Обманщики. Пустой сосуд (СИ)

Глава 7 В которой свершаются добрые дела и воздаются по заслугам дурные

Сентиментальная часть его натуры какое-то время боролась с практической и проиграла. Шен Шен трезво оценивал свои силы. Он не был вооружен, да и владел оружием скверно, предпочитая избегать сражений. Лагерь разбойников был хорошо укреплен и охранялся дозорными. Это была верная смерть. Шена с юной Иль’Лин ничто не связывало, значит, он не обязан был ради нее рисковать жизнью.

В этих рассуждениях, Шен признавал сам, был изъян. Они больше напоминали самооправдание. Но, так или иначе, у него был законный повод уйти. Он не мог умереть из-за едва знакомой девчонки и тем самым обречь свою семью на гибель.

Шен Шен поднялся с песка и поспешил скрыться от взгляда дозорных за барханами.

Ночь была очень тихой. Где-то в отдалении гулял ветер, пересчитывая песчинки, но здесь стояла полнейшая, даже жуткая тишина. Луна и звезды удивительно ярко освещали плавные изгибы барханов, и видно было на многие ли вокруг. Учитывая это, Шен предпочел уйти от лагеря как можно дальше. Он шел вперед, по возможности придерживаясь северо-западного направления. Он давно отклонился от первоначального курса, но надеялся, что загадочная земля Акаш достаточно велика, а не размещется, как в сказках, на маковом зернышке.

Спустя пару часов, отойдя на достаточное расстояние, Шен Шен устроил привал. Ему повезло отыскать укрытие: руины какого-то древнего строения, — быть может, часть очередного давно разрушенного города, а может быть, просто чей-то оставленный из-за бурь дом. Шен раскопал занесенный песком вход пошире, протиснулся внутрь и устроился у дальней стены, испещренной то ли знаками, то ли щербинками. Здесь было достаточно тепло и не слишком душно. Огонь зажигать он не стал, это было слишком опасно, можно было задохнуться дымом или привлечь нежеланное внимание; поэтому он завернулся в верхний халат, как в одеяло, нахохлился, точно птица, и прикрыл глаза. Спать он не собирался, только вздремнуть немного, чтобы набраться сил. Однако события последних дней дали-таки знать о себе, и Шена сморил сон.

Сперва — возможно, из-за духоты — ему снились кошмары, череда тех жутких снов, что заставляют подскакивать в холодном поту, но забываются в то же мгновение, оставив после себя только липкий страх. Затем ему приснилась женщина в красном платье с золотыми шпильками в волосах. Шен все пытался разглядеть ее лицо, во сне это отчего-то казалось очень важным, но женщина раз за разом ускользала, пока не исчезла совсем. Шен остался один, в пустоте, и сон снова превратился в кошмар. Того особенного сорта кошмар, когда вокруг ничего не происходит, а беспричинный страх пожирает изнутри.

Когда Шен наконец проснулся, причины этого страха нашлись.

Над ним склонился оборванец. Одежда висела уродливыми лохмотьями, волосы — грязными, свалявшимися патлами. Лицо неряшливо заросло бородой. Из-под кустистых бровей смотрели вяло, сонно и оттого особенно жутко маленькие глаза, и взгляд у них был совершенно бессмысленным. От опасно короткого факела на лицо монстра ложились алые блики.

Пустыня стала вдруг пугающе обитаемой.

Шен попытался отползти, дикарь придвинулся вновь, лишая пространства для маневра. В нос ударила застарелая вонь. Дикарь раззявил рот, полный отличных зубов, и издал странный звук. От его «Ы-ы!» все тело Шена отчего-то похолодело.

В Дзинчене рассказывали всякие истории. Людям, живущим под надежной защитой стен и двух мощных гарнизонов, нравится слушать об опасностях, подстерегающих кого-то другого. И потому мир в тех рассказах, что гуляли из таверны в таверну, населяли чудовища, ведьмы, демоны и людоеды. И Шен Шен не мог отделаться от ощущения, что с одним таким и свела его жизнь. Будь он религиозным человеком, решил бы, что это расплата за брошенную на произвол судьбы Иль’Лин. Но Шен был реалистом, он не верил в Небеса и в божеское возмездие, потому отодвинулся, извернулся и вскочил на ноги, готовый бежать так быстро, как это только позволит песок под ногами.

