Ну ты же мужчина!, или МеЖполовые парадоксы

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Человечество, если ты дотерпело нас до этого места, то не испить ли нам чайку? Что? Как насчет чего-нибудь покрепче? Слушайте, а надо ли вообще в этом мире пить спиртное, когда от происходящего вокруг и так мозги вылетают? Лучше тащите торт — сейчас пригодится.

Предыдущие наши страницы, конечно же, не избежали того, что в литературе скромно зовется художественным усилением: мы частенько высказывались излишне догматично и безапелляционно, приукрашивали какие-то моменты в угоду увлекательности, с садистским смаком приправляли текст восклицательными знаками после таких словес, как «идиотизм», «кретинизм», «дебилизм», «тупизм», «долболюбизм» и иже с ними. Да уж, этот тезаурус^[54] мы перетрясли вдоль и поперек с особой скрупулезностью.

Но трибуна — не всегда честный формат. Это, конечно, прикольно — покуражиться с броневичка, но в таких словесных маневрах больше шоу, чем искренности. А шоу — это всегда наполовину самолюбование, аффектация. И раз вы все-таки дослушали наши воинственные завывания до этого абзаца, то давайте позволим себе немного родного русского уюта. Мы занижаем регистр, спрыгиваем с подмостков и броневиков, снимаем с себя латы крикливых бретеров^[55] и зовем вас задушевно посудачить на кухне. Эффект присутствия — убедительнейшая штука! Только представьте: вот мы сидим все вместе за одним столом, слегка толкаясь плечами, шаркая ножками стульев, шутливо сражаясь за самые большие чашки. Шумит чайник, сейчас щелкнет. У нас завязывается неторопливый сердечный трёп: мы, Филипп и Кирилл, по очереди делимся своими соображениями, а вы — своими. Дополняете, если мы что-то проглядели. Возражаете, если не согласны. Не упускаете случая сострить, как только кто-то заиграется в серьезность. Обыкновенный компанейский разговор «за жизнь» с переливчатыми философствованиями и всплесками всеобщего галдежа. И это до фонаря, что для стороннего наблюдателя вы сейчас просто что-то читаете. Нет, вы сейчас разговариваете с нами. Размышляете вместе с нами. Ведь мужик, разглядывающий женщину, тоже только внешне выглядит тихим созерцателем. На самом деле он крайне интерактивен и воображение его оттягивается по полной. Так что чай разливаем мы, а сахар добавите сами — договорились?

За окном темнеет, и кухня начинает казаться нам маленьким теплым батискафом, смело пробивающимся через глубины к какой-то далекой цели.

Вероятно, я начинаю стареть. Не надо смеяться — это действительно так. Ну откуда во мне появились тогда, скажите, занудство, ворчливость и скряжничество? Сдается, что это все — неизменные спутники взросления, ведь не даром же пожилые люди более неспокойны в своих оценках и более осторожны в поступках. Это молодые легко транжирят лета, не ценя время и с безумством тратя его на сбор разбросанных камней. Ну а что их (года) считать? Впереди еще во-о-о-он сколько!

Актер Кириллов, уже, к сожалению, покойный, в одном из интервью заметил, что с годами осознал отсутствие взаимосвязи между понятиями «мудрость» и «возраст». Ошибочно полагать, что человек, перешагнувший отметку «50», по жизненному восприятию даст заметную фору семнадцатилетнему пацану. «Но если туп, как дерево, — родился баобабом и будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь!» С сожалением приходится констатировать, что Высоцкий опять попал в точку. Как можно примитивизм и тупость закрыть ширмой возраста? Если индивидуум не развивается на протяжении жизни, то смело делайте заключение о том, что в пенсионном возрасте он будет стоять на одной ступеньке с тем, кто только что окончил вуз. Переломанные кости срастаются криво, если их не зафиксировать. Кто выступает в роли бандажа, кто сможет закрепить усилием терпеливого педагога сознание ребенка, не допустив его перекосов и охраняя тем самым от догм горе-учителей? Неужели это те, кто в своем. арсенале имеют лишь бесформенное слово «мудрость», которая, по их словам, — награда за возраст? Как-то все мы свыклись с тем, что насаждается: если молод, то недостаточно мудр, если стар, то мудр по определению. И никто даже не помышляет усомниться. Это стало культом для всех вокруг — старческая мудрость. Но прогресс остановить невозможно, любые социальные изменения требуют от человека гибкости.

Теперь уже не эффективна единоличная форма управления ключевыми департаментами огромных корпораций. Руководители верхнего ранга уже не в состоянии предложить единственно верное решение в зависимости от глобальных изменений в бизнес-сообществе. На смену им приходят команды специалистов, и любые шаги сейчас предпринимаются на основе группового обсуждения и выбора требуемого пути. Но почему в диалоге «стар и млад» приоритет отдается старости? Давайте оставим на время кричащий лозунг «старикам везде у нас почет» и отважимся поставить под сомнение то, чем с детства кормят нас наши родители: «Мы старше тебя и мы тебя родили!» Не хотелось бы выглядеть неблагодарным сыном, но хочу усомниться, что коробка «родительской мудрости» настолько безразмерна, что в ней может затеряться даже самая отъявленная глупость. Остались еще среди нас те, кому неведомо, что ошибки допускает любой человек? Другое дело, более взрослые люди впитали принцип «семь раз отрежь» и стали более осторожными, но это не прибавляет им мудрости, а уж тем более, не означает беспрекословного доминирования по сознанию над младшими!

Так устроено, что наши родители живут в другом измерении, в других канонах нравственности и иными ценностями, нежели наши деды, которые до сих пор используют в хозяйстве чугунный утюг и читают по складам. Мы пошли дальше отцов и, чего греха таить, иногда посмеиваемся над целомудрием наших прародителей. Дети зачастую, с годами, попадают в те капканы, от которых их предостерегали отец и мать. Но «опыт — сын ошибок трудных…» Вот именно, что опыт, который никоим образом не соотносится с мудростью. Можно говорить о нем, о жизненной хватке, о практичности, но применение самого слова «мудрость» во всех сферах (порой огульно) как минимум неуместно. В равной степени нелепо для меня звучит постулат «начальник всегда прав», но это утверждение можно попытаться объяснить принципом построения субординации в армии во избежание бардака и многоголосья отпускаемых приказов.

О какой мудрости человека можно говорить, если он элементарно не скажет «спасибо» светлоголовой девчонке, которая на правах младшей по возрасту пропускает старшего в подъезд? Кто в этой ситуации поступает более правильно и мудро? Да, да, именно — мудро, что значит почтительно и умно. Если и вставлять «мудрость» куда ни попадя, неплохо было бы в голове держать еще и слово «ум»: как ни крути, без ума мудрости не быть. Пусть прозвучит банально, но мозги формируются. Сначала родителями, а потом самим гражданином. Если процесс саморазвития не включен в список жизненных приоритетов, то человек так и высыхает в начальной точке эволюции.

Ах, как просто кидать невесомые фразы «я видел жизнь», «я пожил на белом свете», и тем самым являть собой несокрушимый колосс, закаленный под сильнейшими ветрами и противнейшими дождями. Приходится часто если не констатировать, то хотя бы задумываться над тем, почему мироустройство, начиненное сложным механизмом в соответствии с самыми передовыми разработками, снова и снова подвергается пытливому анализу на возможность его упрощения? «Будь проще, и люди к тебе потянутся!» — не раз бросали мне в лицо скороговоркой. Я так понимаю, что непроходимые чащи более не привлекают людей — тех, кто все больше предпочитают песчаные морские побережья.

Исчез дух авантюризма, который постоянно подначивает «а вот это сможешь?» Работа, нацеленная на результат (какая бы она тяжелая ни была), теперь привлекает лишь безумцев, которым нечего терять, ибо у них попросту ничего за душой нет. А в душе? Но к несчастью, обыватель и там навряд ли отыщет что-нибудь для себя привлекательное. Посудите сами: нутро этих ненормальных состоит из бредовых идей постижения мира. Они отовсюду гонимы, на них давно махнули рукой: «Все равно ничего не изменят!» Но вот в них-то и живет несокрушимая мудрость — это попытки узнать и разрушить навязанное, то, что на протяжении веков человечеством почиталось как неприкосновенное табу.

Меня кидает в дрожь, когда я слышу кудахтанья представителей послевоенного поколения о том, что «кабы в девках не засиделась…», что «в таком возрасте ужо пора бы и семью заводить, а не дурью маяться». Особенно меня выводят из себя типично социалистические установки на «абы что»: «ну ты бы нашел себе какую-нибудь, родил бы ребеночка, да и жили бы счастливо…» А это, простите, как? Мне следует остановить свой выбор на ком попало? А кто, как не родители, пыхтели и брали сверхурочные, чтобы их сын учился в престижном вузе, кушал не макароны с сахаром, а более питательные продукты, тем самым воспитывая у отпрыска вкус к жизни? И, очевидно, теперь вы просите меня пренебречь, растоптать в себе умение сортировать и довольствоваться малым или тем, что подвернулось под руку? То есть мне, по вашему мудрому совету, необходимо откреститься от всего, что прививали мне родители, и пойти на поводу у общественного мнения, «чтобы люди кабы чего не подумали»? Видимо, речь идет о тех, кто в свое время наломали таких дров, что страшно представить. Тех, кто в угоду малому истребил в себе большое. Чего только стоит рассказ одной моей школьной знакомой о том, что «у нее был единственный выход начать жить самостоятельно, без постоянной родительской опеки, — это выйти замуж», чем она не преминула воспользоваться. Каков итог? Она живет отдельно, но теперь в ее жизни появились такие чудовища, которые делают ее существование поистине невыносимым: постоянные скандалы с мужем, непонимание со стороны родителей, которые «знали, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет». И вот жизнь молодой женщины стала похожа на кусок хозяйственного мыла, который не благоухает, но грязь им смыть можно. Ну а чем не моющее средство? Отчищает и ладно, а то «поди ароматы подавай да пряности, мы вон утюгами чугунными гладили и ничего…» Ничего. Согласен. Ничего постыдного в этом нет. И хозяйственное мыло способно очистить кожу, да вот только выбор же есть — купите более изысканные средства. А, ну понимаю… их же искать надо, выбирать, нюхать, а это время, силы… А хозяйственное мыло есть в самом завшивленном супермаркете. Купил и все. Что может быть проще?

А мудро ли поступать проще? Ведь наши с вами сородичи придумали: «простота хуже воровства». А если на секунду остановиться и задуматься, то это самое воровство само так и просится наружу. Поступая «по-мудрому» примитивно сейчас, вы лишаете своих детей осознанного понимания того, что мироустройство по определению не может быть простым, так как состоит из сложных взаимосвязей, например, таких, как отношения мальчика и девочки, где нет единственно верного пути, где нужно всегда держать наготове секатор, чтобы пробираться через тростники.

Есть два пути оценки ситуации: спонтанный и осознанный. Спонтанный — это махнуть рукой и в сердцах пропыхтеть: «Ну дура она, чего с нее взять?!», а движение по осознанному пути вдохновляется постоянными сомнениями, когда с пристальным прищуром пытаешься всмотреться в поведение человека, стараешься разглядеть мотивы, что сподвигли его на тот или иной шаг.

«Просто» — это как? Отмахнуться от внешнего мира газетой с ярким заголовком «Здесь ничего не изменить». А сложный — это убрать битое стекло хотя бы на своем приусадебном участке — на том газончике, где скоро (осталось подождать совсем недолго) будут резвиться собственные дети.

Упрощали себе жизнь те мудрые, кто на безобразия мира закрывали глаза, теребя седую бороду? Мне кажется, отказ взирать на ужасы открытыми глазами рождает неспособность видеть доброту, потому что отмахнуться, отвести взгляд намного проще, чем принять с оглядкой: «А вдруг?». «Береженого бог бережет» в совокупности с «На бога надейся, а сам не плошай» — и имеем адскую смесь для применения внутрь, чтобы уж наверняка не опростоволоситься, чтобы не довести ситуацию до нежелательных последствий. А вы, товарищи, вообще, где воспитывались, что зачерствели и иссохлись к 40 годам? Где же та самая мудрость, которая учит людей быть терпимыми и (что самое основное) разумными? Хорошо… Проиллюстрирую свою мысль на примере (вы же хотите простоты).

Два окна продажи билетов на метро. Соответственно, две очереди. В каждой примерно по пять человек. Мне нужен талон на поездку, и я встаю в одну из них. В соседней очереди вторым человеком стоит молодая девушка. В нашей — вторым человеком почтенная мадам. Девчушка, видя, что мадам приготовила 20 рублей, обращается к ней:

— Если вам на одну, то возьмите мой билет, там еще остались поездки.

Женщина поворачивает голову в сторону девушки, меряет ее взглядом и, не говоря ни слова, отворачивается.

— Да возьмите же, — не унывая, пододвигает девушка билет в сторону тети. — Сегодня я никуда не поеду, а завтра уже срок истекает, поездки пропадут.

Мадам повторяет операции в той же последовательности и продолжает стоять.

— Девушка, а давайте я у вас куплю! — протягиваю 17 рублей я.

— Денег не надо, берите так!

Настаивать не стал, взяв билет, пошел к турникетам, в то время как мадам покорно ждала. Когда подошла ее очередь, я уже катил в сторону дома. А час, надо сказать, был не ранний.

Я даже не знаю, как объяснить поведение женщины — человека преклонного уже возраста. Может быть, она прочла в газете «Мой день» о подростках-маньяках, что распространяют в метро пропитанные ядом билеты. Может быть, она не раз была объектом насмешек глумливых юнцов, которые пользовались ее доверием и всучали использованные талоны, а потом гоготали, когда бедная старушка попадала в капкан турникета. У нас сейчас время такое, что никому нельзя верить; даже на такой невинный жест, как безвозмездный билет на проезд в транспорте, должно смотреть через призму скептицизма, потому что так проще не стать обманутым. А я вот пошел по сложному пути, на поводу у своей беспечности, и был дома раньше, чем тетя, которая во всех и каждом обучена видеть вурдалаков и низкопробных мерзавцев.

