Обман и желание

Глава 11

Машина, которую Стив отправил за Мэгги, — «мерседес» с его личным шофером — подъехала к дому ровно в семь. Мэгги уже собралась. Ожидая назначенного часа и думая о том, как пройдет вечер, она нервно шагала из угла в угол и курила. Ей не особенно хотелось ехать, ужинать с совершенно незнакомыми людьми, которым ее присутствие может не понравиться. Она ломала голову над тем, как одеться, поскольку не знала, насколько официальными бывают ужины у Дины. После нескольких часов раздумий она выбрала длинный широкий жакет и узенькие брюки цвета осенней листвы. Но она чувствовала себя очень неловко, неуверенно и жалела о том, что не отказалась от неожиданного приглашения Стива. При нормальных обстоятельствах о таком визите не могло быть и речи, но в данной ситуации она считала необходимым использовать любую возможность, чтобы получить информацию, которая поможет объяснить исчезновение Розы. Хотя она все больше и больше склонялась к мысли, что это исчезновение связано не с «Вандиной» и «странными происшествиями» в фирме, а скорее с Бренданом.

Когда «мерседес» свернул на подъездную дорогу к загородному дому Дины, Мэгги с интересом осмотрелась. Довольно длинная дорога, вдоль которой расположилось несколько фермерских хозяйств, бежала меж зеленых полей и вела прямо к небольшому аккуратному, красивому коттеджу. Здание очень напоминало фермерский дом, но сложенные из камня стены и элегантность постройки отличали его от обычных ферм.

Когда водитель обходил машину, чтобы помочь Мэгги выйти, парадная дверь дома открылась и появился Стив. Он был одет довольно просто — белая рубашка и светлые слаксы, поэтому Мэгги обрадовалась, что и она оделась не слишком официально.

— Мэгги, как я рад, что вы смогли приехать! — непринужденно и дружелюбно произнес он, и вновь Мэгги обратила внимание на легкий акцент, который заметила при первой встрече. — Проходите! Остальные гости уже прибыли.

Она вошла в холл, и вымощенный каменными плитами пол вновь вызвал воспоминания о фермерском доме. Но на этом сходство и заканчивалось: в холле расположились старинная стенка и вешалка из полированного красного дерева. В вазе на вешалке стояли веточки декоративного душистого горошка, а в той огромной, что размещалась на полу, — засушенные цветы. Рядом находились пара ботинок, набор для игры в гольф, припрятанный за дверь, пара больших полосатых зонтов. Все эти мелочи оживляли обстановку и напомнили Мэгги о доме, отчего неловкость ее почти пропала. Она ожидала увидеть музей роскоши, а оказалось, что Дина и ее сын живут просто.

Справа из-за закрытой двери раздавались голоса, но Стив провел Мэгги дальше, в светлую большую комнату. Мэгги опять была поражена простотой обстановки и задавалась вопросом, почему же это так. Она ожидала увидеть здесь роскошь, которой, как рассказывал читателям журнал «Ваш сад и дом», окружают себя преуспевающие богачи, а не эту скромную комнату с мебелью из соснового дерева, мягкими диванами и креслами, на которых были разбросаны милые, простые, такие домашние подушечки.

В одном из кресел сидел, развалившись и вытянув ноги в синих хлопковых брюках, мужчина, потягивающий коктейль из стакана. Он показался Мэгги довольно молодым, но затем, удивившись, она поняла, что ошибается. Длинные волосы, собранные в хвостик, светлая одежда ввели ее в заблуждение. Через минуту она разглядела покрасневшее лицо, глубокие складки, идущие от носа к губам, большие темные круги под глазами, синюшность кожи, обтягивающей широкие скулы.

Немного смутившись, Мэгги отвела взгляд и увидела женщину, стройную, рыжеволосую, в широком розовом платье. Как только Мэгги появилась в комнате, женщина отошла от книжного шкафа, где она разглядывала корешки книг, и, окинув Мэгги взглядом, одарила ее холодной улыбкой.

— Мэгги, познакомьтесь. Джейн и Дрю, — представил Стив. — Джейн — профессиональный дизайнер, работает в «Вандине», а Дрю…

— Профессиональный лежебока, — закончил за него краснолицый мужчина. Голос прозвучал лениво, но принадлежал, очевидно, аристократу.

«Определенно, привилегированная частная школа для мальчиков, — решила Мэгги. — Мальборо или Кливдонский колледж, а может, даже Итон или Рагби».

— Дрю шутит, — поспешил сгладить неловкость Стив. — Он очень веселый художник. Дрю, Джейн, познакомьтесь — Мэгги, сестра Розы.

Показалось ей это или нет, но Мэгги ощутила внезапную перемену атмосферы. Наверное, это ее воображение. Ведь они должны были знать, что она приглашена. Но что-то вдруг резко переменилось в Джейн — пронизывающий взгляд ее зеленых глаз, едва заметное, но безусловное движение губ, не похожее на улыбку.

— Сестра Розы? Да ну? — произнесла Джейн, поворачиваясь на пятках и перекатывая стакан в ладонях.

— Мэгги живет на Корфу, — пытался завязать беседу Стив.

— Страна Джеральда Даррелла, — лениво произнес из глубины кресла Дрю.

— Не совсем, — заметила Мэгги. — Я живу вблизи Кассиопи.

— Все равно близко оттуда.

— Что вам налить, Мэгги? — спросил Стив. — Джин с тоником? Шерри? Вино? Или что-то другое?

Мэгги посмотрела на стоящие на маленьком столике из соснового дерева бутылки:

— Кампари, если можно.

— Конечно. Со льдом и содовой?

— Да, пожалуйста.

— Кусочек апельсина?

— С удовольствием.

«Он знает толк в напитках», — подумала Мэгги. Многие портят вкус кампари, добавляя лимон, а не апельсин. Она наблюдала за тем, как он готовит напиток — ловко, словно профессиональный бармен, — побаиваясь взглядов Джейн.

— А что же вы делаете в Англии? — поинтересовался Дрю. — Если бы я жил на Корфу, не думаю, что мне бы захотелось ехать куда-то еще.

Мэгги охватили сомнения. Сегодня ночью она приняла решение — попытаться выяснить во время ужина, что же могло случиться с Розой, но начинать разговор сейчас она не рискнула.

Когда Стив нес коктейль для Мэгги, он понял, что она в нерешительности.

— Мэгги, конечно, приехала повидаться с Розой. Но проблема в том, что Роза об этом позабыла.

Он подал Мэгги бокал.

Не сговариваясь, они переглянулись, и опять Мэгги почувствовала какой-то мгновенный заряд, но она не понимала, откуда он появился. Поблагодарив Стива, она взяла бокал и отпила чуть горьковатый коктейль, — Стив приготовил его великолепно.

— Какая неудача для вас, — сказала бархатным голосом Джейн. —

— Да. — Мэгги снова замешкалась, подумав, что еще рано говорить о Розе, но тут она была снова спасена — на этот раз раздался голос от двери:

— Добрый вечер. Извините за то, что не встретила вас.

Мэгги обернулась и увидела стройную женщину с серебристыми волосами, одетую во все черное. Рядом с ней стоял розовощекий мужчина, был он не выше женщины, а сквозь его тщательно причесанные редеющие волосы виднелась розовая лысина. Оба они были одеты гораздо более официально, чем остальные, хотя ее маленькое черное платье подходило для любой ситуации, а его темный костюм был похож на деловой.

— Дина, а мы тут голову ломаем, где вы! — с наигранным возбуждением воскликнула Джейн.

— Мне надо было обсудить с Доном одно дело. Я не хотела мешать другим.

— Вы бы нам не помешали. Видит Бог, бизнес — это моя еда, мое питье и мой сон. Дрю подтвердит. Так что же случилось?

— Нет, Джейн, не сейчас…

— Ну, может быть, попозже, — сказал Дон Кеннеди.

Он стоял позади Дины, словно королевский охранник. Мэгги подумала: «У Дины родилась какая-то потрясающая мысль, которую она собиралась сообщить, если бы не я. Но я — не тот человек, у которого спрашивают совета. Ты, Джейн, подходишь для этого намного больше».

— Так в чем же дело?

— Дело, которое может привести «Рубенса» к фиаско, — сказала Дина. — Но я абсолютно уверена, что Мэгги вовсе не интересно слушать наши деловые разговоры. Вы ведь Мэгги? А я Дина.

Она говорила доброжелательно, но Мэгги не могла не заметить в ее манерах определенную твердость.

— Да, верно. Я очень рада встретиться с вами. И очень надеюсь, что я здесь к месту.

— О да, конечно. Мы всегда более чем рады гостям, которых приглашает Стив. — Мэгги снова почувствовала, что к ней относятся как к гостье Стива, а не как к сестре Розы. — Позвольте мне представить Дона Кеннеди, — Дина показала на мужчину, стоящего около нее. — Дон следит за финансовыми делами «Вандины», но он также один из самых старых моих друзей.

— Дон, если бы я был на твоем месте, я бы не стерпел подобного представления, — сказал Стив.

— Да нет, почему же, я не возражаю.

— Я просто подумал, что «самый ценный друг» было бы более подходящее фразой. «Самый старый» звучит так, будто ты уже совсем старик.

Дон порозовел еще сильнее. «Никакого чувства юмора», — подумала Мэгги. А Дрю неприятно улыбнулся, так что Мэгги испытала прилив отвращения, отметив, что он радуется, если кто-то чувствует себя неловко.

— А теперь пойдемте ужинать, — предложила Дина.

Она повела гостей через холл в столовую, которая была обставлена, как и гостиная, в стиле загородного дома плетеной мебелью, чего Мэгги никак не ожидала. Из окон открывался типичный сельский вид. Ситцевые шторы пестрели узором темно-голубых и зеленых тонов, тем же материалом были обтянуты диван и стулья. Стол с стеклянной поверхностью был сервирован словно для завтрака на открытом воздухе: графины с вином и водой, плетеная корзинка с хлебом.

— Мэгги, садитесь рядом со мной, — предложил Стив, выдвигая для нее стул.

— Как странно, — лениво заметил Дрю, когда Мэгги села справа от него. — Здесь обычно сидит Роза. Но сегодня вечером мы в приятной компании ее сестры.

Тут произошла небольшая заминка, и все замолчали. Чтобы спасти ситуацию, Стив продолжил с легкостью:

— И в очаровательной компании, надо сказать.

Джейн усаживалась на свое место прямо напротив Мэгги, когда Стив говорил, и, взглянув на нее, Мэгги уловила взгляд, не скрывавший антипатии. Выражал ли этот взгляд отношение к Мэгги или отражал чувства Джейн к Розе?

«Не надо мне было сюда приходить, — подумала Мэгги, чувствуя себя не в своей тарелке, когда красивая, но довольно усталая девушка подала им еду. — Мне надо было настоять на разговоре с Диной в офисе, и тогда не пришлось бы вдаваться в их личные отношения. Здесь все равно ничего не узнать о Розе. Кажется, вечер потерян».

Ее предположение лишь подтвердилось во время ужина. Но когда подали пудинг, вкусный абрикосовый мусс с кремом, Мэгги подумала, что, возможно, ощущает неловкость лишь потому, что она здесь посторонний человек.

Остальные тоже не казались естественными в той легкости, с которой общались друг с другом. Для людей, которые работают вместе и, предположительно, являются друзьями, атмосфера была слишком искусственной.

Дрю оставался в стороне и выглядел наблюдателем, получающим удовольствие от собственных шуток. Дон Кеннеди озабоченно помалкивал. Дина, хотя и весело болтала, казалось, вот-вот сломается, так напряженно она сидела, вытянувшись на стуле. Что "касается Стива…

Поскольку он сидел около нее, ему неизбежно приходилось разговаривать в основном с ней, и когда общий разговор касался вопросов, о которых она ничего не знала, то он, как хороший хозяин, делал попытки ввести ее в курс дела. Интуитивно Мэгги чувствовала, что это не просто вежливость хозяина. Она не могла не заметить лукавых взглядов, которые он бросал на Джейн, так что внимание, которое уделял Стив Мэгги, каким-то образом касалось и Джейн. Реакция самой Джейн усилила это подозрение. Мэгги заметила, что той не все нравилось. Джейн смеялась слишком громко, но чего-то недоставало в этом смехе. Стальной блеск сверкал в ее глазах, когда они встречались с глазами Мэгги. Может, это просто потому, что ей хотелось быть в центре внимания? Или отчего-то еще? Ответить на такой вопрос, если он касается женщины, подобной Джейн, было почти невозможно.

Когда ужин закончился, Дина попросила розовощекую служанку подать кофе в гостиную. Все заметили, как хозяйка отвела Мэгги в сторону.

— Вы, должно быть, думаете, что я очень невежлива, — сказала она с улыбкой, что внезапно сделало ее лицо молодым. — Здесь нам будет сложно поговорить, Мэгги.

Мэгги слегка покраснела, поскольку Дина прочитала ее мысли.

— У вас есть и другие гости, — быстро произнесла она. — И Стив ко мне очень внимателен.

— Да, — улыбка снова озарила лицо Дины. — Я заметила. Но он сказал, что вы хотели побеседовать со мной по поводу отъезда Розы. Я не уверена, что смогу рассказать что-либо существенное, но вы обеспокоены, я это понимаю и постараюсь вам помочь.

— Конечно, я очень обеспокоена. Ведь никто не знает, где она. Я подумала, может быть, она вам что-то сказала?

— Нет, ничего.

— Возможно, она упоминала о своих планах или о чем-то в этом роде?

— Да нет же! По правде говоря, я была поражена, когда она меня так подвела. Я во всем полагалась на Розу. С тех пор как умер мой муж, она стала оплотом силы. Все держалось на ней, и ей это известно. Я просто не могу понять, как она могла исчезнуть и даже не предупредить меня!

Недоумение Дины было абсолютно естественным, и все страхи Мэгги начали просыпаться вновь. Теперь, когда она оказалась перед лицом неопровержимого факта исчезновения сестры, исчезновения, в котором ничего нельзя было объяснить… Волнение охватило ее.

— Это невозможно! Вдруг она просто уехала с кем-нибудь? Я не имею в виду ее давнего друга, Майка Томпсона, но ведь это мог быть любой другой, кто-нибудь, с кем у нее было давнее знакомство, возможно, семейный человек… ну… я не знаю.

— Нет, — сказала Дина. — Я ни о чем таком не знаю, — коротко и четко ответила она.

— Не было подобных слухов? — настаивала Мэгги.

— Нет, никогда не было, я абсолютно уверена в этом.

— Понятно. — Мэгги сомневалась. — Я слышала еще кое-что. Роза упоминала о том, что на работе происходит что-то странное. Но, как я понимаю, вы ничего об этом не знаете?

Дина нахмурила брови:

— Что-то странное? Господи, что вы имеете в виду?

— Я не знаю, — Мэгги замялась, ведь она обещала Лизе не говорить при Дине о подозрениях Розы, и вот проговорилась! — По правде говоря, я не знаю точно, что Роза имела в виду, но думаю, что она могла предполагать промышленный шпионаж.

— Боже мой! — вскрикнула Дина и покраснела.

— Простите, — сказала Мэгги, — я не хотела вас пугать, но я думаю, это важно.

Дина поправила красивую золотую цепочку на шее.

— Я не потрясена открытием, скорее, это подтверждение моих собственных опасений.

Мэгги похолодела:

— То есть вы хотите сказать, что подозрения Розы могли быть верными?

— Боюсь, что да. Что-то странное действительно происходило в последние дни: другая фирма представила дизайн, настолько похожий на тот, который мы готовили к весеннему выпуску, что мне подумалось, нет ли у нас где-то утечки информации. Я пыталась убедить себя, что это всего лишь совпадение — случается, что творческие умы настраиваются на одну и ту же волну. Но если Роза заподозрила шпионаж… Когда она говорила об этом?

— Точно не знаю.

— Но ведь до того, как она исчезла?

— Безусловно.

— И задолго до того, как мы узнали, что «Рубенс» копирует наш дизайн. О, это ужасно! Подумать только, что внутри компании «Вандина» кто-то работает на «Рубенса»!..

Голос Дины становился все тоньше и тоньше. Мэгги подумала, что у нее сейчас начнется истерика. Но она вскоре успокоилась.

— Послушайте, — сказала Мэгги, — хотя это звучит мелодраматично, но это опасно?

— Опасно? Шпион всегда опасен. Он может подорвать весь бизнес.

— Да я не говорю об опасности для компании, я говорю об опасности насилия. Предположим, что Роза узнала, кто это, и тогда они ведь могли…

Она не договорила, поскольку в дверях появился Стив.

— Дина, кофе остывает… — Он запнулся, когда увидел бледные лица женщин. — Что здесь происходит?

— Стив, Мэгги сказала, что Роза подозревала, будто кто-то в «Вандине» шпионит. Это промышленный шпионаж?

Стив поднял бровь:

— Это вполне очевидный вывод, я тоже так подумал после случая с «Рубенсом».

— А я так не думала…

— Ты — нет, потому что ты не хотела так думать.

— Ну конечно, не хотела! Ведь нельзя же предполагать, что кто-то, с кем мы работаем и кому доверяем, может пойти на такие ужасные вещи…

— Не расстраивайся, Дина. — Он обнял ее. — Не сейчас. У тебя в доме гости. Мы поговорим об этом завтра.

— Но…

— Завтра. — Он посмотрел на Мэгги. — Проходите, ваш кофе ждет.

Взяв Дину под руку, он проводил их в гостиную. Когда они вошли, в комнате все замолчали.

— Дина, с тобой все в порядке? — произнес Дон уже с неподдельным участием.

— Нет, Дон. Появились крупные подозрения, что кто-то в «Вандине» работает на «Рубенса». Через этого человека произошла утечка информации о дизайне нашей новой коллекции.

Гробовая тишина воцарилась в комнате, потом рассмеялся Дрю.

— Дина! — сказал Стив нежно, но та не обратила на него внимания.

— Как все плохо. Я не знаю, что делать.

— Я же говорю, что прямо сейчас мы ничего не сможем сделать, — сказал Стив сухо. — Завтра мы начнем расследование. Я проведу его сам. Дина, не волнуйся, если здесь действительно кто-то замешан, то мы его найдем.

— Но все-таки убери в сейф все новые рисунки по идее замены, — предупредил Дон.

— Дина, что это за идея замены? — спросила Джейн.

— Дина придумала способ компенсировать наше фиаско из-за «Рубенса». Идея заключается в том, чтобы создать коллекцию для путешествий, в которой сумки всего лишь часть, а не основной момент, — стремясь успокоить Дину, Дон забыл свои собственные опасения. — Но если у «Рубенса» действительно есть шпион в нашем лагере, нам следует молчать об идее, а то украдут и ее.

— У них ничего не выйдет, — сказал Стив решительно. — Дорожная коллекция — слишком большой риск для них.

— А ты откуда знаешь?

— Да я тут разузнал кое-что. У них слабая фирма, но они хотят завоевать нашу часть рынка. Только я сомневаюсь, что на данном этапе они способны легко освоить выпуск товаров, сходных с нашими.

Дрю снова рассмеялся. Казалось, что он находит ситуацию очень забавной. Взбешенный взгляд Джейн заставил его замолчать.

— А что предпримем, чтобы узнать, кто шпион? — спросил Дон. — Нам надо это выяснить очень быстро, иначе ни один из наших проектов нельзя будет осуществить.

— Есть несколько способов найти шпиона. — Стив не хотел, чтобы его заявление выглядело беспочвенным. Он подал кофе Мэгги и Дине. — Во-первых, надо тщательно проверить документы всех работников, которые были приняты за последнее время; также надо проверить всех, кто имел непосредственный доступ к проектам. Если это ничего нам не даст, придется ставить ловушки.

— Звучит так, как будто ты Джеймс Бонд, — сказал Дрю весело. — И какие же ловушки ты собираешься ставить, Стив?

— Я думаю, достаточно, если о них буду знать один я.

— Скорее всего, ты не знаешь, как это сделать. Да, между нами говоря, милый мальчик, а кто будет проверять твои документы? Ты ведь сам совсем недавно появился, не так ли?

— Дрю, здесь не до шуток! — резко сказал Дон, но Стив только пожал плечами.

— Ты абсолютно прав, Дрю. Мне кажется, что я в состоянии сделать что-нибудь в этой ситуации. Вряд ли мне захочется разорять фирму моей матери. Ну а если кто-то сомневается, то у меня достаточно связей в мире моды.

— Дрю, это полный абсурд, — произнесла Дина, в ее голосе чувствовались слезы. — Но ситуация тоже абсурдна. Для меня все работники «Вандины» были одной дружной семьей. Я просто не могу представить, кто мог совершить этот ужасный поступок.

— Так это же очевидно, — сказала Джейн.

Все повернулись и посмотрели на нее. Откинувшись на спинку стула, Джейн сидела, скрестив длинные ноги. Она улыбнулась и посмотрела на окружающих, наслаждаясь их вниманием.

— Кто? — резко спросила Дина.

— Ну конечно, это Роза!

Все от удивления на мгновение замерли. Потом Дина, как эхо, повторила:

— Роза!

— Да, Роза. Ведь, согласитесь, это самый подходящий кандидат. У нее были возможности, у нее были знакомства, а теперь она исчезла!

Пораженная Мэгги задрожала от ярости. «Да как она может обвинять Розу?! — пронеслось в голове. — Роза для нее кандидат номер один!»

— Ну пока что, кроме тебя, никто так не думает.

— А секретарь Дины? Спросите ее, если не верите мне. Лиза тоже так считает. — Глаза Джейн сузились. — Может быть, Роза просто пыталась отвести от себя подозрения. Она знала о шпионе до того момента, как «Рубенс» представил коллекцию, украденную у нас. Скажите, какой лучший способ избавить себя от подозрений, чем организовать исчезновение? Все это попахивает изменой.

Дина расстраивалась все сильнее и сильнее.

— Я не могу поверить, что Роза…

Джейн пожала плечами:

— Дина, так кто же, кроме нее? И я повторяю: ведь неизвестно, где она.

— Она пропала! — крикнула Мэгги.

— Конечно. А вот вы — здесь. Зачем? Я спрашиваю. Вы пришли, чтобы узнать, куда она уехала?

Мэгги со злостью взглянула на Джейн, представив, что могла бы сейчас сделать с ней, когда вмешался Стив:

— Мне кажется, что ситуация выходит из-под контроля. Я предлагаю оставить этот вопрос и все эти дикие рассуждения, они ни к чему не приведут. Как я уже говорил, я начну расследование завтра, но до тех пор, пока у нас не будет чего-нибудь определенного, давайте держать свои мысли при себе. А сейчас я предлагаю сыграть в шарады.

— Великолепно, — пробормотал Дрю.

Он, не скрывая, наслаждался сценой, почти как древний римлянин наслаждался, наблюдая смертельные бои гладиаторов на арене. Но остальным ситуация не очень нравилась.

— С меня довольно, — резко сказал Дон.

Дина, нервно перебирая цепочку на шее, молчала.

— Я думаю, мне пора домой, — сказала Мэгги. Ее трясло от злости, тупая боль пульсировала в висках. — Могу я от вас вызвать такси?

Дина стояла без движения и, казалось, не видела и не слышала никого вокруг, но Стив очаровательно улыбнулся, абсолютно не обращая внимания на происшедшее:

— Нет, не надо никуда звонить. Я обещал Ричардсам, что приду в гости, но, поскольку вы мой гость, позвольте мне самому отвезти вас.

Он проводил ее в холл, слегка обняв за талию, и последнее, что Мэгги увидела в этом доме, была Джейн. Она наблюдала за ними теперь уже с неприкрытой враждебностью.

— Не обращайте на Джейн внимания, — сказал Стив, когда они сели в его спортивный «ягуар». — Ее хлебом не корми, только дай произвести сенсацию.

— Я это уже заметила, — ответила Мэгги. — Но все равно так вести себя непростительно.

Стив включил зажигание и взглянул на нее:

— Что заставило вас заговорить с моей матерью о промышленном шпионаже?

— Я как-то нечаянно упомянула. Наверное, не надо мне было этого делать; очень жаль, если я ее сильно огорчила.

— Когда вы узнаете Дину получше, то поймете, что она имеет склонность воспринимать реальность как нечто очень страшное. Она предпочитает жить в мире своих грез, где ничего ей не угрожает.

Мэгги не ответила. Сейчас она не хотела ввязываться в обсуждение причин, заставивших страдать Дину.

— Боюсь, единственное, что имеет для меня значение в настоящий момент, это Розино исчезновение, — сказала Мэгги. — Она моя сестра, и я очень боюсь, что с ней что-нибудь случилось.

— Простите меня… — Он достал из пачки сигарету и закурил. — Простите меня, но почему вы считаете, что с ней что-то случилось?

— Есть основания так считать.

— Какие?

— Ох, не хочется о них говорить.

— А как вы думаете, что могло с ней произойти? Нет, лучше не отвечайте. Это очевидно. Вы считаете, что ее убили.

— И вы тоже так думаете? — Мэгги вспыхнула.

— Да нет же, — успокоил он ее. — Но если рассуждать логически, то выходит так.

— И вы, как Джейн, считаете, что я здесь только для того, чтобы узнать, куда она уехала?

Докурив сигарету, он выкинул окурок в окно.

— Вообще-то нет, я так не думаю. Я думаю, что вы очень милая и никогда не лицемерите, поэтому вы бы не смогли обманывать, даже если бы вам захотелось это сделать.