Его остановил сильный удар по затылку. Последним, что Шен увидел, была миниатюрная фигурка в ярко-алом одеянии, появившаяся за спиной людоеда.

Их поселили в быстро установленном гостевом шатре. Не прошло и получаса, как он появился на почетном месте рядом со временным жилищем вождя. Внутри все было устроено не хуже, чем в дорогой гостинице для чиновников. От ветра защищали плотные войлочные стены, а от холода — расстеленные на земле ковры и шкуры. В центре была установлена жаровня, полная углей, и дым от нее поднимался вверх и исчезал в отверстии в потолке. Юная дочь вождя бросила на угли щепоть благовонных трав и тихо вышла. Ильян обессиленно опустился на ковер.

— Что мы будем делать?

— Вождь отправил людей на поиски Лин’эр, — сказал Цзюрен ровным, уверенным тоном. — Эти люди честны. Он не лгал, когда пообещал приложить все усилия, чтобы найти твою ученицу.

Ильян покачал головой.

— Я не сомневаюсь в намерениях почтенного вождя. Но пустыня оказалась слишком обитаема. Я несу за Лин ответственность, и я подвел ее. Кроме того, мы сбились с пути.

Сказав это, Ильян недовольно поморщился. Так прозвучало, словно он обвиняет в том свою ученицу. Усталость, должно быть, взяла свое. И боль. Посидев немного, Ильян поднялся и принялся готовить себе лекарство.

Сумки его кочевники нашли на том же месте, среди песков. Сумки нашли, но не Лин.

Цзюрен тоже подошел, присел подле жаровни и погрузился в изучение орнаментов, словно в них крылось какое-то откровение.

— Батун… кто это может быть?

— Разбойники? — предположил Цзюрен. — Здесь, в пустыне, мало кто выживает. Вот такие кочевые племена — они живут по своим правилам, приспособившись. Едва ли они стали бы называть друг друга «врагами всякого человека». На юге я видел, как два племени мирно делят один оазис. Разбойники же…

Он не договорил.

— Работорговцы? — уточнил Ильян. — А иначе зачем им забирать женщин. Женщины в пустыне — обуза.

Выпив свое лекарство, он вернулся на ворох шкур и нахохлился, спрятав руки в широких рукавах. Озноб и боль понемногу проходили.

— У нас мало времени. Есть способ выследить их?

Цзюрен промолчал, с прежним интересом разглядывая узор на бронзе. Только пробормотал: «Хорошие тут кузнецы».

— Ты служил на юге, — продолжил Ильян. — И уж наверняка не раз преследовал бандитов и мародеров. Не тот ты человек, чтобы дать им уйти безнаказанно. Как это сделать?

— Никак, — мрачно ответил Цзюрен. — Если не знаешь пустыни. Там, на юге, у меня было три с половиной года, чтобы изучить ее: каждый валун, каждый источник, каждый колодец; все древние руины и зыбучие пески. Я знал пустыню и знал, каким путем через нее можно пройти.

Ильян быстро поднялся, сбрасывая халат, пошатнулся, но на ногах устоял. Это давалось ему с каждым разом все сложнее. Однажды, и очень скоро, силы его оставят и молодой лекарь превратится в обузу для своих товарищей. Но пока у него хотя бы голова работает.

— Почему бы не спросить кочевников? Наверняка они знают о становище этих батунов, — предложил он спустя некоторое время.

Цзюрен покачал головой.

— И прилагают массу усилий, чтобы не встречаться с ними. Я пытался на юге использовать местные племена и потерпел неудачу. Впрочем, попытаться всяко не мешает. И заодно проверить карту. Узнаем, насколько сильно поменялись эти места и можно ли на нее вообще полагаться. Я попробую убедить вождя нам помочь. И действовать немедленно. Если повезет, и он будет достаточно сговорчивым, а кони резвыми, мы доберемся до разбойников еще до рассвета. А вы оставайтесь тут. Даже не пытайтесь к нам присоединиться.

— И в мыслях не было, — пробормотал Ильян.