Одно только не вмещает мой мозг. Люди, что призывают нас жить проще, не копаясь в «проблемах вселенского масштаба», в примитивных ситуациях — тех, что чисты и просты до предела, — поступают на редкость мудрено. Ну это ли не абсурд?

Смеюсь.

Я часто слышу: «Так повелось, так принято, так устроен мир. Зачем задаваться подобными вопросами? Все равно мир не изменишь». Подождите, говорю я таким людям… Это мир-то не изменишь? Наш мир, который и так лихорадит от стремления меняться? Присядьте-ка сюда… Да-да… Вот холодная водичка, выпейте… Вам надо прийти в себя…

Мир похож на шарик не только планетарно, но даже больше образно. Шарик, который оказался на бескрайнем всхолмленном поле. Он катится под откос, набирает скорость, заезжает на следующий остроконечный холм и замирает в состоянии неустойчивого равновесия. Окажись под его правым боком на одну песчинку больше, чем под левым, и он покатится вниз по левому склону. Дунь на вершине легкий ветерок слева, и наш шарик помчится вправо, ускоряясь. А справа еще один холм, на конусе которого обязательно ждет какая-нибудь новая ничтожная мелочь, случайность, прихоть… Вот и получается, что путь весьма массивного сфероида на вершинах определяют какие-то малозаметные, я бы даже сказал, исчезающе малые нюансы.

В девятом классе, а это был 1993–1994 год, я носил пионерский галстук. Года полтора до этого галстуки отменили. Вчерашние пионеры с ликованием содрали с себя красные лоскуты. Учителя бы и хотели плакать, но все слезы, все заботы взрослых тех дней были пережжены в очередях за хлебом и в офисы «МММ». Вскоре после этого я уехал с семьей на год в США. По возвращении я сдружился с человеком из своего класса по имени Митя, который занимался Музыкой. Помимо прочего ангажемента, он играл в оркестре Московской пионерской организации. То, что осталось от некогда титанической структуры, теперь было представлено горсткой ребят и не поспевших за новым временем взрослых. Меня тепло приняли в новую компанию. Мы участвовали в трудовом десанте, в самодеятельности, девятого мая возложили цветы к монументу. Вот только до сих пор не могу взять в толк, почему после торжественной речи, посвященной Дню Победы, мы отнесли цветы к памятнику героев революции? А, неважно. Мы ездили играть в «Зарницу» в район Красной Пахры. В общем, это была хоть и немного бестолковая, но добрая тусовка.

Имея на то все права, мы с Митей носили пионерские галстуки в школе. Так прям и надевали поверх футболок или джинсовых рубашек. На мой взгляд, было даже стильно. В общем, и ежу понятно, что не подтрунивал над нами только ленивый. До открытых оскорблений вроде не доходило, но «лыбу давили» в нашу сторону практически все. «Да че ты хомут нацепил?» — удивлялся одноклассник Игорь Кореневский, беззлобно хлопая меня по плечу. Учительница химии, уяснив к тому времени, что Мавроди ей в руки все равно не дадут, успокоилась, смирилась, пригляделась, что в родной школе творится, и вызвала нас на доверительную беседу. Она попросила нас снять галстуки. «Это же для нас было свято, а теперь что? Мне больно смотреть, ребята. Мы ведь в это верили! Снимите!»…а то сверху приказали больше не верить, мысленно закончил я ее фразу. Нам пришлось показать членские билеты, подтверждающие обоснованность ношения галстуков. Убедили. Послать бы ее тогда… к Меделееву Дмитрию Ивановичу. Ведь вокруг по школе все лазили чуть ли не с сатанистскими нашивками и свастиками — и ничего! Но химия мне давалась плохо, и я дрогнул. Зато с четверкой, понимаешь, закончил курс неполного среднего образования.

Традиционно раз в учебный год весь класс собирался в три шеренги и глазел в объектив — на память. Перед фотографированием классный руководитель провела небольшой инструктаж на тему дресс-кода. Мальчикам порекомендовала прийти в галстуках.

Мите и Кириллу галстуки надевать запретила. Странно, не правда ли? Ведь Митя и Кирилл тоже были мальчиками, хотя, например, девочками наши одноклассницы были уже не все. Когда я попытался восстать, соседка через ряд, красивая Лена Целищева, сказала: «Если ты, Кирилл, придешь фотографироваться так, как одет сейчас, я фотографироваться не буду». Кто-то из класса ее поддержал.

— Ребята, но ведь это маразм! Ведь вы же еще совсем недавно ходили в них сами! Опаздывали на уроки, второпях гладя галстуки утром! Просили мам завязать поровнее! Ты, Лена, сказала бы абсолютно то же самое два года назад, если бы я пришел без пионерского галстука, потому что тогда пионерами было принято считаться! Ты бы не захотела оказаться запечатленной на одной фотографии с расстригой! Так зачем ты сейчас так говоришь?

Примерно в таком ключе я до сих пор доживаю, довоевываю тот день. И так и сяк представляю, какой уничтожающей отповедью я бы врезал по мозгам толпы, выходящей в большую жизнь с честью и чувством собственной значимости. Как хрестоматийно шарахнул бы дверью классного кабинета. Как оставил бы вместо себя пробел на общей фотографии, гуляя по рекреации один и в галстуке. Это было бы по-мужски. Но я там есть, на том фото. Есть. Без красного галстука, зато с Леной Целищевой в первом ряду. Что поделаешь, она нравилась мне. И надо было как-то попытаться понравиться ей в этом изменившемся мире. Комсомольцем, как вы понимаете, я впоследствии не стал. Во-первых, это был девяносто четвертый год, а во-вторых, таких не берут.

Мой отец после девяносто первого хранил партийный билет не потому, что продолжал верить в идеалы коммунизма. Он оставил его потому, что никогда не пускал меня маленького на футбольные матчи и большие народные гуляния.

— Там толпа, сын, — говорил он мне. — Это очень страшно — попасть в толпу. Тебя может раздавить, ты можешь задохнуться. И ты никогда не сможешь подняться на ноги, если упал в толпе.

Отец оставил партийный билет, чтобы не оказаться там, от чего меня всегда предостерегал. Когда диктат рухнул, в новую жизнь многие ринулись бездумной толпой, как привыкли. Так мы и остались: он со своим партбилетом, а я со своим галстуком; на стыке времен, в тот интересный момент истории, когда из неразберихи четко проступила разница между совковой психологией и советским характером. Если отнестись чисто практически, отец сэкономил на услугах сантехника, ибо новым излюбленным ритуалом толпы в те дни было топить партийные билеты в унитазах. Все изменилось. В стране за кратчайший период произошли вещи, о которых раньше боялись даже думать. Шарик, взобравшись на новый холм, не смог выдержать предыдущей строгости прямого маршрута. Какой-то каприз ветра сбил его с курса.

Классе, опять же, в девятом мой друг ни с того ни с сего высмеял меня в разговоре. То есть это я думал, что ни с того ни с сего. Оказывается, я, рассказывая что-то, произнес: «И он кончил летать». На мое недоумение друг посоветовал следить за словами. Буквально через пять дней он мне позвонил (а мы тогда как раз проходили «Евгения Онегина») и, захлебываясь от радости открытия, потребовал, чтобы я взял книгу, нашел в романе письмо Татьяны и отыскал там в конце фразу «Я кончила».

— Ну, нашел… «Я кончила»… И чего?

— Киря, ты не врубаешься? «Кончила»!

Я не врубился. Подозреваю, Александр Сергеевич не врубился тоже, а то бы обязательно принял меры, когда перечитывал черновик романа перед тем, как отдать в типографию. Друг не мог мне, бестолковому, разъяснить, так как в тот момент рядом у телефона была его мама. Пришлось отложить до следующего дня.

С того самого следующего дня я много лет обрывал себя на полуслове, если хотел сказать «кончить» или «кончать». Я либо пристраивал префикс «за» к первому варианту, либо еще и переводил глагол в несовершенный вид — «заканчивать». Обильно пользовался синонимами: «прекращать», «переставать», «останавливать», «закругляться»… Знаете, почему? Не потому, что сознательно принял арготическую^[56] интерпретацию слова, которая по необъяснимой причине вдруг вытеснила из разговорной речи россиян (поголовно!) литературную норму. Не потому, что мне глагол «кончить» не нравится. Не потому, что он в своем новом смысловом наполнении не принят в культурном обществе. А просто потому, что пошел на поводу. Потому что боялся, что начнут бросать косые взгляды и, кривясь в ухмылке, переспрашивать «Как-как? Кончил?» И я, в силу возрастной специфики способов самоутверждения, не оставался в долгу и высмеивал тех, кто мог, сам того не чая, в разговоре опростоволоситься с этим «кончить». Становился в колонну придурков и махал стоящим в стороне — «Айда с нами!» Что мы имеем на сегодняшний день? В России все кончают исключительно генитально, иногда еще и «бурно», если повезет. Статьи в солидных изданиях на сексуальную тематику редко обходятся без этой фени, про штиль современной беллетристики я даже не говорю. «Ну, и сколько раз ты кончила?» — перебивает одна другую на самом интересном и богатом жестами месте (диалог, подслушанный в метро). Оставим ханжество: это здорово, когда слова приобретают новое, дополнительное значение. В этом жизнь и щедрость языка. Но я одного понять не могу — почему вдруг исконное, словарное значение глагола «кончить» испарилось на территории, равной одной шестой части суши? Почему вдруг в своем нормальном амплуа слово стало звучать стократ реже, чем тот же мат? Почему в мгновение ока слово кончило существовать в пушкинской ипостаси, но зато победно прокатилось по стране в тюремно-блатняцкой инкарнации? Ведь мы же тогда, получается, обтесали его, а не обогатили! А слово «трахнуть»? Даль, Ожегов — вы для кого составляли свои бесценные словари? Для нас? Ах, полноте, нам не до вашей библиотечной рухляди, мы трахаемся и кончаем. Однозначно, была внедрена какая-то скрытая массовая доктрина! Представляете, как колоссально сложно было провернуть это среди сотни миллионов с гаком? Да ни черта подобного. Это просто песчинка под боком шара оказалась с нужной стороны в нужный момент, придав ему определенное направление и, как видите, вполне определенный пункт назначения.

Так не песчинки ли меняют все? Не на острие ли бытия находится мир каждую секунду? Мы будем менять его, мы должны. Сейчас, подождите… где-то туту меня на подоконнике лежала одна толковая книженция… Вот: «Хотя мы и не склонны рассматривать окружающие нас явления как следствие отдельных причин, а всегда видим в них совокупное действие многих сил, так что устранение одного из факторов не может вызвать полного изменения целого, все же мы должны признать, что часто великие события имели своим источником ничтожные на вид явления и что какая-нибудь отдельная, а потому более подверженная влиянию случая, причина часто вызывает следствия чрезвычайно общего характера». Это написал величайший военный мыслитель Карл Клаузевиц в своей книге «1812 год».

Думайте. Мыслите. Сомневайтесь. Ищите. Рассуждайте и делитесь мнениями без страха быть обвиненными в философствовании. Иначе вы всегда будете лишь объектом изменений, заложником внешних прихотей. Только неспокойные умы способны, несмотря на свои порывистые метания, дать опору лучшему в душах. Иначе выражясь, представьте себе, что от каждого вашего поступка, слова, мысли зависит весь мир — целиком и без остатка. Как бы вы жили тогда? Неужели бы как сейчас? Да, может быть, я выгляжу несерьезно, когда ударяюсь в такое прожектерство. Но послушайте, что пишет Илья Пригожин, выдающийся ученый: «Мы ведем чрезвычайно интенсивную жизнь в начале этого нового века, но ведем ее в неопределенности и непредзаданности будущего. […] Это — призыв к индивидуальному действию, которое сегодня в гораздо большей степени, чем когда-либо, необязательно обречено остаться ничтожным и кануть в лету».

Расскажу вам три истории.

Первая произошла в девятом классе. Это было время, когда мальчиками уже начали интересоваться вооруженные силы, и военкоматы присылали в школы бесконечные требования: всех потенциальных воинов отправлять на медицинские комиссии для выяснения пригодности их к беззаветной службе Родине. Так получилось, что в тот 1993 год первая волна врачебных осмотров совпала с Международным женским днем и моей озабоченностью поступлением в один из московских военных вузов. А следовательно, я никак не мог проигнорировать врачей ради любимых девочек-одноклассниц, хотя и девочек я любил (и люблю — сейчас, кстати, уже девочек-матерей).

Для незначительного количества мальчиков 9 «а» в преддверии женского праздника встала трудноразрешимая задача: как из родительских денег выделить сумму, чтобы порадовать одноклассниц, да еще чтобы из нее осталось себе на пиво? Высказывались различные мнения. Бушевали споры, потому что ведь и для вас, уверен, всегда была проблема: надо дарить, надо хотя бы что-нибудь дарить (ну праздник же, все-таки, «они нам, вон, каждому по тюбику с зубной пастой подарили на «23 февраля»). От подарков в форме «чего-нибудь» большинством голосов отказались сразу же, но легче не стало, надо было решение принимать срочно. У меня в голове (как уже неоднократно упоминал, больной) родилось:

— Мужики, а давайте им подарим веники и обставим это таким образом, что «вот, дескать, пусть всем дарят дешевые букеты, которые они, зайдя за угол школы, выбросят со словами: "Какой убогий веник!" а мы, воттакие расхорошие, вам решили подарить самые что ни на есть, и причем не убогие, настоящие веники!»

Принято. Куплено.

Ввиду того, что я на вручении присутствовать не мог из-за назначенного на тот день военно-медицинского осмотра, о торжественном моменте узнал со слов одноклассников.