— Предполагается, что Роза смогла бы?

— Да ничего не предполагается. Но спросите себя сами, знаете ли вы ее? О да, ваше детство прошло в одном доме. Но вы были за границей в течение… скольких лет? Трех? Четырех? Многое могло случиться за это время. Люди меняются; их убеждения, их взгляды на будущее — почти все может измениться в человеке. Быть может, с той Розой, которую вы знали, и не могло такого случиться. Но быть может, та Роза вообще перестала существовать? — Они подъехали к дому Розы. — Я сожалею, если вечер оказался не совсем таким, как вы ожидали. — Он вышел из автомобиля, чтобы открыть перед ней дверцу, — Мэгги, я понимаю, что вы обеспокоены. Я бы все сделал, чтобы помочь вам. В самом деле, если я узнаю что-либо, то тут же сообщу вам.

Он помог ей выйти из «ягуара». Ей показалось, что его пальцы задержались на ее руке на мгновение дольше, чем было необходимо.

— Быть может, нам следует поддерживать связь в любом случае?

Что-то в его голосе — слова звучали со слишком обдуманной небрежностью — и продолжающееся пожатие руки заставили Мэгги понять, что именно нужно Стиву.

Она уже три года была замужем и всегда очень хорошо чувствовала ту черту, которую не следует переходить. Стив устроил представление для нее, представление, которое длилось весь вечер, представление утонченное, правдоподобное, но устраивалось оно не просто так. Мэгги это заметила, заметила и неприятная, самоуверенная Джейн. Осложнения такого рода были крайне нежелательны для Мэгги, но Стив был единственной ниточкой, связывающей ее с «Вандиной». И если исчезновение Розы хоть как-то связано с ее работой, то лучшего способа узнать правду, чем продолжать играть со Стивом, у нее не было.

Она попыталась заставить себя улыбнуться:

— Вы очень добры. Наверное, да.

— Хорошо. Мне бы очень хотелось искупить свою вину, ведь я повинен в том, что втянул вас сегодня вечером в такую неприятную историю. Могу я вам позвонить?

— Да, — ответила она.

Когда она открыла дверь дома, то услышала, как часы на церкви пробили одиннадцать раз, в неподвижном воздухе долины бой часов тек бесконечно долго.

Майк! Она подумала, что должна дать знать Майку обо всем случившемся. Он сказал, чтобы она позвонила когда угодно, сейчас одиннадцать, еще совсем не поздно.

Она подошла к телефону и торопливо набрала номер, который он ей дал, чувствуя, как велико желание услышать его голос. Но ничего не услышала, кроме долгих гудков. Мэгги все слушала и слушала, и вдруг почувствовала себя такой одинокой! Очнувшись, только когда автомат отключил линию, она осознала, как сильно хотела поговорить с ним.

Это открытие даже немного испугало ее: стало ясно, что ею владело не простое желание рассказать ему подробности происшедшего сегодня вечером. Или, может быть, это было как раз то самое желание. Ей бы хотелось делиться с Майком слишком многим.

Когда все гости уехали, Дина налила себе большой бокал виски, добавила льда и отправилась в кабинет.

Всегда, когда она была обеспокоена или огорчена, именно там ей хотелось находиться, потому что эта комната напоминала ей о Ване. Когда он был жив, он был ее надеждой и опорой. Здесь она чувствовала его присутствие.

Здесь, в успокаивающей тишине знакомой комнаты, она слышала его голос, кристально чистый голос сильного человека, на которого всегда можно положиться, потому что он полон уверенности в своих силах.

Мог ли Ван чего-либо бояться? Сомневался ли он в правильности своих шагов, в способности преодолеть любые препятствия на своем пути? Возможно, он просто делал вид, что ему не страшно. На любой вопрос у Вана был готов ответ. Безусловно, он бы знал как справиться с ее проблемой.

Дина сделала глоток виски в надежде, что его обжигающий холод успокоит ее нервы, но тщетно — она ничего не почувствовала, кроме неприятного жжения в желудке.

Она ненавидела конфликты, неопределенность, ненавидела предательство, на которое пошел кто-то из ее служащих. Предательство потрясло ее до глубины души, отняв у нее уверенность в своих силах, причинив ей боль. Она знала, что не сможет уснуть, до утра будет перебирать в уме обстоятельства происшедшего. Она не могла поверить, что кто-то из людей, которых она знала и которым доверяла, мог сделать это. Улики давно были у нее перед глазами, но она пыталась не думать, что ее предали. Теперь же, когда все аргументы собраны воедино, факт самого настоящего вероломства уже нельзя было отрицать.

В бизнесе такое время от времени случалось, она знала это, но все равно не могла рассуждать хладнокровно. Знание не помогало. Ведь «Вандина» была продолжением ее собственной жизни, вот почему Дине казалось, что предали лично ее, и невероятная боль терзала ее душу каждую секунду.

Дининой ахиллесовой пятой была неспособность разделять свою жизнь и жизнь фирмы. У Вана же все получалось превосходно, он оберегал ее от потрясений, он сам разбирался со всеми неприятностями, давая ей возможность спокойно создавать новые коллекции. Дина даже иногда задавалась вопросом, сможет ли она выжить без него, не говоря уже о фирме и о ее творчестве.

«О Ван, как мне без тебя плохо! — подумала она. — Я должна выдержать все ради тебя, но я не знаю, как мне быть».

Но все же она была не совсем одна. Ведь у нее был Стив.

При мысли о нем она почувствовала, как тепло от виски начало растекаться по ее телу. «Господи, спасибо тебе за то, что ты послал мне Стива!» Он не мог еще управлять фирмой, для этого он слишком мало знал о бизнесе. Но даже сейчас она чувствовала в нем ту стальную целенаправленность и силу, которая была у Вана. Это успокаивало ее, давая ей уверенность в том, что она родила человека, так похожего на него. Она надеялась, что скоро сможет положиться на сына, как в прошлом на Вана.

Тепло от виски ушло, она снова отпила из бокала. Два образа слились воедино: Стив превращался в Вана, Ван — в Стива.

Она взглянула на портрет мужа в расцвете сил.

— Как жаль, что ты его сейчас не видишь, — заговорила она нежным голосом, но, не успев произнести эти слова, Дина почувствовала вину, как будто совершила кощунственный поступок.

Ван не хотел видеть Стива. Это Ван решил, что она должна остаться без сына. И все эти годы, несмотря на то что она горевала по Стиву, Дина никогда не спрашивала, почему Ван так решил, сейчас она тоже не спрашивала. Привычка была слишком сильной.

— Извини, Ван, я не это имела в виду. Ты был прав. Ты всегда был прав.

Его глаза смотрели с холста, глубоко посаженные, темно-голубые. Казалось, они гипнотизируют ее даже сейчас, после его смерти, и Дина уже не сомневалась, что все ее переживания не стоят ничего. Если бы можно было начать жить снова, она повторила бы все как было.

ДИНА

Ей было всего двадцать, когда она встретила Вана. Тогда она была без гроша в кармане и к тому же беременна.

Теперь она редко думала о тех темных днях; казалось, что все это произошло с кем-то еще, только не с ней. Но когда она все-таки возвращалась мысленно в то время, то со всей пугающей ясностью вспоминала, как ощущала себя тогда — беззащитной, загнанной, покинутой и совершенно одинокой.

Она думала о том, что, наверное, все не было бы настолько плохо, если бы она не росла такой «домашней» и не была бы так невероятно юна даже для своих двадцати лет. К тому же это было начало так называемых летящих шестидесятых. Никуда нельзя было деться — они уже начались.

Все-таки табу прошедших десятилетий отбрасывало на настоящее густую тень.

Жить с мужчиной до замужества все еще считалось унижением, а незамужней иметь ребенка — позором.

Эти представления были глубоко внедрены в сознание Дины ее матерью, Рут, воспитанной, в свою очередь, отцом-священником.

Отец Дины умер от перитонита, когда ей было семь лет.

«Божественное возмездие» — такую оценку этого события Дина однажды услышала от деда. После смерти отца Дина и ее мать покинули свой дом и переселились в разваливавшийся старый дом пастыря, где жили бабушка и дедушка.

Дине не понравился дом. Он был темный и затхлый, с бревенчатыми стенами, потухшими викторианскими каминами, над которыми на истлевших дубовых каминных полках были расставлены бесчисленные китайские украшения, и морковно-розовыми обоями, пожелтевшими от времени и сырости. Внизу полы были выложены каменными плитами, в отличие от гостиной, где черные лаковые половицы виднелись из-под выцветшего ковра, и от верхних комнат, где был настелен линолеум с разложенными тут и там половиками. Висело несколько зеркал, ясно показывавших, как мало здесь света. Зеркала отражали тщету и суетность жизни, как говорил дедушка. И не было там ни одной картины, за исключением замечательного огромного придельного портрета Джона Баньяна в спальне. Его глаза преследовали тебя, куда бы ты ни шел, так говорил дедушка, и Дина была уверена, что это чистая правда. Когда она собиралась созорничать, нервно оглядывалась через плечо и встречалась с немигающим взглядом Джона Баньяна.

Вполне естественно, что жизнь в доме подчинялась религиозным канонам, религия полностью главенствовала в нем, причем не та религия, восторженная и в чем-то показная, какую исповедовала, скажем, семья лучшей подруги Дины — Мэри. Нет, это было спокойное суровое существование во имя спокойного сурового Господа Бога.

В доме почти не было слышно смеха: дед всегда имел вид усталого, едва ли не святого человека, на плечах которого лежат все тяготы мира; бабушка лебезила перед ним, как маленькая робкая мышка, а мать перестала смеяться с тех пор, как отец Дины умер. Когда Линя смеялась, она чувствовала, что совершает кощунство, и быстро оглядывалась через плечо: не заметил ли Джон Баньян.

Так было в будние дни. По воскресеньям же все обстояло намного хуже.

Воскресенье означало двухразовое посещение церкви — утром и вечером. Дине было до смерти скучно сидеть на передней скамье, надев все самое лучшее, чтобы потом принимать знаки внимания, которые оказывали ей дамы, снисходительно похлопывая по плечу, чтобы поддержать хорошие отношения со священником, ее дедом. Она развлекалась тем, что слушала миссис Томас, которая распевала гимны своим гудящим меццо-сопрано и задерживала высокие ноты часто намного дольше, чем остальные; или она считала, сколько раз кашлянет старый мистер Генри, или даже наблюдала, как блестела на солнце слюна, вылетавшая вместе с проповедью у ее деда, стоящего за кафедрой прямо перед Диной.

Тягостны были часы между службами и после них. Практически любое занятие, скрашивавшее жизнь, было запрещено, так как день предназначался лишь для богослужений. Чтение не разрешалось, если только она не бралась за Библию или библейские истории, шитье не разрешалось, вышивание не разрешалось. Игра в карты, конечно же, не разрешалась, дед был очень против карт, называя их «проделками дьявола».

Однажды, застав Дину за картами, он конфисковал колоду и швырнул ее в огонь огромного викторианского камина. Сквозь наворачивающиеся слезы Дина смотрела на коричневые свернувшиеся бумажки до тех пор, пока их не поглотило пламя, представляя, как адское пламя поглотит ее, если она ослушается Господа Бога в этот священный день. Радио, или транзистор, как это тогда называлось, включали только для того, чтобы послушать прогноз погоды или гимны Господу, и после всего дед громко читал семейную Библию в кожаном переплете, которая хранилась в буфете рядом с камином.

Позже, когда Дина уже начала взрослеть, она попыталась воспротивиться воскресному ритуалу. Мэри по воскресеньям днем ходила в кафе, и однажды Дина решила отправиться с ней, а потом сказать в оправдание, что ходила погулять.

Она провела день в возбужденном состоянии, пила одну за другой чашки дымящегося кофе и чувствовала за собой вину, так как слушала популярную музыку и разговаривала с одетыми в кожу молодыми людьми, которых возле проигрывателя собралось множество.

Думая, что это воплощение какого-то проклятия, она еще не могла отделаться от ощущения, что поступает неверно.

Когда она вернулась домой, дед уже ожидал ее, раздраженный и злой.

— Где ты была? — спросил он требовательно.

— Гуляла, — прошептала Дина, заикаясь.

Дед поднялся во весь рост. Огромный человек, выше шести футов, широкоплечий, в своем лучшем воскресном черном костюме, с пышной шапкой серебряных волос, он имел устрашающий вид.

— Как ты смеешь лгать мне?! — Его голос, который мог наполнить церковь, отразился эхом от каменных стен холла. — Разве ты не знаешь, что ложь — это грех? Я спрашиваю тебя еще раз — где ты была?

— С Мэри…

— Мэри? Ты имеешь в виду Мэри О'Салливан?

Он произнес это так, как будто говорил «Лукреция Борджио». Дина потупилась, не в силах взглянуть на него.

— И где же ты была с Мэри О'Салливан?

— Мы… мы пошли на чашечку кофе.

— А куда вы пошли на чашечку кофе?

Она не могла ответить, во рту у нее пересохло. Дед схватил ее и тряс за плечо.

— Вы ведь были в кафе, не так ли? Верно?!

Она стояла, опустив голову; все, что она видела, были дедовы ботинки, начищенные и блестящие.

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — приказал он. — Ты и эта нахальная девка были в этом гадком месте, к тому же в воскресенье! Я стыжусь тебя, Дина, мне стыдно, и я разочарован. Ты ведь знаешь, не так ли, — то, что ты сделала, очень плохо?

— Но… нет! — она слабо протестовала. — Я не сделала ничего дурного!

— Я предполагаю, там играла музыка? Так называемая поп-музыка?

— Ну… да, но…

— В воскресенье?! Ну зачем им нужна эта поп-музыка в воскресенье? Это мусор, который заставляет молодых людей делать то, чего не следует делать, думать о том, о чем не следует думать. И это все в воскресенье! — Он взорвался, разгневавшись. — Такое место должно быть закрыто в День Господень! Если бы все зависело от меня, я бы разом прикрыл эту лавочку! Она предназначена только для определенного типа людей. Но не для тебя, Дина! Ты никогда больше туда не пойдешь. Ни в будни, ни тем более в воскресенье. Сейчас сотри помаду с губ, возвращайся в комнату и сиди там, пока не настанет время идти в церковь. Ты поняла?!

Вот ее обидели, пригнули к земле, пристыдили. А ведь она была глубоко убеждена, что не сделала ничего плохого. Но привычное уважение к деду было еще очень сильно, чтобы его преодолеть. «Почитай отца своего и мать свою», — говорится в писании. Здесь, в этом старом доме, заповедь распространялась на бабушку и дедушку. И Дина еще не знала, как им противостоять.

Но как дед догадался? Как он вызнал, что Дина ходила не на прогулку, в чем она хотела убедить его? Как только она задала себе этот вопрос, голос деда зазвенел в ушах: «Не сомневайся, твои грехи всегда найдут тебя».

Дина вспыхнула от стыда. Прошло немало времени, прежде чем она восстала опять.

— Ты должна сказать ему, — говорила Мэри. — Ты должна сказать, что у тебя есть парень. Тебе уже шестнадцать лет, и на дворе тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год. Он не может держать тебя взаперти, как какую-то викторианскую девственницу!

— Я не могу сказать ему. Он меня убьет!

— Тогда не удивляйся, если Дейв Хикс порвет с тобой. А он это сделает, Дина, поверь мне! Он не будет больше ограничиваться встречами с тобой возле навеса для велосипедов в обеденное время. И когда он оставит тебя, это будет твоя собственная вина, а этот великан-людоед окажется ни при чем.

— Он не людоед, — сказала Дина, чувствуя потребность защитить своего деда. — Он такой, какой есть, и уверен, что все делает для моего же блага.

— Ерунда! Просто ему нравится властвовать над тобой, это его бодрит.

— Нет, он действительно хороший человек. Он и должен быть таким — ведь он священник.

— Ха! Церковная шишка! Он — не настоящий пастор.

Дина промолчала. Она ненавидела эти споры о религии с Мэри. Они не часто спорили — предмет мало интересовал их обеих, — но когда этот вопрос поднимался, то противоречия были столь глубоки, что их дружба подвергалась серьезному испытанию.

— Бесполезно. Он не разрешит мне встречаться с Дейвом. Я знаю, он никогда этого не сделает, — сказала она, возвращаясь к главной теме разговора.

— Тогда скажи, что ты идешь куда-нибудь со мной. Он ни за что не узнает!

— Я не могу на это рассчитывать, — сказала Дина, вспоминая эпизод с кафе. — Знаешь, у него словно еще один глаз. Наверное, Бог действительно на его стороне.

Она вздрогнула.

— Больше похоже на дьявола, — парировала Мэри. — А что мама? Она в курсе?

— Да нет.

После возвращения в отцовский «загон» Рут также вернулась и к детской привычке позволять отцу командовать собой. Дина слишком привыкла к тому, что ей твердят: «Делай, как говорит дедушка, слушай дедушку», чтобы действительно надеяться заполучить мать себе в союзницы. Когда Дина еще была ребенком, ей казалось, что взрослые объединились против нее, сговорились, отстаивая свои ценности и мнения.

Теперь она начинала понимать, что Рут просто-напросто так же боится деда, как и она сама. Она не могла признать, что он в чем-то неправ, даже когда они были одни.

Дейв Хикс учился в одном классе с Диной и нравился ей бесконечно. Она вспыхивала от восхищения, когда он смотрел на нее, и купалась в волнах счастья, когда он улыбался. Она жаждала общения с ним, но в то же время боялась, что он пригласит ее куда-нибудь, а она будет вынуждена либо отказаться, либо пойти на грандиозный скандал дома. Сейчас все это как раз происходило, и она потеряла голову, не зная, что делать.

Итак, она продолжала извиняться, что не может никуда с ним пойти, продолжала довольствоваться тем, что просто видела его в школе. Погода была солнечная, жаркая, Дина нежилась в ауре мечтаний. И каждый день после уроков он провожал ее, иногда нес ее портфель, теннисную ракетку или корзинку для завтрака, но никогда не брал за руку и ни в коем случае не обнимал, потому что учителя часто проезжали мимо на своих машинах, и такая развязность очень скоро была бы наказана.

Он поцеловал ее в темном закутке под навесами для велосипедов, и это было чудесно. Вместе с острым чувством боязни быть застигнутой врасплох ее охватило ощущение полного счастья. Теперь и мягкость хлопка при прикосновении к нему, и даже пыль, клубящаяся в лучах солнца, напоминала ей о том волшебном моменте, когда он неожиданно обнял ее и прижал свои неловкие, неопытные губы к ее губам. Казалось, все проблемы отошли куда-то далеко-далеко, и все, о чем она мечтала сейчас, — это прижаться к нему и целовать его вновь и вновь.

Она забыла о проблемах, но это не значит, что они испарились совсем. Все было замечательно и в полной мере устраивало ее, но… не устраивало его. Ему нужна была девушка, с которой он мог бы ходить куда-нибудь по вечерам, хотя бы иногда. Он становился нетерпеливым. И со сжимающимся сердцем Дина понимала, что. Мэри права. Если она ничего не предпримет, он точно бросит ее и найдет кого-то другого, кто не ограничен суровыми правилами и законами, установленными стариком-диктатором. Дина закусила губу, чувствуя абсолютную безысходность. Она не видела никакого спасения. Ни сейчас, ни когда-нибудь потом.

Два дня спустя, когда она покидала школьную столовую, она увидела мисс Дерби, самую суровую из всех наставниц, которая поджидала ее. У мисс Дерби было ястребиное лицо и мелко завитые волосы с металлическим отливом. Она одевалась в твидовые костюмы и немыслимые ботинки и жила с еще одной учительницей. Они жили в коттедже в миле от школы, и Дина каждый раз проходила мимо него по дороге домой. Ученикам никогда даже не приходило в голову, что пару могут составлять не только две старые девы, довольствующиеся обществом друг друга. Мальчишки предпочитали быть выпоротыми директором, чем услышать злой голос мисс Дерби: «Покиньте мой класс!», что означало гонения в течение еще очень долгого времени.

Когда ученики выходили из столовой и видели ее, стоящую у двери, разговоры смолкали, все старались тихо проскользнуть мимо. Дина попыталась сделать то же самое, но мисс Дерби остановила ее:

— Твоя мать знает, что у тебя есть мальчик?

Дина смотрела на нее остановившимися глазами, удивленная и испуганная.

— Я несколько раз проезжала на своей машине мимо, когда вы шагали вместе с Хиксом, — продолжала мисс Дерби. — Он ведь не живет в твоей стороне?

— Нет, мисс Дерби.

— Стало быть, он ходит этой дорогой, чтобы проводить тебя?

— Да, мисс Дерби.

— Я повторяю, твоя мать знает об этом?

— Нет, мисс Дерби.

— Я так и думала. Она, пожалуй, согласится со мной, что подобные отношения могут серьезно повредить твоим занятиям. Ты уже на пятом году учебы и должна думать о предстоящих экзаменах, а не крутиться с мальчиками.

— Но, мисс Дерби…

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой, Дина. Но, думаю, мама обязательно должна знать, что происходит. Я переговорю с ней.

— Мисс Дерби, пожалуйста…

— Это все, Дина. Теперь отойди, ты создаешь затор. Да, кстати, ты слишком коротко обрезала свои волосы, они очень неаккуратно лежат. И не думай собирать их в так называемый «конский хвост», это помешает твоему берету ровно сидеть на голове. Иди, и чтобы к следующей неделе все мои указания были выполнены.

Она двинулась, решительно вышагивая, и подол ее платья, абсолютно черного, колыхался вокруг ее ног.

Когда вечером Дина вернулась домой, она поняла, что мисс Дерби уже сделала свою работу. Стоило только посмотреть на хмурое лицо Рут, все становилось ясно. А когда Дина отправилась в свою комнату переодеться, мать вошла следом за ней и закрыла дверь.

— Дина, я разговаривала по телефону с мисс Дерби. Она говорит, ты встречаешься с мальчиком. Это так?

Сердце Дины начало быстро колотиться.

— Ну… что-то в этом роде…

— Что, это действительно правда?! А я еще говорила мисс Дерби, что она, должно быть, ошибается. Как ты можешь быть такой безответственной и безалаберной?!

— Но в этом нет ничего дурного! Он только провожает меня домой. — Она набрала побольше воздуха в легкие. — Но он уже пригласил меня пойти с ним в кино.

— Так, ну я надеюсь, ты ответила отказом?

— Мам, пожалуйста! Он учится в нашем классе, и он очень хороший…

— Боже мой, Дина, а я надеялась, что у тебя больше здравого смысла. Ты не должна общаться с мальчиками… в твоем-то возрасте! Мисс Дерби говорит, что тебе нужно сосредоточиться на учебе. У тебя нет времени на всякую ерунду, когда экзамены на носу!

— Это никак не повлияет на мои экзамены. Мы могли бы ходить в кино по пятницам или субботам. Я же очень напряженно учусь в остальные дни и могла бы позволить себе…

— Ты станешь рассеянной, ты будешь сидеть и думать о нем вместо того, чтобы заниматься. И дело не только в этом. Ты еще недостаточно взрослая, чтобы гулять с мальчиками. Ты ничего о нем не знаешь.

— Я же сказала тебе, он очень хороший парень.

— Он может казаться хорошим, — мрачно ответила Рут. — Беда в том, что все мужчины одинаковы: молодые или старые, они могут думать только об одном. Особенно молодые.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну… — лицо Рут вспыхнуло, голос задрожал от волнения. То же самое происходило с ней, когда ей пришлось говорить Дине о месячных. Она объяснила тогда, что это естественный способ освобождения организма от излишков крови. Тогда Дина в своем неведении не могла понять, почему такое безобидное, пусть и неприятное, явление вызывает у ее матери смущение. Теперь она, конечно, все понимала и чувствовала себя неуютно оттого, что Рут говорит околичностями.

— Ну, — говорила Рут, — они хотят делать вещи, которые совсем неприличны, например, трогать тебя там, где не нужно. Ты пока, конечно, не знаешь об этом, но я боюсь, что так и будет.

Теперь краска медленно залила щеки Дины. Да, она знала о мальчиках, которые любили тискать одноклассниц. Было время, когда любая девочка, задержавшаяся где-нибудь после занятий, непременно встречала их на пути. Ребята тут же окружали бедную жертву и начинали совать руки ей под свитер. Спасение приходило только, когда какой-нибудь учитель обращал внимание на крики бедняги. Проказников отправляли к директору, а жертву — к мисс Дерби, где ее же обвиняли в подстрекательстве. Да, Дина знала, что есть мальчики, которые любят приставать к девочкам. Но она не могла даже представить себе, что Дейв поведет себя так по отношению к ней. То, что они оба ощущали, было чем-то особенным, не было в этом ничего грязного и ужасного.

— Нет, он не будет, — произнесла она. — Он не такой.

Рут невесело засмеялась.

— Он захочет этого, Дина, и ты будешь как воск в его руках. Я не допущу, чтобы ты гуляла с мальчиками, пока не повзрослеешь, и точка. Теперь пообещай мне, что ты не будешь больше заниматься глупостями, и закончим разговор.

— Но, мама…

— Помолчи, Дина. Я бы не хотела, чтобы об этом узнал дедушка. Он сильно рассердится при одной мысли, что ты можешь так поступить. Завтра я позвоню мисс Дерби и попрошу ее дать мне знать, если она еще раз увидит вас вместе, так что даже не помышляй об этом. Я понятно изъясняюсь?

Дина опустила голову, абсолютно подавленная.

