Обманщики. Пустой сосуд (СИ)

Глава 1 В которой угрожают расправой и медленно умирают

Если твой Путь зависит от других,

дай и их Пути зависеть от тебя.

Путь Ванталы

Когда отцветает вишня — заканчивается весна. Когда увядают цветы — наступает осень. Распад и увядание следуют за человеком по пятам.

Выведя последний иероглиф, Цзюрен распрямил спину и потер затекшую шею. Десять дней тяжелой, кропотливой работы подошли наконец к концу. Можно отступить, выдохнуть. Можно оценить сделанное, чуть отстранившись, взглянув сквозь ресницы.

Цзюрен никогда не бывал полностью доволен своей работой. Мастер Сокан, его учитель, любил повторять, что понимание совершенства приходит только в старости. А до того есть лишь стремление к нему, стремление вперед.

— Какие мрачные стихи… — Ин-Ин подошла неслышно и положила руку Цзюрену на плечо.

Он обернулся и глянул встревоженно. Ин-Ин исхудала за прошедший год, стала тонкой, хрупкой, почти прозрачной. Под бледной кожей проступили голубые паутинки вен. Одни только глаза ее остались прежними. Когда-то они пленили и встревожили Цзюрена. И не отпускали с тех пор.

— Зачем ты поднялась?

— Все хорошо, — нежно улыбнулась Ин-Ин. — Я себя сегодня прекрасно чувствую.

Это была ложь. Все, что Ин-Ин говорила в последнее время с этой мягкой улыбкой, было ложью. Цзюрен ей верил по необходимости. Противные варианты пугали своей безысходностью. Поэтому он улыбнулся в ответ, обтер клинок куском замши и аккуратно уложил на подставку.

— Что ты скажешь?

— Прекрасная работа, мой супруг.

Цзюрен хмыкнул.

— Какие-нибудь замечания?

Ин-Ин покачала грациозно головой.

— Как я смею судить о том, в чем совсем не смыслю, супруг?

— Ты, как всегда, рассудительна, — вздохнул Цзюрен и нагнулся, чтобы поцеловать жену в лоб. — Я закончу клинок, отнесу его князю Джуё, и, когда вернусь, мы отправимся на прогулку. Я слышал, у Старого святилища уже зацветают вишни.

Лицо Ин-Ин озарилось улыбкой, светлой и нежной. Она любила смотреть на цветущие деревья, в особенности — на вишни. Говорила, что зрелище это поселяет в ее душе невероятный покой. Делает ее счастливой.

— До той поры, пожалуйста, вернись в постель. Я попрошу Ису что-нибудь для тебя приготовить. И принесу печатных пирожков с рынка. Мы будем есть их, пить вино и любоваться вишнями в лунном свете. Какую ты хочешь начинку? Сладкая фасолевая паста? Семена лотоса? Персик?

— Персик, — тихо ответила Ин-Ин.

Видно было, что она устала. Теперь даже небольшой разговор утомлял ее. На лице появлялся резкий, ярко-алый румянец. Только упрямое нежелание проявлять слабость, вбитое с детства в голову убеждение, что жена всегда должна быть прекрасной и радостной, всегда должна доставлять своему супругу удовольствие и ничем не тревожить его покой, не позволяло Ин-Ин потерять сознание.

Пресекая всякие возражения, Цзюрен подхватил жену на руки и отнес в ее покои. Окна комнат выходили на юг и восток, и утреннее солнце прогрело воздух, придав ему особенный, золотистый оттенок, который весной встретишь редко.

— Отдыхай, — велел Цзюрен, устроив Ин-Ин на широкой неприбранной постели.

Она тотчас же попыталась встать.

— Я должна закончить платье для вас, супруг…

— Ты д олжна выспаться сегодня, — строго погрозил ей Цзюрен, — иначе никакого вина, никакой луны и никаких вишен.

Ин-Ин снова попыталась подняться. Иногда ей, тихой и во всем покорной, свойственно было такое упрямство.

— Ничего не нужно, — Цзюрен удержал ее, не давая встать с постели. — У меня сундуки ломятся от одежды. Ты слишком меня балуешь. Побалуй и себя и отдохни.

