О чем молчат выжившие

Александра Тверских БАБИЙ ХУТОР

Последние ходоки вернулись далеко за полночь. На хуторе не спали – в окошках домов горели огоньки, над околицей вился дымок растопленной по холодной поре печки.

– Кто еще? – крикнули в ответ на стук.

– Свои! Катя с Алиной! – едва слышно ответили из темноты.

За забором поднялась суета, открылись скрипучие ворота. Кто-то побежал к ближайшему дому, забарабанил в двери. Катя, тащившая Алину едва не волоком, наконец-то отпустила товарку, и ее тут же подхватили, усадили на скамейку у сторожки.

– Чего там? Чего? – бубнили надоедливые взволнованные голоса.

– Ногу свернула, не знаю чего… – ответила Катя, хоть спрашивали ее не о том.

Глупый вопрос. Будто сами не понимают, раз вернулись двое. Но вокруг опять что-то спрашивали, голоса сливались в усталой голове. Катя сняла с плеча винтовку, хотела прислонить к стенке, но пальцы разжались сами собой. Кто-то поспешил подобрать оружие, подставить плечо. Алина, державшаяся всю дорогу беззвучно, теперь тихо скулила, стаскивая с онучи резиновый сапог, всегда болтавшийся, а теперь почему-то сидевший очень плотно. Тяжелая куртка мешала двигаться, только расстегнуть ее сил уже не было.

От домов послышался истошный крик, седая взъерошенная женщина в пестром халате бросилась в толпу хуторян, схватила Катю за грудки.

– Где?! – отчаянно крикнула она.

– Ушли, тетя Тамара…

В желтом свете зажженного дозорными фонаря стало видно, как исказилось в ярости потемневшее от горя, заплаканное лицо женщины.

– Сука! – заорала она, тряся и так шатающуюся Катю. – Ты это специально! Специально не поспешала!

Ее тут же оттащили, принялись говорить что-то успокаивающее. Та слушала и продолжала кричать.

– Може, и хорошо, что не нашли, Тома, – вставил пришедший на шум со стороны реки дед Андрей. – Значит, живы они. Это если наоборот – отыскались бы сразу…

Закончить он не успел. Вырвавшаяся из заботливых рук Тамара накинулась на него и принялась мутузить кулаками, все пытаясь попасть куда-нибудь побольнее. Женщины стали ее оттаскивать.

Катя забрела в сторожку и, как была, обутая и подпоясанная, без сил рухнула лицом вниз на топчан. Прижалась щекой к набитому соломой тюфяку и прикрыла глаза. Кости ломило от невыносимой усталости, в голове гудело.

«Хорошо, что не нашли. Значит, живы, – повторила она про себя слова деда Андрея. – Хорошо…»

Два месяца назад на хутор, в пару уцелевших домов, стоящих на высоком берегу над мутным плесом, пожаловала чужая беда. Приплыла рекой, завязла в иле и камышах.

Затемно разразилась лаем ручная лисица Малинка в своем загоне за проволочной сеткой. Лодочник Петя, пятнадцати зим от роду, продрал глаза, выбрался из дощатой бытовки и привычно окинул сонным взглядом свои владения. Метров пятьдесят лысого землистого обрыва, спуск к воде, а под стеной бытовки – четыре прохудившиеся лодки, посаженные на цепь, чтобы местные умельцы ноги им в ночь не приделали.

День выдался пасмурный, тяжелый. Под крутым берегом тихий Псекупс нес зеленую воду вдаль, по излучинам и застругам, мимо брошенных людьми наделов и мертвых аулов, к забитому песком и обломками устью и треснувшей плотине Кубанского моря. На краю обрыва, куда поднималась вырубленная в склоне лесенка, виднелись следы босых ног. Цепочкой тянулись по влажной от недавнего дождя земле, огибали лодки и терялись в пожухлой траве. Петя поднял взгляд в направлении, куда проследовал незваный водяной, – за деревьями виднелся хуторской частокол.

Петя замолотил по стене бытовки, и на шум, теряя по дороге штаны, вывалился сторож, Андрей Антонович.

– Офигел, малой? По башке тебе постучать? – Андрей Антонович неожиданно изменился в лице, увидав следы на земле: – Ах, ты ж, стерва!

Уклониться Петя не успел – Андрей Антонович отвесил ему такого леща, что в глазах потемнело.

– Опять шутки твои дебильные?! Да сколько ж можно!

– Не я это! – выкатив глаза, возмущался Петя. – Вы чо, я спал вообще-то!

В народе он слыл автором пары-тройки местных баек про страшных мутантов из речки, выползающих на берег исключительно ночью в полнолуние, и одного розыгрыша, после которого весь хутор стоял на ушах еще дней десять, а сам Петя полгода единолично чистил содержимое выгребного сортира в качестве наказания.

Мина оскорбленной невинности возымела действие. Андрей Антонович еще раз осмотрел следы, задумчиво глянул на Петю.

– Разувайся.

Как надеялся Петя и боялся Андрей Антонович, отпечатки не совпали. Следы гостя были крупнее. Андрей Антонович навесил малому предупреждающий подзатыльник и понесся на хутор, оглашая окрестности громкой матерной руганью.

Петя досадливо потер затылок, пошел к обрыву и глянул вниз. На воде, у стоявших на приколе баркаса и понтонов, качался обломок плота из гнилых поддонов и увязанных пучками мятых пластиковых бутылок. Матюгнувшись по примеру деда, Петя поплелся по следам.

В доме Курдюковых еще спали, отгородившись друг от друга занавесками из выстиранных простыней, на единственной кровати, на трех лавках и на полу. Катя открыла глаза и села, услышав звонкий стук. Поднялась и выглянула на улицу. За мутным окошком мелькало перепуганное лицо и пестрый платок соседки Галки.

