Ну ты же мужчина!, или МеЖполовые парадоксы

«ВАМ, ДЕВУШКА, МАТ!»

Поздний час, вагон метро. Рядом со мной стоят несколько женщин разного возраста: примерно от семнадцати (девчушка в ярком шарфе) до сорока семи (вполне импозантная дама в шубе и меховой шапке). Чуть поодаль на весь вагон хлещет мощнейший гейзер словесной грязи. Там три парня; лет по девятнадцать каждому. Матюги стоят вулканические, беседа в самом разгаре. Обсуждают, как они позавчера «…лись с хачиками». Поезд подъезжает к конечной станции, троица снимается с мест и подходит к тому же выходу, где стою я. Женщины отжимаются к самым дверям. Разудалый мат глушит даже скрип тормозных колодок вагона; в компании явно лидирует парнишка, одетый под нечто панковско-металлическое, с острыми заклепками на фаланге перчатки правой руки.

— Мужики, — обращаюсь я к ним громко. — Зачем же так материться при женщинах?

Лидер поворачивается ко мне. Окружающие люди отрешенно каменеют лицами — самая типичная и подлая российская реакция. Ситуация, в общем-то, заурядная: никто не хочет быть случайно помятым в драке, к которой все идет. Но мы встречаемся взглядами с этим разнузданным матерщинником, и я понимаю, что ситуация как раз нестандартная. У него поразительно осмысленный и полный особого достоинства взгляд.

— Извини, — открыто отвечает он. — Сам понимаю, но уж больно привык. А потом, здесь всем до лампочки. Я буду пинать тебя или ты будешь пинать меня — никто даже не подойдет. Это же Россия.

Он протягивает мне руку:

— Диман.

— Кирилл.

Остальные ребята тоже жмут мне руки. Никакой издевки, никакой фамильярности.

— Кирюх, — продолжает Дима. — Я уважаю людей, которые могут сделать мне замечание. Но таких единицы. Остальные плевать хотели.

Господи, как же он прав… Я касаюсь плеча тетеньки в шубе.

— Женщина, я ведь сейчас ради вас это сделал. Если и будут бить, то только меня. Вам же неприятно слушать, как при вас сквернословят! Так почему вы. стоите спиной?

Я плохо учил историю: как в школе, так и в университете. Сачковал. Но такие мгновения компенсируют любые пробелы. Я вижу, как зрачки ее затравленно забегали, как рот задрожал в улыбке — жалкой, тряской, извиняющейся, — как она еще больше повернулась к нам спиной… Я вижу всю нашу скотскую беспросветную историю. Вся моя страна передо мной, как на ладони. И мне дико, что ничего не меняется. Остальные женщины, каменеющие вокруг, тоже безмолвствуют. Их сознание колет только одна иголочка — скорей бы двери открылись. Бежать, бежать, бежать!!!

Мы выходим.

— Это же Россия, чувак! — смеется Диман. — Пора было уже привыкнуть. А сам-то я культурных людей уважаю, — повторяет он с почтением в голосе.

— Дим, ты толковый парень — зачем добровольно мараешься грязью?

— Ну, должен же я быть антиподом. Для чего мне самому быть культурным, когда большинство вокруг языки в одно место позасовывали и позволяют мне делать все, что угодно?

— Не знаю, — качаю я головой. — Для себя, наверное.

Мы прощаемся. Каждый со своим протестом в душе, но у нас, наверное, общий враг. Мы идем в разные стороны, утопая по грудь в одном и том же болоте. И я вдруг понимаю, что он со своими матюгами не так безнадежен, как женщина с парализованным ужасом лицом. Убеди его юную, алчущую огня натуру в красивых человеческих целях жизни — и он пойдет к ним. Погребет против течения. Из принципа. Из протеста. Из упорства. Но эти-то куда идут? И идут ли вообще?

Драка все-таки состоялась. Без единого удара, без единого слова эта жмущаяся в угол женщина повергла меня в полный нокаут.

Но я сам виноват — ведь «пора было уже привыкнуть».

Подавляющее большинство женщин мат не приветствуют. Никто не упал в обморок от удивления? Тогда продолжим… Не приветствуют они его ни в чужой, ни, тем более, в своей речи. Интрига заключается в том, что оборот «тем более» в предыдущем предложении весьма подвижен. Он запросто может перекочевать к первому обстоятельству, и тогда вдруг выяснится, что дама удерживает за собой право делать себе маленькие поблажки, жестко при этом пресекая попытки использования ненормативной речи собеседником. Жизнь принесла мне несколько знакомств, подтвердивших эту асимметрию.

