немного полежат. Вернемся к ним попозже. Я или другой на моем месте». Раиса Максудовна не проявила интереса к услышанному и довольная собой удалилась. Это был последний симптом его полного краха. Вчерашние соратники видели в нем бывшего руководителя…

Борис Ананьевич понимал бесплодность любых попыток удержаться в кресле президента созданного им фонда. Но встать и уйти было выше его сил. Внутренний голос нашептывал, что там, за дверью кабинета, не так все радужно, как считает Артемий. Дружить с Темировым все равно что спать в постели с гадюкой, признающейся в любви. Но и злить его не следует. Навязанная дружба лучше необъявленной войны. Если Глотов пройдет в парламент, во что ему хочется верить, вот тогда он сумеет обложить Темирова с его нукерами. Но пока следовало носить идиотски-благодарную мину на лице при беседах с ним.

Поэтому Борис Ананьевич с показной любезностью принимает в своем кабинете входящих Аслана и Жаке Темирова. Они по-хозяйски рассаживаются в креслах. Валентина вносит на подносе фарфоровый чайник с восточным красно-золотым орнаментом, пиалушки и вяленую дыню. Ставит на стол и ждет указаний Аслана. Тот слащаво улыбается секретарше и жестом позволяет ей удалиться. Глотова такое поведение гостей шокирует. Ведь каждому сотруднику фонда должно быть понятно, что их детище переходит в руки мафии. Но никто не хочет в этом признаваться.

— Дорогой Боке, мы подготовили все документы. Очень красивый фонд получается. Давай, собирай правление и представляй народу Аслана.

Темиров прихлебывает из пиалы чай и не обращает внимания на реакцию Глотова. Этим дает понять, что ни в какие дискуссии и обсуждение сроков вступать не намерен.

— Я уже дал задание Раисе Максудовне проконтролировать перегон денег из Кустаная. Она все понимает. Достойная женщина. Слушай, ты с ней как, а? — Аслан подмигивает Глотову.

— В каком смысле? — теряется тот.

Аслан и Темиров, довольные шуткой, заливаются смехом. Борис Ананьевич не понимает, чего они так веселятся. Но воспринимает как еще одно оскорбление.

Жаке Темиров резко обрывает смех и властно приказывает:

— Иди, иди собирай правление, быстро прокручивайте, поздравляйте Аслана и поедем бешбармак кушать.

Глотов идет по коридору и не сомневается, что члены правления уже собраны. Заглядывает в зал заседаний и видит, что не ошибся.

В приемную Глотова заглядывает Макс. В ней никого. Он проходит дальше. Дверь в кабинет открыта. В нем сидит Валентина и какой-то пожилой азиат. Пьют чай.

— Вам кого? — спрашивает секретарша.

— Бориса Ананьевича.

— По какому вопросу?

— По личному.

— Тогда ждите, — отмахивается от него девушка, встает и плотно прикрывает дверь в кабинет.