– Там, в кустах, дед дохляка нашел! – выпалила она, стоило только открыть окошко.

– Шаво? – сонно прошамкала из глубины комнаты бабка Джанэ.

На лавке заворочался дядя Григорий, откинул одеяло и сел, свесив ногу и перебинтованную тряпками культю.

– Кто подох? – переспросил он густым басом.

– По реке человек приплыл! На берег вылез и помер! – крикнула Галка так, чтобы точно перебудить всю хату.

Катя уже наскоро одевалась.

– А ну-ка, грабли от меня убрал, пенек старый! – разнесся над рекой возмущенный вопль.

У рукотворного спуска к воде, под навесом лодочной бытовки, дед Андрей постелил старый брезент и уложил вытащенного из зарослей «мертвеца». Тот слабо пытался отбиваться. Рядом уже стояли тетя Даду и Фатима. Петька попытался сунуться, но дед тут же замахал на него руками.

– Чего лезешь! Бабку зови, пускай аптечку берет и самогон! – указал он и тут же снова отвлекся на «мертвеца»: – Да лежи уж, хлопец! Чего у тебя с рожей случилось?

Подобрав юбку, Катя присела на корточки рядом с брезентом.

– Знаком? – спросил ее дед Андрей.

– Нет, вроде.

Чужак в изорванном камуфляже, с перепачканным землей и запекшейся кровью лицом, в очередной раз отпихнул деда Андрея и удивленно уставился одним глазом на стоящих над ним женщин. Второй глаз залепило сплошной темной коркой. Снова посмотрел на деда, потом – на съезд к воде.

– Это что, переправа уже?

– Ага, – подтвердил дед Андрей. – А ты откуда будешь?

– Ой, хорошо! – сказал чужак. – Ой, замечательно! Вы не переживайте, хозяева, я тут у вас задерживаться не собираюсь.

Попытался встать, тут же снова тяжело плюхнулся на подстилку, скривившись от боли.

– Непруха-то какая…

Во главе стола восседал дед Андрей, чуть подобревший от несанкционированно принятой самогонки и все вертящий в руках почерневший мундштук. Раскурить цигарку в хате он не решался. Непривычно бодрый и собранный дядя Григорий расхаживал из угла в угол, стуча по чисто выскобленным половицам приставленной к ноге деревяшкой. На лавке сидели женщины – старшая, Катя, низенькая улыбчивая Алина, черноглазая Фатима, любопытная Галка, не отводящая взгляда от чужака. Вот так и выглядел хуторской сход. Были еще тетя Тамара, Зоя Ивановна, адыгейка Даду и скрюченная от старости бабка Джанэ. Была Лиза – самая младшая на хуторе, четырнадцати зим от роду. Старшие женщины следили за девочкой и занимались домашними делами в соседней хате.

По закону гостеприимства, еду на стол выставили, и даже не самую паршивую, только визитер, уже умытый, с перевязанным глазом, к ней не притронулся, а все подозрительно поглядывал на запеченное мясо и помешивал ложкой похлебку.

– У вас, смотрю, даже мука есть… А людей нет? – натянуто улыбнулся чужак. – Слышал я, что мужиков у вас не осталось, только не думал, что все на самом деле так плохо. Как вы за берегом приглядываете? Неужели девок под ружье поставили?

Покосившись на Фатиму, Катя заметила, как та глубоко вздохнула и сжала подол платья. Катя осторожно ткнула ее коленкой в бедро, мол, ну чего ты, ладно уж. Фатима стукнула ее локтем в бок. Если бы взглядом можно было поджечь – чужак уже обуглился бы в головешку, даже трижды.

– А это не твоя забота, – ответил Григорий. – Ты угощайся, давай, и рассказывай, каким течением сюда пожаловал. Как бишь тебя?

– Ясень. Имя мое вам вряд ли что-то скажет, а вот прозвище наверняка слыхали.

Парень посмотрел на деда Андрея, но тот лишь головой покачал. Перевел взгляд на Григория.

– Не припомню, – сказал тот. – Ты из охотников, выходит?

– Да, из лагеря у Лисицыной балки, – кивнул парень и тут же опустил взгляд в тарелку. – Там у плотины водохлеб повадился людей таскать, мы после заката засаду ему устроили. Такой бой случился! Нас четверо было, когда я по башке получил каменюкой, а очнулся, вот, один, да еще черт-те где. Автомат казенный утопил. Вы не переживайте, сейчас отдохну немного и уберусь. Видел, у вас тут судно есть, может, дадите на время? Сами знаете, наши потом обратно пригонят.

Григорий улыбнулся.

– Да что корыто это старое! И ты не переживай, здесь вашим людям всегда рады. Сейчас пошлю кого-нибудь к заставе у Бакинской, пускай приедут и клячу лишнюю приведут. Самому-то, наверное, тяжело с ушибленной ногой ковылять.

Парень нахмурился. Григорий заулыбался шире.

– Да что уж вам…

– А нам не впадлу хорошему человеку помочь! Скажи, старый? – кивнул он деду Андрею, потом кивнул девушкам: – И вы скажите, чья это земля? Охотников земля, весь этот берег, и противоположный – тоже. Всем тут распоряжаются, а мы только потому и живы, – в тоне Григория проскользнула насмешка. – Надо ведь долг добром отдавать.

– Но я…

– Но тебе от охотников лучше подальше держаться, как бишь тебя, Тополь?

Парень сглотнул.

– У нас тут, на переправе, народ всякий днюет и ночует иногда. Но вот брехуны и крысы – этих мы не приваживаем, а в речку бросаем, – сказал Григорий.

– Слушайте, я же вам ничего плохого не сделал и не собирался!