Итак: солнечным днем в классной аудитории собрались наши красавицы. Заходит мужская половина. Каждый за спиной прячет «что-то». Миша Юбков произносит речь с некоторыми вариациями (фантазии ему не занимать). Все лучезарно (как казалось тогда). И вот парни 9 «а», заранее распределив, кто какой девочке будет дарить, двигаются навстречу девушкам, на ходу вынимая веники из-за спины. Бац! Сюрприз! Наши одноклассницы, улыбаясь, принимают от нас скромные подарки… Но тут на авансцену выходит Наташа Ивченко! Отшвырнув веник, решительными шагами, с оскорбленным лицом, она последовала к выходу!

Наташ, пойми, я никоим образом не держал и не держу обиду на тебя — ты открыто выразила личное недовольство подарком, на что имеешь полное право. Хотя я при встрече, прости, не смогу удержаться, чтобы не напомнить тебе про те самые «Миры Гарри Гаррисона» в дар мне на день рождения как человеку, который просто не переносит фантастику.

Меня больше конфузит тот факт, что за Наташей, побросав веники, из класса ринулись все девочки! И даже мною глубоко уважаемая Аня Заказник, обладавшая стойкой, как мне тогда казалось, жизненной позицией, не преминула сделать то же самое, оставив в недоумении ребят. Как бы поступил на месте моих одноклассников мужчина? Правильно — ушел пить пиво (благо, деньги на него сэкономили). И они, «такие же, как все мужики», не преминули потратить средства с умом, то есть на алкоголь.

Брошенные веники были убраны. На следующий день привыч-но начались уроки. Но вместе с ними стены школы то там, то тут стал сотрясать гнев учителей, коих соотношение было явно не в пользу мужчин, как вы понимаете. Педагогический коллектив наперебой стал выяснять, кто же из учеников 9 «а» смог предложить такое. Не знаю, почему, но в большинстве своем они сошлись на мнении, что никто другой не мог придумать более «мерзкого» подарка, нежели Грибанов. В яблочко, любимые учителя! Это был я! Хотя вам даже на ум не пришло, что в тот злополучный день я отсутствовал на занятиях.

После этого… ммм… даже не знаю, как назвать — назову «казусом» («случай» на латыни), вот после этого «казуса» я предпринял попытку реабилитироваться. И я был реабилитирован. Знаете, кем? Своей любимой мамой, которой я на день рождения, 15 сентября 1993 года, преподнес такой же подарок — веник! И до сих пор в семейном архиве хранится фото, где мамуля за праздничным столом сидит с подарком от меня! И мне, как это ни странно, по прошествии многих лет греет душу тот факт, что угадали мы таки с подарком, но в силу своих неокрепших мозгов, тогда, в далеком теперь 9 классе, мы не понимали, что непредвиденность имеет большую силу, нежели обыденность. Короче говоря, мы не понимали того, что «нет правил без исключений». «И это единственное правило без исключений» (А. П. Никонов).

На второй опус меня натолкнула историческая роль Томаса Торквемады. Вообразите только, как мог, в сущности, ненормальный человек не одно столетие держать в страхе весь католический мир? Испанская инквизиция была учреждена папской буллой в 1478 году, а первое аутодафе состоялось в 1481 году. И только спустя несколько веков пытки были прекращены также указом на уровне главы Католической церкви.

Информацию о том, что из себя представляет родоначальник великой инквизиции, можно найти в разных открытых источниках. Мне стала интересна эта фигура, и я прошерстил немало статей и очерков, пытаясь найти, вернее, почувствовать, настроения людей, которые не решались противостоять беспределу. Явным психическим отклонением можно считать постоянные страхи этого человека, одержимого в старости манией преследования. Так, может быть, он сам сомневался в благоденствии своих поступков? Иоанн IV постоянно прибегал к помощи священнослужителей, чтобы смыть с себя людскую кровь или найти поддержку церкви в правильности своих решений. В любом случае, налицо исторический факт — европейский народ пляшет под дудку полоумного скомороха, захлебываясь в собственной крови.

Третий случай произошел на Ярославском вокзале. Ожидая поезда, в котором прибывала моя мама, я наблюдал за кучкой грязных бомжей — завсегдатаев площади трех вокзалов. Среди них заметно выделялся один, который сидел на перилах, возвышаясь над своими собутыльниками, толпившимися вокруг, и отдавал указания, тыча вдаль «полководческим» перстом. Кого-то отправил рыться в отходах, кому-то приказал догнать респектабельного господина и выпрашивать у него деньги. Один из оборванцев на моих глазах принес пакет тряпья, который предводитель вырвал с громкими матерными криками, после чего, покопавшись в содержимом добычи, выудил спортивную шапку и тотчас напялил на голову.

Я стоял неподалеку и, наблюдая за их возней, курил. Больше всего меня занимал вид раболепствующих бомжей, которые, получая пинки, раскатисто смеялись и преданно смотрели снизу вверх на своего вожака. Оказывается, и в группах людей самого низкого статуса, бродящих по улицам, тоже есть субординация и зачатки социальной иерархии, а следовательно, их отношения определяются не только «братством стакана», но и четко выраженной структурой подчинения.

Попробую объяснить, с какой целью я привел именно эти три истории и что их между собой объединяет.

Мироздание, как ни странно, зиждется на расшатанных подпорках; этим его сущность и притягательна для меня лично. Как можно ходить на прогнивших ходулях, которые вот-вот сломаются — одному только богу известно. Пока. К сожалению, проблемы общества не только в XX–XXI веке, но и раньше, интересовали лишь одну женщину, имя которой Социология! Ну вот, скажете вы, опять начал заваривать свою «бодягу». Кто лечит кожные заболевания? Правильно, дерматолог. А кто вырезает наросты в сознании общества? Правильно, социолог!

«Мир стоит на великих глупцах…» Высоцкий сознательно позволил себе такой оксюморон, чтобы в два слова уложить то, для чего в процессе эволюции мало кто мог «выделить» место у себя в голове. Пусть «оксюморон» — это сочетание несочетаемого, в «клиническом» случае творчества Владимира Семеновича понятие «великий» и определение «глупец» удачно соседствуют, чему подтверждение (слабенькое, неуверенное) можно найти в двух моих первых примерах выше. Чем же они отличаются? Просто во втором случае «мир», который стоит на «дяде Томасе», — это огромный католический мир, а в первом тот, что опирается на Наташу Ивченко, — это всего лишь мирок — г несколько человек 9 «а» класса.

Однако двух этих людей разделяют не только столетия, но и уровень интеллекта, который и выражается своим распространением на определенное количество людей.

У кого-то круг «подчиненных» меньше, а у кого-то несоизмеримо больше. Теперь уже уместно нацепить и на Торквемаду, и на Наташу мантию исключительности, вне зависимости оттого, каково жизненное применение этого понятия. Не буду голословным, если скажу, что исключительность и умение подпрыгнуть вверх над массой соотечественников находят свое проявление везде. Другое дело, умственные и ментальные способности вожака прекрасно характеризуют тех, кто попадает под жгучие лучи его влияния. В цепочке моей нынешней логики есть три ступени управления:

1) Верхняя — Торквемада-.

2) Более низкая — Ивченко.

3) Еще более низкая — бомж на Ярославском вокзале.

Вокруг каждого из них «копошились» люди, количество которых менялось по нисходящей в зависимости от того, на что способно исключительное безумие каждого мною описанного персонажа. Заметьте, я умышленно избегаю такую характеристику, как «лидер», пусть она и была бы уместна. Лидер, в моем понимании (абсолютно личном), — это та персона, которая примером своих сильных качеств способствует формированию таких же составляющих натуры в других людях.

В трех приведенных мною случаях речь идет скорее о манипулировании, к которому прибегают воистину больные (да простит меня Наташа) люди, жаждущие спалить собственную бытовую (а иногда и вселенскую) неуверенность, закрыть ширмой внутреннюю зажатость и отомстить за притеснения в детстве. В этих ситуациях (а в случае с Томасом — историческом факте) нет и намека на взрослый разговор, где в результате совместных усилий на свет появляется план, который будет устраивать всех. Здесь не более чем стремление «занять мозги ребенка», отвлечь его, где роль чада играет кучка людей.

Сейчас стало модным слово НЛП. Юные психологи стараются впихнуть его едва ли не в каждый реферат или курсовую работу. А раз так, то, быть может (если мы коснулись темы исключительного безумия), есть смысл расширить границы и поговорить о Пушкине, который при жизни являл собой ловеласа, кутилу и женского угодника, баловавшегося непристойными стишками, а после смерти оставил семье такие долги, покрыть которые было под силу л ишь императору. Давайте вспомним ливерпульскую четверку — тех пацанов, которые куражу ради направились в Лондон играть незатейливую музыку и горланить куплеты, где с натяжкой проглядывается поэтика. Гитлер? Что ж… вы правы, и его можно смело вносить в этот ряд. Вот далеко не полный список людей, которые определили образ жизни простолюдина на много веков вперед. И вот, представьте себе Александра Сергеевича (воистину гения), который прошерстил много томов литературы, посвященной аспектам НЛП, прежде чем приобрести навыки экспериментирования с человеческим сознанием. Неправдоподобно звучит, да?

Я уже давно уверовал в то, что не строгость учения, а мягкость мозгов — повсюду, повсеместно; и Гитлер, и «Beatles», и все великие мыслители ушедших времен, и даже бомж на Ярославском вокзале поступали, соизмеряясь с собственной оценкой текущей ситуации, но никак не с вылизанными теориями, — все они делали свое дело — именно то, что считали нужным и что доставляло им удовольствие. Кто-то тяготел к пророкам, кто-то вился у ног полоумных вождей. Слепота людская и состояние духа в тот момент, когда испорченный рассудок заставляет искать оправдания непролазному мраку, что окружает человека, с ссылкой на то, что, дескать, природа так распорядилась. А нет ли вашего участия в становлении такого климата? Меня изрядно веселят российские бабульки, которые еще десятилетие назад гордо поднимали портреты советских вождей и радостно выкрикивали речевки, часто лишенные даже Намека на здравый смысл, а теперь с кулаками и ненавистью набрасываются на всякого, кто пытается им втолковать утопию существовавшего строя и твердит, что развал его был неминуемым следствием. Оставим препарирование того, что было сделано так, что не так (я наблюдатель, а не профессионал-политолог), отойдем в сторону и, участливо покачивая головой, внимаем горестям тех, кто остался на обочине, кто в свое время обеими руками месил стряпню времени, чтобы теперь морщиться от его зловония.

Юля относится к поколению детей строителей коммунизма, соответственно, ее с трудом можно назвать потомком тех, кто закончил свой путь под топором гильотины великого Томаса. Юля всей силой мозга впитывает установки «сверху» и несет их в мир:

(диалог по интернету)

Юленька: «Но жизнь так сейчас устроена, что ни на кого нельзя полагаться».

Справедливости ради нужно обязательно скопировать и мой ответ, чтобы уберечь себя от необоснованных нападок, что, дескать, ты, умник, только других цитировать можешь, а себя слабо?

Нет, не слабо, читайте (ничего, поверьте, не менял: ни у нее, ни у себя):

Филипп: «Да почему же, Юля, многие никак не поймут, что попросту "такую жизнь" сделали мы сами: и я, и ты. А теперь мы же и не довольны… А женские стенания, что хороших мужчин не осталось, не более, чем розовые очки — нежелание их видеть: и успешных, и хороших, и надежных. Предрассудки — движущая сила для ненужных потуг».

К чему я мучил вас торквемадами да гитлерами? К тому, что во мне живет глубокое убеждение в том, что есть к т о — т о, кто решительно, вместе с веником, отбросил в сторону саму возможность существования нормальных мужчин, есть «наташа ивченко», за которой последовали все остальные, потому что она оказалась более убедительна и авторитет ее не был подвергнут сомнению даже самыми яркими представительницами нашего класса.

Гадят в мусоропровод у вашей квартиры, матерятся в метро, а вы спокойно проходите мимо. Говорят, что все бабы — дуры, а мужики — соответственно, козлы, а вы и ухом не поведете, чтобы усомниться. Смиренная покорность и на выдохе: «Что поделать? Время сейчас такое!» Русский мужик, из поколения в поколение гонявший свою женушку коромыслом, не вызовет во мне большего осуждения, чем она — та, которая кротко терпела побои, подавая «отличный» пример дочерям.

Лишь немногие задают вопрос: а почему именно так? К чему терпеть брань и рукоприкладство пьяного мужа, если это больно? Остальные покорно разводят руками и со словами «ничего не поделаешь» склоняют голову на плаху.

Стойте, а может, занимать подчиненную позицию — это выгодно, может, в этом-то местоположении и есть то самое «проще»: когда не надо брать на себя ответственность, когда не надо ничего менять, «потому что ничего не изменишь», не надо извиняться, «потому что я же блондинка, дурачок, что с нас взять»?

А вы помните сказку про лягушку, которая попала в крынку со сметаной? Барахталась, дурная… На таком эпосе воспитывают детей, которые потом вырастают и предпочитают уже другой фольклор — тот, где мир выкрашен тусклыми красками равнодушия.

«Ну, мальчики, что же вы заморачиваетесь какими-то ненужными проблемами?» — твердят нам девочки, многие из которых уже с лихвой хлебнули мерзости в этой жизни. Но не пытаясь разобраться, — где же источник этого ублюдства (может быть, у них под сердцем), списав попытки в разряд ненужного, они продолжают колесить по жизни, останавливаясь в глубокой задумчивости, грызя ногти, удивленно поднимая к небесам очи: «А почему же так вышло?..»

«Милая, — опускаю руку на ее плечо, притягиваю к себе, — а "нипочему", жизнь у нас так устроена!»

Нас спрашивают, зачем задавать вопросы, ответы на которые тривиальны? Зачем, вернемся к избитому примеру, удивленно всплескивать руками, когда женщина не знакомится на улице? Давно бы уж пора было притерпеться! Но это истинные вопросы, как „бы нелепо это ни звучало — мы же привыкли, что в системе координат истинности-ложности локализуются только утверждения. Ведь ребенком каждый задавал истинные вопросы. Для того чтобы стать родителем, мало одной физиологии. Надо быть готовым к тому, что ребенок спросит: «Мама, а почему я — это я?» Что действительно дельного вы сможете сказать в этом случае, а не отшутиться или приказать отстать «со своими глупостями»?