Вождь выслушал Цзюрена внимательно, склонив голову и рассматривая положенный поперек коленей меч. Кивнул. И ничего не ответил. Драгоценное время утекало. Цзюрен достаточно хорошо изучил жителей пустыни, в любой момент они могли подняться с места и отправиться в путь.

— Да, — проговорил вождь. — Нам известно, где могут быть батуны. Мы не ходим в ту сторону. Их много, они хорошо вооружены и легко убивают людей.

— У них ученица мастера Ильяна, совсем юная девушка.

— У них наши жены и дочери, — покачал головой вождь. — И некоторые из наших сыновей. Раз в семь лун мы собираемся у большого источника, Девять племен, для которых пустыня достаточно велика. И о чем мы говорим? Не о воде и не о торговле. Мы говорим лишь о том, сколько людей потеряли за эти семь лун.

— Так не стоит ли вам найти батунов и дать им отпор? — предложил Цзюрен.

Вождь снисходительно улыбнулся, глядя на него, как на неразумное дитя.

— Хорошо, — кивнул наконец Цзюрен. — Тогда просто одолжите мне лошадь. И укажите направление.

Вождь сощурился, качая неодобрительно головой. Нельзя было сразу сказать, что вызвало его недовольство: просьба Цзюрена — кочевники всегда заботились о своих лошадях, как о членах семьи — или же его безрассудство.

— Я поеду с Дзянсином, — Абаш, до той поры молчавший, вышел вперед. — И мой этун. Ага прав. Если нам удастся потрепать батунов, и это станет всем известно, наши братья перестанут бояться.

В словах Абаша был резон. Стоило только перебороть страх, который внушали разбойники, и своеобразное колдовство разрушалось. Они превращались из чудовищ в обычных бандитов, чьи жестокие набеги можно было отбить. Вождь этот резон видел, но все еще колебался.

— Я тоже пойду, дозволь, отец, — встрял Ратама, сжимая меч побелевшими пальцами.

Вождь нахмурился, но в конце концов после долгих раздумий кивнул. Лицо Ратамы озарила улыбка.

— Хорошо, Дзянсин. О тебе гремит великая слава. Если ты сумеешь нам помочь победить батунов, это будет настоящая радость. У тебя есть мое дозволение, Абаш, но не рискуй попусту. И ты… — вождь строго посмотрел на сына, — не опозорь меня.

Этун — небольшой отряд, состоящий из ближайшей родни Абаша и его кровников, собрался в считанные минуты: дюжина молодых крепких воинов, вооруженных кривыми саблями и арбалетами, с ними уже знакомые Абаш и Ратама. Чуть в отдалении, прижимая к себе несколько колчанов, стояла и дочь вождя.

— Полагаюсь на вас и ваших воинов, — почтительно склонил голову Цзюрен.

— Ваша лошадь, господин, — Ратама подошел, ведя под уздцы гнедую кобылу, высокую и тонконогую. В Каррасске такую подарили бы разве что праздному ценителю скачек. Лошади вроде нее легко развивали высокую скорость и брали препятствия. — Ее зовут Мунабари. Дочь Луны.

Насколько Цзюрен помнил, Мунабари, одну из дочерей Небесной Владычицы, почитали на юге. Она была быстра, как ветер.

— Это лучшая наша кобылица, ага, — пояснил Абаш, слегка смущенный. Он, должно быть, слышал, что в Карраске солдаты на кобылах не ездят. — Она быстра, проворна, умна и очень вынослива.

— Это большая честь, — кивнул Цзюрен, запрыгивая в седло. Мунабари переступила беспокойно с ноги на ногу. — Тише, тише, девочка…

— По коням, — скомандовал Абаш и возглавил отряд. — Нам нужно назад, в пустыню. Сюда батуны идут только ради набегов, живут же они среди песков, как ядовитые гады.

Мунабари и вправду была умна и проворна. Она слушалась даже не поводьев — малейшего движения, и шла ровной, нетряской рысью. Развернув карту, Цзюрен сверялся с нею и звездами, выстраивая маршрут и отмечая увиденные ориентиры.

Вскоре с ним поравнялся юный Ратама и некоторое время ехал молча. Наконец проговорил.