Ей никогда не удастся противостоять им. Это не в ее характере. Когда мать оставила ее одну, Дина упала на свою кровать и расплакалась.

Она очень плохо спала ночью, лежала и думала, что же она скажет Дейву, если им все-таки удастся поговорить. Но на следующий день Дейв вел себя очень странно. Казалось, он избегал ее. Он ни разу не взглянул на нее и после каждого урока поворачивался к друзьям, шутя и смеясь громче обычного.

Целый день понадобился, чтобы правда дошла до ее сознания, но, когда он отправился прямо домой, не подождав ее после занятий, она не смогла больше себя обманывать. Она уже не собиралась ничего говорить Дейву. Он все сделал за нее, и у него были на то свои причины.

— Я же говорила тебе, что он сыт по горло такими отношениями, — говорила Мэри. — Я предупреждала тебя, не так ли?

В эту минуту Дина ненавидела Мэри, которая говорила прямо и жестко и, казалось, имела все, чего не хватало Дине.

Через неделю Дейв уже начал гулять с Венди Торн-булл, которая носила узкие джемпера и начинала хихикать и кокетничать, когда мальчишки свистели ей вслед. Наверное, Рут была права, думала Дина. Наверное, это именно то, чего он хотел.

С того момента как Дина научилась держать карандаш, она начала делать успехи в рисовании. Ее рисунки были очень милые, подробные, и ей больше нравилось копировать чужие работы, чем создавать свои. В пять лет она воспроизводила картинки из книжек, в десять попробовала копировать репродукции из семейной Библии — «Так стоял я и стучался» и «Святое семейство». В четырнадцать лет она очень точно повторила портрет Джона Баньяна, Рут потом долго держала его на виду, очень гордясь им.

Учитель рисования, мистер Робинсон, давно уже распознал в Дине талант. Теперь он пытался помочь ей перейти на другую ступень: не копировать чужие работы, а рисовать свои собственные.

— Ты должна пробовать быть оригинальной, Дина. Все эти копии очень хороши, если ты хочешь подделывать купюры, но я думаю, что это не совсем то, что тебе нужно, не так ли? Ты должна научиться рисовать жизнь. Начни со старого, как мир, натюрморта — чаши с фруктами или вазы с цветами. Может быть, это немного скучнее, чем то, что ты делала до сих пор, но это будет полезной практикой.

Дина сделала все, как ей было сказано. В столовой на обеденном столе стояла ваза с цветами. И вот она уселась напротив нее со своим альбомом и начала рисовать. Но поскольку рисовала она очень медленно, обращая большое внимание на все детали, лепестки завяли до того, как она закончила работу.

То же самое произошло и с чашей с фруктами. Яблоко успели съесть, а апельсин засох и съежился, а она все работала, пытаясь воссоздать утраченные контуры.

— Все бесполезно! — отчаивалась она, отдавая мистеру Робинсону незаконченную работу. — Я просто не могу это сделать.

— Конечно же можешь! — подбадривал ее учитель, не добавляя того, что было очевидно для него: Дина была так не удовлетворена своей работой, потому что у нее был не только талант, но и способность отличать плохое от хорошего. Она ставила слишком высокую планку для себя при такой неопытности. Помимо этого, было видно, насколько Дина замкнутый человек, полностью ушедший в себя. Вот почему ей так нравилось перерисовывать картины других, чтобы не открывать, не обнажать собственную душу в своих работах.

— Может быть, ты попробуешь нарисовать что-нибудь, что не изменится, как бы долго ты ни работала? — настаивал он, скатывая в шарики шерсть на своем старом свитере. — Я хочу, чтобы ты собрала группу абсолютно разнородных предметов в интересную композицию.

— Каких предметов?

— Каких хочешь. Обратись к своему воображению.

И Дина сделала это. В тот же вечер она собрала вместе высокий ботинок из пары, когда-то купленной ее матерью, легкое боа из перьев, кожаный ремень с большой блестящей пряжкой, газовый шарф и старую фетровую шляпу, принадлежавшую ее бабушке.

Она притащила маленький журнальный столик из гостиной, поставила его перед окном, где было побольше света, и разложила на нем предметы. Заточив все карандаши, от самого твердого до самого мягкого, она принялась за работу.

Долгое время спустя Дина все еще вспоминала эту картину, понимая, что именно она положила начало ее любви к материям самых разных видов.

Когда работа была закончена, она чувствовала себя опустошенной, но в то же время ощутила гордость. Она вложила рисунок между двумя картонками и отправилась к мистеру Робинсону.

Он не воздал ей похвал, это было не в его стиле, хотя он лучше других знал, какое у Дины хрупкое самолюбие, как нужна ей поддержка. Но он дал ей понять, что ее рисунок произвел на него большое впечатление.

— Знаешь, Дина, мы должны подумать о твоем будущем поступлении в художественный колледж, — сказал ей учитель.

Ее сердце екнуло. Она была настолько удивлена, что не могла и слова вымолвить. Художественный колледж — когда все ее друзья нацеливаются на курсы подготовки учителей или секретарей! Все было как во сне. Но когда первая эйфория растаяла, ее посетило очень знакомое чувство, которое всегда пряталось внутри нее, поджидая своей очереди. Она очень хорошо представляла, что скажут ей дед и даже мама, узнав о таком плане. Он будет пресечен так же жестоко, как и кафе по воскресеньям, и свидания с мальчиками.

— Я не могу, — сказала она почти шепотом.

— Дина, ты можешь! У тебя настоящий талант. Да, тебе придется много работать, но ведь ты не боишься работы, правда?

— Да нет, я не о том… — она заколебалась, неуверенная в себе. — Дело в моей семье. Они не отпустят меня.

— Почему?!

— Просто не пустят и все.

— В таком случае, мне нужно переговорить с ними, — сказал мистер Робинсон. Он был воодушевлен желанием отправить Дину в колледж: после многих лет обучения безразличных к его предмету молодых людей он расценивал талант Дины как подарок судьбы. Он не хотел, чтобы ее способности пропали, он не хотел упустить шанс, единственный шанс увидеть одного из своих учеников в лучах славы и успеха. — Ты передай своей маме, что я хотел бы встретиться с ней, хорошо?

— Я передам ей, но, думаю, это ничего не изменит.

Как она и ожидала, Рут лишь презрительно усмехнулась, а дед, выслушав ее, разразился громом и молниями, обличая моральные устои в художественных колледжах.

— Обители порока! — вещал он с надрывом. — Кто вбил тебе в голову эту идею? И что ты будешь потом делать?

— Мистер Робинсон сказал, что я смогу делать все, что угодно, например, преподавать, как он.

— Если хочешь преподавать, есть много других предметов. Как насчет английского, он ведь тебе всегда нравился? Или религиозные учения?

— Я не хочу преподавать религию, я хочу рисовать! Ну пожалуйста, мам, поговори хотя бы с мистером Робинсоном, а?

— Дина, нам не о чем разговаривать. Я даже на секунду не могу предположить, что ты можешь попасть туда.

Расстроенная, но совсем не удивленная, она рассказала обо всем учителю, однако в его глазах по-прежнему была решимость.

— Ладно, Дина, положись на меня, — это все, что он сказал.

Спустя неделю мисс Дерби позвонила им:

— Миссис Маршалл, я хотела поговорить с вами о Дине.

— О нет! — воскликнула Рут. — Неужели она опять с этим парнем?! Да?

— Нет, ничего подобного. Я бы хотела поговорить с вами о будущем Дины. Когда вы можете зайти ко мне? Завтра в полдень вас устраивает?

— О… да, мисс Дерби, конечно! — сказала Рут, которая чуть ли не больше, чем ее дочь, боялась старшую наставницу.

Трудно было представить, что ненавистная мисс Дерби и станет тем человеком, который уговорит маму отпустить Дину в колледж. Конечно, за все надо было благодарить мистера Робинсона. Это он прямиком направился к старшей наставнице со своей проблемой. На самом деле, он имел на нее большее влияние, чем ей хотелось бы признаться. Он очаровал ее, сказав, что Дина будет гордостью школы, и мисс Дерби ничего не стоило в своей властной манере быстренько уломать Рут.

— Она уверена, что у тебя есть хороший шанс попасть в один из лучших колледжей, — говорила Рут, делая ударение на «лучших», будто это было главное. — Она говорит, что было бы преступлением губить твои способности. Поэтому я согласилась, если ты действительно хочешь этого.

— Да, да, я хочу! — быстро сказала Дина, едва веря в свою счастливую судьбу.

С того момента как Рут объявила о своем решении, атмосфера в доме стала просто ужасной. Дед сразу воспротивился этой идее и мнения своего менять не собирался. Когда первые его протесты были проигнорированы, он озлобился до того, что даже его молчание казалось угрожающим. Он ходил по дому темнее грозовой тучи. Он отказался разговаривать с Рут и Диной, а когда ему нужно было что-то сказать им, он ворчал, всем видом выказывая недовольство. Мона, бабушка Дины, стала еще больше похожа на мышку и суетилась вокруг со скорбным видом, всеми силами стараясь переубедить Рут.

— Твой отец очень расстроен. Ты не должна идти против его воли после всего, что он для тебя сделал.

— Мама, мисс Дерби считает, что Дина способная.

— Твой отец говорит, что эти места… они ужасны. Полны грешников. Он даже думать не может о том, что Дина туда попадет, и я тоже не могу. Он заболеет от волнения, Рут. У него будет удар, ты видишь, как он болен. Как ты будешь себя чувствовать, сознавая свою вину?

Но Рут оставалась непреклонной. Впервые в жизни она должна была выбирать между мнениями двух влиятельных людей и по какой-то, только ей понятной, причине она доверилась мисс Дерби.

Так Дина поступила на общий курс художественного колледжа в соседнем округе. Поселилась она у вдовы средних лет в доме с террасой, всего лишь в одной автобусной остановке от колледжа, ибо Рут настояла на том, что Дина должна быть под присмотром. Итак, к началу семестра дедушка, все еще недовольный и ворчащий, отвез ее туда на своем древнем «моррис Оксфорде».

— Я только надеюсь, — говорил он, выгружая ее потертый чемодан, холщовую сумочку и новый, недавно купленный портфель, — я только надеюсь на то, что ты не станешь после жалеть обо всем.

— Дедушка, ну пожалуйста, порадуйся за меня! — Дина умоляла его, но он отвернулся. Сентябрьское солнце сделало морщины на его ястребином лице еще более глубокими и выразительными; его рот, твердый и суровый, отказывался улыбаться.

— Я надеюсь, у тебя достаточно здравого смысла, чтобы не покрыть позором наши седые головы, — это было все, что он сказал на прощание.

Год на основном курсе был не особенно насыщен событиями. Но вдали от давящей атмосферы дома Дина постепенно начала расцветать. Она изменила свой стиль одежды: строгие платья поменяла на джинсы и свитера, хотя в выходные, навещая родных, надевала юбки, достаточно длинные, чтобы не раздражать дедушку. Всю карманную мелочь она расходовала на пластинки Элвиса Пресли и Билли Фьюри и крутила их на древнем проигрывателе, купленном на барахолке. Дина отрастила волосы и носила их распущенными. А однажды даже покрасилась в каштановый цвет, чтобы проверить, не пойдут ли ей темные волосы. Однако новый цвет ей ужасно не понравился, и всю следующую неделю она без конца мыла голову, пока краска не сошла. Ее независимость проявилась также в том, что она попросила миссис Медоуз, у которой жила, покупать ей на завтрак мюсли вместо бекона с томатами или яиц с тостами, которые ее мать считала неотъемлемой частью рациона. Иногда она общалась с друзьями-однокурсниками, бывала в кафе или кино, а раз или даже два ходила на танцы, но ее совершенно не увлекла сумасшедшая жизнь, которую предсказывал ее дед. Суровое воспитание все еще удерживало ее даже от желания попробовать сигареты, вино или наркотики, чего было предостаточно у студентов-художников. Да к тому же у нее просто не было времени на все это.

Дина совсем не ожидала, что учеба потребует стольких усилий. Было так много работы, что часто она задерживалась допоздна, чтобы закончить тот или иной проект. И темные круги под глазами скорее свидетельствовали о ее неустанной работе над курсовой, нежели о неправедной жизни.

Курс включал в себя самые разнообразные дисциплины, но Дине больше всего нравились творческие занятия, которых было достаточно много. Дизайн, создание разных вещей из всяких кусочков и лоскуточков, были ее любимым занятием — она сшила себе сумку из мешковины и кусочков кожи, которую демонстрировали всем студентам в качестве эталона. А детский игрушечный автомобиль, сделанный ею из дерева, был пожертвован местному детскому госпиталю.

К концу основного курса она должна была выбрать факультет, на котором хотела бы учиться следующие три года. Она все еще не решила, куда идти, когда настало время ежегодного студенческого маскарада. Восхищение и уважение, вызванные у всех ее маскарадным костюмом индейца, который она сшила из замши, оказались решающими. Да, работу с материалами она любила намного больше, чем рисование.

В колледже был факультет модельеров, с ними-то и решила Дина связать свое будущее. К ее огромной радости, она была принята туда без всяких проблем.

Конечно, основной курс был трудным, но эти трудности ни в какое сравнение не шли с тем, что ожидало ее в следующем году. К тому же Дина была вынуждена подрабатывать официанткой, так как материалы были очень дорогими. Миссис Медоуз начала жаловаться, что Дина мешает ей, работая по ночам, и к тому же расходует слишком много электроэнергии. Поэтому Дина начала поглядывать на доски объявлений, подыскивая себе другое жилище.

В конце концов она нашла то, что искала: группа из пяти студентов, которые снимали квартиру в большом доме рядом с колледжем, приглашала шестого человека, который мог бы разделить с ними жилье и плату за него. Дина поехала познакомиться с жильцами. Она все еще немного стеснялась, но студенты — два парня и три девушки — оказались очень дружелюбными, а квартира большой и светлой. Правда, везде было ужасно грязно, полно невымытой посуды, кастрюль, напиханных в раковину, использованных кофейных чашек и переполненных пепельниц, стоящих прямо на полу. Со своей будущей соседкой по комнате — Линн Бекетт, студенткой второго курса — Дина уже была знакома. Однако очень скоро Дина поняла, что все совсем не так идеально, как она ожидала. Соблазнившись мыслью о свободе, она проглядела чисто житейские неудобства. У нее не было своей комнаты, хотя бы маленькой, где она могла бы оставить свои работы без боязни, что они могут быть испорчены; в ванную, где вода была скорее еле теплой, чем горячей, невозможно было попасть по утрам; пять человек пили ее молоко и ее апельсиновый сок; пять чужих людей не мыли за собой посуду и оставляли свою грязную одежду там, где сбрасывали ее. Дина очень уставала, она ненавидела беспорядок, но как бы часто она ни убиралась на кухне, на следующий день там было по-прежнему грязно. Она поняла, что надо либо уезжать из этого общежития, либо она превратится в постоянную посудомойку.

Квартира была очень шумной, вовсю играла музыка, ребята разговаривали и смеялись слишком громко. Когда она хотела пораньше лечь спать, ее будила Линн, которая без стеснения вваливалась в комнату и бросалась на кровать, иногда даже включив верхний свет.

Дина начинала сожалеть о тихом домике миссис Медоуз, которая, правда, угнетала ее своими жалобами. Но пути назад не было. У миссис Медоуз уже появился новый жилец, серьезный молодой человек, работающий в банке, и к тому же все недостатки общей квартиры компенсировались кое-чем.

Его имя было Нейл Меридит, он учился на третьем курсе факультета графики. Он был высок и худощав, у него были вьющиеся волосы до плеч и слабый намек на бороду. Карие глаза, окаймленные темными, длинными ресницами, излучали тепло, а дархамский акцент очаровывал Дину.

У Нейла была девушка, Энжи, которая училась с ним на одном курсе и на удивление была похожа на него. Они были просто близнецами в своих рваных джинсах, майках и кроссовках, с волосами примерно одного цвета и одной длины. Энжи очень много времени проводила в их квартире, и Дина не могла не завидовать ей, особенно когда они с Нейлом исчезали в его комнате и запирали дверь. Но когда Энжи не было, Нейл, казалось, уделял довольно много внимания Дине. Ничего особенного, лишь улыбка, от которой все сжималось внутри, или внезапный интерес к ее работам. Но этого было достаточно, чтобы Дина чувствовала радость и оживление, будто что-то хорошее прячется здесь, рядом с ней.

Однажды вечером, когда никого не было в квартире, он пришел в большую гостиную, неся в руках бутылку.

— Хочешь немножечко?

Дина, просматривавшая журналы в поисках материалов, вздрогнула, удивленная и польщенная.

— А что это?

— Это вино. Правда, дешевое, но идет хорошо.

Дина нервным движением убрала волосы за уши.

— Спасибо, но я не пью.

— Не пьешь? — Он был очень удивлен.

— Нет. Вообще-то я никогда не пробовала, — она смутилась, не желая рассказывать о жестких запретах, внушенных ей с детства, и застыдилась своей неопытности.

— А! Теперь я вспомнил: ты же строгий методист, да? — сказал он, указывая на нее пальцем.

— Откуда ты знаешь?

Он усмехнулся:

— Работа такая — все знать. Ну ладно, если ты не хочешь, я не стану заставлять. Но ты не подозреваешь, что теряешь.

Дина закусила губу. Она не хотела показаться скучной, к тому же что во всем этом плохого?

— Ну… — смущенно сказала она, — может быть, я попробую чуть-чуть. Просто чтобы понять, что это такое…

— Я не хочу давить на тебя. — Он все еще стоял, слегка улыбаясь ей, с бутылкой в руке. Казалось, дьявол смотрел такими глазами на Христа, пытаясь сбить его с пути истинного.

— Ну… ведь в этом нет ничего дурного, не так ли? Только не наливай мне много.

Он дал ей чуточку вина в чашке. Она попробовала, ожидая, что ей не понравится, и поняла, что ей нравится. Прежде чем она осознала это, чашка была пуста. Она протянула ее Нейлу:

— Можно мне еще немного?

Он засмеялся:

— Заедай печеньем, Дина Маршалл! Ладно, я дам тебе еще, только не обвиняй меня, что я тебя спаиваю.

Она медленно потягивала вино, чувствуя, что голова ее начинает кружиться. Но ей нравилось тепло, разливающееся по телу то ли от вина, то ли от улыбающихся, понимающих огромных карих глаз Нейла.

Так они просидели, болтая ни о чем, пока не опустела бутылка. И когда пришло время спать, ее проект был не закончен, но она чувствовала себя превосходно и была почти счастлива. Возможно, теперь они с Нейлом будут вместе?

На следующий день на сцене вновь появилась Энжи и развеяла все мечты Дины, вернув ее к реальной жизни.

Из их квартиры нельзя было позвонить по телефону, студенты пользовались телефоном-автоматом, висевшим на стене внизу, в холле. Но к ним позвонить было можно, и, когда раздавался звонок, трубку снимал тот, кто оказывался поближе.

Однажды весенним утром телефон начал звонить, но никто его не услышал и не подошел. Позже Дина вспоминала, что сквозь сон слышала отдаленную трель и даже подумала, что, может быть, позовут ее.

Час спустя раздался звонок в дверь. К этому времени некоторые обитатели квартиры уже встали и вяло собирались на занятия. Генри, студент факультета живописи, открыл дверь, а через несколько секунд он уже стучал в дверь Дине:

— Дина, ты дома? Тебя разыскивают. Это полиция.

— Полиция? — повторила Дина ошеломленно.

Констебль оказался молодым человеком, очень симпатичным.

— Дина Маршалл?

— Да.

— Можно мне войти?

Дина оглянулась. В гостиной был полный беспорядок. Линн сидела на полу в майке с Микки-Маусом и уплетала йогурт, другой студент-живописец бродил в поисках одежды с повязанным на бедрах полотенцем.

— Нет… не стоит. А что произошло?

— У меня есть послание для тебя. Из дома. Оттуда пытались дозвониться до тебя, но ничего не получилось.

Дина чувствовала, что колени начинают дрожать.

— Значит, что-то все-таки произошло, да?

— Ну… да. Ты уверена, что мы не можем войти?

Дина ухватилась за косяк двери.

— Что-то с дедушкой, да? У него был удар. Бабушка всегда говорила… Он умер?

Полицейский выглядел очень озадаченным.

— Нет, мне очень жаль, но, кажется, что-то с твоей мамой.

Теперь Дина задрожала всем телом. Кровь отлила от лица, Дине показалось, что она потеряет сейчас сознание.

— Мама! Нет! Это не так!

— Боюсь, что так. В сообщении сказано, что у твоей мамы был удар, сейчас она в больнице в очень тяжелом состоянии. Твоя семья хочет тебя видеть немедленно.

— Где она? Какая больница? Что с ней?

— Извини, но я не знаю подробностей, — ответил полицейский, — лучше поскорей позвони домой, чтобы все выяснить.

— Да… Да… Я сейчас… Спасибо…

Она закрыла за ним дверь. Все смотрели на нее с невольным интересом. Ей было наплевать на это, она пыталась найти мелочь для телефона, но у нее не оказалось нужных монет.

— Есть у кого-нибудь хоть сколько-нибудь шиллингов или шестипенсовых монет?

Генри пошел в свою комнату и вернулся с пригоршней мелочи. Дина схватила ее и кинулась вниз по лестнице.

Телефон на другом конце звонил, прерываясь. Дина хорошо представляла, как звонок разносится по старому дому. Наконец трубку подняла миссис Миллер, приходящая прислуга.

— Это ты, Дина? О, дорогая, что тут творится! Они пытались связаться с тобой…

— Что же случилось, миссис Миллер?

— Твоя мама. Дорогая моя бедняжка, это ужасно! Она поднялась в шесть утра, отправилась в уборную, и ее хватил удар. Бабушка не спала, она слышала, как та спускалась, и вдруг — бум! Когда бабушка нашла ее, она лежала ничком на пороге ванной. Я думаю, она почувствовала себя плохо, поэтому и пошла вниз. О, дорогая, какой ужас, какое потрясение!

— Но что же такое с ней?

— Я не могу сказать. Ее увезли в больницу — в главную, конечно, — увезли на скорой помощи, и твои бабушка и дедушка поехали с ней. Там обследуют ее врачи. Надеюсь, они выяснят что-нибудь, но…

— Хорошо-хорошо, миссис Миллер, я еду домой. Нет, прямо в больницу. Скажите дедушке, ладно, если он позвонит.

— Да, хорошо, Дина. О, дорогая! Мне так жаль…

— Это не ваша вина, миссис Миллер, — говорила Дина, будто сейчас самым важным было утешить прислугу. — Ведь они же могут сотворить чудеса, правда? Она ведь жива еще, да?!

Но к тому моменту, когда Дина добралась до больницы, ее мать умерла. Дедушка и бабушка все еще были там, в комнате, специально отведенной для родственников, понесших тяжелую утрату. Они сообщили, что Рут скончалась всего десять минут назад и что они были рядом с ней до конца. Мона была в плохом состоянии, постоянно утыкалась лицом в скомканный носовой платок, но в лице деда читалось даже какое-то торжество. Да, думала Дина, он слишком черств, чтобы причитать и жаловаться, но было даже что-то неестественное, неприличное в его спокойствии и, как обычно, натянутой на лицо маске торжественности, какую она видела сотни раз; ни одна черточка не изменилась, только появилось злорадство в глазах.

— Твоя мать покинула нас, — произнес он с расстановкой. — Отправилась в мир иной, где боль и грех не могут тронуть ее, она за пределами этого мира, где эгоизм и легкомыслие дорогих ей людей могли причинить ей боль. Как давно ты приезжала домой навестить ее, Дина? Слишком давно. А теперь вот поздно. Ты не приехала позаботиться о ней при жизни, а теперь она мертва.

Дина смотрела на него в ужасе:

— Что ты имеешь в виду?

— Твоя мать очень скучала по тебе. Очень! Доктора говорят, что она умерла от кровоизлияния в мозг, но я знаю, что она умерла, потому что сердце ее было разбито.

Дина резко вздохнула, прижала руки к губам, слезы неожиданно хлынули из глаз.

— Преподобный отец, сейчас не время говорить об этом, — медсестра, проводившая Дину к родственникам, резко вмешалась в разговор. Она казалась шокированной и разозленной словами деда. Обняв Дину за плечи, она сказала: — Ты хочешь увидеть свою маму, дорогая? Пойдем со мной. — Мона попыталась последовать за ними, но медсестра остановила ее движением руки. — Я присмотрю за ней. — В коридоре она крепко сжала руку Дины: — Не обращай на него внимания, дорогая моя. Он расстроен. Люди ведут себя как угодно, когда они не в себе.

Дина кивнула, но слезы все еще душили ее, горе и ощущение вины терзали душу. Да, она должна была приезжать домой чаще. А у нее вся жизнь концентрировалась лишь на одном — на колледже. Но дело было не только в этом. С тех пор как она переехала в студенческую квартиру, началась следующая стадия ее освобождения от догм и табу, которые довлели над ней с детства. И единственное, что нужно было для укрепления свободы — избегать посещений дома. И визиты, которые она наносила родным по выходным, были лишь данью почтения. Впервые в жизни Дина чувствовала настоящую свободу.

Но теперь свобода, будто ловушка, захлопнула двери за ее спиной. Как она могла быть столь эгоистична?! Она отодвинула мать на второй план своей жизни, теперь слишком поздно что-либо менять.