Происходит это так: на заре знакомства дама четко маркирует границы допустимого в речи, чутко следит за тем, чтобы эти границы мной не нарушались даже по мере нашего сближения, суровеет ликом, если я невзначай оступлюсь на запретную территорию, а потом… А потом вдруг происходит нечто, и вот она уже сама шпарит во всю ивановскую, да так, что невольно позавидуешь виртуозности ее пассажей. Этим «нечто», этим переключателем этических режимов может быть, например, секс. Я пару раз, знаете ли, таких концертов наслушался… Честное слово, если бы не условия ограниченной видимости, женщины бы обнаружили, как я умею краснеть и таращить глаза от изумления. Приличная корректная девушка, дочь интеллигентных родителей, цветок оранжерейный прямо-таки… а в постели поливает матюгами, как бывалый фронтовик под артобстрелом. Как объяснить это чудо сценического перевоплощения? Что за архаичные пласты психики обнажаются? Да вы и сами все прекрасно знаете. Механизм подобного поведенческого высвобождения давно изучен профи и обмусолен охлосом^[45] во всех сальных деталях. Говоря про асимметрию, я имел в виду несколько другое: не явление, а отношение к нему. Если женщину после секса с матерными субтитрами ее авторства спросить «А это что, простите, было?», то она сделает удивленно-невинное личико и прощебечет что-то вроде «Ой, а я и сама не знаю, чего это я! Видать вся забылась в эмоциях! Это так мне с тобой хорошо!» Нет, это, конечно, хорошо, что вам хорошо, но почему в таком случае, если я тоже впаду в эмоциональное забытье, то получу по шее? Сильные эмоции сопровождают нас, мужчин, не только в сексе. Они нас посещают куда чаще. Однако для женщины это в большинстве случаев не оправдание, и двойка за поведение нам гарантирована. Поэтому, мужики, смиритесь: если вашей любимой команде засандалили гол, то зажмите рот руками и стравите пар через какое-либо другое место. Ведь вы в присутствии дамы. А если вы мастерски с нарастающей интенсивностью выстроили атаку и пробили в вожделенную девятку в постельном матче, то зажмите уши. Ибо вопли фанатов могут перевернуть ваше представление о возможностях языка вверх тормашками. Вам нельзя, а ей можно. Ну вы тоже сравнили: то ведь какой-то вшивый футбол, а то… а то — совсем другое дело!

Часто вижу в метро такую картину: сидит симпатичная, культурного вида девушка. Читает книгу. По количеству уже прочитанных ею страниц я могу прикинуть, в каком именно месте повествования она находится, так как знаком с произведением. В указанном месте повествования есть мат — добротный такой, полнозвучный. Собственно, и не только в указанном. Но ни один мускул на ее личике не дернется в порыве отобразить брезгливость или возмущение, наоборот — текст проглатывается взахлеб. Но мне очень легко представить, как эта самая девушка негодующе взмоет над мужчиной, обронившим матерное междометие, и оттуда спикирует на него с яростью всей своей оскорбленной сущности. Как-то раз мой папа дал маме почитать скачанный из интернета рассказ «Сиамский вояж Степаныча». Кто читал, тот знает, что из песни слов не выкинешь, а песня там получилась с точки зрения культуры очень разнузданной, хоть и чертовски интересной. И ничего! Мама очень смеялась и дочитала вещь с удовольствием до конца. Но те же самые слова, произнесенные вслух, сильно бы испортили ей настроение.

Я не призываю отпустить поводья. Гигиена речи — индикатор самоуважения. Просто мне непонятна та безапелляционность, с которой женщины постулируют свое право материться или смотреть на мат сквозь пальцы в некоторых пограничных случаях, а нас за мат в случаях не менее пограничных бьют ложкой по лбу.

Огромный выразительный потенциал матерной лексики является ее же ахиллесовой пятой. Всего четыре базовых корня, доработанные морфологически и тонально, обретают неисчислимое количество нюансов и оттенков — явление, вообще, уникальное. Этим набором можно передать практически любую мысль. Сыграть, как гениальный Паганини на одной струне. Но если заиграться, то можно очень быстро забыть, как играть на полноценном инструменте, — а заигрываются в нашем социуме очень многие и тем самым обедняют свою речь. Да и то сказать — материться красиво и по делу умеют единицы. А.вообще, если кого тема заинтересовала, почитайте повесть Михаила Веллера «Ножик Сережи Довлатова». Там он настолько классно и лаконично осветил проблему мата, что любые добавления к этому — просто работа на корзину.

Давайте же не рвать струны скрипки сознательно, но и относиться друг к другу с равным пониманием, если вдруг пришлось взять рисковую ноту. Ничего не поделаешь: бывают в жизни ситуации, когда все остальное, кроме мата, выглядит блекло и беспомощно. А может, это просто оправдание, очередной довод в пользу бедных? Не знаю. Поиск продолжается. А пока скажем так: «Женщины, греб вашу мать! Что за хня? Немедленно выдать мужикам квоту на использование табуированной лексики, древнейшего наследия русской словесности!»

