Обещай помнить

27

ДЖУЛИЯ

— Что ты делаешь у моей двери со всеми своими вещами? — Спросила я, глядя на невероятно расслабленную Селину. Она была одета небрежно, что указывало на её выходной.

— Моя квартира затоплена, — ответила она.

— Твоя квартира затоплена, или это ты её затопила? — Я приподняла бровь, чтобы подчеркнуть вопрос. У моей подруги даже не хватило совести выглядеть виноватой, но она, по крайней мере, признала правду.

— Возможно, моя квартира и не затоплена... — начала она неуверенно.

— Ах, Селина, прошу тебя! Опять? — Я вошла, оставив дверь открытой. Моя подруга тащила за собой большой чемодан на колёсиках, и я не думаю, что это всего лишь на один день.

— Это не моя вина. Я открыла кран в ванной, и пошла в спальню за трусиками... — говорит она, как будто это было что-то незначительное.

— И после этого ты споткнулся и заснула в своей постели? — Повторяю я, то же абсурдное объяснение, которое Селина уже давала мне в прошлый раз, и падаю на диван. Слава богу, сегодня суббота. И словно для того, чтобы испортить моё счастье, перед глазами внезапно возникает сосредоточенное лицо Артура, когда он занимался со мной любовью.

Это происходит так часто, что я начинаю задумываться, не стоит ли обратиться к врачу. Но сдерживаемая фрустрация — это не болезнь, Джулия, это признак здоровья!

— Нарколепсия — это очень серьёзное заболевание! — говорит Селина.

— Да, это так! Но ты от этого не страдаешь, Селина! — Недоверчиво напоминаю я ей, но моя подруга достаточно самонадеянна, чтобы поверить в собственные оправдания. Селина бросает свой чемодан на полпути и падает на диван рядом со мной.

— Я не спала, — она подтверждает, но её взгляд говорит мне что-то ещё, и я сжимаю губы в ожидании. Она закатывает глаза, прежде чем продолжить. — Мне позвонил папочка, и я забыла закрыть кран, — говорит она, но я уверена, что это не всё. Я прищуриваю глаза в молчаливой просьбе. — И вот тогда я заснула.

— И как долго ты планируешь здесь пробыть?

— Думаю, неделю. Поскольку это происходит не в первый раз, в компании сказали, что в этом нет смысла, мой пол потерян навсегда. На этот раз я, наверное, уложу плитку, но мне так нравился тёплый пол... — последнюю часть она произносит шёпотом, глядя вверх.

— В какой-то момент это должно было произойти. Если бы у меня было хоть немного прав в решении этого вопроса, я бы настояла на том, чтобы убрать ванну из твоей квартиры. Однажды этот этаж может обрушиться на квартиры этажом ниже.

— Сейчас ты преувеличиваешь. — Она поворачивается ко мне так, словно я сказала что-то неразумное. — Прежде чем это произойдёт, из-под дверей начнёт вытекать вода, предупредив соседей с моего этажа. Они, вероятно, выломают мою дверь и разбудят меня.

Я моргаю, удивляясь, зачем я вообще вступаю в этот разговор. Не находя разумного объяснения, я предпочитаю промолчать.

Мне придётся пересмотреть свои планы. Вряд ли Селина позволит мне спокойно работать. Всё, чего я хотела, — это провести целый день, обдумывая наилучшую стратегию приобретения «Таварес» без внезапной угрозы присутствия Артура, нависшей над моей головой, или без бесконечных вопросов о моём недовольстве его отсутствием.

— Ну… — начинает Селина, и я закрываю глаза.

— Хм.

— Твой отец. Я тут же открываю глаза и щурюсь, поворачивая голову к подруге.

— Ты поэтому здесь? — Спрашивает она, моргая, словно уверена, что ей всё сойдёт с рук. Эта улыбка напоминает мне об Артуре, который тоже часто так улыбается.

Это воспоминание вызывает у меня злость на Селину, потому что это её вина. За последние несколько часов я старалась не думать об этом человеке, но стоило ей появиться, как он возник в моей голове дважды за последние пять минут.

— Мы беспокоимся, — говорит она, словно они были единым целым.

— О чём беспокоитесь? Я знала, что не должна была ничего говорить! Твою квартиру действительно затопило? — Спрашиваю я, потому что, если подумать, даже не понимаю, зачем она здесь. На всю следующую неделю свободны три квартиры.

— Ну конечно, да! — С подозрением наклоняю голову, и Селина закатывает глаза. Она достаёт телефон из кармана, разблокирует его и набирает несколько клавиш на экране. Затем она показывает мне видео, на котором запечатлена её квартира в несколько хаотичном состоянии, если можно так выразиться.

— Хорошо, — говорю я.

— Не могу поверить, что тебе нужны доказательства.

— Не могу поверить, что ты намеревалась действовать тайно.

— Эй! — Протестует она. — Не убивай посыльного, ладно? Обычно Пенни была бы лучшим кандидатом на эту роль, но её и остальных сейчас нет в городе. Ты выбрала худшую неделю в мире, чтобы начать вендетту, — предупреждает она, и я вздыхаю.