– Нам почем знать, Бамбук? На тебе этикеток не водится, морда битая, плот твой точно не водохлеб разнес. Ты его не видел ни разу в жизни, раз целый тут сидишь. Я б поставил на пару-тройку гранат из алюминиевых банок. Камуфло чужое, не по размеру, и ноги у тебя такие, что вряд ли ты в ботинках часто ходил.

– Скажи, мил человек, а что вы на этом недоразумении сплавляли? – спросил неожиданно дед Андрей. – Честные люди ночью на берегу сидят.

– А ты как думаешь? – сказал за парня Григорий. – Степняки в предгорьях делянки небольшие держат, плотно заросшие одной всем знакомой веселящей травой. Потом собирают эту радость и барыжат аж до Крымска и Армавира. Достоинство кочевого образа жизни, так ведь?

Катя подумала, что по всем приметам, чужак сейчас размышляет о том, как бы ловчее выскочить в окно и дать деру. Взгляд был уж больно выразительный.

– И на любой стороне им фартит, и только охотники за такие дела на своей земле не базарят, а сразу ногами кверху подвешивают, кто попадет. Вот и вылазят эти деловые люди, как тараканы на кухне, – ночью, пока не видно.

Парень со злостью саданул кулаком по столу, так что подпрыгнули тарелки, и тут же скривился от боли.

– Да задолбали издеваться! Вы хоть знаете, почему твари эти нам проезду не дают? Думаете, о вас заботятся?! Им проценты подавай, такие, чтобы больший кусок был! Ну, а чо, давайте, посылайте до заставы, пускай приезжают, порядок наведут!

Григорий оперся о край стола и гулко засмеялся.

– Вах, герой! Это все, брехло поганое, или еще что сказать имеешь?

Насупившись, парень качнул головой:

– Моя братия дурью не торгует. Заводик у нас в лесу, самогон делаем из ягод и корешков. Обычно возим тележками в объезд, а тут решили схитрить и выше по реке переправиться. Ну, и патруль – как с неба свалились.

– И что, весь товар потонул? – оживился дед Андрей.

– Да откуда мне знать! – раздраженно воскликнул парень. – У меня двух братьев порубили, один утоп, наверно.

– Вот ведь незадача. Главное – ни за что люди померли, – весело сказал Григорий. – Жили себе тихо, мирно, лет десять назад соседей не резали за коров, караваны не разоряли по берегу водохранилища.

– Ну, а вы сами?..

– А мы сами землю свою защищаем! У меня в ней двое сыновей, жена и дочь лежат, прямо за околицей. В ряд с родичами всех, кто в этой комнате сидит. Говоришь, людей у нас нет? Так откуда им взяться? Лет двадцать уже не родятся так быстро, как мрут. Устали мы здесь от войнушек, поэтому скажу так: пускай все решают, что делать будем.

Григорий наконец-то сел. Неловко рухнул на скрипнувший стул, выложил на стол черные, задубевшие от работы руки.

– Чего думаешь, дедуля?

Дед Андрей пожал плечами.

– Да кому этот нужен, людей еще по его душу гонять? Сам, поди, свалит. Пожрет вон, отлежится и уйдет. Уйдешь ведь?

– Я к вам жить и не напрашивался, – ответил парень. – Не дурак я, и вижу, когда мне не рады.

– По мне, так башку открутить и кинуть туда, откуда вылез, – сказала Алина. – Пускай себе плывет.

Фатима согласно кивнула.

– Я думаю, нам какое дело? – быстро сказала Катя. – Это охотников работа. Приедут и спросят – тогда и скажем. А не приедут, значит, и не особо ищут его. Пойдет потом, куда хочет.

– Ты не думай, что это только к тебе здесь такое отношение, – сказала Галка парню. – У нас с пришлыми всегда одинаково. Слишком уж много разных людей через реку путешествует, – она посмотрела на Григория: – Не надо сюда охотников, и так сами опять пожалуют.

Григорий сдвинул густые брови, задумчиво глянул в окно. На дворе Зоя Ивановна, босая, зато с покрытой платком головой, выпустила гусей, и те шумной драчливой толпой рванулись на волю, запылили по дорожке. За ними напряженно наблюдала с привязи у соседнего крыльца Малинка. Маленькая лисица, еще кутенок, была гусями и щипана, и бита, только все не оставляла попыток поохотиться.

Придет осень, и из тех гусей, что пустят под нож на зимние запасы, пятую часть отдадут охотникам. И с урожаем огородным так же, и с рыбой из реки, да не всей, а только той, что в пищу пригодна, и с платой за переправу. Тянет охотничья дружина кровь с земли, которую стережет. Ресурсы, людей вот тоже ей подавай, в обслугу, да и не только. Потом будет зима, холод, бескормица…

– Вот что, – сказал Григорий. – Судна мы тебе, конечно, не дадим никакого, но и на заставу весточку посылать не станем. У нас здесь порядки простые: хочешь уйти – выметайся со двора, хочешь остаться, пока ковылять тяжело, – оплатишь постой работой. Если говно какое-нибудь сотворишь и смотаешь удочки, наши ходоки тебя и под землей отыщут, ты даже не смотри, что это девки. Я достаточно доходчиво объясняю?

– Вполне.

Ночи становились длиннее, белесая полоса песка на соседнем берегу реки таяла, потом и вовсе скрылась под водой. Понтоны, в середине лета прочно стоявшие на неровном дне, теперь поднялись, закачались от налетающего ветра. И течение реки пошло живее, значит, в горах уже прошли первые дожди, скоро на равнине тоже станет сыро, а дороги превратятся в жидкую топь.