Кто спорит, непосредственно катастрофического в этих призычных казусах нет. Но я не устану повторять: это косвенные проявления тех вещей, которые мешают жить лучше. Равнодушный, запуганный и не обладающий пытливым умом человек завтра составит часть той самой толпы, что с хрустом попрет по спинам споткнувшихся. То, к чему мы призываем, ни в коем случае не спасение, не рекрутинг в очередную секту фриков. Оттого, что ты перестанешь бояться представляться по имени, тебе не поднимут зарплату, не повысят в должности. Но это шанс. В том числе и шанс завязать знакомство с новым работодателем в неожиданной обстановке, например. А кто знает?

Характерные черты и общие места современного социума, выбранные нами в качестве мишеней, — это, разумеется, часть истории, результат, пусть зачастую и случайных, но объективных процессов. Но надо меняться дальше. За нас этого никто не сделает. И пускай мы на наших страницах явно обошли мужчин своим колким вниманием, пускай тон повествования мечется где-то между склочностью, желчностью и реваншизмом за предыдущие неудачи — не это главное. Не хотелось бы, чтобы стиль затмил заветную основную идею. А она заключается в том, что в движении к многообразию и внутреннему богатству восприятия — счастье.

Я понимаю, что мы и так сверх меры начинили наш текст гиперссылками и цитатами, но кашу маслом не испортишь. Не упомянуть этого человека я не могу — Николай Михайлович Амосов, заслуженный кардиохирург, писатель и мыслитель. Еще маленьким я запомнил его стиль, похожий на точные и выверенные движения скальпеля. Острые, прицельные предложения нередко длиной в одно слово. Где бы ни жила наша семья, куда бы ни переезжала, книга Амосова всегда стояла на полке. Я говорю о повести «Мысли и сердце». Небольшая книжка, издательство «Молодая Гвардия», семьдесят шестой год, удивительная надпись на обложке: «72 коп.»… При последнем переезде она куда-то затерялась, очень долго искал. А когда нашел в ворохе старых журналов — обрадовался, как человеку. Давайте раскроем ее на сто девяносто восьмой странице, на том моменте, где автор размышляет о своей внучке: «Счастье. Как им всем дать счастье? Как сделать Леночку счастливой? Неужели только стихия — кому как повезет в жизни? Встретит какого-нибудь прохвоста — и пропали труды, рухнули надежды. Не доживу. Пусть без меня.

Нет, не может быть. Мы должны Научить ее быть счастливой. Шутишь, брат. Этому научить нельзя.

Можно. Нельзя совсем спасти от прохвоста, но уменьшить шансы. И научить, как выстоять. Что нужно?

Развивать любопытство. Тогда потянется к науке, творчеству. Это большое наслаждение — искать, мучиться.

Научить работать и добиваться. Настойчивость. Тогда не упустит мечту. Будет усталость и радость отдыха. Еще искусство. Книги, театр, музыка. Можно забыться, отринуть жизнь, улететь. А потом ходить и вспоминать, и мир преломляется через голубую призму.

Еще — общение. Есть хорошие люди, умные. Уметь найти. Беседы с ними — удовольствие… И выпить при этом хорошо. Если в меру. Не всегда умеешь оценить и удержаться. Но это не для женщины.

Не быть жадным к вещам.

И в самом деле, получается — можно научить. Я учу. Пытаюсь учить. Если бы всех детишек учили!»

Что скажете? По-моему — высота. Высота и поистине кристальная искренность. Вечный спор с самим собой посредством спорных же, исчезающих слов. Поиск, поиск, поиск. Про бессилие человеческого слова здорово подмечено у Аксенова, здорово у Полякова. Ад многословной немоты подстерегает любого, кто тщится трансплантировать свою душу, переживания. Но Аксенов пишеттак, будто он пишет. Амосов же — это тот, кто сидит напротив и разговаривает с тобой. Когда читаешь эту повесть, ощущение такое, будто в руках не книга — оголенный высоковольтный кабель. Я бы не рекомендовал ее тем, кто опасается за свои религиозные чувства. Там нет крамолы и искуса, да и не боитесь вы их, а вот правда о том, как в действительности устроен мир и человек… это для вас может быть травматичным, если вы минимально способны к размышлениям. Женщины, когда увидите своих мужчин с повестью «Мысли и сердце» в руках, дайте им побыть одним, потому что иначе ваши мужчины будут смущенно прятать нечаянную росу на глазах. А если ваш мужчина, читая эту книгу, не играл желваками, не вскидывал резко взгляд обратно в мир, чтобы передохнуть, поразмыслить, прислушаться к себе, если он не возвращался и не перечитывал, если он… ну вы же сами лучше знаете своих мужчин и что в них выдает волнение, разворошенность души. Так вот, если ничего этого не было, то время задаться тяжелым вопросом.

А насчет счастья… Недавно показывали интервью с известным американским режиссером. Напоследок журналист спросил его:

— Вы можете назвать себя счастливым человеком?

Тот обезоруживающе улыбнулся и сказал:

— Я учусь им быть.

Мужику за сорок, если не пятьдесят, лет.

При всей желчи, присущей нам обоим, при всем разнообразии поругания людской сущности, мы с Кириллом остаемся носителями двух непохожих стилей: литературного и системного. Применение их обусловлено исключительно желанием охватить ситуацию целиком и преподнести ее максимально доступно, в разных ракурсах. Мы сознательно изводим тонны бумаги («ведь нам нечем заняться») во благо вам — всем, кого мы несказанно любим… «но странною любовью»!

Обмениваясь по телефону впечатлениями об очередном материале («умничая», на вашем языке) или прогуливаясь по Москве, мы все отчетливее понимаем, что занимаемся правильным делом.

Вытряхивая из памяти самые омерзительные моменты поведения в отношении себя, мы не стремимся смаковать их, обсасывая с разных сторон, мы попросту их стенографируем, чтобы оставить на бумаге… как когда-то они остались в колеблющемся воздухе столицы и в смраде прокуренных квартир, будучи безмолвным напоминанием о том, как люди секирами вырубают в себе остатки человека, подчиняясь характеру текущего момента жизни.

Представьте себе ситуацию, когда вы идете в длинном переходе метро, «придерживаясь левой стороны», а перед вами вышагивает пара соблазнительных ног, поочередно подкидывая вверх ягодицы, затянутые в лоснящийся шелк или мягкий хлопок. Вид прелестный. Но есть нюанс — на колготках маленькая стрелка, что портит общую картину, как сколотые края не придают роскоши дорогой фарфоровой чашке. Плывущая пава, естественно, не знает, что у нее сзади, и в ореоле горделивой неприступности держит путь вперед. Как в этой ситуации поступить?

Помните, я писал о неправильно наколотой китайской фразе на пояснице у Варвары? Тогда я счел нужным указать ей на ошибку. Должен был это делать или нет — вопрос достойный обсуждения, но для меня очевидно: сказать об этом было надо.

А в ситуации с порванными колготками как поступить? Мой ответ: точно так же! Невзирая на реакцию девушки, я лично подойду и тихонько сообщу ей о маленьком инциденте. Почему? Потому что хочу, чтобы картина была до крошечных деталей безупречна. Стоит ли подумать о том, что пока красотка не сменит колготки, ни о чем не сможет думать, а если зажатость и неуверенность в себе преобладают в ее организме над количеством воды, то можно ожидать, что безрадостное открытие повергнет ее в шок? Вот вам пример одного из наисложнейших вопросов. Все, кому я его задавал, пожимали плечами. Поэтому мне ничего не остается, кроме как действовать на свое усмотрение. Вот я и усматриваю: сообщить! Каков бы эффект от сказанного ни был. А если она идет на свидание, то ей просто необходимо быть во всеоружии, потому что как ни крути, как я тут ни беснуйся, что если фантик хорош, то это не говорит о вкусовых качествах начинки, люди так устроены: встречают по одежке.

Указать на огрех, ошибку, недочет, расстегнутую ширинку — это не желание показаться выше и умнее и попыхтеть от своей значимости. Преследуемая цель до абсурдности примитивна — уберечь человека от повторного‘промаха, который, не ровен час, может стать фатальным. «Правдоискатель» — вот тавро, которое выжигают у нас на лбах при попытках малого: намекнуть собеседнику на его неправоту (которая подобно крошечной затяжке на колготках портит общий безупречный вид). Какой смысл искать правду, если правда очевидна:

— на неизвестный номер перезвонить надо хотя бы потому, что близкий вам человек может оказаться в беде со своим недееспособным телефоном и с единственной возможностью— прибегнуть к помощи постороннего;

— слово «лаконичный» пишется именно так, а никак иначе, хотим мы этого или нет, но это каноны русского языка;

— подача себя в качестве «мелочной дряни» не вызывает восхищения у толковых мужчин;

— ревность мучительна для того, кто этому чувству подвержен;

— непродуманный и спонтанный брак с большей вероятностью выльется в горестный разрыв;

— отсутствие книг в жизни человека не прибавляет ему жизненной хватки и интеллектуально не развивает;

— движение без цели обречено на хаотичность.

Вот так.

Парадоксально, но призывая быть проще, нас постоянно окунают в кадку со сложными взаимоотношениями, точнее — в густую трясину, где физически сложно пошевелить конечностями, а любые наши трепыхания чреваты тем, что от исходящей волны захлебнуться те, кто давно завяз по шею. Но разве мы невольны настолько, что обделены ничтожным правом попытки хотя бы высвободить руки и попытаться вытащить себя из выгребной ямы?! Атам, глядишь, и другие следом потянуться.

Есть в эфире нашего телевидения такая перченая передача «К барьеру!» Талантливый рефери В. Соловьев сталкивает перед лицом зрителей и жюри представителей антагонирующих культурных мировоззрений, политических моделей и вообще идей. Очередной выпуск был посвящен теме (могу промахнуться в точности названия) «Виноваты ли евреи в бедах России?» Опять же, не помню, кто персонифицировал апологетов этого взгляда, а кто — противников. Было шумно, остро и как никогда бесила вторгающаяся в действо реклама. Последнее слово по задумке продюсеров передачи всегда остается за телезрителями, которые могут отдавать свои голоса pro et contra^[57] посредством отправки смс-сообщений на соответствующие номера. На протяжении всего эфира внизу экрана тикают счетчики, показывающие, какой стороне количеством — не логикой и не справедливостью — удалось перетянуть канат спора.

В тот памятный вечер я смотрел телевизор, сидя в кресле, и переживал поистине феноменальные ощущения человека, прикоснувшегося к внутренней сути вещей. Передо мной во всей своей красе представал техно-гуманитарный баланс наших дней. Вернее сказать, техно-гуманитарный контраст, вопиющий дисбаланс технических возможностей и гуманитарных ценностей.

Подавляющее большинство удаленных зрителей полемики считало, что напасти Родины исключительно на совести евреев, плутократов и прочих теневых акторов, о чем свидетельствовал счет голосов.

Вы понимаете, о чем я? Это была уникальная демонстрация живого пульса нашего времени. Большинство голосующих обладало как минимум телевизорами и мобильными телефонами, то есть технологиями переднего края истории. Мало того, они могли интерактивным образом влиять на процесс, протекавший за километры от них, лишь незамысловато щелкая по клавишам своих телекоммуникационных аппаратов. Еще десять лет назад такой сценарий не вызвал бы недоверия разве что в тексте фантастического романа. Теперь будущее шагнуло этим людям в руки. В руки, замечу, но не более того. В умах же продолжают бить тамтамы родоплеменных сообществ позапрошлого тысячелетия, где чужаки по крови инвариантно ассоциировались со злом, вторжением и подлежали жертвенному закланию на алтарь родных богов. Это постыдное большинство научилось высекать искру из камня, но не позаботилось о том, чтобы освоить технику безопасности обращения с огнем. Они уже знают, как пользоваться пультом телевизора и скинуть смс, но не научились мыслить синхронно новым реалиям цивилизации. И численный перевес, к моему стыду за страну, оказался на их стороне! В бедах большинства россиян виноваты евреи! Скажите, неужели теперь надо перед тем, как продавать этим людям электронные приборы, проводить с ними тест на знание истории? Неужели, выходя на улицу, мы видим в людском потоке этих самых питекантропов, которые мимикрировали под современных людей, одевшись, как мы, и нацепив на пояс мобильники, но всегда готовых обрушить каменный топор на голову того, кто вызывает зависть? Прав был режиссер Андрей Тарковский, когда сказал: «Проникновение в сокровенные тайны природы должно находиться в неразрывной связи с прогрессом нравственным. Сделав шаг на новую ступень познания, необходимо другую ногу поставить на новую нравственную ступень…». Если так, то наше прискорбное смс-большинство уже давно село на шпагат, одной ногой приклеившись намертво к ценностям прошлого, но при этом пытаясь водрузить вторую ногу на удобную ступень технических благ XXI столетия. А когда будет исчерпан лимит эластичности, это общество порвется в паху, и повторится опять то же самое: кровь, кишки и массовый ужас. „

Наше удивительное время бросает нам вызов. На наши неподготовленные головы хлынул поток новой информации, новых возможностей, новых соблазнов, реализуемых с легкостью, которой прежде не знала история. Хлынул резко, с нарастающей по экспоненте интенсивностью. Все, что мы можем сделать, чтобы как минимум выжить, а в идеале — продолжить путь к полноценному званию человека, это взрастить в себе культуру информационного взаимодействия и культуру активной реакции. А для этого надо целенаправленно познавать мир, и другого пути не дано. Наткнулись на новый факт, неизвестную область знаний, незнакомое слово — не увиливайте, самостоятельно ставьте астериск^[58] и отвоевывайте новые территории под свой кругозор. Надо искать, думать, интересоваться и, самое главное, не бояться утрачивать иллюзии. Каждую потребленную калорию пищи сегодня необходимо компенсировать битом новой информации. Не делая этого, мы включаем механизм обратного отсчета до взрыва. Предыдущее поколение выдержало свой экзамен относительно успешно. Свидетельством тому служит сам факт, что мы сейчас пишем эти строки в третьем тысячелетии. А могло быть иначе: беспросветная ночь и мертвая, остывающая после термоядерного ада планета. То была эпоха внешних врагов, когда сверхдержавы подставили плечи под неимоверный груз гонки вооружений и соперничающих идеологий. Не выдержи хоть одна, зашатайся под этой тяжестью — и мир бы исчез. Но наши мамы-папы, бабушки-дедушки устояли, хотя ноги уже тряслись и подгибались от напряжения. Сегодняшнее зло не честолюбиво, не экстровертно и не стремится принимать исполинские воплощения; нет больше огнедышащих драконов, есть только вкрадчивые химеры. Враг рассредоточил строй и проник в каждого из нас. Имя ему — фригидность восприятия. Это новое, ни на что не похожее испытание временем. Не быть интересующимся индивидуумом сегодня — это значит не увидеть завтра. Низводя этот принцип к частностям нашего суетного бытия, можно утверждать: повернуться женским задом к нормальному мужчине, предложившему знакомство или помощь, — это значит получить все шансы войти в таком некрасивом положении в вечность.