— Я не собираюсь устраивать вендетту, Селина.

— О, нет? — Она наклоняет голову и приподнимает бровь. — Значит, компания, в которой ты работаешь, пытается купить компанию твоего отца после того, как ты сказала им об этом? Это не вендетта? Какая прелесть! — Она подносит руку к груди и вздыхает с притворным облегчением, прежде чем улыбнуться. — Так чем ты занимаешься? — Спрашивает она, внезапно теряя игривый вид, и я встаю.

— Я не хочу об этом говорить. — Я направляюсь на кухню.

— Мне очень жаль, потому что я не собираюсь уходить, пока ты наконец не начнёшь говорить. И я должна предупредить тебя, что, если девочки не получат удовлетворительных новостей к концу следующей недели, здесь соберутся обеспокоенные подруги. Мяч на твоей стороне. — Дойдя до кухонной двери, я оборачиваюсь, а Селина остаётся в той же самой й позе, что и раньше.

— Это не вендетта. — Повторяю я.

— Сядь сюда, — она хлопает по пустому месту рядом с собой, — и объясни мне.

Её тон, взгляд и озабоченность настолько отличаются от её обычного беззаботного и непоследовательного поведения, что я разворачиваюсь обратно и сажусь на диван.

— Начнём с того, что этот человек мне не отец. Отец — это тот, кто воспитывает, а насколько я знаю, у меня нет ни отца, ни матери.

Правда, заключённая в моих словах, оставляет горький привкус во рту и возвращает ощущение стеснения в животе, которое я испытала два дня назад, когда прочитала имя «Таварес Медиа» в списке, присланном Флавио. Такое же стеснение я испытываю каждый раз, когда думаю об Андерсоне Таваресе и о том, какой другой могла бы быть моя жизнь, если бы он просто взял на себя ответственность. Мужчине, который беременную от него женщину нанял в качестве домашней прислуги, а затем уволил, обвинив в воровстве и пригрозил посадить в тюрьму, если она кому-нибудь расскажет, что носит его ребёнка, не хватало духа.

Он отправил её обратно в Сан-Паулу, дав достаточно денег, чтобы оплатить аборт. Никаких дальнейших действий и планов на будущее. Настоящий трус. Трудно поверить, что в конце XX века подобное могло произойти и остаться незамеченным. Но это так.

За половину моей жизни, проведённой с матерью, она ни разу не назвала мне имени моего отца. Именно Кристина, после того как я настойчиво просила её об этом, помогла мне разобраться в моём прошлом. Я должна была знать. Хотя я тысячи раз слышала, что у меня нет отца, я не имела представления о причинах этого. Какая-то часть меня, глупая и наивная, всё ещё надеялась, что он просто не знает о моём существовании.

Мне всегда казалось, что я узнаю его имя и смогу его найти. Когда он узнает о моём существовании, то обнимет меня и скажет, что я никогда не буду одинока. Он попросит прощения за то, что я жила такой несчастной жизнью, и сделает всё возможное, чтобы каждый мой день был наполнен радостью. Но, конечно, всё оказалось совсем не так. Когда я получила отчёт от частного детектива, нанятого Кристиной, я узнала, что он знал о моём существовании. Он знал, но ему было всё равно. Вопреки моим представлениям, моя мать не убежала от него беременной, даже не предупредив его о моём появлении. Он просто выгнал её, оставив ни с чем.

Он не хотел меня, и она тоже не хотела. Ленита Лисбоа подвергла меня самому страшному из возможных видов аборта — аборту при жизни. Единственное, что она проявила ко мне, — это имя. После этого она никогда не проявляла ко мне никакого интереса. Ни когда я была ребёнком, ни когда стала подростком, которым я всё ещё была, когда видела её в последний раз.

Она была влюблена в Андерсона. Глупая молодая девушка, которая поверила обещаниям сына своего босса, переспала с ним, забеременела и была отвергнута. Это разрушило её. Мне нравится думать так, потому что, если она была лишь тенью той женщины, которую я знала всю свою жизнь, ситуация становится ещё печальнее.

Некому было заботиться обо мне. Некому было обратиться в службу защиты детей, некому было хотя бы раз сделать то, чего не смогли мои родители. Не до Кристины.

Тогда нет. Приобретение Таварес — это не месть. Местью было бы увидеть, как Андерсон Таварес страдает от нищеты, в которой я жила долгие годы. Местью было бы наблюдать, как он остаётся ни с чем, одиноким, потерянным и сбитым с толку. Он мог бы спрашивать Бога, почему никто в этом мире не может полюбить его. Он мог бы задавать вопросы о том, что с ним не так, и заключать сделки с Богом, умоляя его выслушать его. Ведь это единственный способ сохранить рассудок — верить, что однажды всё изменится.

Но я не скажу Селине ничего из этого. Мои подруги — это моя семья, но я лучше, чем кто-либо другой, знаю, что во мне есть что-то ужасное, чего не должна видеть даже семья. Это желание — одно из таких вещей.

— Всё в порядке, прости. — Извиняется она.

Я закусываю губу и открываю глаза, чувствуя, как сердце сжимается в груди. Я не хочу говорить об этом, уже измученная эмоциями, которые одолевали меня несколько минут назад. Но я снова беру слово.