Рут лежала в боковой комнате. Она выглядела умиротворенной, спокойной, будто просто спала, ее тело еще не тронула печать смерти. Но Дина ни разу не видела покойника, поэтому отшатнулась назад к двери, боясь войти.

— Проходи, дорогая, она не может причинить тебе вред. — Голос сестры звучал твердо и ласково; к Дине никто не обращался с такой нежностью и теплотой, это растрогало ее. Сестра, обняв, провела Дину в комнату, взяла ее руку и положила на все еще теплую ладонь Рут. — Видишь, как она спокойна, дорогая? Она красива. Она совсем не мучилась, можешь поверить мне. Не хочешь ли ты остаться с ней наедине на несколько минут? Я выйду, но буду совсем рядом на всякий случай. Ну что, ты нормально себя чувствуешь?

Дина кивнула. Она стояла возле кровати, глядя на свою мать. Ей столько нужно было сказать маме, теперь она понимала, что они никогда по-настоящему не общались. Она совсем не помнила ранние годы своей жизни до смерти отца. Казалось, жизнь началась с того момента, как они переехали в дом деда, где он безраздельно правил и не давал развиться нормальным отношениям между матерью и дочерью.

Если бы что-нибудь можно было изменить! Дина упала на колени перед кроватью и прижала неподвижную руку матери к своей мокрой щеке.

— Прости меня, мама! — прошептала она.

— Что значит: ты возвращаешься сегодня в колледж? Мы только что похоронили твою мать. Так не подобает поступать!

Похороны, начавшиеся в половине одиннадцатого, уже закончились, но местная знать, приглашенная в дом, все еще толпилась в гостиной. Гам пили чай, закусывая сандвичами с тунцом и тыквой, и приглушенными голосами говорили о трагедии, которая постигла их любимого священника и его семью.

— Извини, дедушка, но я уезжаю. Я заказала такси, чтобы доехать до станции.

— Так отмени заказ! Здесь много людей, которые хотят поговорить с тобой.

— Я не хочу с ними разговаривать.

— Они пришли, чтобы отдать последнюю дань уважения твоей матери. Ты должна быть с ними!

— Нет, — сказала Дина. — Я ничего им не должна. Они здесь не ради меня, они здесь ради тебя. Ты с ними и разговаривай. А я возвращаюсь в колледж.

— Дина! — его лицо помрачнело. Впервые он получил отпор. — Я не потерплю такого поведения!

Дина смотрела на него со все возрастающей ненавистью. С тех пор как она покинула дом, все увиделось ей в другом свете. Теперь, снова проведя пять дней под его крышей, она думала только о том, как выбраться отсюда. Не было в этой атмосфере ни уюта, ни понимания, только мрак, тяжкие обвинения. Теперь боль помогла ей проявить смелость, о которой она и не подозревала.

— Дедушка, я возвращаюсь сегодня в колледж, что бы ты обо мне ни думал.

Ей показалось, что он сейчас ударит ее, таким черным от злости стало его лицо. Но дрожь прошла по его телу, и он остался бледным, жестким, похожим на дерево, в которое ударила молния.

— Да простит тебя Бог, Дина, — холодно сказал он.

В третьем часу Дина вернулась в свою квартиру. Бравада покинула ее, чувство обиды и стресс последних дней, траур и похороны полностью опустошили ее душу. Она вошла в квартиру, не надеясь кого-либо там встретить, бросила сумку на пол около дивана и прошла в кухню, чтобы приготовить необходимый ей сейчас кофе.

— Ну, как это было?

Голос, донесшийся из коридора, заставил ее вздрогнуть и обернуться. Там стоял Нейл, облокотившись о косяк двери.

— А как ты думаешь?

— Ужасно?

— Да.

— Мне действительно жаль, Дина. Я даже не знаю, что сказать.

Они конечно же знали, что ее мама умерла. Дина звонила им, чтобы сказать, что приедет после похорон.

— Ну и нечего говорить. Что ты делаешь здесь в такое время?

— Я решил пропустить лекции и поработать дома.

Он, видимо, писал что-то, это было заметно по следам краски на его джинсах. Чайник закипел.

— Чашку кофе? — спросила она.

— Нет. Слушай, у меня есть идея получше. Давай выпьем чего-нибудь крепкого?

— Вина? Днем?

— Нет, не вина — водки. Да и какая разница, когда пить? Просто становится холодно. Согласна?

Дина налила кофе в кофейник и взяла чашки. Нейл был в комнате.

— Нам понадобится это?

— Нет. Хочешь верь, хочешь нет, но у нас найдется несколько стаканов. — Он засмеялся, вытаскивая стаканы и бутылку из-под кровати. — Помыть их, или ты веришь, что я не болею ничем заразным?

— Я верю. — Сама мысль о том, что она будет пить из его стакана, взволновала ее. — Но стоит ли пить водку? Она понравится мне?

— Попробуй — узнаешь. — Он налил внушительное количество водки, добавил лимонад и подал ей. — Не надо пить это как вино, слишком крепко.

Она села на край кровати, потягивая напиток, чувствуя, как тепло разливается по телу. Нейл уселся на единственный стул.

— Мы не ждали тебя сегодня, — сказал он, — во всяком случае — не сразу после похорон.

— Меня ничего не удерживало.

— А как же бабушка и дедушка?

— Хм-м, — горько усмехнулась она.

— Ты что, не ладишь с ними? — спросил Нейл.

— Можно сказать и так. Мой дед любит все делать по-своему и не выносит, если кто-то перечит ему. Он так и не простил мне, что я ушла из дома. А моя бабушка… Это невероятно, я жила с ней с семи лет, и до сих пор у меня ощущение, что я ее вообще не знаю. Она такая тихая, безликая, всего лишь тень деда. Кажется, что она вообще не человек.

— Теперь ты нечасто будешь ездить домой, да?

— Мне вообще не хочется туда ехать… — Слеза скатилась по ее щеке, она закрыла рот рукой, пытаясь остановить рыдания, вдыхая воздух полной грудью. — Мне так жаль… так жаль…

— Эй, не плачь! Дина, не надо! — Он поднялся со стула и подсел к ней на кровать; взяв из ее рук стакан, поставил его на пол. — Дать тебе носовой платок?

— Нет, спасибо, у меня есть, — она выудила из рукава скомканный лоскуток. Но слезы не хотели останавливаться, и, когда Нейл обнял ее, она уткнулась ему в плечо, рыдая.

Нейл обнимал ее осторожно, будто прикрывая от внешнего мира, и легонько целовал ее волосы и лоб. Чуть успокоившись, она ощутила прикосновение его губ. Она медленно подняла лицо к нему, он поцеловал ее нос, потом щеку. Она оставалась неподвижной, чувствуя, как что-то острое и томящее заполняет ее. Он целовал ее глаза, собирая кончиком языка слезы.

В этот момент Дина ощущала не только его физическую близость. Близость с мужчиной, который нравился ей уже четыре месяца, была, скорее, духовной. Так приятно было его прикосновение, означающее, что она больше не одна, она не одинока. Дина, которой не хватало любви всю жизнь, отдалась теплу этих рук с готовностью ребенка, доверяющего рукам матери. Она прижалась к нему и, когда их губы встретились, ответила на поцелуй со страстью, очень удивившей его.

Он расстегнул ее блузку, опуская пальцы все ниже, и она не протестовала. Она только прижалась к нему еще сильнее, когда он дотронулся до ее груди, нашел сосок и ущипнул его слегка, возбуждающе. Он нежно уложил ее на кровать, ложась рядом; она повернулась, стараясь каждой частичкой тела прижаться к нему. Ее юбка задралась, и он, все еще ожидая отпора, поднял ее на бедрах, но протест выразился лишь в досаде, что их тела разъединились, она быстро прильнула к нему всем своим естеством и, желая быть ближе к его телу, обхватила его ногами.

Нейл почувствовал, как его прошиб пот. Он не хотел делать ничего особенного, лишь успокаивал. Она нравилась ему, он флиртовал с ней слегка, но никогда не думал заходить дальше. В конце концов, он жил с Энжи. Но бесстрастно перенести то, как она прижималась к нему, было выше его сил. Она сама хотела этого!

Он ввел палец глубоко в нее. Она вздрогнула, и Нейл понял то, о чем всегда догадывался: она была девственницей. Он снова отодвинулся, и она уцепилась за него, тяжело дыша, всхлипывая.

— Пожалуйста, не оставляй меня, не оставляй, не останавливайся!

Это было выше его сил. Нейл забыл о здравом смысле, об Энжи, забыл обо всем, кроме желаний своего тела и этой девушки рядом с ним. Все свершилось очень быстро, слишком быстро, и сразу же ощущение вины захлестнуло его.

— Боже, Дина, прости! Я не хотел…

Но она все еще льнула к нему, все еще всхлипывала:

— О, скажи, что любишь меня, пожалуйста, скажи, что любишь меня!

— Дина! — Он приходил в себя. — Ради всего святого! — Он смотрел сверху на нее, лежащую на кровати, казалось, она опять сейчас разрыдается. — Дина, слушай, я же сказал, извини. Но ты… ты действительно просила сама.

Ее глаза расширились, она прерывисто вздохнула и села на кровати. Дина прижимала скомканную одежду к обнаженному телу, будто, прикрыв наготу, она могла перечеркнуть все свершившееся.

— Дина. — Он попытался дотронуться до ее плеча.

Она отшатнулась:

— Не дотрагивайся до меня.

— Но…

— Не трогай меня, хорошо?

Он отвернулся.

— Одевайся.

Она скользнула в ботинки и кинулась в прихожую, где оставила сумку. В своей комнате Дина захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной. Потом медленно сползла на пол, уставившись в одну точку, потрясенная. Что же это она сотворила? Что могло толкнуть ее на такое? Неудивительно, ведь дед говорил, что выпивка прямая дорожка к грехопадению! Или же просто у нее была острая потребность в ком-то, кто бы любил ее, заботился о ней? Она не знала. Она знала только, что бросилась на Нейла, как какая-то уличная девка, ее трясло от мысли о предстоящих встречах с ним или с кем-нибудь другим. Переполненная обидой и стыдом, она застыла на полу, растерянная, уставившаяся в одну точку.

Она все еще сидела на том же месте, когда час спустя вернулась Линн.

— О, бедняжка! — Линн симпатизировала Дине с самого ее переезда в квартиру. — Было ужасно? — Дина безмолвно кивнула. — Похороны — всегда ужасны. Особенно если это похороны близкого человека. Давай я принесу тебе чашку чего-нибудь покрепче? Думаю, у Нейла есть водка. При таких обстоятельствах…

— Нет! — воскликнула Дина поспешно. — Пожалуйста, чашку чая.

Она не имела ни малейшего желания говорить Линн, что уже выпила водки. И конечно же ни одна живая душа не узнает, если только он не скажет, что у них все зашло так далеко.

Единственное, чего она хотела, — поскорее все забыть. Она только могла молиться, чтобы он сделал то же самое.

Однажды июньским утром Дина, как обычно, отправилась в колледж. Но, приблизившись к хозяйственным постройкам, трем серым блочным домам, она поняла, что не в силах войти. Она пошла прямо, через парк, мимо низких, просто сколоченных домиков, где занимались студенты основного курса, прошла вдоль аллеи, которая вывела ее к полю, а за ним и к ручью.

Было прекрасное утро, когда небо голубовато-прозрачно, а зелень еще не испорчена пылью жаркого летнего дня. Легкий ветерок колыхал цветущие ветви, нависавшие над тропинкой и преграждавшие путь Дине. Птицы с лёта пикировали на изгородь, и, хотя еще было рано, пчелы, жужжа, лениво перелетали с одного цветка клевера на другой. Дина едва замечала все это великолепие. Она полностью ушла в себя, замкнулась в собственном мире.

Началось это в тот момент, когда ее беременность стала очевидной.

Теперь все было понятно: и постоянная тошнота, и то, что, несмотря на боли в животе, месячные не приходили. Сначала она все относила за счет пережитого горя. Всем известно, что от сильных переживаний случаются задержки. Но со временем она поняла, что причина другая. После трехнедельной задержки у нее случилось небольшое кровотечение, сопровождаемое сильнейшими болями в животе. Но она была рада получить хотя бы такое подтверждение, что у нее все нормально. Но когда кровотечение внезапно остановилось, она опять начала беспокоиться. Откуда эта томящая ноющая боль? Почему меняется грудь? Ведь ее соски не были такими темными и покрытыми белыми пупырышками, как сейчас.

День за днем чувство страха росло, постепенно проникая даже в ее сны. Она просыпалась в ужасе, с мокрым от слез лицом.

Дина никому не говорила о своих опасениях. Самое важное теперь было сохранить секрет. Нейл почти не разговаривал с ней после того дня. Это было неприятно, но не удивляло ее. Она знала, что он смущен происшедшим, и винила во всем только себя. Она не хотела намекнуть ему, что беременна, гордость не позволяла. Но что-то нужно было делать. Она ведь не могла до бесконечности притворяться, что ничего не происходит. Пока ничего не было заметно, она оставалась такой же худой, как раньше, не считая небольшого расширения в талии. Но долго так продолжаться не могло.

В это ясное июньское утро Дина брела вдоль реки, стараясь составить хоть какой-то план. Если она останется в колледже, не только Нейл, но и все остальные поймут, что она беременна. Дину бросило в дрожь при мысли об этом. Она должна пропустить один год учебы, решено. Но когда ребенок родится, что тогда? Аборт был очевидным выходом, но жутким. Ее живот начал сжиматься, как бы пытаясь сохранить плод внутри себя. Дина осознала, что не сможет совершить это насилие.

Если уйти от всех, можно родить и самой растить ребенка, думала она. Можно найти работу, чтобы прожить им обоим. Конечно, уже не будет той карьеры, о которой она мечтала. Но это единственный вариант, внушавший надежду. На секунду она обрадовалась, но потом так же внезапно поняла всю невыполнимость задуманного.

К ее собственному удивлению, лишь один-единственный вариант она не считала выходом — возвращение домой. Она не доставит деду такого удовольствия: узнать, что он был прав в своих пророчествах. В любом случае она все собиралась делать одна, это она решила точно.

Кристиан Ван Кендрик-младший, или Ван, как он любил, чтобы его называли, был не в духе. Не его забота проводить беседы со всеми поступающими работать на обувную фабрику его отца. По крайней мере, он так думал. Однако у его отца, Кристиана-старшего, было, по всей видимости, другое мнение на этот счет.

— Мне нужно уехать, — говорил он. — Нужно повидать банковского управляющего. Ты можешь провести беседы для меня? Всего три человека. Ну ты знаешь, кто нам требуется. Постоянный, надежный, трудолюбивый человек, который не будет неделю болеть после попойки в кабачке для рабочих в субботний вечер. Молодой мужчина с семьей оптимальный вариант. Такой будет нуждаться в постоянных, гарантированных деньгах, будет стараться изо всех сил, чтобы заработать лишний шиллинг.

— Почему бы Джиму Праттену не поговорить с ними со всеми, а? — предложил Ван.

Джим Праттен был правой рукой его отца. Он работал в компании давным-давно, чуть ли не с тех пор, когда Кристиан Ван Кендрик перед последней войной приехал в Англию из Голландии и основал маленькую обувную фабрику. По мнению Вана, Джим лучше разбирался в людях, ведь ему приходится заниматься кадрами уже двадцать пять лет, и тем более ему с ними работать.

Но старик и не думал уступать:

— Я прошу тебя сделать все самому, Кристиан. Это будет хорошей практикой, ведь ты заменишь меня. Итак, первое интервью в три часа, вот список требований…

Ван недовольно поморщился. Он знал, что со стариком бесполезно спорить, все равно тот добьется своего. Трудно представить себе более твердого человека. Ван вспомнил легенду о голландском мальчике, который спас свой город от наводнения, заткнув дырку в плотине пальцем. Он вполне представлял, что его отец мог бы быть этим мальчиком. Он бы стоял там час за часом, держа палец в дырке, только потому, что так решил. Быть может, твердость характера была национальной чертой.

Ван собрал бумаги, скрепил их металлической скрепочкой, которую отец бросил ему через стол, и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Когда он проходил через машинное отделение, Джим Праттен приветствовал его неуклюжим дерганьем головы, будто откидывал челку со лба. Ван коротко кивнул в ответ. Не было никакого смысла останавливаться, чтобы перекрикивать шум машин, к тому же и говорить было не о чем. Он вошел в свой кабинет, включил свет — одну-единственную голую лампочку на белой подставке на столе — и закрыл жалюзи на окне, выходящем прямо на один из фабричных этажей.

Кабинет отца был зеркальным отражением кабинета Вана, только без каких-либо жалюзи или занавесей на окнах. Но так как Ван ненавидел сидеть на виду у всех рабочих, он установил жалюзи.

Ван вздохнул, осознавая то, о чем долго не хотел думать, но теперь не думать не мог. Он просто ненавидел эту фабрику, ее монотонный, сводящий с ума гул, его бесило, что Кендрики — лишь маленький семейный концерн, который никогда не сумеет превзойти свои масштабы. Но больше всего его раздражало ощущение, что из-за твердолобости и упрямства отца он попался в ловушку, из которой нет никакого выхода.

У Вана не было сомнений относительно того, что отец сделает фабрику его достоянием. Даже до того, как Ван начал ходить, отец возил его на фабрику в коляске. И по мере того, как он взрослел, ему показывали обрезальный цех, строчильный, осторожно держа за руку, чтобы он не поранился возле какой-нибудь машины, и объясняли, что происходит вокруг. В те времена Ван любил беспокойное жужжание машин, запах кожи. Любил слушать историю про то, как его отец приехал из Амстердама в Англию, здесь влюбился в его маму и женился на ней. Как он купил маленькую фабричку, владелец которой обанкротился в период великой депрессии.

— Они смеялись над голландцем, производящим обувь, — вспоминал отец. — Они думали, мы носим только войлочные ботинки на деревянной подошве. Но я показал им. Ух я им показал!

Поначалу Ван без устали слушал эти истории. Его энтузиазм начал увядать намного позже. Он знал, что нелегко оставаться на вершине мастерства долгое время, производя одни и те же грубые башмаки, невероятно уродливые на вид. Но… продавались они хорошо, в этом-то и крылась ловушка. Дешевые и удобные неприглядные башмаки были повседневной обувью для тысяч рабочих. Кендрики завоевали уважение и хорошую репутацию, производя их и отбивая хлеб у конкурентов. Фабрика не была безумно прибыльным предприятием, но давала стабильный доход. Это позволило Кендрикам стать очень богатыми людьми.

Вану было уже тридцать лет, и он знал, что должен быть благодарен семье за то, что она для него сделала. За счастливое детство, образование, за тот уклад жизни, к которому он уже привык. Но он не любил все это, а роль свою в этом мире — тем более. Его отец ограничивался недалекими перспективами, но Ван был более амбициозен. Его раздражало, что отец гордится делом всей своей жизни, а ожидание того, что ему придется делать абсолютно то же самое, не отклоняясь в сторону, не развиваясь, двигаясь по накатанной дорожке, висело на его шее многопудовым камнем.

Ему не казались долгими часы, которые он, по желанию отца, посвящал делу, его не пугала тяжелая работа. Но если уж ему предстояло всю жизнь отдать делу отца, он хотел бы повысить ставки.

Много раз в последнее время Ван пытался добиться разрешения отца на расширение бизнеса, но старик реагировал с характерным упрямством.

— Это хороший семейный бизнес, — говорил он. — Укрупнив его, мы можем не совладать с делом. Я знаю всех, кто на меня работает. На моих глазах растут их дети.

— Но нам нужно расширяться, — спорил Ван. — Времена меняются, и нам надо меняться вместе с ними. Скоро не нужно будет больших помещений, потребуется меньше рабочих. Если мы не модернизируем, не механизируем процесс производства, мы прогорим.

— Я не допущу этих новомодных штучек! Наш девиз — качество!

— Качество не требует таких жертв.

— Я управляю этой фабрикой по-своему уже тридцать лет. И мы преуспеваем в таких условиях. Вот и слава Богу.

— Понимаешь, нам нужна новая линия. — Ван сменил тактику. — Если потребность в рабочих башмаках отпадет — нам конец.

— Тю! Рабочим всегда будут нужны грубые башмаки!

— Да не всегда! — Ван начинал терять терпение. — Ты ведешь себя как динозавр. Разве не видно, что времена меняются? Мужчинам не нужно проходить мили от дома до работы и обратно, им даже не нужно ездить на заводских грузовиках. Они водят свои собственные автомобили. А на заводах всю тяжелую работу выполняют машины. Еще через двадцать лет люди будут больше интересоваться одеждой для отдыха, чем для работы. Мы должны быть готовы к этому.

— Кендрики известны своей рабочей обувью. И они будут ее делать.

Он уперся и не сдавался, несмотря на горячность Вана и вескость его доводов.

Поскольку все попытки что-то изменить разбивались о стену установленных отцом стандартов, Ван решил организовать свое собственное дело, но у него не было даже начального капитала. Так что без поддержки отца нечего было и думать о своем бизнесе. К тому же он не знал, что еще может стать для него предметом производства, кроме грубых башмаков, ведь он имел дело только с ними.

«Нет, другого выхода нет, — решил Ван, — нужно проявить упорство и вновь и вновь пытаться изменить мнение отца». Если это не получится, остается только ждать дня, когда контроль над фабрикой перейдет к нему в руки. Тогда-то он сможет воплотить свои идеи в жизнь.

Для мужчины с таким темпераментом, как у Вана, ожидание было отнюдь не легким делом. Старику было за шестьдесят, но он совсем не собирался сдавать. Он, как прежде, поднимался с рассветом и в дождь, и в солнце, топал две с половиной мили до фабрики, как делал это на протяжении последних тридцати лет. Так же отдавал тысячи распоряжений, выполнение которых свалилось на плечи Вана, хоть он и звался управляющим фабрикой.

Усевшись за стол, Ван достал сигареты и закурил. Потом он просмотрел заявления о приеме на работу. Двое мужчин и женщина, или даже девушка-студентка. Это не совсем то, что нужно. Будь его воля, он бы даже не рассматривал такие заявления, но отец велел встречаться со всяким, кто просит о работе. «Они в беде, нуждаются в работе, я, по крайней мере, даю им возможность высказаться», — говорил он. Будто, думал Ван, им легче становится после отказа.

Ван глянул на часы. Первый посетитель должен приехать через полчаса. У него было время, чтобы разобраться с корреспонденцией. Он позвонил секретарю:

— Зайдите, пожалуйста, Джейн, я должен кое-что надиктовать.

Листочки с заявлением о приеме на работу он отодвинул подальше, на край стола.

Дина приехала на собеседование за десять минут до назначенного времени. Пунктуальность была ее отличительной чертой, привитой ей с детства.

Присев в узком проходе перед приемной, сложив руки в хлопковых черных перчатках на колени (внешне — само спокойствие) она, однако, чувствовала себя абсолютно больной.

Через окно она могла видеть машинистку, неотрывно что-то печатающую, и тяжелую дверь, окрашенную в темно-коричневый цвет. Из-за двери доносился давящий монотонный гул машин. Ей не понравилось то, что она успела увидеть на фабрике: все темное, старое, совсем не таким она представляла себе будущее место работы, но был ли у нее выбор? Ей нужна была как раз такая работа, и, если она ее получит, у нее будет много преимуществ в этой суровой жизни. Зарплата не особенно высокая, конечно, но все же даст возможность ей продержаться до появления ребенка. А сидеть за станком все-таки легче, чем стоять за прилавком или бегать между столиками в кафе. К тому же она умела хорошо шить и имела некоторое представление о том, чем отличается шитье ботинок от шитья белья.

Дверь в приемную открылась: вышел худой мужчина, одетый в спортивную куртку из дешевого твида и широкие короткие брюки. Дина в ожидании взглянула на него, но он прошел мимо, даже не обратив на нее внимания. Еще один ищущий работу? Дина почувствовала, как заныло сердце. Может быть, Кендрикам нужен только мужчина?

Текли минуты. Дина взглянула на секретаря, но та продолжала безжалостно стучать по клавишам в маленькой комнатке, кажется, совсем забыв о посетительнице. Дверь снова открылась, и вышел другой мужчина, очень высокий, с темными вьющимися волосами и настолько темными синими глазами, что они казались черными. На нем была белоснежная рубашка, галстук в сине-серую полоску и темно-серые брюки, добротные и дорогие. Золотые запонки блестели на его запястьях. Он излучал уверенность и силу.

Дина поднялась ему навстречу, разглаживая складки на юбке, которая уже стала узковата ей.

— Мисс Маршалл? голос очень гармонировал с внешним обликом — низкий, с легким западным акцентом.

Дина кивнула. Глаза цвета морской синевы оценивающе оглядели ее. Дине показалось, что они видят ее насквозь, открывая все ее самые сокровенные секреты. Она почувствовала, как щеки заливаются краской.

— Меня зовут Ван Кендрик. — Его глаза остановились на ее лице, он дружелюбно улыбнулся своими довольно чувственными губами. Извините, что заставил вас ждать. Думаю, будет удобнее пройти в кабинет?

— Я не совсем понимаю, почему вы хотите работать у нас, мисс Маршалл, — говорил Ван Кендрик. — Строчить башмаки — это не совсем подходящее занятие для человека с вашими навыками.

Дина, замерев, уставилась на светильник. Она не ожидала такого вопроса и не знала, что ответить.

— Я не могу остаться в колледже. Недавно я потеряла маму.