Но пока случались еще солнечные дни. В один из них, заряжая на крыльце потрепанную жизнью винтовку перед дежурством на речке, Катя взглянула на открытую дверь сарая с разложенным на сене одеялом, развешанные на просушку штаны, перепачканные илом и грязью, выложенный под стенкой огородный инвентарь на починку, и подумала, что как-то незаметно чужак задержался на хуторе. Можно сказать даже, почти своим стал. Вроде сначала порывался уйти, потом за любую работу браться стал, дяде Григорию и деду Андрею вовсю помогать.

Вот и теперь мужчины готовились навести постоянную переправу, а пока только баркас ходил от берега к берегу, обслуживая первых путников – предвестников большого сезонного движения по равнине. Были среди них челноки, на своем горбу прущие неподъемные баулы с разнообразным барахлом, отряды ходоков из дальних рейдов, посыльные с хуторов и аулов.

Катя вышла на береговой выступ, с которого хорошо просматривалась вся переправа, села на рассохшуюся скамью рядом с Галкой.

– Там обед уже готов, Зоя Ивановна с огорода всех позвала.

Григорий бряцал и звенел чем-то в бытовке. По берегу, радостно тявкая, носилась Малинка, задрав пушистый хвост, прыгала на качающиеся по ветру метелки травы, как на норовистую добычу. Дед Андрей, а с ним и Ясень, забравшись по пояс в воду, искали и конопатили щели в покрытых рыжими потеками бортах понтонов. Ясень давно сбросил рубаху, пересеченная парой старых шрамов спина покраснела от солнца.

– А он вроде ничего так, да? – сказала Галка, глядя вниз и будто ни к кому не обращаясь.

Она тяжело вздохнула и откинулась назад, упираясь ладонями в край лавки, задрав лицо к солнечному небу. Винтовку Галка уже оставила, прислонила к колену в предвкушении отдыха.

– Только уйдет, наверное.

– С чего? – удивилась Катя.

Галка пожала плечами:

– Сам так сказал. Он ведь – из кочевых, что ему у нас тут делать, на одном месте? Степняки к холодам уходят куда-то, вместе зимовать. Как думаешь, а что, если попро…

Над рекой разнесся дикий вопль, и эхо подхватило его, понесло швырять по берегам. Инстинкт действовал прежде разума. Катя вскочила боком, перехватывая винтовку за цевье, прижала приклад к плечу, повела прицелом, просматривая берег и качающуюся от ветерка зелень. Коротко дернула стволом вниз, сняла с предохранителя и потянула затвор. Снова подняла оружие. Среди листвы метнулось что-то, тут же вновь исчезло из вида.

Мужчины встрепенулись, поспешили на берег, увязая в липком иле. Дядя Григорий выглянул из бытовки, чертыхнулся, заковылял к домам. Лисица Малинка, став мгновенно очень толстой и круглой из-за вздыбившейся от ужаса шерсти, опрометью бросилась в кусты.

– Люу-у-уди! Убива-а-ают!

Галка вприпрыжку неслась вниз по склону. Отпихнув с пути Ясеня, стремящегося первым добраться до оставленного на берегу дробовика деда Андрея, она вскочила на понтон, подняла оружие, с тревогой разглядывая противоположный берег.

– А-а-а-а!

Из зарослей вырвался всадник на хрипящей, расшвыривающей клочья пены кляче, понесся вдоль воды. Следом ломанулось что-то бесформенное и темное, а за ним еще…

Катя медленно выдохнула и нажала спусковой крючок. Выстрел слился с еще одним, раздавшимся с понтона. Неведомое животное, покрытое слипшимися клочьями длинного меха и гнилыми язвами, сбилось на середине шага и покатилось кубарем. А перед ним, пару ударов сердца спустя, споткнулась взмыленная кляча, кувыркнулась, сбрасывая седока. Второй зверь грузно перепрыгнул через упавшего собрата, лягнув его задними лапами. Катя выстрелила снова. Оглушенный падением человек вскочил и, шатаясь, кинулся в реку. Упал на четвереньки на мелководье и забарахтался, пытаясь добраться до глубины.

– Убива-ают! – снова заголосил он.

На застеленной старым плотным целлофаном палубе баркаса возились с ножами дед Андрей и Григорий. Чавкали и плескались сортируемые по трем разным тазам звериные потроха. По ветру неслась душная вонь мясца, протекшая кровь капала в воду, и в солнечном свете можно было заметить, как в толще под бортом баркаса замерли в неусыпном ожидании темные рыбины. Из рода тех, что двадцать лет назад принимались пощипывать спущенные с причала в воду ноги, только теперь уже куда крупнее.

Лиза примерилась и швырнула гальку. Та не проскакала блинчиками, а плюхнулась и ушла на глубину. Пугливая рыба заметалась и исчезла.

– Дядь, чего ты? Дайте посмотреть!

– Поди отсюда, а? Неча тут детям пялиться, – ответил высунувшийся из-за борта дед Андрей. Его обветрившееся лицо было забрызгано мелкими красными капельками.

– Ну, деда-а-а!

Девочка была хорошенькая, как картинка в старом журнале. Чистое личико без признаков язв и оспин, густые волосы, заплетенные тугой косой. Мягкие белые руки, не изгаженные работой. Вид портила разве что ветхая одежка, перешитая после чужих людей, но в ящике у Лизы хранились и красивые платья-сарафаны, мало ношенные, а то и вовсе новые, оставленные на особый случай, который должен был наступить совсем скоро.

В хате наверху Тамара и Даду отпаивали трясущегося и заикающегося гонца, в грязных выражениях сокрушающегося по поводу загнанной кобылы. Петя сидел в тенечке под стеной бытовки и пытался на свое усмотрение собрать из двух дохлых моторов «казанок» один рабочий. Женщины, подставив солнцу зады в пестрых юбках и платьях, копались в огороде. Жизнь хутора, внезапно обретшая яркие краски в момент близкой опасности, теперь вновь завязла привычным болотом.

