Новые сказки

Вечный посох

уединенно лежащей гостинице хозяйничала вдова со своим четырнадцатилетним сыном; прислуги у ней было мало: работник да работница. Однажды в гостиницу пришел человек, очень сумрачный на вид; лицо у него было какое-то поблекшее, серое, как пепел, одежда — темно-коричневая, как только что вскопанная земля на могиле. В руках он держал посох из твердого, темного дерева. Этот посох он поставил в один из углов комнаты, в которой, кроме хозяйки и ее сына, никого не было, так как прислуга была занята вне дома.

Угрюмый путник потребовал небольшую закуску, и хозяйка пошла приготовить ее. Путник остался вдвоем с мальчиком, на которого не обращал ни малейшего внимания; он подошел к окну, выходящему на восток, вздохнул и долго стоял неподвижно, упорно смотря вдаль, через пустынную степь, расстилавшуюся перед ним.

Мальчик между тем с любопытством рассматривал посох чужестранца. На рукоятке посоха были вбиты серебряные гвозди, образующие форму креста. Гвозди сияли, как новые, и посох все более и более привлекал к себе внимание мальчика и возбудил в нем страстное желание завладеть им. Яков, так звали мальчика, боязливо оглянулся на чужестранца, неподвижно стоявшего у окна, и робко протянул руку к посоху, который стоял возле больших стенных часов в коричневом резном футляре. Яков тихонько открыл дверцы часов и тихонько схватил посох. Его рука, разумеется, дрожала, когда он дотронулся до посоха, но он все-таки взял его, поставил в футляр часов и закрыл дверцу на ключ.

Вошла хозяйка и принесла закуску. Яков прокрался вслед за ней вон из комнаты.

— Вот, извольте кушать! — сказала хозяйка своему гостю. — Да благословит Господь вашу трапезу! Садитесь же!

Чужестранец наклонил голову в знак благодарности, взял стакан, обмочил в него свои бледные губы, однако не сел. Старой женщине становилось жутко в присутствии этого человека.

Уже вечерело. Хозяйке не хотелось, чтобы чужестранец остался на ночь под ее кровлей, и она спросила:

— Будете вы ночевать здесь? Теперь уж вечер, — разве вы не устали, что не хотите сесть?

— Остаться я не могу, должен идти дальше, должен все странствовать, — кто же спрашивает, устал ли я? О, Боже мой! — последовал глухой ответ.

Хозяйке стало еще страшнее. Странник положил на стол монету, хозяйка не дотронулась до нее. Тогда он подошел к двери, протянул руку в угол и спросил: «Где же мой посох?» — «Разве у вас был посох?» — спросила хозяйка. — «У меня был посох, и я поставил его в этот угол!» — глухо ответил высокий, мрачный гость. — «Боже мой, да куда же он мог деваться! — воскликнула испуганная женщина. — Ищите его, — может быть, вы ошибаетесь? Может, вы поставили его в другое место?» — «Он пропал. Он не принесет счастья тому, чья рука взяла его», — глухо, сжатым голосом проговорил странный человек. — «Взяла его? — сердито сказала хозяйка. — Кто же мог взять его? Здесь ведь никого не было, кроме вас, меня и»… — тут она остановилась. — «И вашего сына», — добавил чужестранец. — «Царь небесный!» — вскричала женщина, выбежала из комнаты и закричала так, что ее голос раздавался по всему дому: «Яков! Яков!»

Мальчик не откликался; он спрятался, так как знал, зачем звала его мать, и боялся показаться ей. Запыхавшись, вернулась хозяйка и сказала:

— От мальчишки и след простыл, — не знаю, он ли тут виноват или он тут не при чем. Подождите же еще минутку! — Хозяйка вышла, но тотчас же возвратилась с другим посохом, хотя и старым, но очень хорошим, она протянула его страннику: — Вот, возьмите пока палку моего покойного мужа, — вы, верно, зайдете сюда еще раз? Если ваш посох отыщется, то возвратите мне мою палку.

— Благодарю вас, хозяйка! — сказал странник и ушел. Уже совсем стемнело, туман расстилался по степи и бледный путник исчез в нем.

У хозяйки отлегло на душе, когда этот странный гость покинул ее дом. Она взяла оставленные им деньги, — это была старинная маленькая серебряная монета; хозяйка не могла понять ни букв, ни изображения на ней; она не знала, что монета была вычеканена еще при римском императоре Тиберии, в царствование которого в Иерусалиме Христос носил терновый венок.