— Понимаю. — Он посмотрел на нее и, несмотря на ее самообладание, увидел, как уязвлена ее душа. Это было его первым впечатлением о ней.

Ее ранило что-то или кто-то, ее угнетала какая-то вина, она не знала, как жить дальше. Она была очень молода и… очень привлекательна. Хоть Ван и был холостяком, он успел познать многих женщин. Они флиртовали с ним, покоренные его прекрасной внешностью и его деньгами. Но никто из них, как бы привлекательны и общительны они ни были, не производил на него такого впечатления, как она. Он смотрел на нее и чувствовал желание сделать ей что-нибудь хорошее, чтобы вызвать у нее милую, смущенную улыбку. Но как только это чувство возникло, он тот час же отогнал его, принимая за глупую сентиментальность, которой нет места в бизнесе.

— Я не совсем уверен, что у нас подходящая для вас работа, — сказал он. — Это тяжелый и монотонный труд. Честно говоря, мне кажется, очень-очень скоро вам здесь надоест, а мне придется искать нового человека на ваше место.

— Я не подведу вас. Мне действительно нужна работа.

Она опустила голову, сидя напротив и комкая свои перчатки в ладонях.

Он пристально смотрел на нее.

— Я уверен, что есть что-нибудь более подходящее для ваших способностей. Чему именно вы обучаетесь?

— Я модельер. Особенно я интересуюсь обувью.

Вана охватил восторг, но он постарался подавить его.

— Я бы не назвал то, что мы производим, обувью в том смысле, который вы вкладываете в это слово. Над нашими башмаками не трудились дизайнеры.

— Но они ведь из кожи, не так ли? Я люблю работать с натуральными материалами. Я делала проект по обуви и разным аксессуарам к ней. О, я знаю, что вы подразумеваете, говоря о своих башмаках. Они, конечно, не очень интересны… — Она запнулась, закусив губу, анализируя, не сказала ли лишнего, потом продолжала: — Но я думаю, что здесь изучу техническую сторону дела… и, может быть, когда-нибудь в будущем… — Опять она запнулась, смущенная, понимая, что он догадался, что она не собирается оставаться у Кендриков надолго и «копить на золотые часы».

Он улыбнулся, восхищение опять заставило его трепетать.

Он долго ждал момента, когда его старик ослабит хватку. А вдруг эта девушка, сидящая напротив, поможет ему в осуществлении его планов?

Он думал о двух кандидатах на свободное место, с которыми поговорил. Приличные молодые мужчины, отцы семейств, как раз то, о чем ему говорил отец. Оба будут надежными, толковыми работниками и оправдают себя. Он опять посмотрел на девочку, на ее милое лицо, выражавшее готовность, юное и живое, светившееся творческим умом. Его отец выбрал бы одного из мужчин, он знал это, но не его отец сейчас проводил собеседование. Выбор был за ним, и он был очень рад, что это так!

— Очень хорошо, — сказал Ван. — Считайте, вы получили работу, мисс Маршалл, если она вам нужна. Когда вы можете начать?

Тут же он был вознагражден милой улыбкой, которой он так ждал.

— Я могу начать с понедельника, — ответила она. — И спасибо вам, мистер Кендрик. Спасибо большое!

* * *

Однажды, примерно через неделю, во время рабочего дня Ван послал за ней.

Сердце ее забилось быстрее, она почувствовала тревогу. Он неудовлетворен ее работой и хочет избавиться от нее. Что же ей делать дальше?

Она выключила станок и пересекла цех, пробираясь к его кабинету, постучала и подождала, когда ее попросят войти.

Ван просматривал какие-то бумаги у одной из огромных, пыльных досок.

— Вы хотели меня видеть, мистер Кендрик? — спросила она, стесняясь.

— Да, Дина. — Он взглянул на нее своими темно-синими глазами, и она почувствовала, что краснеет. — Как дела?

— Нормально.

— Для вас слишком много работы, да?

— Нет, все… нормально.

Она лгала. Ей совсем не нравилась работа с грубой кожей, нудная, тяжелая для ее рук: все, как он говорил.

— Хорошо, Дина. Я думал поговорить с вами, не хотите ли присесть?

Нервничая, она опустилась на тот самый стул, на котором сидела во время собеседования. Он не сел за стол, как тогда, а, обойдя его, присел на краешек стола, скрестив руки и вытянув ноги.

— Я помню, вы упоминали о том, что, будучи студенткой-модельером, особенно интересовались обувью.

— Да, — солгала она снова.

Один ее проект действительно был посвящен обуви, но только потому, что этого требовали в колледже. А сказала она о нем в надежде, что это послужит ей на пользу.

— Интересно, не сможете ли вы использовать ваши таланты, чтобы работать на меня? Я давно хотел расширить ассортимент наших башмаков. Но точно не знаю, каким путем лучше идти. Я надеялся, что у вас могут быть какие-нибудь идеи на этот счет.

Дина была так поражена, что потеряла дар речи.

— Какие именно идеи?

— Ну, может быть, у нас тут нет нужных установок для фасонной обуви. Наше оборудование ориентировано исключительно на грубые башмаки, а наши рабочие не имеют достаточных навыков. Нам, вообще-то, нужно, чтобы, используя талант и оборудование, Кендрики смогли завоевать нишу на рынке, в разделе, скажем, обуви для отдыха. Но я не знаю точно. Вот я и надеялся, что вы мне поможете в этом.

— Ну… я…

— Слушайте, — сказал он. — Я не ожидаю от вас немедленной блестящей идеи, как от фокусника. Но подумайте об этом, ладно? Может, поговорим как-нибудь еще? За бокалом вина… или за обедом? — Он заметил ее испуг и улыбнулся. Он понимал, что для большинства его рабочих «обед» был просто приемом пищи; может быть, Дина подумала именно об этом? — Вечером, — добавил он тут же.

Она вспыхнула:

— О, я не знаю, что вы имеете в виду, но моя хозяйка готовит мне, когда я возвращаюсь.

— Я думаю, она не обидится, если вы дадите ей выходной.

Дина смутилась. Она подумала о том, что миссис Брукс, у которой она квартировала, как раз обидится. Хозяйка была из тех людей, которые только и ищут повод, чтобы обидеться, подвергая жестокой критике все, что не идеально. А еда у нее была безвкусной, и Дина, которую к тому же часто тошнило, тосковала по вкусным обедам миссис Медоуз и даже по скромной, но здоровой пище в доме деда, так что возможность поужинать в ресторане или баре, да еще бесплатно, была, конечно, соблазнительная.

Но больше всего ее останавливала не возможная вспышка неудовольствия миссис Брукс, а вспышки ее собственных эмоций, которые вызывал в ней Ван своими синими глазами и даже просто тем, что проходил мимо ее станка. Ей не надо было видеть его, чтобы узнать о его присутствии. Сила его личности была столь велика, что, появившись невдалеке, он словно дотрагивался до нее. И дрожь пробирала ее до кончиков пальцев. Никто не производил раньше на нее такого впечатления, ни Дейв Хикс, ни, конечно, Нейл. Ведь то, что она считала любовью к нему, было всего лишь естественным влечением девушки к парню, и ей еще повезло, что он почувствовал то же самое.

Но это… это было… как отношение к звезде, к киноактеру, или поп-певцу: он был идолом, очень далеким и недоступным. Не было никакого шанса, что Ван обратит на нее внимание, даже при самых благоприятных обстоятельствах. Ведь он был настолько старше ее, и хотя Дина успела узнать, что он не женат, но такой зрелый и притягательный мужчина наверняка имел девушку или даже невесту. К тому же он был из совершенно другого мира, он был искушенным, преуспевающим «боссом», который вел совсем иной образ жизни. Даже если б все было не так… как сейчас… он бы никогда не взглянул на нее. А сейчас она была на четвертом месяце, и все ее мечты казались абсолютно несбыточными.

Именно поэтому, думала она, он имеет на нее такое влияние: беременность делает ее очень восприимчивой и чувствительной. Но такая мысль не помогала ей отделаться от четкого ощущения, что он как раз тот мужчина, которого она может полюбить однажды и на всю жизнь.

Странно, что в тот день, когда Ван пригласил ее на обед, она поверила, что предполагается чисто деловая встреча, как он и сказал. И несмотря на то, что приглашение очень обрадовало ее, она не хотела идти, так как боялась проявить свои чувства к нему.

Ван остался Ваном, он даже не дал ей возможности отказаться. Он просто вел себя так, будто все уже решено.

— Я бы предпочел обсуждать свои планы подальше от кабинета, — сказал он. — Пока не хочу, чтобы кто-либо знал о них. Поэтому я буду признателен, если вы никому ничего не скажете. Иногда в бизнесе бывают ситуации, когда лучше немного посекретничать.

Она кивнула:

— Я не проговорюсь. Я вообще мало разговариваю.

Да, он заметил, что она как бы изолирована от других.

— Ну так что — завтра вечером?

— О, я не знаю, надумаю ли я что-нибудь к этому времени…

— Не беспокойтесь. Мы можем говорить о любых идеях, которые могут у вас возникнуть. Заехать за вами? Около половины восьмого?

— Лучше давайте встретимся где-нибудь, — проговорила она смущенно. Она не хотела, чтобы миссис Брукс увидела, как она садится в большую красивую машину, а Вану ей не хотелось бы показывать тот унылый старый домик, который был ее домом. — Я буду на площади рядом с памятником.

Он улыбнулся:

— Хорошо.

Он продолжал улыбаться, когда она выходила из кабинета.

* * *

Дина очень плохо спала этой ночью. Само по себе это не было редкостью: после того как она забеременела, у нее было много бессонных ночей. Но эта была не такая. Вместо того чтобы ворочаться и мучиться, обдумывая вновь и вновь свои проблемы, она лежала с широко раскрытыми глазами, мозг ее был занят, решая задачи, поставленные перед ней Ваном. К утру у нее уже созрело несколько идей, и днем на работе она продолжала обдумывать их, пока ее руки были заняты обработкой кожи.

Пару раз она видела Вана, но он едва поздоровался с ней, кивнув, как всем рабочим. Дине пришла в голову мысль, что он передумал. Но когда она приехала к памятнику воинам в половине восьмого, он был уже там, его большой синий «ягуар» был припаркован у обочины.

— Я знаю небольшое бистро, — сказал он, когда она уже сидела рядом с ним в машине. Поехали туда.

Дина кивнула, надеясь, что он не повезет ее в какое-нибудь роскошное место. Она очень долго мучалась, решая, что лучше надеть. У нее никогда не было много одежды, к тому же кое-что стало узковато. Наконец она остановилась на простом голубом платье, с завышенной талией, с горловиной «лодочкой», которая приоткрывала ее гладкие плечи; платье было отделано косой бейкой. Ван выглядел официально: в темном костюме и шелковой рубашке со строгим галстуком. Дина подумала, что, увидев, как она одета, он выберет для обеда место поскромнее.

Ее страхи рассеялись, когда они приехали в бистро — тихий домик с террасой, самого непритязательного вида. Ван назвал свое имя, сказав, что заказывал столик. Их проводили в глубину зала, откуда был виден маленький, очаровательный садик.

Ноздри защекотал чесночный запах. У Дины проснулся зверский аппетит, и она накинулась на хлебные палочки, пока не подали первое блюдо — грибы в чесночном соусе.

— Вы, конечно же, выпьете вина? — сказал Ван, просматривая меню.

Помня, как на нее подействовал алкоголь, Дина покачала головой:

— Если можно, я бы хотела воды.

— Конечно.

Он заказал бутылку «Шабли» и воду. Но когда официант принес вино в бутылке, погруженной в серебряную вазу со льдом, Ван, попробовав его, одобрил и посмотрел на нее вопросительно:

— Почему бы не выпить один бокал, оно очень хорошее!

Дина заколебалась. Она не хотела выглядеть бестактной.

— Ну хорошо, если только один.

Но после нескольких глотков она уже больше не притрагивалась к нему. Во-первых, она боялась, что вино ударит в голову, а во-вторых, что уж совсем не имело для нее значения — это вкус вина. По ее мнению, хорошее сухое вино, которое она попробовала, проигрывало в сравнении с тем дешевым, какое она пила с Нейлом.

— Ну, — начал Ван, — было ли у вас время подумать над тем, что я предложил?

Ван собирал остатки грибного соуса корочкой хлеба; Дина была шокирована, так как для ее деда подобное было проявлением дурных манер, и она не могла позволить себе сделать то же, хотя ей очень хотелось.

— Да, я кое о чем думала, — сказала она. — У меня есть мысли, но я не знаю, как они вам понравятся.

— Посмотрим.

— Вы говорили, что хотели бы выйти на рынок обуви для отдыха, и самой подходящей для вашего оборудования продукцией могут быть ботинки для скалолазания. Я не знаю, чем они отличаются, это я выясню. Для прогулочной обуви главное, конечно, комфорт и удобство. Но они будут большими, угловатыми и носкими, как те, которые вы производите сейчас.

— Ага. Продолжайте.

— Также существует обувь для наездников. Верховая езда становится все более и более популярной, особенно среди маленьких девочек. Там, откуда я приехала, верхом ездят только фермеры и рабочие, но, живя здесь, я замечаю, как то там, то тут водят по кругу пони, а доски с объявлениями пестрят рекламой верховой езды. Я думаю…

— А откуда вы приехали? — перебил он.

— Глостершир. И последний раз, когда я там была, я поняла, что ничего не изменилось. Те же занятия, дети на…

— А где в Глостершире?

Ее глаза сузились. Он видел, что ставни захлопнулись. Она не хотела говорить о своем прошлом почему-то, но эта секретность только разбудила его любопытство.

— Где в Глостершире вы жили? — он давил на нее.

— В местечке под названием Ставерлей. Но я думала, мы разговариваем о моих идеях, а не обо мне.

Легкая улыбка скользнула по его губам. Вот так-так, несмотря на свой скромный, смущенный вид, она может и укусить.

— Конечно. Продолжайте.

— Вероятно, ботинки для верховой езды будут отличаться от других. Они должны быть сделаны из цельных кусков кожи и выглядеть не такими угловатыми, сама кожа должна быть мягче, лучше выделана.

Он кивнул, удивляясь ее осведомленности. Но ему не особенно понравилась идея насчет ботинок для наездников, и он так и сказал:

Вся беда в том, что они будут чертовски дорогими. Ведь цельные куски хорошей кожи очень дорого стоят. И люди задумаются, прежде чем сделать покупку. Многие дети в школах верховой езды, я видел, обуты в веллингтонские ботинки и чувствуют себя комфортно. Эта обувь широкого назначения, намного дешевле, ее проще обновлять, когда ребенок подрастет.

Она опустила голову, чувствуя обиду.

— Я кое-что разузнавал на рынке обуви, — продолжал он. — Должно быть, придется осваивать синтетические материалы, более дешевые и все более популярные в наши дни. Я подумаю. Есть ли еще какие-нибудь предложения?

— Только одно. Я думала о кусочках кожи, которые остаются после кроя. Не могу смотреть, как их выбрасывают, и думаю, что их можно использовать.

— Да, ну и как же?

— Сандалии.

Он покачал головой:

— Мы не делаем модной детской обуви. Это очень далеко от профессионального направления Кендриков.

— Сандалии для мужчин.

— Но обрезки недостаточно велики для этого.

Она отложила свои вилку и нож. Глаза ее горели от возбуждения.

— Я не имею в виду обычные сандалии, я говорю о сандалиях на ремешках. Это будут библейского стиля сандалии для молодых людей. Теперь все более небрежно одеваются, дети не хотят выглядеть так, как их родители. Они носят джинсы и простые рубашки, даже четки. И им нужна обувь, которая бы соответствовала их настроению и виду. К тому же эти сандалии библейского стиля могут носить и девушки. Обувь из обрезков вы сможете продавать очень дешево, и, если даже сандалии не продадутся, вы не понесете больших убытков. Но я думаю, они станут хитом.

Вану вдруг показалось, будто волосы у него на затылке зашевелились. Было в ней что-то, в этой недоучившейся, неопытной девушке. Он почувствовал это с первого взгляда, когда она вошла к нему в кабинет, а теперь он был абсолютно уверен в этом. Он не мог бы точно определить, что именно ее отличает: возможно, способность смотреть в будущее, а не в прошлое, прогнозировать и создавать моду. В этом устоявшемся мире индустриального производства обуви он мало встречал подобных людей, а еще реже работал с теми, кто обладал таким редким даром. Но именно такого человека он видел сейчас перед собой. И она, и он могли ошибаться, но почему-то сейчас он не думал об этом.

Официант за стойкой переставлял стаканы. Ван поднял бокал, и, несмотря на то что она пила, Дина сделала то же самое. Но, когда он улыбнулся ей и выпил свою обычную добрую порцию вина, его склонность держать вожжи натянутыми опять проявилась.

«Не дай ей понять, что ты восхищен. Держи ее в зависимости. Пусть она ждет одобрения».

До тех пор пока Дина думает, что он единственный понимает ее и восхищается ее талантом, она — в его власти. Потеряв власть, он потеряет и ее. В этот момент случилось что-то, чего Ван совсем не желал признавать.

Дина была счастлива, наверное, счастливее, чем когда-либо в своей жизни.

Ее темная, маленькая комнатка, так угнетавшая ее сначала, теперь казалась очень уютной. Украшенная самодельными безделушками, со столом, покрытым тяжелой скатертью, и с сидящим на подушке плюшевым медведем, которого Ван подарил ей, комнатка была тем местом, где Дина могла остаться наедине со своими мечтами.

Угрюмый характер миссис Брукс не беспокоил ее больше, и монотонность работы не раздражала. Что касается будущего, то Дина задумывалась о нем, но лишь о том моменте, когда она в следующий раз увидит Вана. Это стало привычкой. Физически она уже не чувствовала себя так плохо. Жуткая тошнота, преследовавшая ее в первые месяцы беременности, прошла, и Дина создала себе новый воображаемый мир, где мыслям о ее состоянии не было места.

Ван — был весь ее мир. Она постоянно ощущала его рядом, он заполнял каждую клеточку ее существа с той минуты, когда она просыпалась утром, до того момента, когда засыпала вечером, и даже после этого он приходил к ней во сне. Ей нравилась его внешность, правильные черты лица и эти невероятные темно-синие глаза, нравилось звучание его низкого голоса, широкие сильные плечи, нравилось, как крепко он сложен. Но в то же время она знала, что любит все это, потому что в его наружности отражалась личность, сильная и решительная, будто обладавшая стальным внутренним стержнем. Едва заметное сначала, это его качество становилось все более и более очевидным для нее.

Но конечно, не только этим привлекал Ван, хотя и этого было бы достаточно. Он очень много делал для Дины, открывая ей мир, о существовании которого она едва знала, не представляя себе ни его материальную, ни духовную основу.

После того их первого вечера он часто возил ее куда-нибудь выпить и поужинать. Бедная студентка, она и не подозревала о разнообразии ресторанов, где все цены в меню были выражены двузначными цифрами. А однажды она увидела чек, выписанный Ваном, и чуть не поперхнулась. Всегда на столе было вино, и хотя Дина по-прежнему мало пила, боясь действия алкоголя, она начинала любить его терпкий вкус. Ей нравился процесс познания, нравилось чувствовать себя ребенком, потерявшимся в грандиозном взрослом мире. Ей нравилось, что за ней ухаживают, швейцары помогают раздеться, официанты пододвигают ей стул и расстилают салфетку у нее на коленях. А если они и поглядывают искоса на ее дешевые платья, то она никогда не обращала на это внимания.

Но скорее всего они не поглядывают искоса — не осмеливаются. Они слишком робеют перед Ваном, который вызывает невольное уважение даже у тех, кто его не знает. И если у кого-то и возникают неподобающие мысли о спутнице Вана, они держат их при себе.

Всегда, когда они куда-нибудь отправлялись, распорядок был один: сначала деловые разговоры о новых идеях Дины, позже, к концу ужина, разговор становился менее официальным. Иногда Ван пытался разговорить Дину, заставить рассказать о себе, о своем прошлом, но это невозможно было сделать. Не то чтобы говорить, она даже думать о себе не хотела. Она хотела только жить в этом волшебном мире, будто играя роль совершенно другого человека. Ее ответы были уклончивы, а когда он становился настойчив, она придумывала что-нибудь, добавляя романтики своему воображаемому миру.

Когда он расспрашивал ее о доме, она описывала дом, где жила ребенком, не упоминая и не вспоминая о доме священника. Когда он спрашивал о родственниках, выяснялось, что она сирота и лишь придуманные кузены жили где-то в Новой Зеландии — ей нравилась эта идея. В основном ей удавалось незаметно перевести разговор на него самого.

Это было на удивление легко: Ван всегда любил поговорить о себе и нашел в лице Дины внимательную и благодарную слушательницу. Он посвятил ее в историю о том, как его отец начал свой бизнес, который он до сих пор держит мертвой хваткой, и о своих собственных попытках модернизировать производство.

— Он не допустит никаких изменений, — говорил Ван Дине. — Меня даже назвали в его честь, потому что он хотел, чтобы компанией даже после его смерти управлял Кристиан Ван Кендрик.

— Действительно, это довольно интересно, — заметила Дина.

— Интересно? Постоянно быть «маленьким Кристианом»? Я бешусь! Будто меня не существует вовсе.

Дина была удивлена. Ей казалось, что такой маленький лысеющий человек, как мистер Ван Кендрик-старший, вообще не может ни над кем доминировать, тем более над динамичным Ваном.

— Как же вы умудрились поменять имя?

— О, когда я учился в школе, ребята называли меня Ваном, так короче. А родители до сих пор зовут Кристиан, даже Маленький Кристиан иногда.

Дина засмеялась. Ван подумал, что у нее самый заразительный смех на свете: приглушенное прысканье, будто пузырьки шампанского выходят через нос.

— А когда, вы думаете, они перестанут вас так называть?

— Возможно, когда я буду главой фабрики. А может быть, и никогда.

Когда ужин заканчивался и вечер подходил к концу, Ван отвозил ее домой. Она уже не скрывала от него маленький дом, ведь все равно он мог спокойно узнать ее адрес из досье. И насчет миссис Брукс она не волновалась. Увидит или нет она великолепную машину и сделает ли какие-нибудь выводы — Дине было все равно. Миссис Брукс принадлежала реальной жизни, которую Дина в данный момент игнорировала.

Иногда, когда он подвозил ее к дому, Дина ждала, что он поцелует ее на прощанье. Она сидела, дрожащая, не зная, что делать, представляя, как он обнимает ее. Всем своим существом она тянулась к нему. Все способствовало этому: и настроение, и время, и атмосфера. Но Ван не делал ни малейшего движения к ней, как бы она этого ни хотела. Иногда он приглушал мотор, они заканчивали начатый разговор, но потом он распахивал перед ней дверцу машины. В такой момент ей казалось, что он сейчас ее поцелует. Но понимая, что он не собирается этого делать, она испытывала не только разочарование, но и смущение, так как он мог догадаться о ее желании.

— Спасибо, — быстро говорила она, выскальзывая из машины, стараясь ненароком не дотронуться до его руки. — Спасибо большое за приятный вечер.

— Мое почтение, — отвечал он, а потом включал мотор и исчезал в ночи.

Дина стояла, отыскивая ключи и вглядываясь в темноту, поглотившую его, все еще ощущая, как горят ее щеки.

Она не должна, конечно же, ничего выдумывать об их отношениях, но она хотела всем сердцем, чтобы они продолжались всегда.

А Ван ждал, сам не зная чего. Возможно, какого-то знака или просто интуитивного прозрения в нужный момент.

Он сам не понимал, почему не делает следующий шаг в их неизбежных, последовательных отношениях, почему они еще не перешли в обычный роман. Это было ни на что не похоже. Если он хотел женщину (а это бывало нередко), он действовал быстро и без рассуждений. Ему редко отказывали, но, когда отказывали, он не принимал это близко к сердцу, считая, что женщина больше потеряла, чем он, и стремился навстречу новым приключениям. Но сейчас все было совсем по-другому. Сейчас он не хотел рисковать, не хотел отпугивать Дину, опасался, поторопившись, потерять ее. Этого он боялся больше всего.

Но почему? Был ли причиной ее талант, благодаря которому он мог попытаться расширить бизнес, талант, вызывающий в нем восхищение? Вначале он был уверен, что все дело в том, что именно талант так привлекает его к ней. Он забыл, совсем забыл, что его повлекло еще задолго до того, как он узнал о ее способностях. Те же самые качества очаровывали его сейчас: невинность и уязвимость, скрытая тенью какой-то тайны, до которой он никак не мог докопаться.

Он бросал обычную работу в кабинете, открывал жалюзи на окне, выходящем в цех, и мог сидеть и смотреть, как она работает, понимая, что его интерес к ней объясняется не только ее художественным талантом. Ему доставляло удовольствие смотреть, как она сидит за машиной, склонив золотистую головку так, что виден был изгиб ее шеи. Он ловил себя на том, что хочет дотронуться до нее, провести пальцами вниз по изгибу шеи к груди. А эта зажигательная улыбка, которая делала ее серьезное лицо красивым, пробуждала что-то глубоко внутри него, заставляла быстрее биться сердце и чувствовать то, что он уже никогда не надеялся почувствовать.

Когда он приглашал ее куда-нибудь, ему нравилось наблюдать не только энтузиазм, с которым она рассказывала о все новых и новых идеях, но и восхищение, которое вызывало у нее все вокруг. Он понимал, что она абсолютно не знает той жизни, в которую он втянул ее, и радовался, открывая перед ней новые горизонты.