Вы, конечно, можете не согласиться с нашей позицией, вы, конечно, можете вздохнуть и покачать головой: «Ну вот, еще два визионера-параноика, прорицающие конец света в одной из бесчисленных форм». Нет, немного не так, ребятки. Конец света будет у каждого свой. Просто стилем нашей сегодняшней жизни мы увеличиваем возможность того, что он приключится для всех одновременно. Такая вот интересная эсхатология^[59]. Вы можете не согласиться с нами, но вы никогда не обманете объективные законы развития материи. Следите за мыслью.

Человек, как любое животное, подчинен базовым инстинктам. Согласны? Согласны. Чем выше уровень развития животного, тем сложнее рефлексы, читай — способы удовлетворения инстинктов. Возьмем инстинкт продолжения рода: земляные черви сплетаются без особых сантиментов, павлины выполняют замысловатый ритуал завоевания самки, мужчина дарит дворцы, сочиняет баллады, портит асфальт перед окнами зазнобы всякими проникновенными речевками — покупает краску, встает среди ночи, пишет, рискуя быть взятым за зад милицейским патрулем или дворником. Согласны? Согласны. Самые сложные, комплексные рефлексы возможны только у высших животных, обладающих корой головного мозга, богатой клетками со свободными окончаниями. Именно эти нейроны, способные быстро создавать Hoebie комбинации и генерировать новые мыслительные модели, отвечают за все, что в нас есть человеческого: наука, творчество, нравственность… а также нецелесообразные, избыточные с точки зрения инстинкта поступки. Согласны? Ну хорошо, я не тороплю. Для поддержания активности коры головного мозга, для сохранения комбинаторной гибкости мышления необходимы усилия мысли, постоянная творческая борьба с миром за ответы на вопросы. Нужен мощный направляющий вектор, так как в противном случае гипертрофированные рефлексивные модели — корень величия и ничтожества человека — начнут работать вхолостую, создавая разрушительные резонансы, уничтожая сами себя. Проявляется этот деструктивный процесс внешне безобидно: «не знаю себя», «не знаю, чего хочу», грубый материализм жизненных целей, непонятно откуда берущаяся апатия при вроде бы насыщенной жизни, гибель способности к вопросу «почему?», податливость моде и популярным трафаретам поведения, мышления, речи. В условиях информационной бедности — в первобытном обществе, в средние века, в тоталитарных системах типа нашего СССР — мы еще могли быть такими без особых потерь. Структурирующими опорами, стражами стабильности служили культы, религии, идеологии. Они создавали если не настоящую высшую цель, то хотя бы высший страх перед или высший фанатизм во имя. А теперь все — приплыли. С одной стороны нам «размагнитили компас», ментально отпустили на все четрые стороны, с другой — поставили под такую мощную информационную струю, что удержаться бы на ногах. Сколько информационного мусора в виде рекламы, ненужных новостей, пиара и тупого развлекалова нам приходится пропускать через себя ежедневно? И все они орут-разрываются, все сходят с ума в войне за наше внимание. Кора головного мозга начинает в ужасе шарахаться от муляжа к муляжу, не находя ничего реального. Единственным иммунитетом, единственным щитом против этой ударной волны может быть только продуктивное напряжение сознания, самостоятельная постановка вопросов и поиск ответов на них. Да-да, то самое «грузилово», то самое «умничание» и та самая «нудятина», которая вас так пугает. Если разум не будет работать «сверх плана», то есть: вернулся из офиса, упал на диван и уставился в ящик — то хана… Сложные рефлексивные программы убьют друг друга под воздействием легких информационных наркотиков, загнутся от суррогатной пищи. Мозг скатится до состояния органа, обслуживающего инстинкты. Такова кибернетика нервной деятельности. Впрочем, в технотронном, комфортном мире вам будет казаться, что если вы сподобились на выбор между шоппингом и просмотром «Евровидения», а потом еще и обсудили метания своей души с подружками, то уже типа напрягли рассудок в должной степени. Сейчас так в супердорогие тренажерные залы ходят — погулять в ласинах по беговой дорожке, попить энергетиков, полежать в солярии, а потом похвастаться годовым абонементом перед коллегами. И у мозгляка рождается ощущение причастности к силе, иллюзия прогресса. Настоящая же сила рождалась в люберецких подвальных качалках, где стоял звон самодельных штанг, ликовал дух (и — уж извините — соответствущий запах), кураж, настроение схватки с железом. Дайте же мозгам работу, люди! Проклятье, задайтесь, например, вопросом: почему небо синее? Я сначала объяснял это здесь, на страницах, но потом выбросил свои объяснения к чертям собачьим — сами найдете! Полезете в интернет и найдете. Почитаете, покумекаете, покряхтите, а потом… А потом посмотрите в который раз ввысь и вдруг влюбитесь в это небо, потому что оно стало ближе к вам. А потом расскажете другу, или девушке, или ребенку — и частичка неба вместе со знанием о нем неизбежно поселится в их сердцах. Но это труд.

Еще недавно мы могли себе позволить быть проще, механистичнее и равнодушнее. Внешняя несвобода поддерживала наш тонус. Но за информационное изобилие современности и избыток возможностей нам приходится платить по новым тарифам. Теперь жить, не мысля, — жить в кредит. Фиг потом расплатитесь.

Наша атака на человеческую ограниченность бытового, местечкового масштаба (женского в данном случае) — это желание докричаться, что назревает кризис взаимопонимания. Всячески упражняясь в злословии по ходу повествования, мы искренне хотели указать на генеральную картину, что все яснее прорисовывается из будущего. Да, могут казаться несовместимыми конкретные жизненные эпизоды и рассуждения обобщающего характера, составившие наш сборник. Но не спешите, иногда надо присмотреться, чтобы понять, что к чему. Я вот тоже раньше думал, что листья по осени желтеют в том смысле, что наливаются желтой краской. На самом деле, вещества, имеющие осеннюю гамму цветов — желтый, оранжевый, багряный, — содержатся в листьях всегда. Просто активный хлорофилл их до поры до времени затмевает. А потом его содержание снижается, и становятся видны остальные колера. Листья не желтеют. Они просто теряют зеленый элемент. Ведь все это дико интересно.

Всматривайтесь в мир.

Дворовые своры бездомных собак сильны лишь своей стадностью. Как часто приходится лицезреть их трусливые нападки на сородичей благородных пород (хоть и тройная тавтология, но мне лично нравится — исправлять намеренно не стану), превосходящих их и по силе, и по выучке. Доберман либо кавказская овчарка послушно следует за хозяином, не обращая внимание на визжащих и захлебывающихся от злобы облезлых псов.

Оглянитесь вокруг и задумайтесь: разве достоинство благочестивых людей позволит им приземлить свою жизнь до уровня гавкающего быдла. «Человеку разумному», равно как и «человеку самостоятельному», не требуется дополнительная подпитка извне для комфортного ощущения гармонии с окружающим миром. Объема «серого вещества», что заключен в его черепушке, вполне достаточно для понимания несуразности короткой юбки на отекших от жира ногах. Чтобы найти ответы на волнующие вопросы, ему совсем не обязательно прочесть то, что читают в соседних квартирах. Он никогда не станет размахивать газетой «Правда», скандируя: «Единороссы проголосовали против закона об усилении борьбы с коррупцией среди чиновников», потому что не привык смотреть на мир одним (да и то полуприкрытым) глазом. На уровне бессознательного внутри него покоится слово «честь», удачно соседствуя с «благородством», а исполинский стан и твердый характер даютсилы противостоять самой большой волне…

Но, увы, сейчас положительные герои комедии «Жизнь» воюют в одиночку. Им кажется, что хватит мужества сдюжить и выдержать. Но грустно порой наблюдать, как действительно стоящие люди настолько малы, что их не видно в густых зарослях бурьяна.

Написав это, мы робко питаем надежду объединить борцов-одиночек. Не понимайте нас превратно, мы не ратуем за создание единого фронта. Своими письменами мы попытались подпитать силу тех, кто привычно зализывает раны от острых шипов этого мира, где грудами навален ржавый лом, некогда полезный, но сваленный в ямы из-за отсутствия необходимости в профессиональном использовании. Мы не рискнули взять лопаты и грузить мусор в грузовики, мы искренне верим, что рано или поздно его утилизируют, для нас главное — это остановить захламление.

Академик Борис Сергеевич Стечкин поведал мне однажды интересную вещь:

— Кирилл, — сказал он. — Множество — это неопределяемое математическое понятие. Его можно описать только приблизительно через некоторые признаки. Например, если на столе лежат разные канцелярские принадлежности: ручка, карандаш, циркуль, ластик, линейка, тетрадь, скрепка — то это можно определить как множество уникальных элементов. Но если хоть один элемент в этом множестве повторяется, то это уже мультимножество. Изюминка в том, что разница между множеством и мультимножеством проходит исключительно в сознании воспринимающего субъекта. Вот ты подходишь к ларьку и покупаешь жвачку за десять рублей. В кармане у тебя пять монет по пять рублей — всего двадцать пять. Тебе абсолютно все равно, какие две из этих пяти монет дать продавщице. Они для тебя — мультимножество идентичных предметов. Но рядом с тобой случился вдруг старичок-нумизмат, который попросил поменяться с тобой одной из монет, так как она оказалась какой-то редкой серии. Понимаешь? Для него с его специфически настроенным восприятием они — множество, где каждый элемент неповторим.

Мы с Филом радеем за общество-множество, где каждый человек — особенный. И в полном смысле особенным человек будет в том случае, если научится видеть особенность и индивидуальность в других. Пока женщина несет белиберду, привычно рассчитывая на индульгенцию женской логике, она — мультимножество. Как по стилю восприятия, так и по принадлежности к носителям схожего предрассудка. И это стыдно. Обыкновенность, мультимножественность, одинаковость, которую люди проявляют на бытовом повседневном уровне — это то самое зло, которое развернется во всю силу и уничтожит их в минуты кризиса. Оно пока просто досыпает свой сон.

«А вы, ребятки, не зациклились ли на этой одинаковости? Не будет ли людская открытость и свобода от предрассудков, которыми вы тут уши прожужжали, той же одинаковостью, только с другим знаком?» — сам же начинаю играть фигурами оппонента я. Нет, отвечаю сразу, не будет. Разница тут диаметрального порядка. И вот почему. Представьте шесть миллиардов снежинок. Когда они лежат сугробом, они — однородная белая масса, но когда они в свободном полете, каждая из них — кристалл уникального строения. Спрессовываясь в сугробы тех или иных массовых привычек, мы включаем замыкающий, закрывающий тип одинаковости, который глушит неповторимость каждого из нас. Оставаясь в воздухе, мы тоже одинаково вьемся, но это одинаковость совсем другая — размыкающая. Правильнее ее будет назвать схожестью условий, где раскрывается индивидуальность. Эти условия создаются в первую очередь в голове. Робко надеемся, что не без нашей помощи.

Беседуя со Стечкиным, Филипп как-то раз нелицеприятно высказался в адрес радиостанций, которые двадцать третьего февраля наперебой транслировали хит Олега Газманова «Офицеры», но ни одна из них не пустила в эфир песни Владимира Высоцкого, хотя у него очень много есть про войну.

— Так позвонили бы на радио сами и заказали, — ответил на это Борис Сергеевич. — Ребята, не будьте импотентами! Вы творите это время — вы! Берите и делайте, если чувствуете, что это сделать должно.

Я тут давеча гневно проехался по большинству, которое в ходе смс-голосования отстояло дикое мнение, что во всем виноваты евреи. Когда я дописал тот кусок и перечитал его, нимало собой довольный, меня вдруг кольнуло — а сам-то чего? Разглагольствуешь об отсталости взглядов, а сам мобильником пользоваться разучился? Что мешало проголосовать за противоположную идею? И это очень интересный момент для анализа, друзья. То, что мне помешало, паразитирует в умах русских людей испокон веков и, надо думать, передается из поколения в поколение в виде специального гена. Это разрушительный ген пассивности думающих. Вся их энергия выгорает на стадии теоретизирований, а потом они идут пить водку и пускать сопли по судьбам Родины. Это неискоренимая чума русских «думателей» (интеллигентов?), активное меньшинство которых действительно пытается что-то изменить, нередко платя за это страшную цену, тогда как пассивное большинство сотрясает воздух прокуренных кухонь и стучит себя в грудь чахлыми кулачками. Вроде и не молчат, но и не делают так, чтобы их услышали. Мои пресловутые феноменальные ощущения по поводу техно-гуманитарного дисбаланса — это, конечно, похвально, но дальше что? Что дальше? Мы все любим твердить, что хороших людей больше — я и сам в это верю. Но я так же верю и в другое: хорошие люди у нас почему-то снедаемы бледной немочью и сидят каждый в своей норе, картинно скрипя зубами от негодования. А другие хорошие тем временем берут стальные прутья и идут наводить шорох, предпочитая не сублимировать, а действовать. Возмущенных результатом смс-голосования в тот вечер, я думаю, было достаточно, чтобы изменить ситуацию. Но их ментальная прогрессивность и системность взглядов — беда-то какая! — помешала снизойти до того, чтобы набрать четыре цифры на телефоне. Вывод тут только один: быть умнее — это не просто тяжкий труд и последующие (не гарантированные) привилегии. Это автоматически большая, чем у других, ответственность перед собой и будущим. Быть невежественным — преступление, но быть умным сознательным импотентом — преступление в квадрате.