Накрыв ноги Ин-Ин одеялом — они теперь постоянно мерзли, — Цзюрен вышел. Ису в ожидании приказаний замерла возле дверей, опустив взгляд в пол. По мере того, как угасала хозяйка, бледнела и привязанная к ней служанка. Иногда казалось, все в доме увядает и распадается следом за Ин-Ин.

— Не позволяй госпоже подняться с постели, — приказал Цзюрен. — И проследи, чтобы она приняла лекарства.

В снадобьях никакого прока не было, они не помогали. Так только, для острастки совести. Цзюрен приносил их, Ису заваривала, Ин-Ин пила. Больше никого и не было в их усадьбе.

Во дворе Цзюрен постоял немного, оглядываясь. Это пока еще нельзя было назвать запустением. Усадьба была невелика, и Ису справлялась по хозяйству, а если требовалось, приводила из деревни пару помощников. Кузню, оружейную и зал для тренировок Цзюрен прибирал сам. Ощущение запустения создавало не какое-то неустройство дома, а царящая в нем тишина. Словно вымерли все.

Цзюрен сжал рукоять клинка, чтобы усмирить гнев и страх. Тут ему не с кем было сражаться. Он воин. Будь у болезни дух, плотское воплощение, Цзюрен вызвал бы этого духа на бой. Но болезнь бесплотна, неуловима, и он может только ждать.

Усадьба стояла в отдалении от города. После Великого пожара, десять лет назад, все мастерские изгнали из столицы на другой берег Желтой реки. Сперва кузнецов и гончаров, а следом за тем ткачей, изготовителей циновок и игрушек, мебельщиков, резчиков по камню и дереву. Одним только ювелирам дозволили остаться, слишком уж драгоценной была их работа. Река между двумя широкими мостами каждый день превращалась в шумную ярмарку. Лодки сновали по спокойной, почти неподвижной воде, предлагая горшки, ткани, снадобья, корзины и шпильки. Набережная волей-неволей оделась в камень и ощетинилась причалами и сходнями. Возле одних пришвартовались торговцы и вовсю нахваливали свой товар, у других перевозчики предлагали за один-два ляна1 свои услуги тем, кто не желал идти к храмовым мостам, проход по которым ничего не стоит. На любом из пяти городских мостов приходилось за это отдать целых два суна2. Скучали в своих унылых лодчонках Речные девы3. Их труд начинался уже после заката.

Путь Цзюрена лежал мимо всего этого, мимо шумной ярмарки, мимо Гончарной и Ремесленной слободы к Желтому мосту. Его узнавали, кивали приветливо, кланялись. У Садов попытались заманить в чайную чашкой горячего, пряного вина. Цзюрен ото всего отказывался. Хотелось поскорее покончить с делами и вернуться домой, к Ин-Ин. Он и вовсе не оставил бы дом, если бы не необходимость поговорить с господином Шаном, управителем почтенного Джуё.

Стражники на Желтом мосту оказались новичками, к тому же — не местными. Пришлось вынуть из рукава ярлык, дающий ему право всюду ходить беспрепятственно и даже вступать во дворец. И не платить податей. Его пропустили, извинившись, и долго еще провожали жадными взглядами. К тридцати четырем годам Цзюрен успел уже прославиться и пожалеть об этом.

На восточном берегу реки царил покой. Казалось, Дзичен отрекся от всего: от ярмарочного гула, гомона, чада посадов, даже от величественного оживления Храмового острова, и погрузился в медитацию. В жилых кварталах, отделяющих обширную усадьбу Джуё от реки, царила тишина. Их обитатели затаились за крепкими стенами, словно выжидая чего-то. Прохожих на узких улицах не было. До высокой, выкрашенной желтым стены усадьбы Цзюрен дошел, не встретив никого из знакомых.

Управляющего Шана он застал встревоженным. Это был небольшого роста, пухлый и очень суетливый человек, который, по наблюдениям Цзюрена, видел проблемы там, где их быть не может. Но его озабоченность бывала заразна. Пять минут в обществе управляющего Шана, и появлялось беспокойство, росла безо всякой причины тревога.

— Случилось что-то? — спросил Цзюрен, отказываясь от предложенного чая.

— Лекарь, о котором я вам рассказывал… — управляющий опустился в кресло напротив. Пальцы беспокойно перебирали кисти и амулеты на поясе. — Тот одаренный бессмертный4 из Хункасэ…

Цзюрен кивнул. Только ради знакомства с этим лекарем с запада, успешно победившим чуму в приграничье, он и согласился взяться за заказ князя Джуё.