Вот так же он будет заниматься с ней любовью. Она наверняка совсем неопытна, может быть, даже девственница, и ему понравится учить и направлять ее. Сама мысль об этом была более эротична, чем все его любовные связи с искушенными женщинами, к которым он привык. С неутомимым аппетитом он нередко наслаждался ими, но мысли о них не сжигали его так, как мысль о близости с Диной.

Но пока он не делал ни малейшей попытки, сам поражаясь своему самообладанию. Он продолжал встречаться с другими женщинами, в данный период с двумя: «королевой красоты», которую он встретил на конкурсе, где был одним из судей, и женой своего адвоката. Обе были ненасытны в сексуальном смысле, но эмоционально малопривлекательны, и ни одна из них не могла сделать так, чтобы он хотел Дину меньше.

Ему казалось, что он сам вообразил ее столь недоступной и поэтому столь желанной. Возьми ее — и все колдовство развеется. Но он не мог еще сделать этот шаг, сам не зная, что его удерживает. Когда они были одни, ему иногда казалось, что она ждет его прикосновения, желание витало в воздухе, оно было столь очевидно, что его непонимание рождало неловкость. Но было в ней что-то такое, что удерживало его на расстоянии. Несмотря на ее внешнюю наивность, он чувствовал, что совсем не знает ее, что она прячет от него какую-то важную часть своей жизни.

Иногда Ван читал это в ее глазах. Они болтали в каком-нибудь ресторане, сидя напротив друг друга, он с удовольствием наблюдал за ее мимолетными улыбками и светом в глазах, но стоило ему даже невзначай задать вопрос о ней самой, и все — дверь захлопывалась. Он мельком замечал не то чтобы озадаченность, а просто страх, острый и ясный, будто она видела что-то, что ему не дано увидеть. Потом внезапно она улыбалась, но не той чарующей улыбкой, идущей из глубины ее души, а быстрой и нервной, улыбкой, которая защищает. Она отвечала ему, но появлялось ощущение, что она — скорее актриса, играющая роль, нежели женщина, открывающая ему подробности своей жизни.

Что же она прятала? Что заставляло ее увиливать от необходимости говорить правду о себе? Что воздвигало эту защитную стену каждый раз, когда он предпринимал хоть малейшую попытку узнать о ней?

Дина была загадкой, которую Ван собирался непременно разгадать. Надо только дождаться нужного времени и нужного места. Тогда, он был уверен, его терпение будет вознаграждено.

В то самое время, когда он влюбился в Дину, Ван увлекся ее проектами реконструкции фабрики. И к концу августа он готовился преподнести два из них отцу.

С ботинками для верховой езды следовало подождать, нужно было еще провести маркетинговые исследования и подумать об альтернативных материалах. Но создание прогулочных туфель Ван обсудил с инженером фабрики, и между собой они уже договорились о модели, которая будет одновременно и удобной, и очень ноской. Маркетинговые проблемы, которые могли появиться, уже были решены с Диной. «Зачем нужен посредник? — говорила она. — Почему бы не поместить рекламу обуви с возможной почтовой доставкой в колонке газет?» Она сделала небольшие зарисовки, назвав материал «Через всю страну, не касаясь земли», и у него появилось ощущение, что их ждет успех.

С сандалиями все было намного проще. Не нужны были специальные колодки, оставалось лишь прикрепить ремешки и шнурки к уже готовым подошвам. Ван был уверен, что показ отцу уже готовой прототипной пары произведет больший эффект, чем эскизы и наброски на бумаге. Идеальная возможность для эксперимента представлялась в последнюю неделю августа, когда фабрика Кендриков закрывалась на свои обычные ежегодные каникулы.

— Ты куда-нибудь собираешься в отпуск? — спросил Ван у Дины в середине июля.

Тут же он заметил беспокойство в ее глазах. Она вскинула голову:

— Нет, у меня нет никаких планов.

— У меня тоже.

Это было не совсем правдой. Он уже заказал себе билет с местом для машины на паром во Францию, где хотел поколесить в свое удовольствие. Но любые каникулы или праздники всегда казались ему чудовищной потерей времени. Ему становилось скучно после первых пяти дней отдыха, и он только досадовал, что не может работать. А в этом году он особенно не хотел быть вдалеке и от Дины, и от своей работы.

— Послушай, что я думаю на этот счет. Фабрика будет закрыта две недели, а мои помощники уезжают в Италию. Они ездят туда каждый год. Это идеальная возможность попробовать сделать и сандалии, и прогулочные туфли. Я хотел бы видеть, как они получатся, но чтобы никто не подсматривал и не заглядывал через плечо.

Ее лицо просветлело.

— Мои сандалии? Те, которые я смоделировала?

Он улыбнулся ее детскому восторгу.

— Ну, конечно. Ты готова пожертвовать своими каникулами ради этого? И когда старик вернется, я представлю ему законченный образец и постараюсь уговорить его производить эти модели. Более того, я буду просто настаивать. Эта фабрика — мое будущее, и настало время заявить о себе. Ну, что ты ответишь?

— Конечно — да!

Он не сдержался и опять сделал вылазку:

— А никто не будет тебя ждать дома?

— Никто. Я думала провести пару деньков с Мэри, но ничего определенного не намечала.

Ван насторожился. Впервые Дина упомянула кого-то из своего прошлого.

— Мэри?

— Мэри О'Салливан. Старая школьная подружка. Ну, теперь она уже Мэри Колборн, замужем, у нее есть малыш, но я все еще думаю о ней как о Мэри О'Салливан.

Радость ли от мысли, что ее нововведения будут воплощены в жизнь, или что-то еще сделали ее менее осторожной. Ван постарался не упустить момент:

— Ты училась с ней в школе в Глостершире?

— Да, она была моей лучшей подругой. Мы всегда были вместе.

— Несмотря на то что она не старше тебя, она уже замужем и у нее есть ребенок?

— Она из римских католиков, — сказала Дина, будто это все объясняло.

Он заметил тень, пробежавшую по ее лицу, и удивился.

Может быть, Мэри увела у Дины парня и вышла за него замуж? Но в таком случае они не стали бы общаться. Но ведь было в прошлом Дины нечто такое, что она хотела скрыть, и это, видимо, связано с замужеством и с детьми. Будь она не так молода и неопытна, можно было бы заподозрить, что она сама была замужем. Но ее наивность отвергала этот домысел, и он не вязался с рассказом об учебе в художественном колледже, что было, несомненно, правдой.

— Ну так что же от меня требуется? — спросила Дина, и момент истины был упущен.

— Всего лишь находиться здесь весь день. Мы провернем это дело вместе.

— О да! — сказала она. — Ван, мне это понравится!

* * *

Это понравилось им обоим. Было бесконечным удовольствием находиться на молчаливой фабрике, где между тихими машинами в потоках солнечного света танцевали миллионы пылинок.

Ван заехал за ней в девять утра в первый понедельник каникул. Его отец уехал накануне, и Ван припарковал свой «ягуар» на место отцовской машины. И хотя никто, кроме Дины, этого не видел, это помогло ему почувствовать себя главой фабрики.

Он отпер дверь своим ключом, и они вошли. Все системы снабжений отключались на каникулы, не было даже воды. Но они слишком хотели заняться работой, чтобы отвлекаться на это сейчас.

Три дня они работали не отрываясь. Сначала дела шли отвратительно, ничего не получалось, они бегали от эскизов к станку и обратно — сандалии разваливались! Но с каждым днем работа налаживалась, сандалии стали стильными, подтверждая мысль Дины, что их смогут носить и мужчины, и женщины. Ван, который сделал прогулочные туфли на свою ногу, надел их и отправился пройтись по фабрике, а потом к стоянке автомашины.

— Знаешь, что я думаю? — спросил он у Дины.

Она подняла голову, продолжая пришивать ремешок к одной из сандалий.

— Я думаю, что мы должны испытать их на холмах Шотландии у озера Дистрикт — ты ведь упоминала о нем. Теперь настала пора отдыха.

Он заметил, как покраснели ее щеки. Потом она сказала тихим, приглушенным голосом:

— Ты имеешь в виду, что едешь отдыхать?

Он решил, что она его неправильно поняла.

— Не только я, — объяснил он. — Ты тоже. Куда бы ты хотела поехать?

И он увидел, увидел эту замечательную счастливую улыбку. Улыбку радостную, удивленную и немножко недоверчивую.

— Я?

— Да, ты. Почему нет? Ты заслужила отдых!

Улыбка внезапно погасла.

— Но я не могу себе этого позволить.

— Тебя разве кто-нибудь просит платить? Ну, куда пожелаете?

— Эксмур, — сказала она. — Долина Дун. Я хочу увидеть церковь, где была застрелена Лорна.

Он засмеялся:

— Это всего лишь легенда.

— Может быть. Но я всегда хотела побывать там.

В этот момент он был готов отвезти ее хоть на край света.

— Хорошо, — сказал Ван. — Эксмур. Когда ты будешь готова?

— В любое время.

— В таком случае, — сказал он, не давая ей времени передумать, — едем сегодня.

Он позвонил из кабинета, заказал комнаты в отеле в Минхед — воротах Эксмура, завез ее домой, дал час на сборы и в срок вернулся за ней.

— Я думаю, что миссис Брукс не одобрит меня, — говорила, улыбаясь, Дина, пока Ван убирал ее чемодан в багажник. — Она думает, что я женщина легкого поведения.

«Ею ты и станешь, если я смогу приблизиться к тебе», — подумал Ван с долей мрачного юмора.

— Не обращай внимания, — произнес он вслух. — Она всего лишь недалекая немолодая тетка.

Дина опять улыбнулась:

— Да, точно.

Сейчас, думал он, она впервые за все время их знакомства полностью расслабилась. Он воспрянул духом. Может, вдалеке от знакомого и привычного окружения загадка по имени Дина раскроется, и они станут более близкими людьми.

Отель располагался на Северном холме, с которого открывался вид на дикие прекрасные просторы Эксмура и голубую широкую бухту. Они приехали поздно, успели лишь пообедать в ресторане, где столы были накрыты крахмальными скатертями, приятно тяжелило руку старинное столовое серебро и сверкал хрусталь. Они наблюдали за закатом до тех пор, пока солнце не утонуло в море. Ван не предпринял ни малейшей попытки приблизиться к Дине этой ночью, не мешал ей полностью погрузиться в романтическое настроение, к которому так располагала здешняя обстановка.

На следующий день они завтракали в том же огромном зале, и Дина поглощала с волчьим аппетитом и засахаренные фрукты, и ветчину, и вареные яйца, и тосты, и мармелад, и кофе. Ван, привыкший к тому, что во всех ресторанах, куда он возил Дину, она ест, как птичка, был удивлен ее аппетитом. Он заметил, что она пополнела за последнее время. Неужели она не замечает, что поправляется с каждым днем?

После завтрака они поехали в Эксмур. Дина, не отрываясь, с неподдельным восхищением смотрела на не менявшуюся веками картину: причудливые переплетения деревьев, пересекавшие лес стремительные потоки и повсюду мох — одновременно нежный и мощный; зеленый, бурый, красный. Ван чувствовал, как что-то мягкое и теплое просыпается в нем, когда он смотрит на Дину. И вновь, как и тогда, когда она впервые вошла в его кабинет, возникает желание сделать ей что-нибудь приятное.

Наконец они остановились, и Ван обулся в туфли, которые сделал сам.

— Итак, момент истины!

Дина засмеялась:

— Они будут отличными. Я точно говорю!

— Надеюсь, ведь это моим ногам угрожают мозоли!

Мозолей не было, но ноги он все же натер. Присев на бревно и расшнуровав туфли, Ван начал осматривать их внутри.

— Интересно, что-то не так с моими ногами или с туфлями?

— Это туфли неправильные. Не имеет значения, какие у вас ноги…

— Благодарю.

— …Они должны быть удобными и для вас и для кого угодно другого. Наверное, нам нужно сделать небольшие подкладки вот здесь и здесь.

— Когда мы их сделаем?

— Как только вернемся на фабрику.

— А как же я?! Как я доберусь теперь до машины?

Дина озорно улыбнулась:

— А вы пойдете босиком! Или я могу устроить какую-нибудь подкладку прямо сейчас. Попробуем? Позвольте мне…

Она натянула ботинок ему на ногу.

— Ой! — вскрикнул он.

— Одну минуту! — Она вытащила из сумки носовой платок и положила на натертое место. Как только ее пальцы коснулись его кожи, он опять охнул, но не от боли, а от ощущения острого удовольствия, вызванного ее прикосновением. Она быстро взглянула на него, думая, что сделала ему больно, и этот чистый, соболезнующий взгляд пробудил желание в каждой частичке его тела. Он протянул руку и дотронулся до ее волос, до их шелковистой мягкости, проводя пальцами по завитку у щеки. Она неподвижно сидела, все не отнимая руки. Глядя ей в глаза, он нежно приблизил ее к себе. Никогда никакую женщину он не хотел больше, чем Дину, но он знал интуитивно, что не нужно настаивать.

Дрожь пробежала по ее телу, когда она увидела его приблизившееся лицо. В этот момент прошлое с его болью и будущее со всей своей неопределенностью словно перестали существовать. Был только Ван. Его руки, прикасающиеся к ее волосам, были и началом, и концом всего. Вся ее жизнь заключалась в кольце этих рук. Он был единственным, кто что-то значил и будет значить для нее. Дина готова была пройти все круги ада, принести в жертву все лишь для того, чтобы он вот так смотрел на нее, обнимал ее, любил ее.

Дина почувствовала, что вся ее душа рвется ему навстречу. Что-то подсказывало ей, что не будет никогда такого же совершенного момента, когда они будут одни, отделенные не только от остального мира, но и от своих страхов и амбиций, тревог и снов, замкнутые в какой-то своей вселенной, окруженные звездами.

Он прикоснулся к ней губами, и внезапно она поняла, что не только ее душа, но и тело хочет единения с ним, чувствуя эту безумную нежность губ. Целуя его, изогнув шею, как лебедь, она вскинула руки на его могучие плечи. Он теперь обнимал ее за талию. После долгих минут очень нежно он отстранил ее и взглянул в глаза:

— Знаешь ли ты, как давно я хотел этого?

Она покачала головой. Губы ее были приоткрыты, глаза источали свет.

— Как я устроил эти выходные, чтобы быть с тобой вдвоем? Знаешь ли ты об этом?

Она опять покачала головой. У нее не было слов.

Он опять поцеловал ее, восхищаясь, как ее губы отвечают ему яснее всяких слов. Потом он поднялся:

— Вернемся в отель?

Она поняла, что он имеет в виду, и почувствовала, словно ее окатили ледяной водой. У нее вошло в привычку жить настоящим, не думая о будущем. А сейчас, окруженная романтической аурой, она отказывалась воспринимать естественный ход событий. Волна паники захлестнула ее. И не в том дело, что она не хотела быть с Ваном (она хотела, очень хотела), но она ужаснулась при мысли, что он поймет, в каком она положении. Ее тело еще не расплылось, крепкие мышцы живота высоко держали плод, лишь талия стала пошире. Но ее груди! Они были полными и налитыми, с темными сосками, покрытыми белыми пупырышками. Если он увидит, то сразу поймет…

— Дина?

Любовь заполняла ее, и она подумала, что если упустит этот момент, он больше никогда не повторится.

— Да, — прошептала она. — Давай вернемся.

Он поставил ее на ноги, снова поцеловал. В тишине было различимо жужжание пчел и стрекот кузнечиков — все звуки природы. До конца жизни они будут ассоциироваться у нее с полным, светлым счастьем.

— Спасибо Господу, что я могу наконец снять эти окровавленные ботинки, — сказал Ван, когда они дошли до машины. Он уселся за руль и поскорее влез в свои удобные туфли. — Никто в здравом уме не заплатит за них хорошие деньги, уверяю тебя.

Дина была слишком счастлива, все что она могла — лишь смеяться.

— Ты понимаешь, что критикуешь сейчас мое творение?

— Ничего, мы все исправим. Я отдам их Джиму Праттену на доработку.

— Но я…

— Не беспокойся. Твоя забота — идеи, и предоставь мастерам разбираться с деталями.

Он сказал это немножко свысока. Дина словно ощутила давление, тут же забытое ею, потому что он коснулся ее руки.

Отель был тихим, лишь несколько гостей внизу пили чай с пирожными. Ван забрал ключи от комнат у администратора. Дина ожидала его на лестнице.

— Твоя или моя комната?

Опять реальность подступила вплотную, но Дина сумела не думать о ней.

— Твоя.

Она хотела быть в его комнате. Хотела, чтобы ее окружали его вещи, хотела оказаться в его мире. В ее комнате висели дешевые платья и маленький чемодан терялся на такой неподходящей для него огромной полке. Ее комната напоминала о прошлом и навевала мысли о будущем, крепко связывая с реальностью.

Он отпер дверь, помог ей войти, и она не почувствовала никакого страха, хотя с того момента, как он поцеловал ее впервые, не прошло и двух часов. Ведь они уже знали друг друга, обедая и проводя долгие вечера вместе.

Дина огляделась. Лучи послеполуденного солнца проникали через незашторенное окно. Комната казалась пустой. Все вещи убраны, кровать тщательно заправлена, ведь Ван такой аккуратист! Лишь его расческа да золотые запонки на столике у зеркала нарушали казенную безликость этого номера.

Ван захлопнул дверь, повернул ключ. Он нежно и сильно притянул ее к себе. Желание мгновенно вспыхнуло в ней… Он поцеловал ее и начал медленно расстегивать блузку, и вдруг страх вернулся, ясный и острый.

— Не мог бы ты задернуть шторы… пожалуйста! — прошептала она.

Он посмотрел на нее с любовью и снисходительностью. Она была как ребенок, такая стеснительная. Он научит ее любить секс, ценить силу его тела и ощущать радость каждой клеточкой. Но это придет со временем.

Он задернул шторы, почти ни один лучик света теперь не проникал внутрь. Ван вернулся и обнял ее. Но тут сомнения закрались ему в душу.

— Дина… ты уверена?

Она кивнула. Он слышал ее легкое движение. Она придвинулась к нему ближе, будто пряча что-то очень секретное. Она была скромной, вот и все, неопытной и, может быть, стыдилась этого.

— Дорогая моя, расслабься! — произнес Ван ласково, он не помнил, чтобы еще с кем-нибудь так говорил. — Я не причиню тебе боль. Пусть это случится.

На ней была широкая розовая блузка, и когда он расстегнул пояс, блузка упала на пол. Он дотронулся до колен Дины, освободил ее от юбки и перенес на кровать.

В слабом свете он видел очертания ее тела, немного более округлого, чем он ожидал. Он сам быстро разделся и лег рядом с ней на покрывало. Она была абсолютно пассивна, и Ван понял, что ему приятнее доминировать, чем подчиняться хоть в чем-то, пусть бы он даже занимался любовью с профессиональной куртизанкой. Он повернул Дину к себе лицом, целуя и гладя ее. Она тихо застонала, а он продолжал ритмично касаться ее, пока не почувствовал, что каждая ее клеточка сгорает от желания. Тогда, только тогда он вошел в нее.

Дина лежала на подушках и ощущала, будто находится в другом измерении. Все соединилось: и сладость, и всепоглощающее желание, и короткий момент боли, и восторг единения с ним.

— Пожалуйста… о пожалуйста! — шептала она, не зная, о чем умоляет, ведь у нее уже было все, чего она желала, и… это было прекрасно. И снова: — Не останавливайся! Не останавливайся никогда! — Она хотела, чтобы все это продолжалось всегда, словно и тело, и разум, и душа уносилась к звездам.

— Пойдем со мной, — прошептал Ван, гладя ее руки, прижимая ее тело все крепче и крепче. Чувства Дины обострились, наслаждение охватило тело. Она поняла, что достигает этого.

Потом она еще долго прижималась к нему и, только когда он выскользнул из ее объятий, поняла, что все закончилось.

— О Ван, я люблю тебя, — прошептала она.

Он нежно погладил ее, но ничего не сказал, повернув ее к себе. Она вдруг ощутила сонливость. Несмотря на то что был обеденный час, глаза ее слипались.

Возле нее, такой же расслабленный, лежал Ван. И через несколько мгновений они уже спали в объятиях друг друга.

Что-то было не так. Ван был уверен в этом, но точно не мог сказать, в чем дело.

Он почувствовал это, когда Дина, проснувшись, прижалась к нему, будто не могла оторваться от него и на долю секунды. Принимая ванну, она заперла дверь. Вышла из ванной покрасневшей. Быть может, конечно, так подействовала на нее теплая вода?

— Иди сюда, — позвал он, она подошла, но тут же отстранилась от него. Неизвестность раздражала, он чувствовал напряженность ее тела, когда дотрагивался до него. Только когда он немного холодно сказал: — Думаю, нам лучше одеться к ленчу, — она прильнула к нему с таким видом, словно готова была заплакать.

За столом было не лучше. Она ела мало и была замкнута. Не притронулась к пудингу, а когда Ван пошел выбирать для нее десерт, то, вернувшись, заметил неописуемую грусть на ее лице.

Он наполнил ее стакан, думая, что алкоголь поможет ей расслабиться. Но она пила мало, потягивая хорошее французское вино, выбранное им.

Позже они отправились погулять вниз по холму, но ее настроение не изменилось. Беспокойство Вана росло. Может быть, так девственницы реагируют на потерю невинности? Он никогда не встречался с такой реакцией. Он решил, что должен быть терпелив с Диной и научить ее нормально воспринимать их отношения.

Он не делал попытки снова заняться любовью этой ночью. На следующее утро за завтраком Дина напоминала осколок алмаза, столь хрупкой она выглядела. Он отвез ее в Порлок. Они отдыхали, наслаждаясь прелестью дня, гуляли по деревне с аккуратными садиками у коттеджей, пестревшими цветами позднего лета: гладиолусами, дельфиниумами и флоксами. Они поели в деревенском кабачке, и он повел ее в то самое место, куда она больше всего хотела попасть — в Долину Дун.

Они остановились на дороге, глядя с холма на церковь, где умерла Лорна. Взглянув на Дину, Ван увидел, что ее глаза полны слез. В тот момент раздражение уступило место нежности. Он обнял ее, заглянул ей в лицо:

— Что такое, дорогая? В чем дело?

Она покачала головой: «Ничего».

— Но что-то должно быть. Никто не плачет без причины!

— О, это потому, что я здесь.

— Но ты хотела приехать сюда.

— Я знаю, но это так грустно! Любовь может быть грустной, да?

— Может быть. Но не из-за чего плакать.

Она села, молча глядя в долину.

— Ты же плачешь не из-за Лорны Дун и Джона Рида, правда? — сказал он. — Ты странно ведешь себя весь день. Это из-за того, что случилось вчера? Если так, то нечего плакать. Ты ведь хотела этого, да?

— О да! — вполне искренне ответила Дина.

— И я хотел. Мы оба ждали этого дня долгое время. Ну что такое? Ты волнуешься, что забеременела? Если да, то забудь о тревоге. Я могу пообещать тебе, что этого не случилось.

Она всхлипнула:

— Нет, не в этом дело.

— Тогда в чем?

Слезы бежали из ее глаз, и он вдруг почувствовал прилив ревности:

— Существует еще кто-нибудь? Кого ты не можешь забыть?

— Нет! Нет! Пожалуйста, оставим это! Просто я устала, я мало спала этой ночью.

И больше она ничего не сказала.

Они вернулись к машине, и, казалось, Дина постаралась отодвинуть то, что угнетало ее, от себя подальше.

Этой ночью они опять занимались любовью, на этот раз в ее комнате, но опять она настояла на том, чтобы свет был погашен. Когда все было кончено, они лежали рядом и его рука покоилась на ее слегка округлом животе. Он был очень удивлен, когда она отодвинула его руку.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — спросил он, думая о том, что сам этого совсем не хочет.

Она свернулась клубочком около него.

— Нет, пожалуйста, останься.

В какой-то момент среди этой темной ночи он понял, что хочет жениться на ней. Он проснулся, чтобы увидеть ее рядом с собой, услышать ее ровное дыхание и почувствовать ее мягкую теплоту. Она пошевелилась, бормоча что-то невнятное, и внезапно, будто электрошок, его пронзила мысль, что он никогда не сможет ее покинуть.

Эта мысль поразила его. Он никогда не хотел связывать себя с кем-либо постоянными отношениями, но теперь было по-другому. Он всегда играл с людьми, слишком ценя свою свободу. Жене не было места в его жизни. Но раньше он не встречал такую женщину, как Дина, никогда не влюблялся.

Все изменилось, и это пугало его. Любовь делала его уязвимым, а он не хотел быть таким. «Женись на ней, и ты будешь держать под контролем и ее, и себя», — мелькнула мысль.

Но это желание не было чисто эгоистичным. Он хотел и ей добра: хотел научить ее доверять, готов был развеять любые тучи, сгустившиеся над ее горизонтом. Он хотел делить с ней плоды своего успеха, хотел все делать вместе с ней, а не только заниматься любовью. Он готов был разделить с ней все трудности работы, как тогда, когда они вместе придумывали новые модели обуви.

Он был в предвкушении чего-то абсолютно нового. Он думал о том, почему такая по-детски наивная и простая девушка, как Дина, смогла завоевать его сердце, чего не удавалось более искушенным женщинам. Но в то же самое время это не удивляло его. Ее наивность и доверчивость заполнили пустоту в его сердце. Дина помогла Вану почувствовать себя могущественным, а ее недоступность бросала ему вызов.