Все, что мы тут понаписали, — это единственный максимально честный выход из ситуации, которая для нас сложилась. В июне 2006 года мы с Филиппом сели за стол, пообщались, и пришли к выводу, что дальше терпеть попросту невозможно, что бесчинствующий вокруг нас идиотизм побил все рекорды и не собирается идти на убыль. Можно было, не вставая из-за стола, залить шары и пойти орать по улицам, что бабы дуры. Можно было, конечно, лечь на операцию, чтобы нам ампутировали по половине мозга, дабы всего этого не замечать, но мы решили попробовать пойти иным путем. Нам неизвестно, как вы отнесетесь ко всему начертанному нами, поймете или высмеете, но что может сделать мужчина, когда ему что-то не нравится? Он может «постараться не забивать себе голову», «не заморачиваться и не грузить», «заняться чем-то более полезным» — может, безусловно! Наше восприятие поддается настройке. Но если он еще не забыл, что значит слово «мужчина», то он может попытаться изменить не устраивающее его положение дел. Как он вернется из своего похода — со щитом или на щите, — важно, но не настолько, чтобы в этот поход не идти вообще.

В 1923 году Александр Грин написал рассказ «Сердце Пустыни». Главного героя по имени Стиль разыграли, рассказав ему о якобы существующем в далеких джунглях прекрасном городе. Шутники знали его неспокойную, вспыхивающую красивыми целями натуру и играли наверняка — Стиль ушел искать этот выдуманный город. Прошло много лет, и он столкнулся с одним из авторов розыгрыша и поведал ему, ожидающему логичного в таких случаях возмездия, что был в городе по имени Сердце Пустыни.

«— Я виноват, — сухо сказал Консейль, — но мои слова — мое дело, и я отвечаю за них. Я к вашим услугам, Стиль.

Смеясь, Стиль взял его руку, поднял ее и хлопнул по ней.

— Да нет же, — вскричал он, — не то. Вы не поняли. Я сделал Сердце Пустыни. Я! Я не нашел его, так как его там, конечно, не было, и понял, что вы шутили. Но шутка была красива. О чем-то таком, бывало, мечтал и я. Да, я всегда любил открытия, трогающие сердце подобно хорошей песне. Меня называли чудаком — все равно».

Мы пытались следовать примеру Стиля. Попытались растормошить и очеловечить пустыню непонимания, которая простирается в умах многих… или мультимногих. Молчать дальше мы не могли.

Преподаватель геополитики вуза, где мы учились, советовал: «Если вы хотите разобраться в вопросе как можно правильнее, находите любую информацию о проблеме и переваривайте ее. Не надо чураться даже самого низкопробного материала, потому что там тоже может быть зарыта пища для ума».

На днях мне на глаза попался № 14 журнала «Русский репортер». Признаюсь честно, я был приятно удивлен, когда прочел интервью с Сергеем Бебчуком, руководителем небольшой государственной школы для одаренных детей. Помимо его метких суждений о бюрократии и незнании подростками собственной страны, мне в память врезались мысли о детском инфантилизме. Самое это понятие он трактует как «невстроенность в жизнь». По его заверениям, «дело доходит до смешного: дети 12 лет считают, что чистая одежда возникает из шкафа», «в прошлом году к моменту поступления <…> в школу было десять человек, которые ни разу дома не оставались одни, приблизительно такое же количество детей не могут самостоятельно ездить по Москве».

Кто из вас сказал: «Ну все правильно, сейчас время такое»? Еще раз записывайте: время делают люди, и приковывая ребенка к батарее сейчас, трясясь над его безопасностью, можно дождаться времен, когда общество будет состоять из недееспособных инвалидов, не умеющих распознавать сигналы светофора и держать нож во время еды.

Конечно, нельзя не обратить внимание на ту медвежью услугу, что оказывают молодым родителям средства массовой информации, которые порой похожи на бабку в ярком сарафане — эдакое сельское радио, — которая с перекошенным от ужаса лицом рассказывает про разбойное нападение Митрича на магазин ради бутылки водки. Снабдив свой репортаж причиненными продавщице увечьями (которые, на самом деле, могут быть сравнимы разве что с царапиной или синяком), радио замолкает до следующей «сенсации».

Папы и мамы, будьте разумными, помните, что подростковая драка, растянутая до размеров часового сюжета* не более чем мастерство журналистов, которым они умело пользуются для повышения рейтинга канала за счет ваших родительских сетований и страхов.

Порой мне становится нестерпимо тошно оттого, что я не в состоянии сломать стену отчуждения, возведенную передо мной пугливым собеседником, тревоги которого обусловлены лишь тем, что я ему не знаком. Естественно, я не призываю моментально прыгать в мои распростертые объятия, но и шарахаться от меня со сморщенным носом и брезгливым взглядом тоже, думаю, не стоит.

Одна моя знакомая пыталась мне втолковать: «Филя, пойми же, что человек — такая скотина, что запоминает и держит в голове только плохое». Да все я прекрасно понимаю, но разве есть смысл жить мнимыми страхами и под постоянным напряжением в ожидании внезапного удара сзади по голове?!

Вся разница в том, как воспринять соотношение начал в душах: запинать за ограниченность — «Чтобы выскоблить эту грязь из общества», или протянуть руку, если там теплится хоть ничтожная надежда на развитие — «Вставай, друг. Пойдем с нами». Как вы убедились, на этих страницах мы пинали. Пинали, трудолюбиво пыхтя” и старательно отворачиваясь от лучшего. Это было сделано намеренно, так как из летаргии наше царство можно вывести только шоком.

Если говорить об агрессивности нашего тона, то у меня есть три примера, доказывающие уместность экстремальных приемов.

Когда мой отец был командиром полка на Дальнем Востоке, у него в части подорвались на снаряде от зенитного орудия три солдата. Сунули его ради эксперимента в костер и не успели дистанцироваться. Один погиб, двое непоправимо покалечились.

Надо иметь представление, чем были мотострелковые войска в Советском Союзе. Более половины личного состава приходило служить в нашу доблестную инфантерию^[60] из союзных, преимущественно южных, республик. Были и такие, кто начинал разговаривать по-русски только к дембелю. С ними можно было провести один миллиард инструктажей по технике безопасности, но в силу дефицита переводчиков с таджикского, чеченского, мтиуло-гудамакарского и так далее эффективность подобных занятий была на плачевном уровне. Вот и гибли по глупости.

После этого инцидента папа поступил так. Он просто сел в уазик, поехал в Дальнереченск, пришел в городской морг и одолжил на сутки человеческую голову, человеческую руку и человеческую ногу от ступни до колена. Потом вернулся, приказал поставить на плацу стол, выложил на стол наглядные пособия вперемешку со снарядами разных калибров и заставил весь полк пройти мимо этого учебного стенда в колонну по одному. Без инструктажа и долгих лекций. По ходу движения процессии напротив стола эпизодически обмякали на асфальт потерявшие сознание воины. С того дня почему-то в полку больше не совали боеприпасы в костры.

С той же воспитательной целью папа как-то раз приказал провести занятие по технике безопасности при ремонте автомашин. На плац перед полком выехал Зил-131, водитель демонстративно лег под брюхо грузовика, начал что-то там якобы чинить… Потом незаметно, пока кто-то из офицеров отвлекал внимание солдат, выполз и пробрался в кабину, оставив на своем месте набитый соломой муляж человека в полный рост. В чучело был вшит пакет со свинячьей требухой. По условному сигналу боец тронул машину, колеса наехали на муляж, пакет внутри него лопнул, и все вокруг эффектно украсилось кровью и внутренностями. Одновременно с этим была включена магнитофонная запись леденящего душу человеческого крика. Строй опять слегка поредел. Но зато потом почему-то водители перед тем, как лезть под машину, по сто раз проверяли, поставлена ли она на ручной тормоз и зафиксированы ли колеса колодками.

Службу нести, вообще, тяжко. Иногда человеку в армии крайне необходимо снять стресс любыми средствами. А двигатели внутреннего сгорания не могут обойтись без системы охлаждения… А в составе охлаждающей жидкости есть антифриз… А антифриз предательски похоже пахнет спиртом… Да, в нем содержится спирт, но только не антистрессовый, а метиловый. Сам по себе метанол не опаснее, чем этанол. Вся подлянка кроется в особенностях его взаимодействия с организмом. И если обычный этиловый спирт нашими ферментами расщепляется на ацетальдегиды (тоже токсичные вещества — «ангелы бодуна»), то вот метанольчику нас превращается в смертельный коктейль из муравьиной кислоты и формальдегида. Клетки организма после приема метанола продолжают получать кислород, но вот окислительные процессы стараниями этих магических эликсиров начисто выключаются, и — здравствуй тетенька с косой.

Чтобы у людей повысился стимул вести здоровый образ жизни, отец приказал поймать кошку. Кошку связали и при помощи обыкновенной клизмы влили ей в рот порцию антифриза. Через несколько мгновений у нее изо рта пошла пена, и она умерла в конвульсивной агонии на глазах у тысячи солдат. С тех пор даже не умевшие прочесть слово «Антифриз» на канистре запомнили его чисто визуально и применяли эту жидкость только по назначению. А заодно и перестали мучить кошек ради забавы…

Весь этот бесчеловечный иллюзион был поставлен с единственной целью — чтобы солдаты невоюющей армии не возвращались к матерям в гробах или на костылях.

Мы с Филиппом вовсе не наслаждались идеей мстительно изойти на фекальные массы, описывая в неприглядном образе тех или иных персонажей. Разумеется, можно было сделать скидку на то, что «это же все-таки женщины», что «надо быть великодушными джентльменами», что «мелочность не красит мужчину». Можно было провести серию ненапряжных политкорректных лекций. Да и вообще, покажите хоть одного человека на этом свете, кто хоть раз не испытал на себе глупость или хамство, что ж теперь — все это эксгумировать и орать о конце света? Но с другой стороны — довольно эвфемизмов^[61] и попустительства. Для того чтобы переломить какую-либо пагубную тенденцию, вначале требуется отрезвляющий шок, резкое абортивное противодействие, избыточный ответный сигнал. В какой-то степени нас выНУДили отобразить все это в текстовом воплощении, так как, когда мы пытались донести то же самое в устных беседах, до людей доходило ну просто очень слабо. Пришлось прекратить непрямой массаж сердца и взяться за дефибриллятор. А так — мы хорошие и женщин любим. Знаете, кто-то однажды сказал: «Если бы не женщины, мужчины бы уже давно осваивали удаленные уголки Вселенной». Высказывание симпатично, но грешит некоторой половинчатостью. Думаю, смысл не в том, что мы бы от безделья слонялись от галактики к галактике, а в том, что просто была бы переориентирована мужская энергия, изначально адресованная женщинам. Поэтому афоризм верен только в таком понимании: женщины присутствовуют среди нас, будя в нас азарт достижений, а потом, к примеру, куда-то исчезают, оставив в наш азарт без точки приложения. Я бы доразвил эту мысль следующим образом: «Если бы не женщины, мужчины бы уже давно осваивали удаленные уголки Вселенной. Однако если бы женщины были в этих далеких уголках, мы бы освоили их в разы быстрее!»

А как вы для себя определяете «уважение к собеседнику»? Специально пишу тут, чтобы не видеть ваши глаза, запрокинутые под веки, и не услышать истошный выдох: «Ну вот, опять начинается».

Давайте, давайте кумекайте. Если это сводится лишь к «неупотреблению в отношении незнакомого человека бранных слов», то рассчитывайте сразу, что меня этот ответ не устроит. Что вы там говорите? Умение выслушать собеседника? Ага, все верно, только вы это попробуйте «обкатать» на совершенно незнакомом человеке, в идеале, если это будет молоденькая девушка лет 18–25. А что говорить, если вам потребуется переночевать где-нибудь… пожалуй, это единственный случай, когда и пытаться не стоит.

Так кто тот всемогущий, кто запер людей в своих берлогах? Кто посеял ужас в сердцах? Уж не Торквемада ли проклятущий, тело которого, уже изъеденное червями в земле, до сих пор внушает людям страх, приговаривая: «Обходите стороной чужаков, ибо в них зло!»

Надо ли относиться проще к тому, что в людях теперь утрачена открытость и желание делать добро? Быть может, для кого-то это способ отринуть извечные, ковыряющие сердце вопросы «к чему это может привести?» и покончить со всей сумятицей чувств разом. В любом случае, для нас это неприемлемо, потому что мы убеждены, что война уже в разгаре. И раз мы упустили момент, когда можно было предотвратить ее, то резонно теперь не допустить зло-качества опухоли, что раздирает общество. Гной пока не вырвался наружу из шанкров эпидермиса, но слабые покраснения на теле уже видны, и думаем, нам удалось открыть вам по-новому глаза на то, с чем вы ежедневно сталкиваетесь, но игнорируете, потому что «это всего лишь легкий зуд». А не будет ли осложнений, господа, если относиться проще?