— Этот лекарь прислал донесение сегодня. В Хункасэ свирепствует мор, он распространяется быстро. Повелитель может в любую минуту приказать закрыть города для всяких проезжих. И все дороги.

Сердце стиснули ледяные пальцы. Надежда упорхнула прочь с глумливым хохотом.

— Этот лекарь… Он прибудет в Столицу?

— Боюсь, что нет, мастер Дзянсин5, — покачал головой управляющий. — Лекарь Иль очень предан родному городу. Он останется там и постарается остановить мор на западе. Вам придется изыскать другой способ.

— Ваше лекарство, наставник. Выпейте.

Ильян оторвался от книги и обеими ладонями растер немеющее лицо. Кожу покалывало неприятно. Перед глазами из-за долгого изучения мелких, плохо прописанных иероглифов плясали «мушки».

Солнце, как Ильян с удивлением отметил, уже стояло в самом зените. Казалось, совсем недавно было утро, и он сел за книги.

В животе заурчало.

— Который час?

— Почти полдень, наставник, — ответила Лин, упрямо пододвигая ему чашку со снадобьем.

Пришлось выпить. В чашке было обыкновенное укрепляющее лекарство, от него немного было толку, но с Лин спорить было совершенно бессмысленно. Она стояла, прижимая к груди поднос, и ждала, пока Ильян не осушит чашу до капли. Когда Ильян ее вернул, девушка сказала:

— Вдова Бао очень плоха.

Ильян подскочил с места, и сразу же комната поплыла перед глазами. К этому сложнее всего было привыкнуть. Не к боли, скручивающей тело, и не к холоду, даже в самый теплый день пробирающему до костей. К чувству беспомощности, когда небо и земля меняются вдруг местами, а двери и окна начинают водить хороводы.

Лин поспешила подставить плечо.

— Осторожнее, наставник! Садитесь!

Ильян покорно опустился в кресло, пережидая минуту слабости. Лин захлопотала вокруг: подтащила поближе жаровню, принесла подбитый мехом халат, зажгла лампы. Каждая крупица света важна была во время приступов.

— Собери лекарства, — велел Ильян, переведя дух. — Нужно навестить вдову Бао.

Без лишних возражений Лин бросилась исполнять поручение. За это Ильян особенно ее ценил. Предыдущая его помощница, втайне лелеявшая надежду выйти за молодого доктора, окружала просто удушающей заботой, без которой шагу было нельзя ступить. А ведь тогда Ильян был почти здоров. Недуг еще не вцепился в него своими зубами, а лишь затаился где-то в костях, отзываясь только слабой болью по вечерам после долгого дня, полного работы. Без сожалений избавившись от Сунли, Ильян взял на службу Лин, в одночасье при живом отце превратившуюся в бездомную, никому не нужную сироту, и ни разу не пожалел об этом. Девушка была умна, талантлива и, хотя имела обо всем собственное мнение, что Ильян ценил отдельно, высказывала его редко и только по существу.

Она быстро собрала все необходимое, и уже через десять минут они вышли в город.

Лечебница располагалась в восточной части Хункасэ, на небольшом холме, а сам город лежал в долине. В прежние времена люди жаловались, что приходится преодолевать непростой подъем, чтобы увидеться с доктором, но Кабей, учитель Ильяна, не обращал на эти жалобы внимания. В конце концов, у людей был выбор: подняться к мастеру Кабею или же обратиться в одну из лечебниц в низине. «Исцеление, — любил говорить старый лекарь, — это как дорога к храму. Путь не должен быть слишком лёгким». Ильян с радостью устроил бы практику ближе к людям, но переезд занял бы слишком много времени.

Сейчас его совсем не было.

Казалось, город оделся в белое. Почти у каждой калитки было вывешено траурное полотнище. Небо заволокли облака благовонного дыма от курильниц. В храме, расположенном на горе — еще выше лечебницы, — не прекращаясь ни на минуту, шла служба.

Ничего не помогало.

Ильян плотнее закутался в халат — вечерние сквозняки продували его до костей.

Два или три дня тому назад — числа путались в голове — приходили городской голова и наместник. Сперва по привычке сулили нефрит и золото, затем принялись угрожать. Ко всему этому Ильян остался безразличен. Тогда они ударились в слезы, почти буквально.