– Ну, да-а-айте посмотреть! Дайте! Дайте! – продолжала нудить Лиза.

– Да что за!.. – возмутился дед Андрей и даже обрадовался, увидев Ясеня, спускающегося к воде с очередным тазом. – Эй, хлопец, спровадь девку отсюда подальше.

– Никуда я не пойду! – возмутилась Лиза.

Ясень передал таз на борт и улыбнулся.

– Да чего там рассматривать? Шкура да потроха, ничего особенного. Зверь тут у вас скучный – тупой и мелкий. Ничего интересного.

Лиза аж поперхнулась от неожиданности, как и всякий подросток, которому скажут, что его игрушки, страшилки и тайные шалаши – чушь собачья, и даже тухлого яйца не стоят.

– А ты, как я посмотрю, большой знаток, – сказала она, невольно подражая интонациям мамы Тамары.

– Ага, – весело согласился Ясень и задрал подол рубахи, демонстрируя темный бугристый рубец, тянущийся поперек впалого живота. – Такое видала когда-нибудь? На Лабе в песчаных норах живут такие черти – сами темные, как сажа, а лапищи длиннющие, и с крюками на пальцах. Подцепит так за кожу, сквозь любую одежду, и утащит под землю. Очень любят маленьких деточек вроде тебя.

– Я тебе не маленькая деточка!

– Тогда чего ведешь себя, как дитятя?

Лиза покосилась на баркас, потом наверх, где сидела на посту с винтовкой на коленях прикрывшаяся косынкой от солнца Катя.

– А расскажи еще что-нибудь такое, а? – вполголоса попросила она. – Этот черт тебя что, в нору утащить хотел?

– Хотел, да зубы обломал. Он меня как пырнул в брюхо – думаю, все, конец. По земле поехал и схватился за что-то. Да как замахнусь!..

На палубе баркаса громовым раскатом расхохотался Григорий.

«Вот же брехло собачье!» – донеслось до Ясеня.

Он взял Лизу за руку и повел в сторону.

– Но это скучная история, такое у нас много раз бывало. Вот хочешь, расскажу лучше, как мы с братцами Кубанское море обойти решили, и что из этого вышло? Вот это уж точно две недели ада было…

– Лиза, ты куда подевалась?! – заорала Катя, глядя с обрыва.

Ясень досадливо качнул головой.

– Здеся! – крикнула в ответ Лиза.

– В дом иди, чего лазишь по кушерям!

– Ну, Ка-а-ать… – затянула Лиза с уже знакомыми нудными нотками.

– Ничего, – сказал Ясень и подмигнул. – Это она вредничает. А ты в другой раз приходи, я как раз историй навспоминаю.

– Лиза! – опять крикнули сверху.

– А когда приходить?

– Когда хочешь. А лучше – как стемнеет, и в хате спать лягут. До ветру выйдешь, и приходи, я тебя ждать буду. Только старшим не говори, заругают, небось.

И подмигнул. Лиза подмигнула в ответ, поскакала по лесенке наверх, не оборачиваясь, но широко улыбаясь. Ясень медленно поднялся следом. Катя встретила его неприветливым настороженным взглядом.

– А куда вам это мясо? – поинтересовался он, усаживаясь рядом. – Оно же фонит, небось, как печенка моего папаши, который в день Звезды в Кубань занырнул.

– На охоту. По ловушкам разложим, крови нальем. Но сейчас рано, нужно, чтоб стухло немного.

– Кого бить собрались?

– Да всяких. Осень скоро, вся нечисть к теплу потянется и к переправе – на запах людей и скотины.

– И кто охотиться будет, неужели опять бабье? Как ты вообще из этой дуры палишь? У тебя же не плечо, наверное, а сплошное синячьё!

– Не подходи к ней, – неожиданно сказала Катя.

– Чего? – удивился Ясень.

– Ты слышал. Даже не смотри в ту сторону, она уже просватана, весной заберут ее отсюда. Случится что – жених тебя за муди подвесит.

– Вот как даже? Это он, выходит, продукты вам возит, вон, даже мука есть – это ж надо, пшеницы нет почти, а мука у вас есть! И тряпье ей, бусы всякие. Кто ж этот жених?

Катя молчала, глядя с берега вниз, на искрящуюся в лучах речную воду.

– Сандро, – сказала она наконец.

– Есаул Сандро? – ошарашенно переспросил Ясень и присвистнул, и засмеялся. – Да он же почти старик! Теперь понятно, чего вы ее так бережете. Дорогой товар, штучный?

– Ага, а ты давай порасскажи, как и с кем нам здесь жить. Нашелся специалист по семейным делам. Не нравится – ты тут все равно никто, вали, откуда появился.

Ясень вскочил и навис над ней. Несколько мгновений Катя смотрела ему в потемневшие глаза.

– И чего? – спросила она.

Молча развернувшись, парень быстро пошел прочь.

Ночи стали холоднее, по поднявшейся в русле воде поплыли сухие листья. На равнине, в качающемся на ветру сухостое, виднелись последние отчаянные клочки пробившейся зеленой травы. Как всегда, по смене погоды дядя Григорий слег, мучаясь болью в давно отнятой ноге.

В доме Курдюковых, хоть название хаты и было давно лишь условностью, потому что жильцы ее носили разные фамилии, и ни один из них не был родственником сгинувшему пару лет назад последнему Курдюкову, стали плохо спать. Больной стонал во сне, от его сильного голоса казалось, что в такт начинают позвякивать стаканы и рюмки в шкафу. В темноте на дворе тявкала Малинка, успокоилась лишь перед самым рассветом.

От стука промаявшаяся всю ночь бессонницей Катя открыла глаза, поднялась с расстеленной на лавке постели. Приоткрыла дверь, выглянула.