— Абаш все разъяснил мне. Я не хотел тебя оскорбить. С лошадью. Не сердись, мастер.

Цзюрен усмехнулся.

— Я знаю ваши обычаи, и я не в обиде. А если бы и не знал… Есть у нас одна хорошая поговорка: на обиженных воду возят.

Ратама помолчал еще какое-то время, а потом спросил:

— Ты пощадил меня, потому что знал наши обычаи, мастер?

— А зачем мне тебя убивать? — удивился Цзюрен. — Ты молод, у тебя жизнь впереди. Я тебя победил, да, но убивай я каждого, кого победил, и на земле людей бы не осталось.

Юноша помолчал еще немного. То ли собирался с мыслями, то ли подбирал слова на чужом языке.

— Мы… знаем людей из Зеленой Долины, мастер. Они не лучше батунов. Солдаты, воины. Они приходят и забирают то, что им нужно. Пять лет назад племен было десять, было племя Кашри. У меня невеста была кашри. Теперь их нет, и памяти от них не осталось.

— Что за солдаты? — нахмурился Цзюрен.

— Солдаты Зеленой Долины. У них тяжелые доспехи. И желтый цветок вот тут, — юноша прикоснулся к левому плечу. — Тисненый на красной коже.

Джуё. Цзюрен стиснул обеими руками поводья. Солдаты, служащие Джуё. Формально не солдаты даже, охрана. Сопровождающие его караванов, ходящих из конца страны в конец. Но на юге, в исконных землях этого клана, Цзюрен быстро понял, что Джуё и его сыновья Джуэр и Джусан1 ни в чем не знают полумер. Их усадьба походила на крепость, а стража — на армию. Но уничтожение целого племени… в этом нет никакого смысла.

— Вы не верите, мастер? — спросил осторожно и вместе с тем огорченно Ратама.

— Верю. Но это то, что мне нужно обдумать, — мрачно ответил Цзюрен.

Цзюрен уехал в сопровождении местных воинов, и Ильян попытался немного поспать. Нужно было восстановить силы, иначе болезнь приберет его раньше. Сон, однако, не шел. Лежа на ворохе шкур, Ильян разглядывал темный купол шатра и перебирал в памяти разумные доводы. Он не мог поехать с Цзюреном и остальными. Он затормозил бы движение. Он в том состоянии, когда на лошади не усидишь. Все эти разумные доводы помогали мало, оказались ничтожны перед единственной мыслью: главную свою обязанность, защиту ученицы, Ильян передоверил чужому человеку. Так, наверное, чувствовал себя отец, у которого появился молодой и сильный зять.

Проворочавшись больше получаса, Ильян встал и, закутавшись в халат, вышел. Лагерь кочевников дремал вполглаза, готовый в любую минуту дать отпор всякой опасности. Пустыня ими полнилась. Мимо проползла медленно сонная змея.

— Вам… не спится… господин? — дочь вождя подошла неслышно и встала рядом. — Я Шагати, господин.

По-каррасски она говорила хуже отца, но очень старалась. Слова казались маленькими камешками, тяжелыми и острыми, причиняющими девушке боль.

— Много поводов для тревог, Шагати, — ответил Ильян на ее собственном языке.

Закутавшись в халат еще плотнее, он запрокинул голову. День за днем растет опасность, что неведомый мор захватит всю страну. Опасность не в самой даже болезни, она переборчива, а в тех методах, которыми с ней будут бороться. Королевское медицинское ведомство предпочтет сжечь целый город, не разделяя больных и здоровых. Король запрется в замке, окурившись благовониями, и предоставит армии решать такие вопросы. Карраска обезлюдеет за три дня, и то будет не первый такой случай. Сто пятьдесят лет назад при короле Гусоне мор и междоусобица выкосили половину страны, на тридцать лет погрузив Карраску в пучину упадка. Хроники умалчивают, как удалось преемнику Гусона, Коксону, все исправить. Ильян всегда полагал, что это из-за того, что действия молодого короля были исключительно негероическими в те дни.

Звук гонга прервал его размышления. Резкий, медный, он далеко разносился над солончаками и заставил Шагати побледнеть. Девушка вцепилась в запястье Ильяна обеими руками, которые показались ледяной коже лекаря нестерпимо горячими.