У них остался всего один день, чтобы побыть вдвоем. Потом им придется вернуться к реальности, продолжать свою повседневную жизнь. Он не мог даже допустить мысли, что она по-прежнему будет работать за станком, в цеху, с другими рабочими. В то же время видеть Дину рядом с собой было для него необходимостью. А что касается бывших любовниц, то ему нравилось думать, как они будут обескуражены, узнав, что их победила эта маленькая девочка.

Но как горд будет он! Она и так прекрасна, а в стильных нарядах, с его деньгами она будет роскошна. Он научит ее всему, что необходимо в его мире. Завтра он попросит ее руки, решил Ван. Несмотря на все страхи и сомнения, ему и в голову не приходило, что Дина может отказать.

Он отвез ее на Лестницу Tapp в сердце Эксмура, а на обратном пути опять свернул в Долину Дун.

Ван не был романтиком, но знал, что вопрос, который мучил его весь день, лучше задать в таком романтичном для нее месте.

— Лорна так и не пришла к алтарю этой церкви, — проговорил он, сидя на камне и держа Дину за руку. — Хочешь сделать это за нее? — Она взглянула на него озадаченно, он знал, что она неправильно его поняла. — Ты хочешь венчаться там?

— Я?.. Я не знаю! Какой смешной вопрос.

— Ничего смешного. Церковь закрыта, в ней давно уже не проводили службу. Но если бы было иначе, ты хотела бы выйти там замуж… за меня? — Она до сих пор выглядела озадаченной, не понимала или боялась понять смысл его слов.

— Да Господи Боже! — взорвался он. — Я прошу тебя выйти за меня замуж, Дина!

— О! — Опять это появилось в ее глазах, он заметил прежде, чем она успела отвернуться. Опять тень. Он занимался с ней любовью, а тени все еще там, он просит ее руки, а тени все еще там, в глубине ее души! Чем же он может прогнать их?

— Я понимаю это как отказ? — с трудом проговорил он.

Она резко повернулась.

— О Ван, я ничего так не хочу, как выйти за тебя замуж. Только…

— Только что?

Она растерялась, глаза стали пустыми.

— Ничего.

Неужели она никогда ему не скажет? Он хотел схватить ее и вытрясти из нее ее тайну. Но он не сделает этого. Когда-нибудь она сможет сама рассказать ему. А пока надо быть терпеливым.

— Ты выйдешь за меня?

Она уткнулась ему в плечо:

— О Ван, я так тебя люблю!

Он не получил ответа на вопрос, но на лучшее пока нельзя было рассчитывать.

На следующий день они поехали домой. Дина была очень тихой и очень влюбленной. Ее рука покоилась на его колене, голова — у него на плече.

Они больше не говорили о женитьбе. Он должен был дать ей время привыкнуть к этой мысли, да и себе тоже. Они перекусили в деревенском трактире, ему нравилось, что к ним относятся как к женатой паре. Подъехав к ее маленькому домику с террасой, он затормозил у входа. Спасибо, — сказала она без всякого выражения.

— Спасибо тебе, — ответил он, — за счастливейшие дни в моей жизни.

— На работе… мы?..

— Скажем ли кому-нибудь? Мы скажем, как только ты будешь готова.

— А ботинки?

Вот ботинки сейчас его меньше всего волновали.

— Все в порядке. Отдадим их на доработку специалистам.

— М-м. — Она кивнула, казалось, с удовлетворением.

— Может быть, мне войти, отнести твой чемодан?

— О нет, лучше не надо. Миссис Брукс…

— Миссис Брукс придется привыкнуть ко мне, по крайней мере, ненадолго.

— Да, — ответила она машинально. — Да, но не сегодня.

Он поставил свой чемоданчик, обнял ее и быстро поцеловал.

— Спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи. — Вдруг неожиданно она бросилась ему на шею, уткнулась в плечо. Он застыл в замешательстве. Для своего возраста и положения он выглядел не совсем прилично. Но прежде чем Ван что-то сообразил, она схватила чемоданчик и распахнула дверь, не глядя на него. Он почувствовал, что она вот-вот заплачет.

— Дина… — начал было он.

— Пока, Ван, — бросила она. Он поразился, что на какую-то долю секунды ему показалось не «пока, Ван», а «прощай». Потом дверь захлопнулась, и ему ничего не оставалось, как вернуться в машину и отправиться домой.

На следующий день Дина не вышла на работу. Ван приехал рано, как всегда, но сегодня он хотел поскорее увидеть Дину. Однако ее место пустовало.

Ван был озадачен и очень обеспокоен. Конечно, вполне вероятно, что она заболела и осталась сегодня дома. Но он чувствовал, что все не так просто. Может быть, Дина слишком слаба, чтобы дойти до телефона на углу улицы? Его сердце било тревогу. Он сказал секретарю, что уезжает, сел в машину и отправился на Веллигтон-стрит.

Погода ухудшалась. Моросил дождь, и под серым хмурым небом маленькие домики с серыми стеклами террас выглядели совсем неприветливо. Несколько угрюмых домохозяек спешили за покупками, с любопытством поглядывая на «ягуар», остановившийся у дома миссис Брукс. Он выглядел здесь инородным телом.

Ван позвонил в дверь. Долго никто не открывал, потом послышалось шарканье. Дверь открыла, по-видимому, та самая миссис Брукс, с узким злым лицом и красными мокрыми руками, которые она вытерла о передник.

— Да? — прошепелявила она.

— Извините за беспокойство, миссис Брукс. Я приехал навестить Дину.

Женщина шмыгнула носом, вытерев лицо тыльной стороной руки:

— Ха.

— С ней все в порядке?

— Ее нет.

— Нет? — Он чувствовал, что это правда, но не мог поверить сразу. — А где она?

Женщина усмехнулась:

— Откуда я знаю. Могу только сказать, что с утра она собралась и уехала. Хорошо, что я взяла с нее плату заранее.

— Вы имеете в виду, что она не вернется?

— Именно так. — Она испытующе глянула на него. — А что вам об этом известно? Да кто вы вообще такой?

— Дина у меня работает, — сказал Ван. — Она оставила свой адрес?

— Нет. Я спросила, что делать с почтой, которая придет на ее имя, а она сказала, что не придет…

— Можно мне зайти в ее комнату? — спросил Ван.

— Зачем?

— Может, она забыла что-нибудь.

— Нет.

— Я хочу сам проверить. — Ван говорил с напором, и миссис Брукс уступила.

— Я сменила постель. И как раз стираю белье.

Комната действительно оказалась абсолютно пустой, Ван все осмотрел. Вообще не верилось, что совсем недавно здесь жила Дина.

— Вот видите! — сказала миссис Брукс, стоя в дверях и наблюдая за ним. Ему вдруг смертельно надоело общество этой неприятной женщины.

— Мисс Маршалл ничего вам не должна? Я заплачу.

— Я же говорила, что взяла с нее плату вперед. И хорошо сделала, а то теперь были бы проблемы.

Губы Вана скривились в гримасе неудовольствия.

* * *

Ван сидел за рулем своего «ягуара», уставившись в пространство. Прохожие недоуменно оглядывались на него. Потрясенный, он не мог найти ответы на мучившие его вопросы. Куда ушла Дина, почему? Он, как сейчас, видел перед собой Дину, в слезах прижимавшуюся к нему, убегавшую от него со словами: «Прощай, Ван». Теперь он был полностью уверен, что она сказала «прощай», а не «пока». Теперь он знал это наверняка, однако смириться не мог. Ну почему? Почему? Потому что они занимались любовью? Потому что он попросил ее руки? Если Дина не хотела этого, ей стоило лишь сказать. Или, может быть, она думала, что после этого не сможет работать с ним? Нет, она не хотела причинить ему боль своим отказом; сама мысль, что они могут вновь встретиться, пугала ее. В конце концов, она не обещала выйти за него замуж. Эта неопределенность мучила его тогда, действует на нервы и сейчас. Она сказала, что любит его, и он верил ей. Так зачем же было собираться и уезжать, не сказав ни слова? В этом не было никакого смысла. Инстинктивно Ван почувствовал, что эта загадка связана с той тайной, которую хранила в своей душе Дина.

Что же она прячет? Какую-то скрытую грусть? Что-то, чего она стыдится, может быть, прошлое? Что бы это ни было, он не мог представить, чтобы это было действительно ужасно. Ван знал, что даже какая-нибудь мелочь могла быть воспринята Диной как нечто серьезное. Он обязательно найдет ее и раскроет ее секрет, чего бы это ни стоило.

Ван, не глядя, завел машину и поехал к фабрике. Потеря Дины причиняла ему физическую боль, он чувствовал в себе пустоту, которая, увеличиваясь, заполняла его. Но как бы тяжело ни было ему, в одном он был уверен: если он найдет ее, то обязательно разрешит все разногласия между ними. Он нуждался в Дине и физически, и духовно. С нею были связаны его надежды, его будущее. Он чувствовал, что она была его недостающей половиной. Дина всегда прекрасно дополняла его. Вместе они могли бы поставить дело на качественно новую ступень. Так он это планировал, так это и должно было быть. Ее исчезновение означало для него полный крах.

Амбициозный, целеустремленный Ван не мог допустить этого.

Мэри Колборн, урожденная О'Салливан, уложив спать своего сына Патрика в саду, вернулась в дом. В маленькой и уютной кухне Дина только что закончила вытирать посуду; она молча стояла, все еще держа полотенце, и смотрела на освещенный солнцем задний двор с длинной аллеей и кустами розовой герани в терракотовых горшках, выделявшихся на фоне серой стены дома. В тени дома стояла детская кроватка, защищенная сеткой.

Мэри взглянула озадаченно на свою подругу и покачала головой. Дина была очень напряжена, весь ее вид говорил об этом: бледное, угрюмое лицо, припухшие глаза. А под дешевым блузоном в цветочек ясно проглядывал ее располневший живот.

— Дина, нам надо поговорить, — сказала Мэри. — Мы должны решить, что тебе делать дальше.

Прошла уже неделя с тех пор, как Дина приехала к ней, и с первого взгляда Мэри поняла, что с подругой творится что-то неладное. Дина не отрицала, что оставила свою работу и занятия, не отрицала, что ей просто-напросто некуда податься. Разве могла Мэри не принять ее на время, пока она не разберется в себе?

Конечно, Мэри приютила подругу. У нее была свободная комната, и Дина могла распоряжаться ею столько, сколько понадобится. Мэри была уверена, что Боб, ее муж, не будет против: он ведь понимал, насколько одинокой чувствует себя Мэри, пока он на работе. Боб был штукатуром и работал много, стараясь поправить материальное положение семьи. Но Мэри была в недоумении. Она слышала, что Дина оставила колледж и пошла работать на обувную фабрику — достаточно странный выбор для столь талантливой студентки. Теперь становилось понятно, что и эта работа, как и колледж, уже в прошлом. Не составило большого труда заставить Дину признаться, что она беременна: ее полнеющий живот не оставлял никаких сомнений на этот счет. Но все недавнее прошлое Дины было для Мэри закрытой книгой.

— Я не хочу об этом говорить, — твердила Дина, и Мэри меняла тему, чтобы лишний раз не травмировать подругу. Но прошла уже неделя, и она не могла больше ждать. Боб начинал задавать вопросы. Да и самой Дине пора было повернуться к своим проблемам лицом.

— Дина, нам нужно поговорить, повторила Мэри, но Дина продолжала молча смотреть в окно.

Мэри поняла, что ее внимание сосредоточено на маленьком Патрике. Она вздохнула.

— Я пойду поставлю чайник и заварю нам по чашке чая, — твердо сказала Мэри. — А потом, хочешь ты этого или нет, мы поговорим!

— О нет, Мэри, я не хочу! Только не об этом! Давай лучше поговорим о прошлых временах…

— Дина, если ты случайно не заметила, спешу тебе сообщить — ты ждешь ребенка. Игнорирование этого факта не решит проблемы. Ты уже была у доктора?

Дина покачала головой.

— Знаешь, ты просто обязана обратиться к врачу. Он должен проверить твое здоровье, твое и ребенка.

Дина смотрела вдаль невидящими глазами.

— Думаешь, мне поздно делать аборт?

— Дина! Даже не думай! Это незаконно, аморально и опасно. К тому же теперь поздно. Какой у тебя срок?

— Пять месяцев.

— Слишком поздно.

— Надо было подумать об этом раньше!

— Дина Маршалл, перестань. Ты хочешь убить малыша, такого же, как мой Патрик?

— Ну хорошо, ладно.

— Дина, я твой друг. Пожалуйста, скажи мне, что с тобой произошло.

Дина опустила голову:

— Нечего рассказывать. Я выпила, и все случилось само собой.

— А кто отец? Он знает?

— Нет, я никогда ему не скажу.

— А дед и бабушка?

Дина невесело рассмеялась:

— Как ты представляешь себе это? А? Я вообще никогда в жизни больше не хочу видеть деда!

— Но ты, по крайней мере, должна подумать о своем будущем.

— Да нет. Я ушла из колледжа прежде, чем кто-то догадался, и пошла работать. Но потом…

— Ну?

— Я не хочу думать об этом.

— Почему, почему, Дина?

Она долго молчала.

— Потому что я встретила одного человека…

— Кого?

— Его зовут Ван. Ван Кендрик. Он владелец фабрики, на которой я работала, точнее — сын владельца. Он особенный. Я люблю его, Мэри. Я старалась забыть свое состояние… думала, что все нормально… мы могли бы… — Ее глаза наполнились слезами.

Мэри оставила чашки и села рядом с Диной:

— Но он не обращал на тебя внимания? Да?

Дина взглянула на нее:

— Нет, обращал. Я ему очень нравилась. Это было прекрасно. Мы работали вместе, я обо всем забывала, работали одни на фабрике в пустом цехе, а потом поехали вместе отдыхать.

— Дева Пресвятая! — воскликнула Мэри. — Неужели ты с ним?..

— Да.

— Дина Маршалл! А я-то считала тебя примерной и правильной!

— Мэри, давай только ты не будешь меня воспитывать!

— Хорошо. Расскажи мне все. Теперь, наигравшись, он бросил тебя, да?

— Нет, ты ошибаешься! Он просил моей руки.

— Что?!

— Он просил выйти за него замуж. Мэри всплеснула руками:

— Но тогда в чем дело? Почему ты здесь?

— Я не могу выйти за него в таком положении. И сказать ему не могу.

— Почему?

— Я не осмелюсь. Он думает… думал… я была девственницей. Я не могу сказать ему, что была беременна.

— Вы были близки. Он должен был понять.

— Я гасила свет. Я не хочу, чтобы он знал, Мэри. Это все испортит.

— И так уже все испорчено!

— Нет. То, что было, останется с нами. Он будет помнить меня другой. Если он узнает… о, Мэри, разве ты не понимаешь? Он возненавидит меня! Я этого не вынесу.

— Он будет шокирован, да, но если он тебя любит…

— Нет, я не могу взваливать это на него. Только не чужого ребенка.

— Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь. Ты решила?

— Да. Я ничего не должна говорить, я исчезла.

— Какой смысл в этом?

— Не знаю! Ничего не знаю!

— Дина, давай я напишу ему, дам ему знать.

— Нет!

— Если он любит тебя… если ты любишь его…

— Нет! Если ты сделаешь это, я никогда тебе не прощу!

— Ладно, — мягко согласилась Мэри. — Но ты должна подумать о будущем. Ты ведь не можешь жить здесь постоянно.

— Но…

— Ты должна увидеться с врачом и с работником социальной помощи, подготовиться к рождению ребенка. Ты ведь оставишь его?

— Думаю, что да…

— Есть дома матери и ребенка, где можно находиться, пока малыш подрастет. Дина, ты слушаешь?

Дина опять ушла в себя. Мэри очень хотелось помочь любимой подруге. Как бы узнать, где работала Дина, и все-таки разыскать этого Вана Кендрика?

В конце концов, что-то нужно делать!

Два дня спустя Мэри стирала пеленки, когда услышала стук в дверь. Боб был на работе, а Дина ходила по магазинам. Мэри вытерла руки и пошла открывать. Если это «Свидетели Иеговы», она выпроводит их в момент, думала Мэри.

Но мужчина, стоящий на пороге, совсем не был похож на «Свидетеля Иеговы». Он был высок, красив, безукоризненно одет. Мэри вопросительно смотрела на него:

— Да?

— Мэри Колборн?

Она кивнула, озадаченная.

— Отлично. Значит, я попал куда надо. Не могли бы вы мне помочь? Я ищу Дину Маршалл. Вы ее подруга. Не знаете ли вы, где ее можно найти? Кстати, меня зовут Ван Кендрик.

Мэри была ошарашена. Сообщение Дины о том, что ее преуспевающий, блистательный хозяин решил жениться на ней, казалось абсурдом. Мэри знала, что Дина любит пофантазировать. Поэтому меньше всего она ожидала увидеть Кендрика на ступенях своего дома. Взяв себя в руки, она устремила на него взгляд синих ирландских глаз:

— Мистер Кендрик? Да, Дина упоминала про вас.

Она заметила, как дрогнул мускул на его щеке.

— Вы знаете, где она?

— Да, знаю, — она склонила голову набок. — Зачем она вам?

Он удивился:

— Что за вопрос?

Мэри стояла на своем:

— Прямой вопрос. Слушайте, мистер Кендрик, Дина — моя давняя подруга. Я забочусь о ней. Она очень огорчена, и я не хочу, чтобы ей добавляли неприятностей.

— Уверяю вас, я меньше всего на свете хочу огорчить Дину. Если бы вы сказали, где она находится…

Мэри взглянула на него, ощущая всю властность этого человека.

— Думаю, лучше пройти в дом. Присядьте.

— Спасибо, я постою.

— Очень хорошо. — Она встретила его взгляд и спокойно выдержала его. У нее самой был твердый и упрямый взгляд, которого побаивался ее муж Боб. — Вы отец ее ребенка?

Она видела, как изменилось его лицо. Видела шок, поняла, что он ничего не знал.

— Вы говорите, что у Дины есть ребенок?

— Пока нет, но скоро будет. В начале декабря, думаю, хотя точно не известно, она не была у врача. Пять месяцев она пыталась притворяться, что ничего не происходит. Но ей пришлось столкнуться с проблемами. Она поняла, что, закопав голову в песок, от них не избавишься. — Мэри сделала паузу. — Я хотела связаться с вами. Дина запретила. Она не хочет вас видеть.

Его лицо потемнело.

— Кто отец ребенка?

— Студент, кажется, кто-то из ее знакомых по художественному колледжу.

— Она говорила, что покинула колледж, так как умерла ее мать.

— Да, это абсолютная правда. — Мэри чувствовала удовольствие оттого, что защищает Дину. — Ее мать умерла.

— Но это была не единственная причина. Молодой человек покинул ее, да?

— Она никогда не говорила ему о беременности. Их близость была случайной, я думаю.

— Она никому не говорила. Где она?

— Пошла за покупками.

— Вы имеете в виду, что она живет у вас?

— Пока да. Если хотите подождать, она скоро вернется. — Он, казалось, смутился.

— Нет-нет. Я не буду ждать. И вообще было бы лучше, если бы вы не говорили ей обо мне.

Он отходил от двери. Мэри ощутила, как в ней закипает ярость. Свинья! Теперь, зная о Дининой беде, он старается скорее смыться! Дина была права, что бросила его!

— Не волнуйтесь, — холодно сказала Мэри. — Я ничего ей не скажу. Я не хочу больше причинять ей боль. Я говорила, что ей следует рассказать вам правду, потому что, если вы любите ее, то останетесь с ней. Я вижу, она хорошо в вас разобралась. О, не беспокойтесь, я не стану разбивать ей сердце, подтвердив, как она была права в отношении вас, мистер Кендрик!

Она выпихнула его из дома, молясь, чтобы роскошный «ягуар» уехал раньше, чем Дина вернется из магазинов.

Ван был ошеломлен. Он сел в машину и рванул с места, не обращая внимания на дорогу.

Вот он нашел Дину, узнал ее секрет, но, ей-богу, лучше бы он этого не делал.

Дина всегда была для него такой, какой он хотел ее видеть: мягкой и невинной, как дитя. Теперь он знал, что она совсем не такая. Она носила под сердцем чужого ребенка все то время, которое они провели вместе. Она лгала ему, обманывала его, и он чувствовал, как рушится весь мир. Ван закурил сигару.

Ему и в голову не приходило, что она сбежала от него, потому что была беременна. Но теперь он знал правду, и она вызывала у него жгучую боль. Не только потому, что его мадонна была с кем-то раньше, но еще и потому, что этот человек дал ей то, чего никогда не сможет ей дать Ван — ребенка.

Вану было девятнадцать, когда он подхватил свинку. Друзья шутили, посмеивались над его раздувшимися щеками и шеей, предлагали веселиться, и он веселился. Врач говорил, что болезнь может вызвать осложнения, позже тесты показали, что он оказался прав. Ван стал бесплоден. Он никогда не будет отцом.

В то время эта новость не особенно волновала его. Он радостно смотрел вперед, сознавая, что может развлекаться с кем угодно, не беспокоясь о последствиях. К тому же все, чего он добьется за свою жизнь, останется его достоянием, он будет стараться не для потомков, а для себя.

Будучи сильным и эгоистичным человеком, Ван придерживался такой жизненной философии. Он не мог тратить время и энергию, переживая горечь потери, все равно ничего нельзя было изменить. Он не мог стать отцом. Но Дина, его Дина, нашла кого-то, кто мог это сделать. Она спала с этим мужчиной, и его семя зрело в ней, когда она уже была с Ваном.

Ван выбросил сигару. Ему хотелось почувствовать боль. Он знал, что, когда начнет расслабляться, она придет к нему, эта боль, придет внезапными уколами. Но в то же время, несмотря на весь ужас и гнев, он хотел Дину, хотел чуть ли не больше, чем раньше! Он любил ее, нуждался в ней с отчаянием, какого не ожидал испытать. Он нуждался в ней как мужчина, всей душой и телом. Он нуждался в ней как коллега. В ней было его будущее. Она была его достоянием, и, хотел он этого или нет, он принадлежал ей. Они были предназначены друг для друга.

Ван опустил окно «ягуара» и вдохнул свежий воздух. В нем соединились запахи лета: коровьего навоза и сухой травы. Ван надолго запомнил их.

Оставив окно открытым, он завел мотор. Затем развернул машину и двинулся обратно.

Дина была наверху в маленькой комнате, которую ей отвела Мэри.

Она смертельно уставала последние дни и поднялась к себе прилечь и почитать. Однако не могла сосредоточиться на книге, как, впрочем, и ни на чем другом.

Что ей делать дальше? Мэри права, она должна думать, и нечего ожидать, что Мэри сделает это за нее. Когда она покинула колледж, то была уверена, что справится одна, потом она слегка забеспокоилась, теперь же чувствовала страх, панику и полное, абсолютное одиночество.

И эта смертельная усталость не помогала от них избавиться.

Кто-нибудь еще чувствовал подобное? Если да, то как женщины справлялись с этим?

У Дины была надежда, что она потеряет ребенка, это решило бы все ее проблемы. Она стала бы свободной, и все было бы по-прежнему.

Конечно, этого не случится. Ничего уже не будет по-прежнему.

Ее глаза наполнились слезами. Если бы она встретила Вана раньше!

Дина поднялась с постели и подошла к окну. Был августовский полдень. Живот казался особенно тяжелым.

Она слышала, как на их улицу завернула машина, и посмотрела в ту сторону. «Ягуар», да, как у Вана. У нее защемило сердце, и где-то ниже она ощутила толчки, она знала, это ребенок.

Машина остановилась у дома. У Дины перехватило дыхание. Ее тело уже реагировало на то, что мозг успел осознать позднее. Дверца открылась, из машины вышел мужчина. Ван! Милый Господи, это Ван! Боже! Он не должен видеть ее в таком положении! Что делать? Спрятаться? Запереть дверь? Притвориться спящей?

Паника охватила ее. Она почувствовала прилив крови к лицу, в то время как руки оставались ледяными. Ноги стали ватными, отказываясь подчиняться ей.

«Я должна сесть», — подумала Дина. Но вдруг оказалось, что кровать очень далеко. Она сделала шаг, комната закружилась вокруг нее. Она шагнула еще раз, словно ступала по воде. Ноги подкосились, и она тихо опустилась на пол.

* * *

Она слышала голос Мэри, зовущий ее: «Дина! Дина!» — но он звучал слишком далеко. Потом другой голос, его голос. И вдруг она поняла, что он держит ее на руках. Туман перед глазами немного рассеялся: да, он был рядом с ней, это лицо, любимое, совсем близко. О Ван, Ван!

Мэри держала стакан у ее губ. Бренди. Она с отвращением оттолкнула его:

— Нет!

— Может быть, воды? — спросил Ван.

Да, это был он.

— Что ты здесь делаешь? — еле проговорила она.

Он смахнул капельку с ее губ.

— Я приехал, чтобы забрать тебя к себе, домой, — сказал он.

Они поженились по специальному разрешению через три недели, официально зарегистрировавшись, так как Дина была в интересном положении и не хотела шумного бракосочетания. Дед, который был ее официальным опекуном, пока ей не исполнился двадцать один год, отказался присутствовать на церемонии. Таким образом, гостями оказались родители Вана, Мэри, Боб и маленький Патрик. Дина замечательно выглядела в кремовом шелковом платье в стиле двадцатых годов, скрывающем ее полнеющую фигуру. Невеста была бледна, но вся светилась от счастья.