— Как я уже упоминала, Артур дал мне список с несколькими компаниями для анализа. Он стремится к расширению, но не желает незначительных изменений. Он хочет чего-то крупного, значимого. Я тщательно изучила список, рассматривая каждую компанию по отдельности, и пришла к выводу, что Таварес — наилучший вариант. Он требует наименьшего сокращения рабочих мест после покупки, охватывает множество секторов, которые отсутствуют в нашей компании, и, что самое важное, обладает наибольшей коммерческой привлекательностью.

Комок застревает в горле, когда я произношу следующие слова, которые словно сами собой срываются с губ:

— У Андерсона Тавареса нет наследников.

В комнате повисает тишина. Селина закусывает губу, смотрит на меня и неожиданно заключает в крепкие объятия.

— Мне так жаль, прости! Я ненавижу этого человека! Боже мой, если бы я могла, я бы бросила его под скоростной поезд, потому что видеть, как он умирает, раздавленный машиной или автобусом, не оправдало бы моей ненависти.

Её объятия успокаивают меня, а слова даже вызывают улыбку несмотря на то, что моё сердце сжимается. — Ты не одинока, Джулия, — говорит она, приближая своё лицо к моему и нежно касаясь ладонями моей щеки. — Ты больше никогда не будешь одна, — обещает она, словно читая мои мысли и мои откровенные страхи. — Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя! И я не одна такая.

— Я тоже тебя люблю, — тихо говорю я и улыбаюсь, пусть даже это и не самая лучшая моя улыбка. — Лагерь «Обеспокоенных подруг» отменяется?

— Так и есть! — Говорит она, но улыбка на её лице не обещает ничего хорошего. — Но я обязательно позвоню той, кого люблю больше всего на свете! Как только приедут девочки.

— О, нет! — Жалобно произношу я, прижимаясь к ней всем телом. Она крепко обнимает меня, смеясь до слёз. И несмотря на отказ. Несмотря на то, что в это трудно поверить даже спустя столько лет, в этот момент я чувствую, что не одинока.

— Я не пойду, — заявила я через щель в двери своего домашнего кабинета.

Я редко использую эту комнату, но сегодня мне пришлось спрятаться здесь, чтобы поработать хотя бы час. Селина не оставляла меня в покое весь день, но, зная свою подругу, я понимала, что в какой-то момент она всё же уснёт. Это произошло, когда мы смотрели фильм, и я воспользовалась моментом, чтобы сбежать. Три часа спокойствия среди хаоса, вызванного, приглашением Селины, но всё закончилось.

Я старалась игнорировать её, хотя и понимала, что это не самая эффективная тактика в её случае. В отличие от трёх других женщин, включая Алину, Селина не может понять, когда у человека есть личное пространство. Если закрыть дверь, она будет настойчиво стучать, пока вы её не откроете.

— Ты согласишься! У меня клиент, и ты идёшь со мной. Вытащить тебя из дома — моя миссия, и я никогда не терплю неудачу! — Заявила она.

— Я не пойду, Селина. Мне нужно работать, — ответила я, и сквозь щель заметила, как её лицо исказилось от раздражения.

— Джулия, ты уже несколько недель только и делаешь, что работаешь! Ради бога! Даже когда ты отправилась на необитаемый остров с американскими тройняшками, ты работала не так много! — Её последнее замечание заставило меня сначала удивиться, а затем рассмеяться.

— Селина!

— Что? Прошло уже столько времени! — Оправдывается она, продолжая держать дверь приоткрытой. — Честно говоря, я всё ещё подозреваю, что Кристина после этого заставила тебя сделать операцию по удалению матки. — Моё тело сотрясается от смеха, и я больше не могу сдерживаться.

Я прижимаю руки к животу, задыхаясь от смеха, в то время как Селина стоит по другую сторону дверного проёма, скрестив руки на груди и приподняв бровь, словно спрашивая:

— Это «да»?

— Хорошо, Селина! Хорошо! Ты победила! Но лучше бы эта вечеринка была хорошей. — Предупреждаю я её, но она не отвечает, просто освобождает мне путь и протягивает руку в сторону моей комнаты, словно я ребёнок, которого поставили в угол. Я вздыхаю и закатываю глаза, но подчиняюсь.

— Ты этого не заслуживаешь, но, поскольку я хороший человек, я всё равно предупреждаю тебя: ты не хочешь надевать зелёное. — Я останавливаюсь хмурясь, и поворачиваю голову назад, глядя на Селину через плечо:

— А почему бы и нет?

— Жёлтый! Я действительно считаю, что жёлтый цвет сегодня идеально подходит к твоей коже. — Она почёсывает бровь, изображая невинность, а я прищуриваюсь, сжав губы, и качаю головой.

— Селина, — медленно произношу я её имя. — У меня есть ещё один вариант — красный?

— Можно и красный.

— Ну же, Селина! Вечеринка светофора? Сколько нам лет? Пятнадцать?

— Это не вечеринка светофора!

— О, нет? И как же это теперь называется?

— Вечер игр в «Малине».