— Набег!

В мгновение ока ночь взорвалась шумом и криками, лязгом оружия и ржанием коней.

— Господин! — мимо пробежал воин, на ходу застегивая доспех. — Айди2, укройтесь в шатре!

Шагати потянула Ильяна за собой к палатке вождя. Внутри никто уже не спал. Жены и дочери облачали вождя в кожаный доспех, а младший сын, мальчик лет двенадцати, вооружался сам. Сурово сдвинув брови, он пообещал:

— Не бойтесь, матушки, сестра, я вас защищу.

Выглядело это немного комично и вместе с тем вызывало досаду. У ребенка больше уверенности в себе, чем у Ильяна.

Спустя несколько минут вождь вышел, оставив женщин, детей и лекаря. Тяжелый войлочный полог отсек все звуки, погружая шатер в пугающую тишину. Ильян постоял немного, затем сел на кошму и спросил:

— Часто бывают ночные набеги?

— Девять племен живут мирно, — нараспев отозвалась старшая жена.

— Батуны нападают иногда, — согласилась младшая.

Ильян поднялся, подошел и осторожно выглянул наружу. В эту минуту в остывающем сухом воздухе послышался звук рога, протяжный и унылый. Ильян уже прежде слышал его, далеко отсюда, на юге. Сразу же встал перед глазами отряд наемников в тяжелых алых доспехах с желтым цветком на плече. Они разорили деревню ради провианта. И, как подозревал Ильян, ради удовольствия.

— Это не батуны.

Крики и лязг оружия продолжались еще какое-то время. Женщины, девочки и мальчишка внешне оставались совершенно спокойны. Ильян опустил войлок, закрывающий вход, и подошел к столу.

— Часто появляются эти люди здесь?

— Не чаще любых иных разбойников, — ответила старшая жена.

«Разбойники» — то было отличное определение для людей Джуё.

— Что им тут, интересно, нужно… — Ильян вновь подошел к двери и выглянул.

Все тем временем затихло, и жутко стало от этой тишины. Потом рог протрубил где-то вдалеке. Словно бы люди Джуё мимо проезжали и просто наскочили на лагерь кочевников, как на камень в темноте. И пнули этот камень со злобой. Ударил гонг. Жены вождя покинули шатер поспешно, и старшая принялась раздавать указания: разжечь огонь, раскалить бруски металла.

— Не нужно, — Ильян сбросил верхний теплый халат и подвязал рукава. — Госпожа Шагати, пожалуйста, мои сумки. Там лекарства. Еще мне нужна вода, крепкое вино, костяные иглы и жилы.

Он говорил спокойно, уверенно, в такие минуты никому не приходило в голову спорить. Быстро появились и вода, и лекарства, и иглы, а потом потянулись раненые. Несколько следующих часов Ильян провел, промывая и штопая раны, вправляя суставы, заваривая сложные снадобья. Шагати помогала по мере сил, но ему очень не хватало Лин. Ученица давно уже понимала наставника с полуслова, и не приходилось тратить время на то, чтобы разъяснять ей что-то. И в лекарствах она разбиралась, а для Шагати, как ни старалась она, все каррасские порошки и все пилюли выглядели одинаково. Она привыкла к иным техникам и снадобьям. К рассвету Ильян вымотался совершенно, без сил опустился на песок и подставил лицо солнцу.

Он не задремал, скорее, отключился, выпал из реальности, что больше походило на медитацию, и очнулся от того, что его весьма энергично трясли за плечо.

— Господин лекарь! Господин лекарь!

— А? — Ильян с трудом сфокусировал взгляд. Над ним стояла Шагати.

— Я приготовила вам постель, господин лекарь. Вам нужно отдохнуть.

— Да-да… конечно…

Ильян поднялся с трудом и с благодарностью оперся на предложенный локоть.

В гостевом шатре пахло благовониями, немного сладковато, на вкус Ильяна. Однако, он так устал, что не обращал сегодня внимания на такие мелочи. Не раздеваясь, только пояс распустив, он лег на приготовленную постель и закутался в простеганное одеяло. И провалился в черноту. Разбудило его прикосновение горячих рук, вытянувшееся рядом хрупкое тело. Сквозь тонкий нижний халат можно было ощутить все его изгибы. На лице Ильян ощутил теплое, фруктами пахнущее дыхание. И отодвинулся. Нехотя открыл глаза.