– Катюша… – взволнованно бубнил стоявший на крыльце дед Андрей. – Поди сюда, помоги мне, а? Там малому худо, прикорнул, я все добудиться не могу…

Катя накинула куртку поверх халата, сунула ноги в обрезанные резиновые сапоги, поплелась за трясущимся от волнения дедом Андреем. Река под обрывом была накрыта туманной дымкой, призрачные белые клочья ползли вниз по течению, перехлестывали через край обрыва и таяли на траве. Вдали ритмично чирикала какая-то ночная птица.

– Петька! – позвал дед Андрей. – Ну чего ты, Петька! Говорил же, холодно уже, неча на дворе спать…

Мальчик неподвижно лежал в траве. Катя, как завороженная, подошла ближе, наклонилась и уставилась в белое, словно светящееся в сумерках лицо. Глаза были открыты и смотрели в небо, на виске чернела глубокая рана.

– Вишь, совсем малой сдурел, – сказал за спиной дед Андрей. – Ты его потолкай, може, у тебя получится…

Катя попятилась и, запнувшись, с коротким вскриком полетела на землю. Ладони увязли в чем-то липком. Оттолкнувшись ногами, девушка отпрянула и тут же крикнула снова. Рядом с ней, среди высокой пожухлой травы, лежала лисица Малинка со вспоротым брюхом.

На востоке загорелось тусклое утро. Дед Андрей сидел на завалине, подальше от всех. Если присмотреться, можно было заметить, как плечи его трясутся от сухого беззвучного плача. Закрывшись в доме, рыдала и выла Зоя Ивановна.

Найдя на берегу покойника, беглецов хватились не сразу, а только когда хмарь за окном окончательно посветлела.

– Лиза! Лизавета! – орала тетя Тамара, бродя по берегу и с надеждой вглядываясь то в поле, то в темные заросли под косогором.

В палисадник под окнами дядя Григорий, еле наступая на приставленную к ноге деревяшку и шатаясь, вынес самодельную карту, испещренную сотнями пометок, разложил на дощатом, обтянутом клеенкой столе под кустом вербы. Женщины стояли над ним в круг, уже одетые, собранные, с заряженным оружием.

– Мальчик закоцубший уже, значит, давно было. Лодки нетронутые стоят, ключей отомкнуть выродок сучий не нашел. Вплавь перебраться – Лизка плавать не умеет, наверняка побоялся утопить. Значит, по берегу, а путей здесь немного. Может к Дышу пойти переправы искать, – закостеневший палец обвел на карте неровную линию реки, – или попытаться обойти приток с другой стороны и выйти на трассу. Ушли они давно, но шанс есть, что с девкой он быстро идти не сможет – надо попытаться догнать, пока до людных мест не добрался. Значит – двое в одну сторону, двое – в другую.

– Кому-то до заставы нужно, – сказала Фатима.

– Нужно, – согласился Григорий, – да только вы туда не пойдете, людей у нас слишком мало, а в погоню я вас по одной не пущу. У Пети из сарая дробовик пропал. Значит, вооружен, скотина. Пошел бы я, да вам только обузой буду. Дед вон поплывет на лодке, дайте его только в чувства привести.

– Но… – попыталась возразить Галка.

– Нет, приведу, не сомневайтесь, или сам поплыву. А теперь идите все. Вы, – указал он на Галку и Фатиму, – к шоссе, а вы, – настал черед Кати и Алины, – к устью Дыша, вот здесь посмотрите на карте, где уже лет десять плотина разломанная лежит…

Вдоль берега тянулись бесконечные заросли с редкими и узкими проходами к воде, вырубленными в перекрученной баррикаде стволов и веток. Река закладывала петли по равнине, женщины шагали, стараясь не удаляться от русла – беглецы, если шли они в темноте этим путем, наверняка держались так же, чтобы не заблудиться на поле.

Местность вокруг была пустынная. Вдали от человеческого жилья даже животные попадались реже, и те, в основном, совершенно мирные. В полдень, различимый только по наручным часам, а не по все тому же низкому серому небу, Кате и Алине повстречались буренки. Тощие облезлые коровы, какая-то – с тремя рогами, какая-то – с одним глазом во лбу и болтающейся на холке ногой, и ни одной нормальной, медленно бродили вдалеке. Судя по выеденной и вытоптанной траве и кучкам навоза, попадавшимся на пути, здешняя земля была теперь чьим-то выпасом.

– Может, они были здесь ночью? – с надеждой сказала Алина.

Но пастухов они так и не увидели, словно те намеренно спрятались, вовремя заметив приближающихся чужаков.

Чуть погодя сделали привал. Расстелили куртки на земле, запалили небольшой костерок и выпили по кружке травяного чая вприкуску с сушеным мясом и сухарями. Катя понимала, что без этого они обе долго не выдержат и свалятся от усталости, но трезвый разум все равно не мог подавить ощущение стремительно уходящего, мгновение за мгновением, ценного времени.

– Вот же дура-то, а… – с досадой сказала Алина.

Катя поперхнулась, мучительно закашлялась, прикрывая рот. На ладони остались черные капли. Затеплилась растущая с каждым приступом кашля мучительная боль в груди, но от следующего глотка чая опять свернулась, затихла до следующего раза. Алина задумчиво расковыривала болячку на руке.

– Лиза, что ли?

– А кто ж еще? Вырастили козу тупую, жила бы себе потом в поселении, уважаемого человека женой, а ушла – с кем, куда, почему? Вон, Тома с ума сходит, всю жизнь положила, чтобы одного-единственного здорового ребенка на ноги поставить… Что она будет делать на равнине – от радиации и химикатов дохнуть? Это ведь для нее единственный шанс был – не выживать, а жить…

Говорить было не о чем, поэтому дальше молчали, экономя силы. А чуть позже наткнулись на плохо замаскированные песком следы стоянки.