Я видел однажды, как грязная бомжиха делилась коркой с бездомными собаками. А мы говорим, что это тип пропащих людей. Но, быть может, есть чему у них поучиться?! Хотя бы элементарному состраданию. И если уж и говорить о легком отношении к жизни, то брать пример надо с них — тех, кто живет просто, но в их незатейливой мелодии есть громкие аккорды человеколюбия.

«Мне не нужен человек, который только и делает, что рассуждает о судьбах Родины», — бросила мне в лицо однажды Наташа, намекая на никчемность наших с Кириллом усилий. Что ж, видимо, я создан не для Наташи Германовой.

Мы не хотим наделить себя сверхмиссией спасения человечества, мы считаем своим долгом, умея складывать слова в предложения, пусть коряво, но высказаться о том, что единожды пройдя мимо выброшенного на тротуар окурка, мы рискуем приобрести такой тип мышления, который заставляет нас стыдиться своего свинства только на стерильных площадях Рима или благоухающих улицах Парижа, но никак не в переулках Арбата. Мне ничего не стоило придумать эту аллегорию, потому что однажды от водителя такси, который залихватски щелкнул «бычком» в открытое окно своего автомобиля, я услышал: «Понимаешь, как оно: за границей даже как-то стыдно бросать мусор на улицах, а у нас даже в голову это не приходит».

Можно не вступать в пререкания с недовольной рожей, выдувающей пузыри, и пройти мимо, но где гарантия того, что наши дети не встретятся в будущем с ее отпрысками, которые от матери впитают вседозволенность хамства. Конечно, вероятность того, что она, попрекаемая нами, скажет себе «стоп», ничтожна мала, но огонь веры в то, что бабища, увидев решительный отпор своей наглости, поостережется и далее являть миру свои выкрутасы, необходимо поддерживать. А кто это будет делать, как не мы с вами?!

Вам кажется, что я драматизирую и копаю слишком глубоко?

Но ведь пока моя лопата цела.

Мы почему-то уверены, что женщины, ознакомившись с нашими страницами, обнаружат в себе живейший интерес посмотреть на тех, кто станет нашими женами или постоянными подругами. Более того, они бы с утроенным рвением искали в них все то, что мы высмеяли и осудили. И найдя хоть один из симптомов, радостно бы возвестили: «Ага-а-а! А у самих-то!». Не спорим, не спорим, не спорим… Любовь — явление своенравное, с непрогнозируемыми взглядами на человеческие планы. Может быть, втайне боясь ее непредсказуемых капризов, мы на всякий случай и дезинфицируем сердца коктейлем из рационализма и желчи. Может быть. Перечитывая части книги в процессе создания единого целого, мы часто ловили себя на ощущении какого-то мерзковатого осадка в душе. Будто только что пообщался с занудливой и склочной базарной бабой. Или увидел, как кто-то дотошный упоенно изливается в жалобную книгу, не щадя чернил и едко лыбясь. Определенно, местами от написанного нами явно тянет шакальим душком. Но, повторю, это всего лишь стиль — кстати, весьма модный в наше время. К сожалению, пост-имперское разочарование начала девяностых очень сильно тронуло наши сердца тлением безразличия, ржой злобы и опустошенности. Стало вдруг стыдно быть искренним и восторженным, почти как обмочиться прилюдно. Очень многие важные вещи теперь приходится протаскивать через дамбы сознания в ярких капсулах цинизма и — еще одно модное словцо — трэша, иначе современность тебя просто выплюнет, едва попробовав на вкус. В моде памфлеты на базарном наречии — так, чтобы громко и со слюнями. Хорошо, мы принимаем правила игры. Мы пока еще их принимаем… Мы согласны гадить и поносить (ударение ставьте по вкусу), если нынче это так престижно. Но мы просим вас вслушаться в суть, призадуматься наедине с собой и задать себе один-един-ственный чертов вопрос: неужели не может быть иначе? Неужели вас самих все это никогда не задевало? Акцентируя внимание на женщинах и их странных поступках, мы никогда не теряли из виду двоякости картины. Мы лишь отметили наиболее конфликтные точки мужского и женского соприкосновения, работать над которыми надо только вместе. Если чуть-чуть раздвинуть сектор обзора, станет ясно, что эта проблема несводима к комнатным междоусобицам, это не просто мещанские рекриминации^[62] а-ля «бабы дуры — мужики козлы», это — лишь одно из щупалец спрута, гнездившегося в нас всю нашу историю. Ментальная червоточина тянется с тех самых пор, когда новгородцы, не справившись с администрированием и урегулированием внутренних распрей, пригласили экспата Рюрика верховодить. Она сквозит через века постпетровского подражания Западу и до наших дней еще доминирующего совка как психологического феномена. Мы заложники массовой апатии и чужого мнения. Мы не можем без этого. Мы изнываем по авторитетам, чтобы не дерзать самим. Выбиваясь из колеи, мы глохнем. Нам страшно даже спросить себя: «А лично мне это нравится? А лично мне это подходит? А лично я играю тут какую-то самостийную роль?» Настало время осознать, что каждый — сам по себе полноправная часть истории, творец новых событий, пусть малых, а не носитель унаследованных вериг. Не могу не привести одну цитату из статьи И. Руденко о выдающемся тяжелоатлете Юрии Власове: «Мучит противоречие: мы все чаще, все громче, все энергичнее говорим об изменении окружающей нас жизни — и это так долгожданно; все плодотворнее мечтаем о создании таких обстоятельств, при которых человеку стало бы выгодно, да, именно так мы говорим, быть сильным, честным и умным — и это тоже верно; и вместе с тем что-то противится и бунтует во мне — а что же он сам, человек? Человек — чело века. Неужто чело — только слепок, следствие, производное, лишь век воспроизводящая реплика? <…> Будем же бунтовать против того, что мы лишь слепок, следствие, производное века!»

Все, что нас откровенно бесит, не поддается и никогда поддастся одностороннему усилию, но требует встречных действий и найдет, как говорил академик Сахаров, «синтетическое разрешение на новом витке развития».

Мне не дает покоя одна книга. На протяжении вот уже четырнадцати лет я то и дело достаю ее с полки и перечитываю, перечитываю… Н. ет, не полностью, а набегами на самые любимые страницы. Похоже на алкоголика, который на автопилоте следует от одного любимого кабака к другому, используя одну лишь моторную память.

А книга старенькая уже совсем, картон обложки расслаивается — издание шестидесятых… Это «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова. Фантастика. Мультик. Межзвездные полеты через четвертое измерение, роботизированная планета Земля, и все это, конечно, в условиях глобального коммунизма как самой жизнеспособной общественно-политической формации. Короче говоря, тот самый винегрет, от которого Филиппа Александровича Грибанова вытошнило бы архимгновенно. Ну не жалует он фантастику. Но убрать из полотна субсветовые звездолеты. Заклеить в тексте термины из разряда «миалофон» — «энерген» — «нуль-пространство». Сплюнуть патоку идеологии, которой автор, разумеется, приправил свой бравый доклад о светлом будущем. Оставить только людей, их характеры, их души. И тогда получится, что Ефремов привел нас в компанию совершенно потрясающих личностей. Сразу отфильтру-ется, что фразы героев романа местами категорически не-устны, что их жесты и движения похожи на скрытый танец, а их тела — оживленные памятники перфекционизму. А имена у них — вы только вслушайтесь: Дар Ветер, Веда Конг, Эрг Hoop, Низа Крит. Кажется, что писателя вовремя не остановили, когда он впадал в идеализацию. Но — не важно! Главное, что в душах и умах их есть то, чего очень мало пока у нас, — самость. Ефремов написал о людях, у которых вместо разнузданности — свобода, вместо запретов — осознание ответственности за свой выбор, вместо страха перед новым — искренний интерес и априорная, какая-то безусловная и безудержная вера в хорошее. Они легко меняют род деятельности, если их заинтересовала новая профессия, они легко меняют место жительства, если им надоела оседлость, они смело идут навстречу любви. Они оставляют впечатление мудрых детей. Почитайте, и вы поймете, что хотели бы жить среди таких людей. Но сможете ли вы? Вот и я тоже… Потому что мы поняли бы, насколько дорога нам наша привычная трясина, где все в более-менее одинаковой степени грязны — если не в делах, то уж точно в мыслях. Не поленитесь — найдите эту книгу, она переиздавалась.

Если такой мир и возможен, то только одна дорога ведет туда — самосовершенствование, внутреннее усложнение, повышение скорости информационного обмена. Это когда ты при всех потерях или достижениях остаешься еще и в каком-то высшем выигрыше. Я бы подвел все к идее бога, но я не верю в бога. Как в любую массовую культуру, подменяющую вектор поиска скалярными идолами догм. Пытливость ума и хорошее настроение неподлой, незапуганной души — может, лучше так? Это одна из самых сложных и, одновременно, самых. окрыляющих вещей, которые дарит нам возможность быть человеком.

Дерзнем, человеки?

Исключения — это, собственно, что такое?

А почему не положено дарить девушке цветы, скажем, 4 октября? Исключение, блин! 8 марта надо, а 4 октября — «ты меня пугаешь, с чего бы это?» Так это же желание, простое, человеческое: сделать приятное, и не тогда, когда она ждет этого, приготовив блокнот, чтобы по вручении букета смело поставить галочку напротив пункта «Цветы подарил!» Поэкперементируйте, и вы поймете раз и навсегда, что цветы 4 октября запомнятся ярче, нежели «букет гвоздик на 8 марта не-помню-какого-года!»

Я однажды на свидание к девушке пришел с утюгом, чтобы она меня выделила из толпы (мы с ней до этого просто переписывались в интернете), — это что, говорит о том, что я ненормальный? Хочу еще раз подчеркнуть неоспоримую для меня истину (возможно, выглядеть будет навязчиво, потому что мысли о ней уже неоднократно тут летали): народ следует не туда, куда он хочет, а туда, куда его поведут. Надо повернуть ключ зажигания, чтобы автомобиль тронулся, машина сама не сдвинется с места, хотя в ней и предостаточно лошадиных сил, но конем она, увы, не является.

Куда трогалась Европа 600 лет? К своей погибели. Зачем? Как сегодня ответит девушка среднестатистическая (трудно далось это слово, потому что уже поздно, но этой ремаркой я обязан выказать почтение тем немногим исключительным женщинам, которые камни в нас кидать не будут, ибо исклю…, но позже об этом): «Потому что так случилось, мы не…».

Как уже упоминалось, А. Никонов заметил: «Привычка создает иллюзию понимания!» Представьте, я напиваюсь, но то тут, то там повторяю: «Ну щас жизнь у нас такая!» Как вы думаете, хотя бы одна женщина продолжит диалог со мной? Она меня спишет, определит в самую падшую категорию — ту, которой она даже руки не подаст. А мы, как конченные люди, продолжаем надрываться, чтобы показать ту самую сторону, которая находится за «горизонтом событий». Выливаем алкоголь и наполняем бутылку из-под водки пресной водой. Цитирую свою маму:

1) Ну и что тебе это даст?

Мам, ну ты же когда-то произнесла фразу: «Смотри на своего отца и никогда так не делай!» Ну вот я и не делаю. Может быть, делаю даже хуже порой, но я выполнил твою просьбу: я не делаю так, как мой отец! Так, если один человек (хотя бы) не будет наступать на мои грабли, это уже успех. Как ты считаешь?

2) Сынок, когда же вы повзрослеете?

Мам, не понял, а в чем заключается взросление? В возрасте? В интеллекте? В умении создать семью? Если так, то никогда! Извини.

3) Сынок, не высовывайся!

Мам, ты помнишь историю с вениками? Я что-то в ней потерял такого, что теперь восстановить невозможно?

4) Сын мой, когда ты будешь человеком?

Только тогда, когда мои родители мне предоставят «Свод Правил Настоящего Человека».

5) У человека должно быть ремесло!

Согласен! Не требуя от тебя ответа, какое ремесло, не услышав от тебя ничего конкретного, отвечаю на свой лад: пусть это будет моим ремеслом — вот это, что пишу сейчас, обращаясь к тебе и к маме Кирилла…

Мамы, можно долго продолжать этот безысходный разговор, но давайте вынесем его подальше от чужих глаз, падем к вам на грудь и будем долго-долго пытаться найти причины, почему ваши сыновья выросли не такими, как все. Что в них есть такого, что нет в других, и наоборот, что в них неттакого, что надо бы. Только молю, уточняйте, что именно надо!

Отматываю назад: общество наше завели, повернув ключ зажигания не в самом удачном месте. Мы — цирковые лошади, мы — мультимножество цирковых лошадей. Нами управлять легко, только когда наше поведение и повадки схожи. Мы не имеем права на вольнодумство и инакомыслие, иначе мы станем непредсказуемыми в своих поступках для тех, кто только и умеет, что щелкать кнутом.

Щелк — и в рядах без причины опасливых прибыло!

Щелк — и еще один ревнивец разбил женщине лицо!

Щелк — и еще одна молоденькая пава шипит: «Ну че тебе надо?»

Щелк — и опять кто-то в слове «цефализация» видит неумение обходиться с дамой!

Щелк — и в воздухе пудовой гирей повисло «я первая мужчинам не звоню»!

В. С. Высоцкий «Мой Гамлет»

Дина Георгиевна и Нина Григорьевна, будьте здоровы и счастливы.

А теперь я хочу на время оказаться по ту сторону линии фронта, поспорить сам с собой.