Родители Вана были совсем не так счастливы. Они неплохо отнеслись к Дине, но сами едва ли выбрали бы для своего сына беременную двадцатилетнюю девушку без образования. Кристиан-старший был немногословен, говоря о происходящем событии, особенно когда он узнал о том, что молодожены собираются жить в родительском доме, по крайней мере, первое время. Поэтому Вану пришлось найти подходящий дом недалеко от фабрики, в то время как переговоры о покупке их постоянного дома продолжались. Однако в день свадьбы все опасения были отодвинуты на задний план, и присутствующие даже улыбались для семейной фотографии. В глубине души мать Вана, глядя на счастливое лицо Дины, полагала, что, наверное, и не стоит волноваться. Девушка была нежна и прекрасна, а Ван выглядел мужчиной, которому уже нечего больше желать в жизни. И Кристиан-старший, целуя невестку в щеку, молился, чтобы так было всегда.

Дина была уже на восьмом месяце беременности, когда Ван понял, что никогда не сможет принять чужого ребенка как своего собственного.

Когда он в августе вернулся в дом Мэри, для него ничего не имело значения, кроме Дины, а увидев ее лежащей на полу в этой маленькой убогой спальне, он понял, что хочет только одного: жениться на Дине.

Рождение ребенка было чем-то далеким и нереальным. Суета и заботы, связанные с церемонией бракосочетания, а потом с поисками нового жилища, отвлекли на время внимание Вана. Но по мере того как беременность Дины становилась все более заметной, росло его отвращение, пока не стало очевидным для него самого.

Если бы Ван был хоть чуть-чуть склонен к самоанализу, то он бы признал, что, собираясь жениться на Дине, не дал себе времени поразмыслить, как же сложится их жизнь, когда родится ребенок. Но ему так не свойственны были всякого рода предосторожности. Он действовал стремительно, а иногда чисто рефлекторно, поэтому у него не было времени раздумывать. Ван, человек действия, был начисто лишен воображения. Благодаря этим своим качествам, он часто добивался успеха, но иногда они приводили к необратимым последствиям. Приближались роды, росло отвращение Вана, и он понимал, что этому виною необдуманность его поступков. Вид округлившегося Дининого тела стал анафемой для него. Наверное, оно не нравилось бы ему, даже носи Дина под сердцем его ребенка. Но ситуация усугублялась тем, что ребенок-то был чужой.

Однажды Дина попыталась рассказать ему, как все это произошло, но он резко отмахнулся, сказав, что не желает ничего знать. И он действительно не хотел знать, но ему не становилось легче. Его стали раздражать ее постоянная усталость, ее грузность и неповоротливость, то, что ей везде было неудобно сидеть: и в машине, и в кресле, и в постели. У него пропало желание обнимать ее, когда это круглое, ужасное прижималось к нему. Ван не мог смотреть на нее обнаженную. Он вспоминал, как она настаивала на том, чтобы он зашторивал окна, когда они занимались любовью в те так быстро пролетевшие сладостные дни. Вспоминал о своих планах научить ее искусству любви — ирония судьбы! А теперь он же избегал видеть ее без одежды. Как-то он застал ее натягивающей ночную сорочку и увидел эти полные груди, это огромное, круглое тело на тонких точеных ногах.

— Боже мой, Дина! Неужели это так необходимо?!

Он видел боль в ее глазах, но это мало трогало его. Прежде всего он был озабочен своими собственными чувствами. В ту ночь он спал в гостиной. Дина с тех пор старалась одеваться и раздеваться в его отсутствие, чтобы не показываться ему обнаженной, но и ее скромность начинала его раздражать.

Он стал задерживаться на работе, однако и работа не приносила удовлетворения. Отец положительно отнесся к их с Диной моделям обуви. Хоть он и запретил выпуск сандалий, утверждая, что это не их специализация, но решил изготовить несколько пробных пар прогулочных туфель. Ван был настолько подавлен, что решил, будто отец опять срывает его планы.

— Мы должны обновляться. Сандалии — идеальный шанс, они недорого обойдутся нам.

— Но они отвлекут рабочую силу. Я не хочу этого, Кристиан!

— Папа, нам нужно расширяться!

— Расширяться? Зачем? У нас хорошее дело, оптимальные объемы.

— С наперсток.

— Если ты так думаешь, я предлагаю тебе отделиться. Я не хочу, чтобы мне кто-то диктовал, как управлять компанией, даже ты, мой сын.

— Извини.

— Ты сделал мне больно, Кристиан. Может быть, однажды твой сын тоже так поступит, и ты поймешь меня.

Ван вздохнул. Его родители были уверены, что доктора ошиблись, пророча Вану бесплодие. Они думали, что Дина носит его ребенка, а он был слишком горд, чтобы разъяснить недоразумение. Сейчас отец жестоко напомнил ему о ребенке. Ван не мог вынести даже мысль о том, что он будет делить дом и Дину с каким-то ребенком, чужим ребенком.

Ван думал об этом постоянно и принял решение. Решение окончательное и бесповоротное.

— Я не могу этого сделать! — говорила Дина. Она была бледна от потрясения и ужаса. — Я не в состоянии отдать своего ребенка в приют! Нет, ты не можешь говорить об этом серьезно!

— А я не могу все так оставить, — сказал Ван. — Я пытался смириться, но не могу. Прости. По крайней мере, я честен.

— Ведь это мой ребенок.

— Но не мой. И это, конечно же, разрушит наш брак.

— Ван, я не могу! Не могу!

— Дина, — Ван заговорил спокойно. — Ты должна понимать, что я чувствую. Что за жизнь будет у ребенка, когда отец его ненавидит? А если его отдать другим людям, то для них он будет желанным.

— Мне кажется, ты сошел с ума. Я не буду больше разговаривать об этом!

— Дина…

— Молчи! Молчи!

Слезы струились по ее лицу. Любовь к ней захлестнула его, потом он посмотрел на ее живот и сразу помрачнел.

— Хорошо, Дина. Так думаешь ты. Но я не могу, я не приму этого ребенка. Если ты настаиваешь на своем, считай, что наш брак распался.

Она отшатнулась, будто он ударил ее по лицу, и прижала ладонь к губам.

— Ван…

— За тобой выбор. Я или ребенок.

— Я думала, ты любишь меня!

— Я люблю тебя. — Его голос потеплел. — Я тебя очень люблю. У нас может быть прекрасная жизнь вместе, но без этого ребенка.

— Я не верю своим ушам…

Его голос опять стал суровым.

— А ты поверь, моя дорогая, потому что я уже принял решение.

Дина почувствовала себя совсем разбитой. Она только начинала постигать, что, когда Ван принимает решение, ничто и никто не в состоянии разубедить его.

А она ведь знала с самого начала: не будет выхода, не избежать такой ситуации. Поэтому она уехала тогда. Но Ван пришел за ней, и ей показалось, что она ошибалась. Но на самом-то деле она была права. Ван хотел ее, но не ее ребенка. Ни больше, ни меньше.

Она провела по лицу дрожащей рукой.

— Хорошо, но что скажут люди? Ведь твоя семья, друзья, все знают, что я беременна! Как ты им скажешь, что отдал своего ребенка в приют?

— Я думал об этом. — Он отвернулся, чтобы она не видела его лица. — Я помещу тебя в специальную клинику, и мы всем скажем, что ребенок родился мертвым. — Она судорожно вздохнула, и тут же ребенок пошевелился внутри нее. — Никто не будет задавать вопросов, чтобы не расстроить тебя. Это сработает, Дина. А потом все будет хорошо, мы будем близки как никогда.

Это был кошмар; ей казалось, что гигантское морское чудовище захватывает ее своими щупальцами, а потом съедает живьем. Совсем недавно обрести безопасность — и неожиданно получить столь ужасный ультиматум!

Действительно ли она думала, что все в порядке? Поначалу, может быть, позже… нет. Она осмыслила внезапные изменения в поведении Вана и поняла, что было тому причиной. Ее терзала нестерпимая боль. Конечно, нечего от него требовать. Невозможно требовать этого от любимого мужчины, тем более от такого, как Ван. За его внешней самоуверенностью скрывалась какая-то ненадежность. Была у него ахиллесова пята, которую Дина не могла распознать. Но, хотя его отказ принять ребенка мучил ее, чувства Вана были главнее для нее, важнее, чем ребенок, чем ее собственные чувства, важнее, чем что бы то ни было на свете. Она его обожала, восхищалась им. Она не могла потерять его сейчас, это было просто немыслимо. Если она хочет удержать его, то должна расстаться с ребенком. Как бы это ни было горько, но выбор уже сделан.

Странно, но она ни в чем не винила Вана. Она принимала его таким, какой он есть, а будь он другим, она, может быть, и не полюбила бы его. В конце концов, он был честен в своих чувствах. Пусть лучше так, чем видеть, как его ненависть к ребенку возрастает с каждым днем, лучше, чем чувствовать, как их собственные отношения ухудшаются из-за напряженности и непонимания в семье. Нет, она не винила Вана ни в чем, вину она чувствовала только за собой. Причиной всех бед была только она; Дина не могла допустить, чтобы Ван расхлебывал кашу, которую она заварила.

Да он и не смог бы уладить все. Конечно, он не справился бы сам, как хотелось надеяться Дине, но мог хотя бы попытаться разобраться в этом хаосе. Согласившись на предложение Вана, она снимала с себя всю ответственность. Он будет заботиться о ней. В глубине души она знала, что это имеет для нее самое большое значение.

Это был очаровательный младенец. Она видела его всего лишь один раз, но он навсегда останется в ее памяти. У мальчика были огромные голубые глаза, нос пуговкой и мягкий розовый ротик. Она прижала его к груди, вдыхая его младенческий аромат. Она не хотела расставаться с ним, но пути назад не было.

Когда его забрали, она не сопротивлялась, она была поразительно спокойна, хотя в глазах ее стояли слезы, так что она даже едва могла его видеть. Ей сказали, что те, другие, уже ждут ребенка, Стивена, так она его назвала. Они были в восторге от малыша, и больше она ничего не знала. Все было сугубо конфиденциально. Малыш ушел из жизни Дины, и она не ведала, куда и с кем.

Когда она достаточно окрепла, Ван забрал ее домой, там ее ожидали соболезнования родственников и всех тех, кто полагал, что у нее родился мертвый ребенок. Иногда ей едва хватало сил, чтобы сдержаться и не закричать: «Нет! Он не мертв, нет! Он жив и здоров!» Но, как правило, друзья и родственники уважали ее молчание и слезы и ни в коем случае не докучали ей разговорами и вопросами.

Дина долго думала, что боль никогда не пройдет, да она и не прошла, только притупилась и стала утихать. Но еще много ночей провела она без сна, глядя в пространство, изнывая от тоски по своему малышу. Она складывала руки так, будто держала его, укачивала, убаюкивала, а потом страдала еще больше. Временами она порывалась убедить Вана изменить решение, вернуть ей ее ребеночка, но слова так и остались невысказанными. Было слишком поздно. Невозможно было возвратить его.

Постепенно другие заботы стали заполнять ее жизнь. Ван нашел для них дом, его отремонтировали, и Дина с головой ушла в проектирование интерьера и выбора мебели. Их доходы были небезграничны, Ван получал довольно скромную зарплату, но те суммы, которые Дина теперь могла тратить на покупки, ей раньше и не снились. Воображение ее работало без устали. Лишь когда она занималась декором маленькой уютной спальни, эмоции с новой силой захватили ее: эта комната должна была быть детской. В окно постукивали ветви старой яблони, а она сидела на голом полу, думая о том, что ее ребенку не суждено ни вырасти здесь, ни испытать всю силу ее любви.

Когда дом был готов и они переехали, Дина вновь почувствовала себя опустошенной. Но ненадолго. Кристиан-старший продолжал упрямиться, Ван становился нетерпеливым.

— Чертов старик! Все, пора отделяться, — говорил он Дине.

— Как отделяться?

— Если он не хочет расширять фабрику, мы сделаем это сами, здесь!

— Где здесь? — спросила Дина, ощущая, как возбужденно начинает биться пульс у виска. Она любила в Ване эту черту — он умел зажечь своим энтузиазмом кого угодно.

— Старый сарай можно переоборудовать под мастерскую. Крыша в порядке. Если установить освещение, полки и один или два станка, будет совсем неплохо, по крайней мере для начала.

— Ты имеешь в виду производство сандалий?

— Да, и всего, на что у тебя еще хватит воображения. Аксессуары… да все, что угодно. Только не ботинки. Оставим старику его игрушки и не станем особенно давить на больную мозоль.

Дина рассмеялась:

— Если он в кендриковских башмаках, ему ничего не грозит.

Ван нахмурился — чувство юмора не входило в число его блестящих качеств.

— Он, конечно, упрям как бык, но все равно не стоит так сильно его расстраивать. Подумай над новыми проектами.

— Хорошо, я подумаю.

Она вновь почувствовала прилив возбуждения, ей казалось, что она стоит на пороге какого-то приключения. Дина пообещала себе, что все свободное время посвятит новому делу.

— Хорошая девочка. Иди-ка сюда.

Ван за руку притянул ее к себе, она положила голову ему на плечо. Так хорошо и спокойно им вместе, рядом друг с другом.

Ван, казалось, изгнал Стивена из памяти. Он никогда не возвращался к разговорам о детях.

Они с Диной часто занимались любовью, он учил ее любить каждый момент их физической близости. Она была благодарной ученицей. Дина молилась, чтобы снова не забеременеть, и молитвы ее были услышаны.

Иногда ее охватывало смутное ощущение, что у них что-то не так. Но Что — непонятно. Они были так близки, так любили друг друга, а все-таки оставался в его душе неизведанный уголок, в который не дано ей было проникнуть.

Ван попросил ее разработать новые модели, и она решила, что это не только увлекательное занятие для нее, но и прекрасная возможность продемонстрировать ему свои навыки и таланты, доказать, что она не какая-нибудь девчонка, только и способная «залететь» по глупости.

Динины модели новой обуви были хороши, но ее фантазии ограничивались критериями и условиями производства, строго контролируемыми Кристианом-старшим. Прогулочные туфли уже пользовались успехом на рынке, а «библейские сандалии» не были пределом мечтаний и возможностей Дины.

Теперь Ван предложил заняться аксессуарами, и одно это слово открыло перед нею целый мир. Да, теперь было где развернуться ее творческой натуре.

Конечно, оставалось множество ограничений, о которых следовало помнить: технологический уровень их мини-предприятия не позволял выпускать сложные, комплексные вещи, все должно было быть просто и… гениально. Дине как раз импонировали простые вещи — простые, качественные и оригинальные. И вот… очень кропотливо и осторожно она начала творческий поиск.

Так как Ван всю жизнь работал с кожей, именно из нее планировалось производить продукцию, к тому же и Дина любила натуральные материалы. Она просматривала кипы журналов и хваталась за карандаш, осененная новой идеей, независимо от того, где в этот момент находилась: в ванной ли, за приготовлением обеда или даже в постели. Постепенно она стала забывать о ребенке сначала на несколько минут, потом — часов, а потом уже могла не думать о нем и целыми днями. Она боялась показывать свои наброски Вану, не решалась поделиться своими замыслами новых моделей сумок и ремней. Однако, вспомнив, как он отнесся к ее первым проектам, все же сделала это. Вот когда она узнала, как беспощаден может быть муж. Вот когда у нее появился опыт общения с суровым, упрямым Ваном.

Его реакция оказалась хуже, чем она опасалась.

— Это никуда не годится. Совсем не оригинально.

— Постой! Это оригинально!

— Недостаточно. Такие ремни можно увидеть в любом магазине города.

— Никогда подобного не замечала!

— Попробуй съездить в Португалию или на один из греческих островов. Там иногда попадаются интересные экземпляры изделий из кожи.

Дина постаралась не принимать поражение близко к сердцу. Она ушла к себе и продолжала фантазировать. В следующий раз реакция была не более обнадеживающей.

— Боже, Дина! Что такое ты натворила?

— Ты хотел оригинальности, — пыталась она защищаться.

— Да, но это уже ни в какие ворота не лезет! Где ты, черт побери, собираешься найти покупателей на такую продукцию? Если только на Карнаби-стрит! Можешь себе представить, чтобы кто-нибудь появился с этим на улице? Запомни, нам нужно нечто простое и необычное, заявка о себе, наша торговая марка. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Дина кивнула. Она понимала. Понимала, что начинает терять веру в свои способности. Целыми днями ни одна новая идея не приходила ей в голову, она бродила в оцепенении, плакала, молилась. Ей казалось, что она сойдет с ума или у нее случится нервный срыв, а может быть, произойдет и то и другое. Она много гуляла, надеясь, что на свежем воздухе снизойдет на нее с неба вдохновение, но ничего не помогало.

«Все без толку, я просто ни на что не способна! — думала она. — О пожалуйста, пожалуйста, Господи, помоги мне придумать что-то стоящее, доказать Вану, что я могу это сделать».

Потом она долго вспоминала этот момент, каждую его деталь. Все началось тогда. Лишь секунду назад ею владела безнадежность, в следующую — она взглянула под ноги и увидела травяную змею. Стремительность, совершенная форма в совершенном движении. Мимолетное видение, но его оказалось достаточно для зорких глаз профессионального художника. Дина в волнении закусила губу. Еще не совсем оформившиеся, едва уловимые образы роились в голове.

Многие недели она не расставалась с карандашом и блокнотом, но именно сегодня их не оказалось под рукой, поэтому она опрометью кинулась домой, спеша придать замыслу четкие очертания. Когда Ван вернулся домой в шесть часов, задняя дверь была открыта, да и остальные двери в доме оказались распахнуты, за исключением двери в маленькую спальню, которая стала настоящей Дининой норой.

— Дина! С тобой все в порядке? — крикнул Ван, встревоженный.

Дина сидела посредине комнаты на полу, окруженная листами бумаги. Она подняла голову и улыбнулась той прекрасной улыбкой, от которой у Вана замирала душа.

— Кажется, получилось! — Уже по ее тону он понял, что это так.

— Расскажи.

— Пройди и посмотри, — она потянула его за собой на пол. — Видишь эту маленькую змейку? Она будет нашей торговой эмблемой. Ею можно украсить рюкзак, можно сделать из нее застежку, да все что угодно. Ты не считаешь, что это блестяще?

Он не мог не улыбнуться. Да, это было блестяще.

— Неплохо сработано, — сказал он несколько сдержанно. — Да, думаю, это подойдет.

Ван решил назвать фирму соединением их имен — «Вандина». Он только и мечтал об этом, и Дина поддержала его с энтузиазмом. Ван переманил к себе опытнейшего работника, пожилого солидного Фреда Локьера. Управление маркетингом он взял на себя. Фред привел с собой дочь и кузена. Возникла новая идея — шить перчатки. Это требовало другого оборудования, и Ван взял кредит в банке.

Теперь дни казались слишком короткими, работа кипела. Порой не хватало времени даже на сон.

Кристиан-старший сначала думал, что Ван пытается отвлечь Дину от грустных мыслей, занять ее делом. Но «Вандина» росла, развивалась, и Ван стал меньше времени уделять фабрике.

— Ты слишком поглощен дурацкими капризами Дины, — сказал однажды сыну старик.

— Эти капризы приносят неплохой доход.

— Пустяки! Подумай о своем положении!

— Как раз об этом я и думаю. Я не верю в будущее рабочих башмаков.

— Значит, ты уволен.

— Хорошо, только помни: ты принял решение, а не я.

Ван отправился к себе в кабинет и собрал вещи. Он был рад свободе.

Конечно, все было не так легко и просто, как казалось на первый взгляд.

Сарай, даже оборудованный, нельзя было превратить в солидное производство. Нужно было переходить на качественно новый уровень, в этом были уверены и Дина, и Ван. Предприятие должно расти, и расти быстро, увеличивая выпуск продукции и оборот капитала во много раз. Но главное — развиваться в нужном направлении. Товары широкого потребления? Нет, это не для «Вандины». Эксклюзивность, неповторимость, оригинальность — вот что было необходимо «Вандине», как воздух.

Много дней и бессонных ночей Ван продумывал деловую стратегию фирмы. Определилось два направления.

С одной стороны, нужно было подыскивать новые производственные помещения, с другой — расширять рынок сбыта.

Вопрос о помещениях решился намного проще, чем Ван смел надеяться. Одна местная фирма, производившая детали для электрооборудования, ликвидировалась, и Ван без особого труда смог получить право на владение ее помещениями, включая и склады.

Затем, оставив Дину разбираться с возможными покупателями, он взял в одну руку сумку с образцами продукции, в другую — книгу заказов и отправился по миру в надежде получить заказы за рубежом.

Три недели спустя он вернулся. Большинство крупных магазинов заинтересовались продукцией «Вандины». Удалось заполучить крупные заказы в Нью-Йорке, Бостоне. Наладилась связь с целой сетью магазинов на Дальнем Востоке. Вану также удалось разместить рекламу в различных журналах, в частности в американском «Вог», что подняло престиж фирмы.

Работать приходилось дни и ночи напролет. Оборот капитала должен был увеличиваться, фабрика переоборудовалась, требовалось вовремя и выгодно размещать заказы на сырье. Казалось, чем больше напряжение, тем активней становится Ван — словно неиссякаемый источник энергии, он спокойно обходился четырьмя часами сна в сутки. Дина, увы, не была на такое способна. Недостаток сна сделал ее раздражительной, к тому же она постоянно беспокоилась об удачном завершении каждого начинания. Она похудела и была на грани нервного срыва, но Вана старалась не тревожить своим самочувствием.

Были и взлеты, и падения. Иногда казалось, что вот-вот дело кончится крахом. Шаг за шагом «Вандина» утверждалась на рынке. Постепенно маленькая змейка стала уважаемым и почитаемым символом.

Через год, когда пришел успех, здоровье Дины было окончательно подорвано. Она измоталась и физически, и морально. Случился нервный срыв, и Ван сразу отправил жену на юг Франции.

Поездка была спасением для нее и дала новый импульс развитию «Вандины»! Сидя в тени на балконе, когда теплый бриз шелестел страничками ее блокнота, Дина выдумывала все новые и новые проекты. Рюкзаки и сумочки, рамки для фотографий, вокруг которых скользила неизменная травяная змейка. В конце концов Дина занялась даже шелковыми кашне, для производства которых, разумеется, требовались совершенно новые специалисты.

К тому моменту, когда она вернулась, ее идеи были полностью воплощены. В ее отсутствие Ван удвоил силы. Теперь на них работало тридцать рабочих плюс несколько человек в управлении. Ван по-прежнему сам принимал все важные решения, слушаясь больше своего внутреннего голоса, чем советов других. Теперь у него была власть, которой он всегда добивался. «Вандина» стала его жизнью, и он ни с кем не хотел ее делить, даже с Диной.

Они были женаты уже пять лет, их «Вандина» стала крупным преуспевающим предприятием, когда творческий дар Дины словно иссяк.

Надвигалось Рождество, кругом ребятня радовалась елочным украшениям, и Дина начала тосковать по маленькому Стивену. Его возвращение, конечно, исключено, но ведь у них с Ваном может быть свой ребенок. Дина ощущала одиночество, тем более что Ван с каждым днем все позже приходил с работы.

Однажды декабрьским вечером Дина завела разговор на волнующую ее тему:

— Ван, знаешь, мне кажется, теперь у нас устойчивое материальное положение, и мы могли бы подумать о ребенке… — Глаза Вана сузились, лицо потемнело. — Не смотри так на меня. Я очень хочу малыша. А ты разве не хочешь сына или дочку…

— Нет! — Его тон был суров и решителен. Он не знал, говорить ли ей правду. Это не входило в его планы. — Мне казалось, у тебя есть все: деньги, любимое занятие.

Дина отвернулась, слезы струились по ее щекам. Ей так не хотелось спорить с мужем. Она порывисто обняла его и прижалась к нему, как ребенок.

— Прости, Ван.

Держа ее в объятиях, он постепенно смягчился:

— Ну ладно, успокойся, Дина.

— Я люблю тебя, Ван. Ты прав, нам с тобой никто не нужен.

— Конечно, проговорил он.

Но он не сказал ей правду.

Первую любовницу Ван завел, когда Дина была на юге Франции.

Это приключение было коротким. Ван получил то, что хотел, и изгнал секретаршу и из своей жизни, и из «Вандины». Потом у него было много женщин. Удивительно, но Дина не замечала его измен, или не хотела замечать.

С годами «Вандина» достигла процветания, а обувная фабрика Кендриков пришла в упадок.

— Да, у тебя получилось все-таки, — сказал Вану Кристиан-старший за неделю до смерти. Впервые он признал успех сына.

Ван приобрел пилотское удостоверение по деловым соображениям, но часто летал просто ради удовольствия. Дина жила довольно спокойно. Увлеченная своей работой, она отдыхала, катаясь зимой на лыжах, а летом проводила время на юге Франции.

Она больше не заикалась о семье, о Стивене, но никогда не забывала о нем.

Ван был ее жизнью.

А потом Ван погиб. Казалось, мир рухнул. Но фортуна опять повернулась к ней лицом. Неожиданно вернулся Стивен. Как ни странно, но Дина чувствовала, что Ван все еще с ней. Живой или мертвый, Ван всегда будет с ней.

Только теперь с ней еще и Стивен.