Чем дальше ходоки продвигались по необжитой территории, тем вернее становились приметы таящейся в земле отравы. Трава стала сереть, и в ней попадались выбеленные временем острые кости. Старые деревья, стоявшие здесь двадцать лет назад, были искорежены, как в припадке судорог, низко склонившиеся ветки врастали в землю, змеились под ногами, ложась зигзагами и сплетаясь в узлы. Из куста с острыми черными листьями на путниц бросилась какая-то тварь, когда-то наверняка бывшая собакой, но теперь теряющая по дороге куски мяса с оголившейся хребтины. Боясь выдать погоню звуком выстрела, Алина напала на зверюгу с камнем и пробила той голову метким броском. Заметила еще движение в зарослях, метнулась туда, подхватив еще один камень, и тут же что-то хрустнуло, женщина с криком повалилась на землю.

– Чего там? – испугалась Катя.

– Черт, черт, черт, – причитала Алина, катаясь по траве.

На привал спустились к воде. Катя своим ходом, Алина – на спине у Кати. Расположились под шатром темных ветвей, отыскали плавник для костра. День заканчивался, а с ним подошли к исходу остатки сил.

– Завтра выйдешь, а меня тут оставь, – говорила Алина. – Сама уж управлюсь как-нибудь.

Возразить было нечего. Обе знали, что приток уже рядом. Пока не стемнело окончательно, на горизонте можно было рассмотреть неровную линию зарослей, тянущуюся вдоль его русла. Не дошли-то, получается, совсем чуть-чуть. Алина закатала штанину, попыталась стянуть сапог. Катя увидела, что нога ее, выше обуви и тряпки-онучи, покрыта подсохшими корочками язв. Заметив ее пристальное внимание, Алина буркнула что-то, одернула штаны и улеглась на расстеленное одеяло, свернувшись калачиком.

– А нога? Дай, я посмотрю!

– Не надо уж, только больнее будет.

В темноте чуть слышно плескалась вода о прибрежные валуны, перешептывались деревья под ночным ветерком. Мир вокруг крошечного костерка, разведенного на берегу, накрывал чернильный мрак. В закрывших небо тучах не находилось ни единого просвета.

Когда Алина ровно засопела, а Катя уже едва сидела, борясь со сном, невидимое полотно воды пришло в движение. Раскатившаяся волна ударила в берег, послышался шелест падающих с высоты струй воды. Женщины встрепенулись, быстро затушили огонь.

– Ф-ф-ф-ф-ф-ф…

Их лиц коснулась волна теплого воздуха, пахнущего тиной и бензином.

– У-у-уф! Уф!

А следом по ушам ударил отвратительный скрежет. Казалось, даже мышцам и костям передалась вибрация давящей на барабанные перепонки звуковой волны. Звук оборвался так же неожиданно, как появился. Наступили тягучие мгновения тишины окружающего мира и звона в голове.

– Мамочки, – прошептала Катя и не услышала собственного голоса.

– Уф! Уф! Уф! – снова завелся невидимый исполин. – У-у-у-у-уф!

Земля ритмично задрожала, затрещали разламывающиеся деревья, когда нечто ринулось сквозь заросли. Вокруг в темноте стали падать ветки и мелкая щепа. Катя на четвереньках поползла в проход, по которому они совсем недавно спустились на берег. Невидимое чудовище было где-то сверху, это подсказывали ударяющие по спине деревянные обломки. И вот оно перевалилось через склон и оказалось на берегу.

– У-уф! Ф-ф-ф-ф-ф…

Катя прижалась к земле, до боли напрягая глаза и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. На фоне беспросветного неба расплывалось нечто темное, плавно покачивалось, как кисель в плошке.

– Ф-ф-ф-ф-ф-ф-ф-ф…

Гигант испустил тяжелый вздох и затих. Над полем зажегся белый огонек, так резко, словно кто-то включил фонарик. Светящаяся точка стала расширяться, пока не превратилась в белый шар. Наверное, он должен был вырвать из мрака расправившуюся с деревьями громадину, но свет разливался в воздухе, не встречая никаких препятствий. А чуть дальше зажглась еще одна точка, и еще, и еще…

Десятки светящихся шариков раскачивались над землей, то выше, то ниже. Катя затаила дыхание. По позвоночнику прошлась холодная волна, заставляя волосы на затылке зашевелиться. Хотелось броситься бежать или зарыться в землю с головой, но тело просто оцепенело.

Шары одновременно моргнули. На мгновение наступила темнота, потом холодный белый свет вспыхнул вновь. Один из шаров завибрировал с электрическим треском и лопнул, рассыпавшись искрами. Следом завибрировал второй. Светлячков в воздухе накрыла цепная реакция, последние ослепительные точки опустились к земле и погасли. Вновь стало темно.

Потрясенная Катя чуть пошевелилась, сбрасывая с себя насыпавшийся мусор, и тут же вздрогнула от резкого протяжного звука. От страха сердце пропустило удар. Но это был всего лишь пронзительный вой какого-то ночного животного.

– Катя! – позвала ее плачущим голосом Алина. – Катя, ты где!

Утром на берегу зияла широкая просека с расщепленными пнями и россыпями мелкоизмельченной щепы. Раскололись несколько крупных валунов, попавшихся на дороге невидимому гиганту из реки. На траве остались большие круглые подпалины.

Оставив напарницу в наскоро сооруженном шалаше на берегу, Катя обошла по широкой дуге следы неведомого речного чудовища и быстрым шагом двинулась дальше. Здесь русло вновь изгибалось, ровная прибрежная полоса зарослей распадалась, превращаясь в редколесье. Деревца, выросшие на бывшем поле, были небольшие, раскидистые и сплошь покрытые колючками. Кустарник глухо переплетался, пройти здесь незаметно было сложно, и Катя обрадовалась, увидев свежие сломанные ветки.