Дверь потихоньку отворилась, и Яков робко проскользнул в комнату.

— Несчастный! — вскинулась на него мать. — Говори, ты взял посох чужестранца?

Яков молчал отчасти из-за упрямства, а отчасти из боязни разгневать мать и получить от нее строгое наказание.

— Ты молчишь, значит, ты взял его, безбожный мальчишка! — бранилась хозяйка. — Где палка? куда ты ее затащил? Сейчас же подай ее сюда и беги с ней вслед за чужестранцем! Пусть он отдаст тебе обратно палку твоего отца, с которой он по воскресеньям ходил в церковь, и которую я дала чужестранцу, чтобы он потом не рассказывал повсюду, как его обокрал в моем доме мой собственный ребенок!

Яков был страшно упрямый малый, он стоял на месте и не говорил ни слова. Тут мать пришла в ярость, больно побила его и отослала спать без ужина.

На другой день, пока мать была занята в кухне, Яков вытащил посох. С удовольствием и в то же время со страхом рассматривал он его, — семь серебряных гвоздиков блестели каким-то особенным блеском; самый посох был холоден, как лед, как застывшая змея; а между тем казалось также, что посох этот живое существо. Якова точно потянуло, точно толкнуло что-то пойти с этим посохом в путь, — и он пошел. Шел, шел, — далеко, далеко отошел от дому, перешел степь, — вот уж и отчий дом совершенно скрылся из виду. Неутомимо, против воли вел посох Якова все вперед, и ужас смерти объял мальчика. Куда, куда вел его посох? Куда увлекал его? Странствовать, все странствовать дальше и дальше, — бродить без отдыха, без покоя, не останавливаясь нигде, ни у одного источника.

Наконец, когда день уже стал клониться к вечеру, в сером тумане заката, перед Яковом мелькнули вдали, как видение, какие-то мрачные силуэты домов, к которым он и направился; с удивлением он заметил, что пришел к своему собственному дому. С бранью встретила его мать; она вообразила, что он сбежал, и послала работника и работницу разыскивать его. Яков же так устал, о, — так страшно устал! Он, шатаясь, дошел до своей постели и повалился на нее почти без сознания; он даже не заметил, как посох выпал из его руки.

Прошла целая неделя; посох стоял спокойно в футляре стенных часов. Яков так и не мог припомнить, спрятал ли он сам его туда; он остерегался дотрагиваться до него, однако, время от времени он посматривал на него, и ужас охватывал его всего: на темном фоне футляра блестели, как бриллианты, семь точек, образовавших крест.

Настала пятница, тот самый день, когда Яков тайно спрятал посох, и вот — вдруг Яков чувствует, что посох снова в его руке и снова что-то тянет его идти, бродить без устали, без отдыха до тех пор, пока на небе не засияют звезды. Бледный, молчаливый, уставший до смерти, вернулся Яков домой. Когда же он наконец заговорил, то становилось страшно слушать его. Он прошел множество деревень и по лицу каждого встречного видел, умрет ли тот в нынешнем году или нет; при виде каждого дома он знал, спалит ли его пожар, при виде каждой нивы, — побьет ли град ее посев. — И так, всякую пятницу, Яков, влекомый посохом, отправлялся в путь и всюду, куда бы ни привел его посох, видел всякую предстоящую беду, всякое предстоящее горе, о чем и рассказывал потом своей матери.

В конце-концов, измученные, и мать и сын решили избавиться от посоха. Во время одного из странствий Яков зашел в какую-то гостиницу, поставил посох в уголок, закусил немного, заплатил и ушел, не взяв посоха. Но не успел он отойти и тридцати шагов, как хозяин гостиницы нагнал его крича: «Эй, эй, остановитесь! Вы забыли свою палку!» — и бросил вслед ему посох, который тотчас же сам собой очутился в руке Якова.

Яков переходил через журчащий ручей. «Ага, теперь нашел, — радостно подумал он, и посох с мосточка полетел в катящиеся волны и, точно змея, стал извиваться в пучине. — Ну, теперь он уж не пустится за мной!» — решил про себя Яков и пошел домой с облегченным сердцем. Однако, не долго было у него легко на душе: только до той минуты, когда в темноте часового футляра он снова увидел блестящее созвездие рокового креста.

