О смелом всаднике (Гайдар)

Чемодан

Детский дом имени 8 Марта стоял в лесу, недалеко от станции Поваровки Октябрьской железной дороги. В сорок первом году немецкие фашисты, подходя к Москве, разрушили и сожгли усадьбу, а лес вырубили.

Если ехать от Москвы, надо было, сойдя на станции, идти к дому налево, а если от города Клина — направо. Аркадий Гайдар ходил и направо и налево, потому что жил он в тот год и в Москве и в Клину сразу. В Москве отдыхал, в Клину работал, и часто ездил туда и обратно.

От Москвы до Клина три часа езды, но Гайдар, бывало, на короткую эту дорогу тратил по двое и трое суток. Доедет до Поваровки, слезет с поезда и пойдет в гости к ребятам. Очень любили ребята эти нечаянные наезды Гайдара и всегда волновались: надолго ли приехал Аркадий Петрович? Но это была такая большая «военная тайна», что даже сам Гайдар этой тайны не знал. Если ребята не очень озорничали, не мешали ему работать, он жил день, два, а иногда и больше. А потом собирался и уезжал в Москву или в Клин, смотря по надобности.

Однажды летом Гайдар загостился в Поваровке и прожил там трое суток. А на четвертые сутки он встал рано утром, посмотрел на солнце, на березки и сказал по секрету директору детского дома товарищу Соколову, чтобы ему принесли из спальни шапку-кубанку, шинель и чемодан. Вещи принесли, и Гайдар потихоньку от всех, чтобы ребята не очень галдели, отправился на станцию.

Но не так-то просто было незаметно исчезнуть из Поваровки. Не успел он пройти и сотню шагов по аллее, как из-за березовых кустов выскочили мальчишки: Гриша, Петя и Энка, а за ними прибежала и воспитательница Аня.

— Поймали! — закричали ребята и побежали к Гайдару.

— Поймала я вас, озорники! — закричала Аня и побежала за ребятами.

Тогда Гайдар остановился и схватил своими широкими лапищами в охапку всех троих ребят сразу.

— Ну раз все друг друга поймали, — сказал он, — делать нечего. Только не кричать, не ворчать, не прыгать. Провожающие — вперед. Уезжаю в Москву. Оркестр пусть играет марш «Тоска по родине».

Гриша и Петя побежали по аллее, Аня пошла рядом с Аркадием Петровичем, а Энка схватил обеими руками немудрящий фибровый, с тремя брезентовыми заплатками чемодан Гайдара и, кряхтя, потащился следом. Кряхтел Энка от усердия — в гайдаровском чемодане, кроме мыла, полотенца и зубной щетки, ничего не было.

Так и пришли на станцию.

Когда показался из-за леса дымок подходившего поезда, Энка, пошептавшись с товарищами, высунул вперед свою стриженую голову.

— Аркадий Пе-пе-петрович! — сказал он, заикаясь от волнения. — Отчего вы такой знаменитый, а чемоданчик у вас так себе?

Трое ребят раскрыли рты в ожидании ответа.

Гайдар задумался, а воспитательница Аня покраснела и отвернулась. Поезд уже совсем близко подходил к станции. Тогда Гайдар погладил по очереди три стриженые мальчишечьи головы, а воспитательнице Ане пожал руку.

— Не горюй, Энка, и не расстраивайся, — сказал он, — хуже было бы, если бы чемодан у меня был знаменитый, а сам я так себе.

Гайдар прыгнул на ступеньку вагона, и поезд тронулся.

Энка долго стоял на платформе.

Недавно мне пришлось побывать в Поваровке. Я проехал по старому гайдаровскому пути, прошел по много раз исхоженным Гайдаром тропинкам и увидел, что рассказ нужно дописать.

Вырубленный фашистами лес вырос.

Тоненькие кудрявые березки стоят на вырубке. Далеко за рост человека перемахнули пушистые молодые елки. Стройные тонкие липы и рябины посажены у дороги.

Детский дом имени 8 Марта стоит в молодом, прозрачном, чудесном лесу. Дом отстроен заново. В кустах вокруг дома бегают во весь дух новые Гришки, Петьки и Энки.

В старом овраге за дорогой я нашел ржавую немецкую бомбу. Саперы-подрывники вывинтили из нее взрыватели, вытащили взрывчатку и бросили уродливую, никому больше не опасную оболочку в овраг.

Ржавчина во многих местах проела железо. В дыры густо полезла зеленая трава, и шустрый одуванчик высунул свой веселый желтый лобик из разинутой пасти фашистского страшилища.

Видно было, что скоро и следа не останется от этого гадкого мусора. Все вокруг росло, зеленело, цвело. Вспомнилось мне, как нежно и мужественно любил Гайдар эту несгибаемую и неувядаемую, родную цветущую землю, и на душе у меня стало легко.