Макс садится на диван. Ставит у ног сумку, принесенную ему Левой. Он рад, что есть время настроиться на встречу. Противно выполнять просьбу, суть которой тебе не известна. Поначалу он для себя решил однозначно — отдать Глотову сумку и рассказать, каким образом она к нему попала. Но Вера, услышав об этом, стала его умолять отказаться от этой мысли. Она уверена, что если Макс ослушается этого страшного, по ее выражению, человека, то с Алей случится беда. Макс не исключил такую возможность. Уж необычайно активен Лева. В нем чувствуется какая-то криминальная угроза. Вера твердила о каких-то темных делах Глотова. Очень плохо отзывалась о нем. Макс вообще заметил странные психологические изменения в ней после поездки с Борисов в Иваново. В первую же ночь, насилу выпроводив Туманова с девицей, она обрушила на Макса водопад страсти. Творилось нечто небывалое. Она требовала его любви, признаний, ласк. Он кувалдой лежал рядом и притворялся в дымину пьяным. Вера злилась. Мучила в надежде хоть на какое-нибудь возбуждение с его стороны. Но член вяло гнулся в ее руках и пытался ускользнуть. Макс, лежа с закрытыми глазами, впервые понял, что сам по себе секс — тяжелое и нудное занятие. Ну, допустим, получится у него войти в нее. Дальше-то что? Тот моторчик, который много лет начинал работать при любом ее прикосновении, перегорел. Все-таки Господь поступил ужасно несправедливо, соединив в одно мужское целое — голову и член. Ему, Максу, от Веры никакого удовольствия не нужно. Но он — интеллигентный, мягкий человек и не желает ей никаких мучений. Неприлично лежать бездыханным телом, когда рядом изнывает от страсти собственная жена. Наверное, счастливы те мужья, жены которых имеют любовников. Ну, действительно, нельзя же столько лет пахать одно и то же поле. Даже крестьяне свои поля под пар ставят. Жалеют землю. А тут целый человек… Вот ведь лежал он всю ночь почти рядом с Элеонорой, ничего не хотел и был счастлив. Ему даже в голову не пришло мечтать об Элеоноре как о женщине. Он был полон любви, которая витала над ним и совершенно не беспокоила низ живота. А ведь одно прикосновение Элеоноры, когда он сидел в дурацком колпаке у Артемия, сделало его железным мужчиной. Как только Макс переключился на воспоминания происшедшего у понтифика, его член, независимо от ласк Веры, налился силой. С победным воплем Вера взгромоздилась на него своей широкой, несколько отвисшей задницей и, уперевшись руками в его плечи, начала неистовую гонку. Макс смотрел снизу на ее болтающиеся груди и казался себе легкой байдаркой, несущейся вперед по спокойной глади кровати. Наверное, от того, что мыслями он был далеко, Вера получила в полное распоряжение его мужскую силу. Она вертелась на нем, вертела его, кричала и плакала. Никогда ранее с ней ничего подобного не бывало. Обычно распалялся он. Макс подумал, что подряд несколько таких ночей он просто не вынесет. И мысль об убийстве снова согрела его сердце… Утром Вера напевала на кухне и готовила омлет. Она крутилась постоянно рядом с Максом, прикасаясь невзначай к нему. Он понял, что не выдержит и нагрубит ей. Поэтому стал притворяться больным. Вера с удовольствием принялась ухаживать. Уложила в постель, подала завтрак и долго сидела рядом. Следующая ночь прошла благополучно. Она боялась приставать и только в темноте ворковала о радостях их дальнейшей жизни. Макс прикидывался спящим и жалел о том, что снова не позвонил Элеоноре. Потом они долго говорили об Алевтине, и Вера больше не упрекала его в отсутствии отцовских чувств. Винила себя. Говорила, что пришел момент, когда надо полностью посвятить себя дочери. Под эти разговоры Макс тихо заснул.

Появление Глотова прерывает воспоминания Макса. Фирменная «японская» улыбочка не играет на губах его приятеля. Наоборот, губы, как показалось Максу, подрагивают. В глазах зияют провалы. Он размахивает рукой с зажатыми в ней гвоздиками. Долго смотрит на Макса и вдруг с жаром, лихорадочно трясет его за плечо: «Хорошо, что пришел. Подожди меня. Только не уходи… Только не уходи!» Пухлый маленький человечек, следующий за ним, подталкивает его в кабинет. Макс впервые видит Глотова в таком виде. Произошло что-то серьезное, и сумка, стоящая у ног, несомненно имеет к этому отношение. Макс никогда не участвовал в интригах и склоках ни на родной кафедре, ни за ее пределами. Этим занималась Вера. Он лишь слышал отголоски и поражался их бессмысленности. Находясь в приемной Глотова, Макс нервно путается в своих намерениях. Он почти решается признаться Борису в истории с сумкой, тем более что Лева вызывает у него нехорошие подозрения. А через несколько секунд злится на себя за подобную неосмотрительность. Вспоминает об Алевтине и понимает, что ни о чем Глотову не расскажет. Пребывая в собственных противоречиях, Макс спохватывается только тогда, когда Борис Ананьевич садится радом с ним.

— Извини, в кабинет не приглашаю. Там новый президент чай пьет, — глухо сообщает Глотов.

В подтверждение его слов из кабинета выглядывает секретарша Валентина, спрашивает:

— Борис Ананьевич, вам машина нужна или с нами поедете?

— Домой! — рявкает Глотов. Хватает Макса. — Пошли отсюда.

Они выходят из здания фонда. Встретившиеся им по пути люди старались побыстрее проскочить, исчезнуть, в крайнем случае отвести глаза. Глотов и Макс садятся в сиреневую «вольво». Отъезжают под взглядами приникших к окнам сотрудников.

— Ты все понял? — обращается к Максу Борис Ананьевич.