Она прибавила шагу, яростно продираясь вперед и не замечая впивающихся в руки и одежду колючек. И даже не сразу заметила приближающийся треск.

– Эй! – окликнули ее.

Женщина замерла.

– Эй! Ты – человек?

Голос она узнала, хоть и не ожидала услышать его здесь и сейчас. Совсем близко кто-то с громким щелчком перезарядил ружье.

– Я – человек, не стреляй, – громко сказала Катя.

Стало тихо, потом тот же голос неуверенно переспросил:

– Это ты, что ли?.. Помоги!

Яростно ломая ветки, Катя двинулась вперед.

Ясень стоял на ногах нетвердо, поэтому привалился спиной к посеревшему от времени обломку старого дерева. Руки, сжимающие оружие, крупно дрожали. Куртка на боку была разорвана и пропитана кровью, которая продолжала течь, несмотря на неловко прижатую тряпку, пропитывала штанину и капала на землю.

– Где Лиза? – спросила Катя.

– Как хорошо, что это ты… Видела их? Помоги мне перевязаться, а? Смотри, как порвали…

– Говори, где она!

Побелевшее от потери крови лицо Ясеня исказилось в непонятной гримасе. Он попытался поднять ружье, но Катя оказалась рядом раньше, схватилась за ствол и рванула в сторону. Старый дробовик, принадлежавший когда-то деду Андрею, а потом перешедший к Пете, описал дугу в воздухе и с треском затерялся в кустах.

– Ты не понимаешь! – вскрикнул Ясень. – Они здесь где-то ходят! Что ты сотворила! Как же мы теперь…

Он попытался кинуться на нее и сорвать с плеча ремень с оружием. Катя отступила, и Ясень повалился на землю. Стиснув зубы от ярости, Катя пнула его в разорванный бок.

– Где она?!

Ясень заорал, потом заскулил.

– Я не хотел… понимаешь?.. Но их было… так много… А она испугалась, побежала…

– Где?

– Там… на берегу…

Лиза и в самом деле нашлась у самой воды. Девушка скорчилась за корягой, словно пыталась спрятаться, измазанные в крови обрывки пестрого платья были разбросаны вокруг, качались в мутной жирной пленке, покрывающей береговую кромку. Растрепавшаяся коса зацепилась за сук, и тело так и осталось сидеть с запрокинутой головой, и даже не подходя ближе, можно было понять, что от лица у Лизы не осталось ничего.

Катя подумала, как она сейчас завернет то, что осталось от девушки, в одеяло, как понесет ее на руках к Алине, а потом они вдвоем поплетутся на хутор, надеясь, что дни и ночи будут достаточно холодными. С телом путь займет много времени, в это время девочка Лиза, которую они берегли всей своей большой семьей, будет разлагаться. А потом они принесут ее и покажут… матери, деду Андрею, бабке Джанэ, дяде Григорию, Зое Ивановне, Даду, Галке, Фатиме… Что им сказать? Они вернули им Лизу?.. К горлу подступил липкий ком.

– На что ты надеялся? – ровным голосом спросила Катя у остановившегося где-то за спиной Ясеня. – Она же тепличная совсем была, куда ты ее хотел отвести, украв из дома, убив ее брата?

– А сам он… – устало сказал Ясень. – Ведь просил по-хорошему ключи отдать. Все остались бы живы, все счастливы… Там, ниже по течению, лагерь есть, у самых аулов. Скоро они снимутся и пойдут на зимовку. И мы бы с ними… Ей хотелось стать свободной, я ей рассказывал… У нас – не то что на этом вашем бабьем хуторе!

– Конечно, именно о ней ты только и думал.

Кажется, Ясень рассердился и даже попытался что-то сказать. Успел набрать в рот воздуха, чтобы ответить ей. Но стоящая к нему спиной женщина внезапно развернулась, и приклад ее винтовки врезался ему в челюсть. Оглушенный ударом, Ясень повалился на спину.

Катя присела, спустив с плеч тощий походный мешок, достала со дна моток веревки. Ясень захрипел, попытался отползти.

– Ты не бойся, я тебя убивать не стану. Просто отправлю туда, откуда ты к нам вылез…

На дворе, в густой и беззвездной осенней ночи, не смолкали крики Тамары. Катя лежала на тюфяке, пряжка пояса больно впивалась в живот, но сдвинуться сил уже не было. Кто-то вошел в сторожку, присел на корточки рядом, у изголовья.

– Ты как? – усталым голосом спросила Галка.

– Жить буду, – ответила Катя, прислушиваясь к чему-то скользкому и липкому, давящему на горло изнутри.

Отвратительное ощущение не исчезало второй день. С тех самых пор, как она последний раз видела Лизу, погребенную теперь в норе на берегу реки. И Ясень тоже был с ней рядом, их разделяла только пара десятков шагов и кромка воды.

– А…

– Нет, через плотину не переправлялся никто, наверное, другим путем ушли, – сказала Катя, и в ее словах не было ни капли лжи.

– А может, оно и к лучшему? – шепотом спросила Галка. – Хоть землю посмотрит, а то здесь у нас – тоска смертная, или старик ее этот дома запрет и беречь от сквозняков будет.

– Старик? – переспросила Катя. – Ему ведь лет сорок пять, вроде. Мы с тобой здесь до такого почтенного возраста не доживем. А у степняков старики и того моложе.

Она хотела засмеяться, но ощутила, как в горле поднимается ком, и громко, мучительно закашлялась. Из открытого рта на тюфяк потекло что-то черное и липкое.