Самый действенный способ отбить интерес к определенным произведениям и авторам — это включить их в школьную программу. У меня даже возникло подозрение, что составители учебников знают об этом психологическом рычаге и намеренно используют его. В юном возрасте человек слопает материал по принуждению, не прожевывая, перебьет себе аппетит на несколько лет, необходимых для взросления, а уж только потом по настоящему вникнет в суть, прочитав книгу повторно.

Иван Алексеевич Бунин, повесть «Деревня». Вообще, когда я читаю Бунина, мною овладевает ощущение бега по разветвленному коридору. Сюжетная ось присутствует, но на каждом шагу приоткрывает кусочки параллельных событий, нюансы, подсюжеты. В одном небольшом абзаце в ткани основной темы может уместиться целый компактный мир, почти самостоятельный. Проза Бунина дает читателю редкий эффект бокового зрения. Эффект многопланового восприятия жизни, как она есть на самом деле. Просто класс!

И вот уже достаточно повзрослевший Кирилл Андреевич Демуренко, проносясь по сюжетному слалому повести «Деревня», неожиданно загремел носом. Дважды, с небольшим интервалом. Цитата номер один: «Поцелуй меня в ж… теперь, — отозвался Аким». Цитата номер два: «Вчера, слышу, идет по деревне и поет блядским голоском: <…>» Многоточие — очень функциональная вещь, если автору хочется вживить в текст элемент недосказанности и неопределенности, но работает этот инструмент не всегда. После буквы «ж», да еще с предложением поцеловать оное, многоточие никакого места для неопределенности не оставляет. Всем ясно, что имеется в виду. Но ясно и другое: автор — воспитанный человек, не считающий, что «бумага все стерпит». Потому и многоточие поставил. Но как тогда быть с цитатой номер два? Неужели большая литература дает картбланш на использование слова «блядский», расценивая его как менее ругательное, нежели «жопа»? Тогда это прямо-таки открытие.

И я иду за советом к женщинам.

— Здравствуйте, — приближаюсь я к двум шагающим по тротуару подружкам. — Я не буду пугать вас предложением знакомства, у меня чисто литературный вопрос.

— Так, мы слушаем! — вполне дружелюбно ответили мне, но при этом заметно наращивая скорость движения.

— Девушки, вы матом ругаетесь?

— Нет, мы на нем разговариваем. — (Ах, как остроумно — можно было и не спрашивать).

— Меня учили, что есть слова умеренно хамские и хамские откровенно. Если я при вас скажу слово «жопа», то вы, скорее всего, возмущаться не станете.

Кивают.

— А если я скажу слово «блядский», как это будет встречено?

— Ой, ну это уже хамство! Любая женщина возмутится.

— Вот именно! Однако я всегда смогу призвать в свои адвокаты человека мировой величины — писателя Бунина. Смотрите. — Я показываю им оба предложения в книге. — Ну что? И какие ко мне после этого претензии?

Метров десять они молчали. Потом одна заявила с апломбом:

— Не, ну это ж классика…

— Абсолютно согласен. Меня этот факт тем более оправдывает. Я матюгнусь при женщине и буду апеллировать не к самиздатовскому словарю запрещенной лексики, а к классике. Общепризнанной классике из-под пера человека, удостоенного Нобелевской премии.

— Ха, так это Бунину можно, раз он классик. Чтобы иметь на это право, вам надо было Буниным родиться.

Дорогие читатели, в силу того, что мама не родила меня Буниным, я приношу всяческие извинения за то, что в этой главе вынужден писать некоторые слова полностью. Иначе вы не прочувствуете напряженного трепета нашей удивительной жизни. Давно доказано, что свою реакцию на окружающий мир дети вырабатывают, наблюдая реакцию родителей. Посади в манеж годовалому малышу удава — и максимум, что продемонстрирует малыш, так это любопытство к диковинному животному. Но если он увидит, как мама забьется в истерике и бросится его из манежа забирать, то общество получит еще одного больного серпентофобией^[46]. Скажи людям, что ругаться плохо, но покажи свое благоговение перед авторитетом, и они будут ловить каждый брызг авторитета с открытым ртом, какой бы нецензурщиной тот не исходил.

В мое поле зрения попала тетя с массивной кормой и угрюмым взглядом.

— Добрый день, — робко пискнул я, улыбаясь. — Можно один вопрос?

— Здрасте, — ответила она. — Ну, можно.

— Я сейчас читаю повесть «Деревня», написанную Иваном Алексеевичем Буниным, и в связи с этим хотел бы поинтересоваться…

Но лицо женщины при слове «Бунин» моментально обнулилось до состояния идеальной плоскости:

— А че это вы именно ко мне с такими вопросами подходите, молодой человек? У меня сейчас вообще язык не ворочается. Так что до свидания.

— Ужас, — согласился я. — Извините, что мой язык повернулся спросить вас про Бунина.

Тоска.