— Куда же ты теперь? — понимая несвоевременность своего прихода, спрашивает Макс.

Глотов молчит. Пристально всматривается в поток машин, словно впервые за рулем. Мысли его далеко от дороги. Спрашивает без всякого интереса: «Что там у тебя?»

— С женой проблемы, — драматично вздыхает Макс, готовясь к продуманному рассказу о семейных неурядицах. Он не замечает, как дрогнул профиль приятеля и косой взгляд скользнул по нему.

— Сложный она человек. Непредсказуемый.

— Да. Двенадцать лет терпел. Сам знаешь, сколько я сделал для нее. Хватит, устал. Пусть работает в твоем фонде. Я ушел. Одну сумку с самыми важными научными трудами прихватил…

Борис Ананьевич, несмотря на погруженность в свои невеселые думы, оживляется:

— Неужто бросишь? Такая не отпустит.

— Отпустит. Зачем ей безработный биолог, из которого она успела все выжать, — искренне сокрушается Макс. В эту минуту он не сомневается в полном разрыве с Верой. Чувствует себя одиноким и бесприютным.

Борису Ананьевичу становится полегче на душе от признания Макса. Чужие горести своих не затмевают, скорее утешают. Глотов не может удержаться, чтобы не передать приятелю кусок своей боли. Поэтому жадно, откровенно рассказывает о приставаниях Веры в Иванове. Макс вслушивается в его циничные выражения и никак не верит, что речь идет о его жене. Вера, его Вера способна на приставания к мужчине? Сама залезает в кровать и просит ее «поиметь»? Подавленный известием Макс еще более воодушевляет Глотова. На какое-то время он забывает о собственном кошмаре. Вся накопившаяся агрессивная энергия вырывается в обличении порока. Для Макса каждое слово звучит откровением. Во всей этой истории его поражает выбор Веры. Зачем нужно было подстилаться под бездарного карьериста Глотова? Ответ не заставляет себя долго ждать. Борис Ананьевич с брезгливостью рассказывает о том, как Вера быстро перенесла свои ласки на Темирова после его согласия помочь ей с защитой докторской. «Она затеяла это ради науки», — утешает сам себя Макс. Но теперь ему мало просто убить ее. Нужно сначала размазать по стенке своими обвинениями. За все двенадцать лет его бескорыстной любви. Дождался благодарности. Оказался использованным рулоном туалетной бумаги… От эмоций у Макса кружится голова. Мысли о Вере душат его натянутыми веревками нервов. Он должен ее убить. Сейчас или никогда!

— Останови машину! — умоляет Макс и впивается в руку Глотова.

— С ума сошел? — орет тот, едва успев сманеврировать, чтобы не зацепить шестисотый «мерседес».

— Прошу тебя… мне в другую сторону. Я доберусь до нее…

Эти мольбы наполнили душу Бориса Ананьевича тихим злорадством, смягчающим собственную боль. Он не утешает Макса. Притормаживает у бордюра. Макс торопливо жмет ему руку и стремглав выскакивает из машины. Глотов замечает забытую спортивную сумку. Но кричать вдогонку уже некому. Макс скрылся в подземном переходе. Борис Ананьевич бросает сумку на заднее сиденье и медленно сворачивает по направлению к дому.

Пребывая в своих мыслях, он не очень понимает, чего хочет от него гаишник, приказывающий жезлом остановиться. Борис Ананьевич подчиняется. Открывает окно и, не глядя, протягивает документы. Гаишник в тулупе, шапке-ушанке, с автоматом через плечо, разглядывает права.

— Машина ваша?

— Нет. Фонда экологической защиты. Я президент, — отвечает Глотов, уверенный, что никаких правил не нарушал.

— Наркотики, оружие имеете?

Он не понимает:

— Вы меня спрашиваете?

— А кого же? Указ президента не знаете?

— Так ведь то против бандитов… — теряется Глотов.

— А инженера на «вольвах» не разъезжают, — ставит его на место гаишник. — Откройте багажник.

Глотов покорно вылезает из машины. Какой смысл ему спорить с идиотом. Открывает багажник. Свет фонарика шарит по углам, но ничего, кроме запаски, не высвечивает. Гаишник явно расстроен.

— Хорошо, — говорит он. — Посмотрим салон. — Светит через стекло на заднее сиденье.

— Это ваша сумка?