На архипелаге Мьей, что в Андаманском море у берегов. Мьянмы, островные бирманцы очень изобретательно подошли к летоисчислению собственных жизней. Там блюдется традиция обратного отсчета возраста. Рождается малыш — и ему сразу отвешивают шестьдесят лет, чтобы он потом, взрослея, в численном выражении молодел год от года. Перешагнувших шестидесятилетний рубеж там уважительно величают «дважды родившийся». А если сто двадцать лет проживешь — два раза обнулишь одометр! Добрый и развлекательный это трюк, но природу не перехитришь, «износ машины» все равно однонаправлен. И вопрос в том, какой дорогой ты проедешь, что сделаешь по пути…

Андрей Кончаловский совершенно справедливо отметил такую нашу особенность, как неуважение к старости и страх старости. Ежимся мы при мысли о ней — прямо хоть бирманское ноу-хау внедряй в наше сознание! Наверное, умный человек не должен быть

этому подвержен, потому что страх старости в будущем — это признание своего эгоизма и недальновидности в настоящем. Мы хотим жить для себя, в огромном всемирном «я», вне времени, а поэтому нас так нервируют образы собственного дряхления. Но коль уж мы одарены такой способностью, как моделирование процессов, ее надо использовать с толком. И тогда старость будет выглядеть чем-то большим, чем убийственный набор «виагра — утка — вставная челюсть». Она будет восприниматься как время результатов. Результатов собственных земных дел, собственных сознательных перемен. Давать начало которым надо сейчас. Поразмышляем.

Вы можете меня представить стариком? Благодаря этим страницам вы уже, наверное, запомнили мои главные опознавательные знаки, мою манеру въедаться и пускать в ход стрекательные клетки. В голландском языке есть такая идиома — «трахать муравьев» («трахать» — в данном случае не по Ожегову). Это значит мелочно цепляться за любое слово, лезть в дебри, нудеть по поводу и без повода. Идеально точное выражение. Мою «муравьефилию» с натяжкой, но пока еще можно подпустить под версию «молодой кураж». А как вам такой же я, но помноженный еще на три-четыре десятилетия? Что это за дедушка у нас получится? Что за ядовитый и самоизглоданный монстр? Знающие меня женщины здесь должны, оживиться и солидарно зашуметь. Так вот: линейное, без качественных переходов, взросление — это растянутая во времени смерть. И, теребя пальцами ног, я признаю, что был не всегда и не во всем прав. Надо учиться отдавать себя авансом. Надо создавать рядом с собой родных людей. Надо возвращать в этот мир дар любви и жизни, и я еще только учусь не оскорбительному смыслу такого «надо». Узнавать хоть немного своего в другом человеке, узнавать даже больше, чем в нем объективно есть, и быть достаточно сильным, чтобы исходить из этого — вот что такое перемены.

Я был и остаюсь резок по отношению к женщинам за их — измы. Признаюсь, женские глупости для меня были иногда чем-то вроде услужливой скатерти-самобранки, бесперебойным источником предлогов уходить или не сближаться. За один огрех я мог сбросить человека в долговую яму, и все его попытки исправиться, извиниться лишь побуждали меня к продолжению морального ростовщичества. Я вел себя, как торгаш, утративший чувство реальности. Обожествление здравого смысла, истеричные поиски истины, жертвенное позерство и терновый венец непонятого — какой только камуфляж не примеряло мое эго. Но скажите, не я ли призывал вас смотреть на любую ситуацию с противоположной стороны? Не я ли промоутировал все эти мысленные 30-игры? Мне отвечать за свои слова. И я отвечу нижеследующим манером.

Моя мама недавно утратила осторожность настолько, что при мне сказала так:

— Да разве можно познакомиться с нормальной девушкой в ночном клубе? Там же шлюшки одни!

Сынуля предсказуемо, как дрессированный, бросился в штыковую атаку:

— А ты хоть раз была в ночном клубе? А что вообще в твоем понимании «шлюшка»? А ты могла бы так в глаза назвать девушку, приведи я ее сюда и скажи, что мы познакомились на дискотеке? А? А? А?

У врача, делающего полезный укол, может быть тяжелая рука.

Вы знаете, что меня, наконец, заставило насторожиться, присмотреться к себе? Радость. Я осознал, что порой в логических стычках для меня радости больше, чем ее должно там быть. Я вдруг похолодел от открытия, что самодовольно улыбаюсь, вспоминая свои напористые «аканья» и мамину растерянность. Злокачественный признак. Двигаясь в такой плоскости, я наделаю бед. Только стереометрия выведет меня за рамки неуязвимого положения — губительно неуязвимого. И я тогда пошел поперек себя. Разыграл ситуацию от противного. Да, мама сказанула, не подумав. Но в том-то и дело, чувствуете?! Необдуманное высказывание — это не обязательно оскорбление, целенаправленное зло. Это зачастую у женщин — лишь возглас настроения, спонтанная эмоция, переложенная на язык суждений за неимением пока у человечества более тонкого средства. Значит, угловатость словесных средств надо пока сглаживать пониманием, надъязыковой тональностью понимания, как бы непохож сам на себя я ни был, говоря сейчас такие вещи. Надо верить в то, что человек не имел в виду дурного. Иногда догадываться и додумывать за него — да, да, вы не ослышались, это сказал я. Близоруко считать, что нечаянная глупость — это развилка дороги. Пусть хоть иногда она будет отправной точкой совместного поиска. Переворачиваем медаль! Ситуация от противного выглядит следующим инфернальным образом. Встречает меня мама и говорит:

— Знаешь, Кирилл, я много ходила по ночным клубам, видела много девушек, со многими общалась. Я долго анализировала все это, и вот тебе мой продуманный вывод: они все — шлюшки.

И если после первого варианта я начинаю запальчиво буянить, то после такого моим следующим действием будет незамедлительная самоликвидация. Ибо вот так выглядел бы настоящий финиш разума. Случайно оброненная нелепость — это часто всего лишь ошибочное предположение человека, даже если и оформлено оно категорично. Конструктивно в таком случае будет сделать встречное предположение, что он хороший, этот человек, просто немного неверно информирован. Но если к глупости выводов и поступков приводят умственные старания — то это уже по-настоящему плохие новости.

Мне самому еще очень многое предстоит переоценить, додумать. Очень многое. И я счастлив понимать это. Здесь вы, конечно, можете поставить мне на вид, что я в итоге пришел к тому, о чем вы всегда говорили. Что я просто описал циркуляцию и оказался там же, где и все нормальные взрослые люди, просто с большим опозданием. Что трёп наш — судорога, бесплодное сокращение мускулов сознания, а карамели в. ней порой столько, что как бы попа не слиплась. Вот, например, такая автоцитата: «Эта красота не кристаллизовалась в самосозерцании, чем нередко обездвиживают себя привлекательные женщины, но, напротив, проживала каждую секунду в торжестве жизни». Перечитываю ее, а самого аж кочевря-жит, будто ухо спичкой чищу. Признайтесь, вы ведь тоже опускаете глаза, когда вдугаря пьяная женщина пытается вульгарно танцевать на шесте, вертя над головой блузкой. И знаете, почему опускаете? Потому что для профессионалки нагота — рабочая одежда, самые интимные жесты — выполнение условий договора. В этом случае ты зришь и даешь человеку заработать. А когда это обнажение томящейся души, вкладывающей в шоу то, что шоу не положено по рангу — тут самый заиндевелый циник невольно отведет взгляд. Да, местами мы с Филом неумело танцуем душевный стриптиз. Местами вписываем себя в мартиролог^[63] современных чайльд гарольдов, плачущих о душе в передышках между припадками гордыни и распутства. Что поделаешь, сейчас это продукт. И даже само публичное признание в маркетинге трагизма — тоже продукт. Художественное слово пытается опередить реакцию на самое себя, засунуть внутрь ценник в качестве закладки, но лишь туже затягивает витки штопора, в который сорвалось. Разумеется, говоря про штопор, я подразумеваю катастрофичность сточки зрения старой школы. На самом деле в литературе все идет закономерно: одни усиленно занимаются потоотделением, другие платят и жадно вдыхают натурпродукт, а бумага терпит. Страну наводнило суперэффективными дезодорантами и лазерными эпилляторами, и тогда запах подмышек перекочевал в книги. Млея в СПА-салоне, сегодняшняя фея-рафинэ увлеченно листает живописания блевотины и негигиеничного секса. Да-да, проще простого разораться о падении нравов и массовой деградации, но не будем торопиться. Тут есть над чем подумать.

Я думаю, произведение не может быть целиком хорошим. Целиком дурным — да, а вот хорошим его делают только отдельные, неприметные кусочки, что отдаются в человеке грозами. И для каждого они свои. Если в книге хотя бы три-четыре раза находишь слова, которые хочется произнести, проговорить вслед автору, значит, у Вселенной есть смысл. Если в ворох из трех сотен страниц вброшена горстка особенных для тебя секунд, секунд предельной честности сердца — значит, ты подружился с книгой и, наверное, еще вернешься к ней.

Оказавшийся снова в исходной точке окружности может утешиться тем, что хотя бы уберегся от гиподинамий, пока искал выход. Я очень надеюсь, что блеснувшее неоднократно на наших страницах имя Лидии Гинзбург все же заставит вас отыскать и почитать ее вещи. А я пока в который раз ее процитирую из «Записок блокадного человека»: «Написать о круге — прорвать круг. Как-никак поступок. В бездне потерянного времени — найденное».

А может, наша прописанная рефлексия — это всего лишь обычный путь человека к житейскому юмору, к философскому взгляду на действительность? Череда повседневных Тренировок, которая в итоге даст обществу еще двух спасительно-равнодушных мирян, занятых своими личными, не глобализированными проблемами, — и это есть добро?.. Нам с самого начала пытались доказать, что это добро, что нами движет лишь ювенальный максимализм, но мы Капризничали, не слушали, топали ногами, хорохорились. Подкараульте кого-нибудь из нас где-то в осеннем парке лет через пять-семь: желтые листья на дорожках, по листьям с тихим шорохом катится коляска, за ручку коляски держатся мужчина с женщиной. Женщина ведет долгие рассуждения о том, какую посудомоечную машину надлежит приобрести на выгодных кредитных условиях. Мужчина возражает. Не конфликтно так возражает, по мелким деталям, для проформы — только чтобы показать, кто в доме хозяин. Например, настаивает на том, чтобы кредит взять на работе, а не в банке, хотя ему, по большому счету, все равно. Но тут маленький и требовательный пассажир коляски (не исключено, что недавно крещеный) просыпается и возвещает об этом всему парку. Кредиты, банки, посудомоечные машины разом забыты, хотя никуда из жизни не ушли — ни из жизни мамы с папой, ни их чада. Где-то по углам и закуткам этого извилистого лабиринта длиною в жизнь попадаются редкие жемчужины счастья, но быстро гаснут и теряют свое очарование от ожидания еще более крупных жемчужин. Как мало дано человечеству! И все, что нас пока спасает, — это полезная привычка видеть в малом большое. Ну или хотя бы большее.

Если смотреть на проблему в разрезе преемственности поколений, то я возлагаю большие надежды именно на нас, родившихся во вторую половину семидесятых — первую половину восьмидесятых. Эти временные рамки дали нам уникальный психологический задел: мы не успел и достаточно повзрослеть, чтобы ущербность советской системы уязвила нас лично, но мы были уже вполне сознательными человечками, память которых сберегла все самое лучшее. Именно наше поколение ушло. из СССР стопроцентными романтиками; остальные либо познали горечь разочарования, либо просто не помнят того времени. Отвлечёмся — насколько получится — от таких аспектов, как политика, экономика, экология… Сконцентрируемся на социально-психологической составляющей, на нравственных приоритетах. В независимости оттого, как мы будем участвовать в прочих сферах, именно эта — наша боль и наша ответственность. Именно на уровне простого человеческого взаимодействия мы должны поддерживать огонь той душевности, той сердечности, что не истребила даже тоталитарная система. А она, несмотря на чудовищность ее проявлений, каким-то образом смогла создать в умах и сердцах островки особого мироотношения. Иностранцы чувствуют это, поверьте мне! Долго подбирают слова, путаются, выражая мысль даже не на родном языке — но чувствуют! Наше поколение, как мне хочется верить, получило в наследство самую чистую фракцию советского характера: здравое понимание личного действия при осознанном уважении общих интересов. Мы стоим, балансируя, на водоразделе: по одну сторону — извечная азиатская химера орды, по другую — напирающая западная философия индивидуализма. Если мы не устоим, не создадим на этом острие что-то третье, что-то свое, связь времен будет прервана. Кто, если не мы с нашим светлым — пускай даже полусказочным — пониманием советского, может лучше справиться с этой задачей? Только мы, балансирующее поколение. Только нам в следующие пять-десять лет главенствовать в миссии «Русская душа». Держим удар, ребята!

Не без легкого самовнушения, конечно, но я все же вижу в происходящих с нашим обществом курьезах просто издержки акклиматизации. Думаю, преодолеем. Назад пути все равно нет. В русском человеке заложен огромный потенциал сопротивляемости и все-таки, как ни крути, генетическая мудрость. Большая история, большие испытания. Нам бы только научиться с юмором и без подобострастия относиться к наносному, пришлому, нам бы не стесняться себя настоящих.

А еще надо верить, что общечеловеческие ценности в игре «мужчина — женщина» дают реальный выход из тупикового лабиринта, в который нас загоняют модные роли «стерв» и «брутальных самцов», «недоступных принцесс» и «гуру съема». За это сегодня надо вести настоящую борьбу и ни в коем случае не сдаваться. В конце концов, Вторая Мировая война была проиграна Германией не тогда, когда Кейтель подписал акт о капитуляции, а в ту минуту, когда Гитлер «на всякий случай» положил себе в карман ампулу с цианистым калием. В 2006 году в медиа прошло известие, что один журналист выбросился из окна, оставив предсуицидальную записку, где причиной своего демарша назвал тотальное непонимание со стороны женщин. Кстати, я заметил тогда, что все новостные ресурсы рунета здорово не сошлись в деталях: одни писали, что он был сотрудником газеты «Сельская жизнь», другие называли местом его работы издание «Светская жизнь». Как бы там ни было, это не выход. Грешно говорить в ироничном тоне об усопших, но пешком из окна такая проблема и ей аналогичные не решаются. Нашу кособокую сельско-светскую жизнь надо оздоровлять только активным методом и активной верой в перемены к лучшему. Эти страницы — наша личная попытка.

Мир поддается изменениям. Он ждет их от нас. Поверьте в это.

Потому что если не верить в это, то тогда зачем вообще жить?