Ильян пообещал отыскать решение.

Он все еще не понимал, с чем имеет дело.

Чума из южных пустынь разъедала тело. Больные буквально гнили заживо, она была необычайно заразна, но оказалась бессильна перед конским потом.

Водяная чума, от которой тела раздувались, как у утопленников, язык распухал, а глаза наливались кровью, происходила от плохой воды. Помогла очистка источников и травяные отвары.

Болезнь Гатун прибирала только детей. Пустынная лихорадка — слишком слабых. От ту-моу страдали женщины.

Новый мор не имел ни ясных причин, ни четких симптомов. Резкие, внезапные боли, головокружение, слабость, озноб — симптомы и лихорадки, и пустынных лихоимок, и застоя энергии. Поди сразу отличи. Мор поражал и молодых, и стариков, и слабых, и сильных телом. И так же обходил людей стороной. Ильян с ученицей повсюду ходили, навещали каждого больного в этом городе, и до сих пор их мор не затронул, хотя лекарь был достаточно слаб, а у девушки позади были годы недоедания и тяжелой работы по дому.

— Наставник, мы пришли.

Спокойный голос ученицы оторвал Ильяна от невеселых размышлений. Подняв взгляд от земли, он с замиранием сердца осмотрел ворота. Траурного полотнища на них не было. Пока.

— Идем, — Ильян толкнул створки.

Во дворе сильно пахло благовониями: их жгли в надежде отогнать злые силы, дух болезни. Вдова Бао была известна в городе. Супруг ее когда-то командовал в Хункасэ гарнизоном и заслужил репутацию человека храброго, прямого и честного. Сама вдова много лет заботилась о бедных, о сиротах, помогала бездомным, на свои деньги открыла школу. Поговаривали, в ее честь скоро начнут читать особую сутру в храме. Ничего удивительного, что возле дверей ее стоял настоятель Ван. На его лысую голову наброшен был шитый серебром капюшон. Дурной знак. Значит, старик уже не надеется, что вдова Бао исцелится.

— Почтенный Ван, — Ильян поклонился. — Лин, осмотри госпожу Бао и приготовь лекарство.

Сбросив на пороге дорожные туфли, ученица убежала.

— Это поможет, по-твоему, юный Ян? — мрачно спросил настоятель.

Ильян покачала головой.

— Мне все еще неизвестно, что вызывает эту болезнь, настоятель. Но от укрепляющих настоек вреда не будет.

— Иди-ка сюда, — Ван потянул лекаря за рукав. — Присядь.

Ильян опустился на табурет, радуясь возможности дать отдых ногам. С каждым днем он все больше слабел, и спуск с холма ему давался с большим трудом.

— Прибыло сегодня письмо из Великого Храма. Повелитель в скором времени издаст указ, закрывающий все города и дороги. Нужно торопиться.

— Я не поеду в столицу, — покачал головой Ильян. — Я нужен в Хункасэ.

— Для чего? — грубо спросил настоятель. — Вести подсчет умерших, пока сам не окажешься на кладбище? Думаешь, юный Ян, я не вижу? Ты болен. Болен с самого своего возвращения из приграничья.

Ильян слабо улыбнулся.

— От почтенного настоятеля ничего не скроешь.

— Ты мне зубы-то не заговаривай! — разозлился Ван. — Весь в отца! Он врал вот в точности с такой же улыбочкой. Отправился в паломничество на Восточную Гору, а вернулся с младенцем! И все улыбался, улыбался. Ты покинешь город!

— Но… — попытался возразить Ильян.

— Не спорь со мной, мальчишка! От тебя тут не больше пользы, чем от прочих, менее одаренных. Но кое-где твой ум может пригодиться. Отправляйся на север. Обойди Дзичен стороной, спустись по реке Кым до Северного монастыря Сыли. Я сумел раздобыть для тебя разрешение. В их хранилище немало редких, необычных книг. Может, там сыщется ответ. Только там, наверное, и сыщется, больше негде. Возьми.

Настоятель вытащил из рукава нефритовый знак и протянул через стол Ильяну.

— Даже если дороги закроют, с этим патрули вас пропустят. Во всяком случае, пока не узнают, что ты болен. Сейчас, боюсь, разбирать не станут, что за недуг тебя терзает. Поторопись. И не возвращайся, пока не отыщешь лекарство.