— Нет, — признается Глотов. Его раздражает настойчивость мента.

— А чья?

— Приятель забыл.

— А что в ней?

— Откуда я знаю.

— Как это? — возмущается гаишник. — У вас в салоне посторонняя вещь, а вы не в курсе ее содержимого! Может, там бомба. Сейчас вашего брата, президентов, каждую ночь взрывают. А потом с нас же и спрашивают. Что в сумке?

Глотов в ярости открывает дверцу:

— Смотрите сами. Заставь вас Богу молиться, так лбы порасшибаете!

Гаишник аккуратно расстегивает сумку, заглядывает внутрь. Присвистывает не то от удивления, не то от радости, и высыпает ее содержимое на заднее сиденье. Тут же выпрямляется, скидывает с плеча автомат, командует:

— Руки на капот! Живо!

Глотов в растерянности не знает, как быть.

— Чего?

— Руки на капот, падла! Иначе обойму не пожалею!

Истерично-надтреснутый голос мента пугает Глотова больше, чем вскинутый автомат. Он суетливо подчиняется. Жесткие руки ощупывают его в поисках оружия.

— Откуда наркотики, валюта, шприцы?!

— Какие наркотики? — с трудом соображает Глотов. Ему в голову приходит спасительная мысль: «Макс же биолог. Взял с собой какие-нибудь колбочки, препараты». Пытается объяснить гаишнику. Тот, вместо понимания, хватает его за шиворот и тащит к заднему сиденью. Чуть ли не носом тычет в таблетки, ампулы, шприцы, пачку долларов.

— Эфедринчиком балуешься? А в пакетике — героин? Шприцы для инъекций… Добра тысяч на пятьдесят «зелены»! Вы, гражданин Глотов, арестованы!

Борис Ананьевич перебирает медицинские препараты и по их названиям понимает, что мент прав.

— Позвольте, я вам все объясню!

— На Петровке тебя, падла, выслушают. Проверят, какой ты президент.

— Послушайте, вы же нормальный человек. Здесь какая-то ошибка. Поверьте мне…

Гаишник прерывает его:

— Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя с таким количеством наркотиков?

Борис Ананьевич понимает, что просить бесполезно.

— Мне куда?

— По закону — в мою машину. Но вроде ты не такой уж крутой. Ладно, поедем на твоей. Возле МУРа хоть не угонят.

Глотова немного успокаивает это решение. Он готов ехать. Пусть милиция находит Макса и у него выясняет происхождение наркотиков. Сам, Борис Ананьевич уже склоняется к мысли, что его приятель стал наркоманом. Поэтому-то Вера так предлагала себя. Из наркомана — какой мужик? Гаишник садится на заднее сиденье. Запихивает наркотики и прочее назад в сумку. Предупреждает: «Езжай осторожно».

«Вольво» плавно трогается. Они едут по полутемным переулкам.

— Притормози, я позвоню, — требует мент. Глотов останавливается. Чувствует, как что-то тонкое перелетает через его голову и тут же удавкой затягивается на шее. Он пытается обернуться, но в глазах вспыхивает белый огромный свет. Содрогается от собственного хрипа, вытягивается до хруста позвоночника и легко падает в светлую пылающую бездну…

Гнилой долго не распускает шнурок. Вслушивается в гробовую тишину, идущую от тела. Вылезает из машины. Перетаскивает «президента» на заднее сиденье. Заталкивает обратно в рот вывалившийся язык Глотова. Надевает на него бобровую шапку, опускает уши и туго подвязывает под подбородком. Приваливает тело к боковому окну. Полное впечатление в полумраке салона — выпил человек и кемарит. Сбрасывает прямо в снег милицейский тулуп и шапку. Остается в короткой кожаной куртке. Садится за руль и дает по газам.