Теперь и служанка явилась со своим советом.

— Заколотите же гвоздями старый ящик, тогда и горю конец! — воскликнула она. — Ведь все равно, идут ли часы или нет.

Совет был прекрасен, только жаль, что он ни к чему не привел. Лишь только пришла следующая пятница, посох очутился в руке Якова, — он и сам не знал, как это случилось; и пошел Яков странствовать снова, бродить с утра до вечера. Жалкий, усталый, как никогда, вернулся он домой. Тогда умный работник Фельтен предложил изрубить посох на куски. И это попробовали сделать, но напрасно: на куски разлетелся топор, а не посох. И так, всякую у Бога пятницу Яков бродил, — слабый телом, больной душой, он все странствовал и предвидел всю тяжесть человеческого горя, которое скрывается от глаз обыкновенного смертного для его же блага.

Однажды он попал в деревню, охваченную пламенем, которое перебегало с одного дома на другой, с одной крыши на другую. Новая мысль мелькнула у Якова: в пламень посох! И посох полетел, — но повис на горящем стропиле одного дома, накалился сперва до красна, потом до бела, а серебряные гвоздики креста запылали голубыми огоньками. Яков пошел домой без посоха. Вдруг стенные часы затрещали, дверца открылась сама собой, несмотря на гвозди, которыми была заколочена, — посох стоит на своем месте целешенек! Без сознания упал Яков на руки своей матери, он был уничтожен; и они вместе опустились на колени и жалобно взывали к небу.

А Яков все еще должен был странствовать и бродить! Но далеко он уже не мог более заходить, силы его были истощены, самая жизнь надорвана: пятьдесят два раза волей или неволей пускался он в путь, — здорового или больного посох тащил его за собою; если даже всю неделю он лежал, не шевеля от усталости ни одним членом, в пятницу странствование начиналось снова. Однако, посох стал милостив к нему, он вел путника кругом отцовского дома все более и более короткой дорогой. Наконец, Яков так ослаб, что шел целый день тот путь, на который не нужно было более часа. Он стал походить на дряхлого старика, и цвет его лица стал серый, как пепел.

Яков, его мать и все, кто его видели, думали, что уж приходит его конец. И вот, накануне пятьдесят третьей пятницы приснился Якову сон: ясно, как наяву, увидел он, что дверцы старых стенных часов раскрылись, посох вышел и подошел к самой постели, в которой лежал Яков.

— Яков! — заговорил он торжественным голосом. — Я очень древнего происхождения. Со мной в руке перешел патриарх, имя которого ты носишь, реку Иордан. Я был и в руке Моисея, когда он говорил с Богом; я был обращен в змея, а затем стал опять посохом. Я был в руке Аарона, был снова обращен в змея, чтобы поглотить всех змеев фараоновых волшебников. И я снова попал в руку Моисея, и Красное море разделено мною. Мною же Моисей ударил по скале, и из скалы в пустыне полилась вода, утолившая жажду всех жаждущих, и людей и животных. Юноша, ты не в силах понять, чей посох я теперь! Ты совершил большой грех, похитив посох, опору несчастного странника; за это ты сам принужден был странствовать по мрачной долине и вкусить всю горечь жизни. Но с этого времени Господь укрепит твою душу и поставит тебя на верный путь. Жезл и посох Господний дастся тебе!

Когда посох кончил свою речь, Якову показалось, точно крылья ангелов повеяли на него небесным блаженством. Усталости он больше не чувствовал, сладко задремал и проснулся обновленным человеком. Наступило утро пятницы, — то была страстная пятница. Яков каждую минуту думал, что сейчас придется ему опять начинать свое странствование, но посох не появлялся.

Под вечер Яков завел с матерью серьезный разговор на возвышенную тему. Вдруг дверь отворилась, и высокий путник, одетый в темную одежду, вошел и приветствовал их: «Мир вам!» Ужас объял и мать и сына, оба узнали путника. Тут дверцы часов открылись, и посох прямо направился в руку странника. В темноте вечерних сумерек светло горел крест на посохе. Странник сказал еще раз: «Мир вам!» — повернулся и ушел. На душу матери и сына повеяло благотворным миром: посох «горя» был взят от них.