— Да, настоятель, — Ильян с поклоном принял знак и спрятал за пазуху.

— И девчонку береги, — проворчал старый Ван. — Я еще надеюсь благословить твоих детей.

Князь Джуё обедал. Жирный мясной сок стекал по подбородку и капал на желтую шелковую робу, оставляя на дорогой ткани некрасивые пятна. Шен Шен стоял в дюжине шагов от стола, опустив взгляд в пол, и запах еды дразнил его обоняние. Хотелось есть. В последний раз он нормально обедал дня два или три назад, а сухие кунжутные лепешки скверно утоляли голод. И Шен Шен за него держался. Голод не давал задумываться и паниковать.

Джуё покончил со свининой, сполоснул руки в чаше с водой и поманил Шена к себе.

— Подойди.

Джуё нравилось, когда человек падал перед ним ниц. В его усадьбе был выстроен зал — говорят, точная копия дворцового Зала Приемов, — где слуги простирались ниц перед повелителем каждое утро.

«Что ж, — думал Шен Шен, опускаясь на колени. — На то и спина гибкая, чтобы кланяться».

Это было несложно. Сложнее не метнуться вперед, зажав в руке шпильку, и не вонзить ее в жирную шею.

— У тебя было время подумать.

Доски пола, отметил Шен Шен, вымыты недостаточно тщательно. Еще отметил, что с туфель Джуё отлетает плохо пришитый жемчуг. Правый каблук наступил в собачье дерьмо. Говорят, это к деньгам.

— Я жду твой ответ.

Джуё нравилось создавать иллюзию выбора. Делать вид, будто бы человек перед ним сам принимает решение. Это делало Джуё еще внушительнее в собственных глазах. Вершителем судеб.

— Человека твоих талантов ценят высоко, Шен Шен, — продолжил Джуё. — И, привезя мне желаемое, ты получишь свою награду.

Как красиво, как заманчиво это звучало. Если не знать, что по сути речь идет о жизни родных Шен Шена. Дар поистине драгоценный: освобождение его матери и сестры.

— Здесь все, что тебе нужно знать.

Джуё сделал знак, и прислужник бросил Шен Шену под ноги измятый шелковый свиток, кое-где испятнанный кровью. Шен его поднял, прекрасно понимая, что { сейчас} ничего поделать не может.

— У тебя не так много времени, Шен Шен. К новому году6 снадобье должно быть у меня. Если управишься до осени, получишь награду сверх обещанного.

Махнула толстая, короткопалая рука, вся унизанная золотыми, нефритовыми, ониксовыми перстнями. Аудиенция была окончена. Теперь надлежало, не отрывая глаз от пола, унижено отползти назад, к двери, что Шен Шен и сделал.

Он редко находил что-то по-настоящему унизительным. Просто еще один лян в копилку. Однажды она наполнится, и Джуё все свое получит сторицей.

Оказавшись за дверью, Шен Шен поднялся, отряхнул колени и сунул свиток за пазуху. Прошел мимо стражников, вздернув подбородок.

За воротами усадьбы наконец-то перевел дух.

День уже клонился к концу. Начало темнеть, а с севера потянулись к городу тучи. Весной дожди в Дзинчене были делом обычным, и не раз на памяти Шен Шена Желтая река выходила из берегов. В основном затапливало низкий правый берег, все эти аккуратные зажиточные дома и новенькие, с иголочки, министерства.

Шен Шен люто ненавидел эту часть города. Хоть бы ее смыло совсем!

Он вышел на южный проспект и дошел до храмового моста. Тот был заполнен народом — люди спешили на вечернюю службу — и приходилось протискиваться между ними. В воздухе уже висело низкое гудение колокола.

На острове Шен задержался ненадолго. Двор храма был огромен, здесь любая толпа делалась незначительной. Огромная, величественная Башня, ярусами уходящая в небо, возвышалась надо всем, напоминая, как малы и ничтожны люди перед богами. И все же люди — муравьи, копошащиеся у ее подножия, — не унывали. Бойко шла торговля амулетами и легкими закусками. Выступали акробаты. Звучала музыка. Храмовые служки, у которых выдалась свободная минутка, играли на ступенях в ко-бан.