Гнилой стремится вырваться за город. Он выбирает направление Домодедово. Там ГАИ в основном контролирует трассу в аэропорт, поэтому легко по Каширскому шоссе проскочить в область. Сильный снег затрудняет движение, но он же служит хорошей защитой от мерзнущих в своих тулупах гаишников. Машин на шоссе немного. Освещение отвратительное. Гнилой занят поиском последнего приюта для экс-президента. Проще всего было бы бросить машину с трупом на обочине и на первом же попавшемся частнике махнуть на Рижский вокзал. Но Гнилому хочется выжать из ситуации все, до последнего доллара. Предварительно он договорился с одной конторой, что продаст им глотовскую «вольво». Но пока упорно удаляется от Москвы, поскольку ни один из вариантов избавления от трупа, лезущих в голову, его не устраивает. Уже позади остались Белые столбы. И вдруг решение само мелькнуло на ближайшем косогоре. Справа от дороги Гнилой замечает силуэты сбившихся в стаю бездомных собак. Голодные, страшные и безжалостные, они по агрессивности волков заткнут за пояс, потому что в отличие от диких собратьев не боятся человека, его запаха и даже огня в его руке. Гнилой останавливает машину. Вытаскивает труп, тащит его подальше от дороги за высокий густой кустарник. Раздевает догола. За всем этим хищно наблюдают с десяток пар звериных глаз. Тело Глотова еще хранит тепло. Гнилой бросает его прямо в рыхлый снег и, забрав одежду, спешит к машине. Ему не хочется пускать в ход оружие, отстреливаясь от голодных псов. Достает из багажника запаску, бросает на обочину вместе с одеждой Глотова, обливает бензином из канистры и поджигает. Языки пламени высоко взлетают к небу, освещая стаю, уже готовую разорвать на куски лежащее в снегу, окутанное паром, безжизненное тело Бориса Ананьевича.

На большой скорости Гнилой мчится к Подольску, где находится авторемонтная мастерская, принадлежащая конторе, занимающейся перепродажей краденых иномарок. Там его уже ждут. Остановившись у железных ворот, Гнилой вылезает из машины со спортивной сумкой в руке и автоматом через плечо. Возникший из калитки юноша быстро загоняет «вольво» во двор, окруженный высоким забором. В маленькой конторке среди запчастей, холодного шашлыка, баночного пива и водки «Смирнофф», Гнилой находит хозяина. Высокий худой человек с золотыми фиксами во рту и тусклым свинцовым взглядом.

— Кто владелец? — спрашивает он.

Гнилой делает неопределенное движение автоматом.

— Тогда дешевле, — слышит в ответ.

Пожимает плечами.

— Документы есть?

Гнилой бросает на стол права и техталон. Кладет руку на цевье автомата.

— Алик, я меньше положенного не возьму. Пусть твои ребята хорошо посчитают. Мне нужно срочно вмазаться по маленькой, и на Рижский вокзал.

— Не здесь. Иди в душ. По коридору налево.

Гнилой выходит. Алик кричит кому-то, кого видит через открытую форточку. В конторке поспешно возникает растрепанный чумазый работник.

— Пойди, проследи за Гнилым. А то заторчит здесь со своей пушкой. Как бы пальбу не открыл. Машина-то хоть приличная?

— Класс, хозяин. Мы ее быстро наладим.

— Ну-ну, ты не того, не очень-то. Средняя машина, и цена ей невелика.

— А это уж точно, наверняка, — подхватывает понятливый работник.

Теперь он знает, чего хочет хозяин, поэтому столь же быстро исчезает. Но через минуту вновь появляется, пятясь задом. Глазами, остановившимися от ужаса, глядит на Алика, делает попытку что-то сказать, но звуки не вылетают изо рта.

— Ну?! — властно рычит на него хозяин.

Работник машет грязной рукой в направлении выхода:

— Там, там, в душевой, он… он… — подходит совсем вплотную к Алику и, дыша ему в лицо перегаром, шепотом заканчивает: — Валяется на полу… мертвый, со шприцем в руке. Глаза навыкате, рот в зеленой пене…

— Перебрал дозу? — хладнокровно уточняет Алик.

Вошедший дергает от волнения глазом:

— Откуда мне знать, я, в натуре, по водке.

— А… я ему всегда говорил, лучше баловаться травкой. Собери ребят. Если и вправду окочурился, давайте вывозите его отсюда подальше, и в канализационный колодец. До весны не вспотеет. Что там в сумке?

— Наркота… И больше ничего, — разводит руками работник.

— Неси сюда, потом разберемся.

Работник собирается идти выполнять приказание. Но Алик его останавливает:

— Стой, давай помянем. — Тот подходит к столу. Алик резким жестом притягивает его к себе, обыскивает и бросает на стол вывернутую из кармана промасленной телогрейки пачку долларов. — А теперь — помянем. — Наливает в стоящие рядом залапанные стаканы водку и молча выпивает. С глубоким вздохом работник следует его примеру.