— Госпожа Шагати?

На щеках девушки вспыхнул румянец. Она была прехорошенькая, а смущение только добавляло ей очарования. Что едва ли отменяло тот факт, что девушке нечего было делать в постели Ильяна.

— О-отец послал меня к вам, господин лекарь. И велел исполнять всякую вашу просьбу.

Почтение и уважение кочевников всегда казались Ильяну несколько утомительными. Тебе предоставят лучшее место за столом, лучшие куски мяса, свою жену или дочь, чтобы согрела постель; а ты сидишь, как дурак, и не знаешь, что со всем этим делать.

— Вот моя просьба: пожалуйста, госпожа Шагати, уйди. Мне очень нужно поспать.

И, перевернувшись на другой бок, Ильян закрыл глаза.

Соседки Лин продолжали рыдать и причитать, и это мешало думать. Ей и самой хотелось поплакать, но слезами-то горю не поможешь. Поэтому, прижавшись к прутьям, Лин смотрела наружу.

Было уже глубоко за полночь, когда за девушками пришли. Лин и еще двоих выволокли из клетки и потащили туда, где полыхало рыжее зарево костров. Их успели по дороге хорошенько общупать, и всякий раз сердце уходило в пятки. Перед глазами вставали те страшные картины, что рисовало воображение, пока отец тащил Лин через Пионовый квартал.

— Эх, вот бы сейчас…. — мечтательно проговорил кто-то позади. Испугано, тоненько ойкнула женщина.

— Босс сказал — нельзя. Товар не порть! Кто их после тебя купит, дубина ты стоеросовая? Глазами, 'он, щупай.

Глазами, как находила Лин, тоже было очень неприятно. Впрочем, к ее радости, ничего по-настоящему страшного не произошло. Их выволокли к костру и заставили разносить вино развалившимся на песке разбойникам. Пламя от костров рождало жуткие резкие тени, и казалось, что перед глазами разворачивается сцена из Ада.

Лин нащупала за пазухой несколько свертков с порошками.

У нее быстро образовалась привычка носить с собой травы и лекарства, пряча их в одежде. Снадобья были на все случаи жизни. Мастер Ильян мог, просто прогуливаясь по берегу реки или идя на рынок за покупками, наткнуться на страждущего, нуждающегося в лечении. А у Лин, которая мечтала всегда быть полезной, находились при себе лекарства. С собой у нее было обезболивающее, кроветворное, кровеостанавливающее и снотворное. Вытащив последнее, Лин высыпала содержимое пакетиков в кувшины. Обнесла бандитов вином.

Их командир сидел на небольшой, наспех сооруженной платформе, точно генерал в пьесе, и рассматривал своих приближенных. Сам он не пил, и, кажется, вид стремительно пьянеющих разбойников забавлял его. По красиво очерченным губам скользила сладкая улыбка. Перехватив взгляд Лин, мужчина поманил ее к себе. Пришлось, холодея от страха, взбираться на платформу и подходить к мужчине. Не дойдя пару шагов, Лин застыла, глядя вниз, на грубо обработанные доски помоста. Прекрасное лицо мужчины пугало своим полным несоответствием гнилой натуре, то и дело прорывающейся в жуткой улыбке.

— Как тебя зовут, малышка?

— Ли-Лин… — выдавила Лин, поражаясь тому, что медоточивый вкрадчивый голос не дает ей соврать.

— И откуда же ты родом, Лин?

— Х-хункасэ.

— Подойди ближе, Лин.

Вспомнилась старая-старая сказка, которую Лин слышала от кормилицы в детстве. Это было так давно, невообразимо давно, когда у нее еще была кормилица. Когда она была частью семьи. Сказка про пряник, который катился по дороге, пока не столкнулся с хитрой лисой. «Откуда ты родом, мой добрый друг? И что за начинку делают в твоих краях? Подойди ближе, я не слышу». Ам! И нет больше пряника.

— Подойди, — повторил мужчина тоном, не допускающим ослушания.