Возле Священного Древа Шен Шен задержался. Купив за три ляна небольшой амулет, он вывел алыми чернилами имена матери и сестры и повесил его на ветку. Налетевший порыв ветра завертел таблички, послышался легкий, нежный перестук.

На западном берегу реки было, как всегда, оживленно. По улицам сновали разносчики, артисты — кварталы эти принадлежали циркачам и храмовым служкам — прогуливались с важным видом рука об руку храмовые певицы и проститутки. Уже появились фонарщики с кувшинами масла и факелами. До утра эту слободу освещали яркие фонари, тогда как весь город тонул во мгле. Казалось, эти кварталы никогда не спят.

Шен Шен свернул во двор небольшой таверны, где часто собирались гадатели и артисты. Сегодня здесь было на редкость пусто, и Шен нашел себе стол в укромном уголке. Есть хотелось ужасно, но он здраво рассудил, что жирное мясо после нескольких дней поста может навредить здоровью. Да и денег совсем немного, их может не хватить на дорогу.

Заказав себе рисовую кашу и легкие закуски, Шен развернул свиток.

Ему было немало лет, во всяком случае Шен Шен едва узнавал выведенные на шелке знаки. Да и написание у них было необычное: так пишут разве что северяне, принадлежащие к самым старым, вымирающим кланам. По счастью, текст был снабжен грубоватым, наспех сделанным переводом.

Шен подвинул свечу ближе.

Подобно всем жителям столицы, он изучил примерно тысячу знаков по необходимости. Человека совсем безграмотного Дзинчен сожрет с потрохами. Здесь хватает жуликов, а еще больше законов, незнание которых сулит серьезные неприятности. По счастью, человек, писавший перевод, был, кажется, немногим более грамотным. Почти все слова были Шену знакомы, а неизвестные относились к именам или же географическим названиям. Их Шен запомнил, чтобы уточнить при случае.

Из-за малограмотности слов переводчику не хватало, и его бы следовало называть пересказчиком.

Вкратце выходило следующее: где-то посреди Северо-Западной пустыни расположено некое место — оазис, а может, город, — в сердце которого хранится настоящее сокровище, пилюля бессмертия. Путь туда лежит мимо четырех опорных столбов и открыт тому, кто умеет смотреть. Описание путаное и приблизительное, и конкретики никакой.

Шен Шен перемешал кашу задумчиво. Если он выйдет из города завтра поутру, то к границе пустыни доберется за пару недель. Быстрее, если по пути получится раздобыть лошадь. Хватит времени, чтобы подумать о странной подсказке про четыре столба и найти того, кто прочитает название то ли оазиса, то ли города. Северо-Западная пустыня невелика и через тысячу ли от границы упирается в горы. И она безлюдна, неприютна, мертва, хотя и не совсем лишена воды, растительности и животных. На это путешествие не потребуется слишком много времени. Он вернется еще до конца лета.

Шен положил в рот ложку каши.

— Точно говорю! Все закроют не позднее полудня!

Скрипучий голос Папаши Ханя, одного из воротных стражников, резанул по ушам. Как это всегда бывало, едва войдя в таверну, Папаша мгновенно заполнил все пространство, сделавшись просто необъятным. Отовсюду его было видно и слышно. Секретничал Папаша так, что тайну знали во всем околотке.

— Мор почти добрался до столицы, — «понизил» голос Папаша Хань, так что содрогнулись на прилавке кувшины с вином. — Чтобы не пустить его, ворота завтра запрут, цепи поднимут, а на дороги выйдут патрули. А там, глядишь, и малые воротца закроют. Так что сходи, братец, в храм, пока можно.

Шен Шен быстро проглотил кашу и бросил на стол несколько монет. Тянуть дольше было нельзя. Нужно было выбираться из города, пока есть еще такая возможность.

1 Лян — самая мелкая медная монета

2 Сун — медная монета. Один сун равен 10 лянам

3 Речные девы — самые дешевые проститутки. Они принимали клиентов на лодках, не платили налоги, однако среди них распространены были болезни, потому что Р. Д. не подвергались обязательному медицинскому осмотру

4 Бессмертный — здесь: обращение к исключительно талантливому и прославленному мастеру, используется чрезвычайно редко и среди людей культурных считается достаточно пошлым

5 Дзянсин — буквально «душа меча», почетный титул, дарованный мастеру Цзюрену королем

6 Имеется в виду — к следующей весне