Лин послушно шагнула вперед. Горячие твердые пальцы сжали ее подбородок, не давая отвернуться. Глаза, лишенные хоть какого-то чувства, мертвые и безразличные, буравили ее лицо.

— Ты хорошенькая, но много за тебя не выручишь. В Карраске мужчинам нравятся экзотические красавицы.

Рука скользнула с подбородка на шею, мужчина дернул Лин к себе, почти коснулся ее лица, и она ощутила смрад его дыхания. От главаря разбойников несло мертвечиной. А потом к губам ее прижались холодные губы. Лин ощутила отвращение и тошноту, уткнулась в грудь мужчины, в твердую тисненую кожу раскрытой ладонью, но сил оттолкнуть его не хватило.

— Пожалуйста! — всхлипнула Лин, когда поцелуй прекратился.

Главарь пальцем провел по ее распухшим губам и ухмыльнулся. И проговорил, намеренно интерпретируя ее мольбу так, как это ему по нраву:

— Хочешь больше, маленькая распутница?

Рядом с ним Лин была слишком слаба и беспомощна. И безоружна: все ее шпильки потерялись по дороге, у нее не было при себе ножа, она никак не могла защититься от этого мужчины. И когда он потащил ее за собой, Лин лишь всхлипнула беспомощно и жалобно.

В его палатке сильно пахло благовониями, массивная бронзовая курильница истекала густым сладким дымом. Из-за него, а еще из-за слез все расплывалось перед глазами.

— Охраняй, — бросил главарь кому-то, а сам подошел к роскошной постели, сделанной из шелков и мягкого меха. — Сними с меня доспех. Поторопись.

Лин подошла на негнущихся ногах. Главарь стоял и ждал, чуть склонив голову, и словно предвкушал какую-то забаву. Лин не сомневалась, что он ее убьет лишь потому, что это доставит ему удовольствие. Медленно она подняла безвольные, слабые руки и принялась расстегивать замысловатый крепеж на доспехах. Тисненая кожа была заскорузлой и чуть липкой на ощупь. Сам доспех — невероятно тяжелым, Лин едва не выронила его.

— Теперь халат.

Лин сглотнула с трудом, ощущая на языке ядовитую горечь. Потянулась к поясу. Руки дрожали, и Лин кое-как справилась с узлом. Халат с тихим шорохом соскользнул на пол.

— Рубашка.

Лин стиснула кулаки. Незнакомец — жуткий незнакомец! — стоял перед ней в одних только штанах и рубахе и требовал раздеть его. Не то чтобы до сей поры Лин не видела нагого мужчину. Это было, конечно же, непристойно для девушки, но Лин быстро переняла привычки наставника. Ильян полагал, что лекарь выше обычаев и предрассудков. Он отказывался «осматривать» пациенток через занавес и щупать их пульс через пять слоев шелка. Одному заартачившемуся господину, обвинившему Ильяна в распутстве, мастер пообещал поставить иголки, если тот ляжет под каменную плиту. «Это очень эффективно, — сказал тогда мастер. — И вдобавок вы ничего не почувствуете». Следуя привычкам учителя, Лин лечила и мужчин, и женщин, и потому знакома была с мужской наготой и не находила ее шокирующей.

Но этот жуткий мужчина не был ее пациентом.

Впрочем, то, что он легко мог ее убить, едва ли оставляло Лин выбор. Протянув дрожащую руку, она медленно распустила завязки на плече и под мышкой и откинула в стороны полы рубахи, представляя, что раздевает раненого. В нос ударил тяжелый, гнилостный запах, точно перед Лин стоял полуразложившийся труп. Грудь мужчины покрывали язвы, источающие этот отвратительный смрад. Одни покрылись коростой, другие мокли, третьи зарубцевались, но это была обманчивая иллюзия излечения.

— У тебя песчаная лихоманка, — проговорила Лин непослушными сухими губами. А потом добавила: — Я могу это вылечить.

1 Джуэр — буквально «Джу второй», второй сына князя Джуё, Джусан — «Джу третий», третий сын князя

2 Айди — обращение к дочери любого значимого для племени человека. В случае с дочерью вождя можно перевести как «княжна»