Обманщики. Пустой сосуд (СИ)

Глава 4 В которой движутся в пустыню

Река осталась позади. Пейзаж менялся неспешно: сперва исчезли зеленые рощи, затем разнотравие сменилось жестким сероватым ковылем. На пятый день впереди показалась невысокая каменная гряда. Шен Шен взобрался на нее вскоре после полудня.

За грядой начиналась пустыня — до самого горизонта волны желтого и оранжевого песка. Спустившись к подножию гряды, Шен Шен пополнил запасы воды.

Вступать в пустыню не хотелось. Казалось, стоит перебраться на противоположную сторону гряды, и что-то изменится навсегда. Но, напомнил себе Шен, медлить нельзя. Времени у него не так много, а то, что есть, стремительно утекает сквозь пальцы.

Напившись воды так, словно это можно было сделать впрок, Шен Шен перебрался через гряду и сделал несколько шагов по песку. Идти оказалось непривычно. С немалым неудовольствием Шен понял, что путь его из-за непривычки к подобному будет долгим.

Последний раз обернувшись, Шен Шен выбрал направление на северо-запад и пошел вперед, стараясь взять уверенный, но не слишком бодрый темп. Солнце припекало. Спустя час с небольшим он сделал привал в тени огромного валуна. Сел, скрестив ноги и глядя задумчиво в избранном направлении. Там, на северо-западе, была точно такая же пустыня, как и везде. И инструкции в свитке — если, конечно, принять на веру, что перевод правильный, — были слишком уж скудными и путаными. Северо-западное направление, руина, четыре столба, процветание. Знать бы еще, с чего начать. А еще лучше — раздобыть карту.

Шен Шен вытащил из-за пазухи свиток. Шелк с письменами был наклеен на плотную узорчатую парчу, из которой торчали теперь весьма некрасиво колючие золотые нити. Свиток был как свиток, такие сотнями хранятся в храмах, на них записывают сутры, исторические хроники и любовные поэмы, на них рисуют красавиц. Этот выделялся разве что древностью да причудливостью знаков. И парча как парча, такую ткут на юге и продают втридорога, чтобы богатеи вроде Джуё могли лишний раз щегольнуть размером своей мошны. Разве что… узор необычный. Волей-неволей Шен научился разбираться в тканях. По платью можно сказать, водятся у человека деньги или нет; насколько он умен, набожен или суеверен. И Шен перевидал немало парчи, пока выступал на празднествах с трюками и фокусами. И перещупал тоже.

Он перевернул свиток, расстелил на песке и склонился ниже. Провел кончиками пальцев по замысловатому неритмичному узору.

Это похоже на горы Сыли, а это — Три Старца. Между ними зелень и золото срединных полей, чуть ниже — стилизованные извивы реки Кым темно-фиолетовой нитью.

— Карта!

К сожалению, если это и в самом деле была карта, она пострадала. То место, где должна была располагаться пустыня, вышили узелками, они размахрились и слиплись от крови. Шен царапнул ногтем, сожалея, что ему не пришло в голову раньше изучить этот свиток. Тогда его можно бы было попытаться отстирать. Сейчас же приходилось беречь воду.

Шен Шен продолжил соскребать запекшуюся кровь и вскоре смог найти несколько знаков, вышитых тонкой черной нитью. «Процветание» — рядом с изысканным золотым плетением размером с монету в пять сун. И «руину» значительно ближе к границе «пустыни». Между ними было расстояние в два пальца. И никаких иных ориентиров на «карте» не было, если не считать стилизованные горные вершины. Руина расположена на почти прямой линии от Сыли. Шен отложил свиток, взобрался на валун и огляделся. Величественные горы Сыли можно было разглядеть на северо-востоке, с такого расстояния они казались серо-зеленой туманной громадой. Если идти на север, пока горы не окажутся по правую руку, есть шанс наткнуться на упомянутые в свитке руины.

Во всяком случае, других вариантов нет, и пустыня слишком велика, чтобы в ней бродить наугад.

Шен спрыгнул, скатал свиток, сунул его за пазуху и пошел в выбранном направлении.

— Не лучше ли было оставить госпожу Иль’Лин в обители или отправить домой? — спросил осторожно Цзюрен.

Ильян обернулся через плечо. Лин шла позади, то и дело отвлекаясь. Путь их лежал через разнотравные луга, где произрастало множество полезных растений. Ильян и сам задержался ради редчайших корней морочника и на последнем привале чистил их под непроницаемым взглядом прославленного Дзянсина.

Как-то так получилось, что из обители Сыли они вышли втроем, да так втроем и пошли. На второй день путешествия, когда они едва не столкнулись с толпой больных и озлобленных оборванцев, Ильян решил, что в компании знаменитого воина ему куда спокойнее.

— Лин податься некуда. Мать ее, прислужница в доме, скончалась от жестоких побоев. Отцу — Юэ Сану — она была не нужна. Старик едва не продал ее в бордель. Так что я — ее единственный родственник.

Ильян предпочитал не думать, что родство это продлится недолго. Но голова его закружилась предательски, в глазах потемнело, а боль грубо стиснула сердце. Цзюрен пришел на помощь.

— Сделаем привал.

Ильян медитировал, пока Лин и Дзянсин собирали хворост, разжигали костер и вполголоса спорили, что готовить первым: лекарство или горячее питье. Старая техника уже не помогала, никак не выходило отрешаться от боли и восстановить дыхание, и потому Ильян вскоре открыл глаза и принял с благодарным кивком и чай, и лекарство.

Цзюрен сел рядом.

— Завтра мы доберемся наконец до границы пустыни, и что дальше? У нас нет карты.

— Ее и в монастыре не было, — напомнил Ильян. — И мы можем только надеяться, что библиотекарь все правильно запомнил. «Идти на северо-запад через древний, мертвый, оставленный город и спросить у четырех столбов, как достичь процветания».

— Шарада, — проворчал Цзюрен. Подобно всем воинам, он предпочитал, очевидно, четкие и ясные указания.

— Тот иероглиф, который мне показал этот «Лю Сан»… — Ильян начертил в пыли дюжину черт. — Если он, конечно, не ошибся, не выглядел он образованным человеоком. Но если этот иероглиф начертан правильно, то это в самом деле «Процветание». Мне он попадался только в очень старых книгах по медицине. Второе его значение — «Вечность», и тогда он еще может читаться как «Райя».

— Странное слово, — робко заметила Лин. С появлением Цзюрена она держалась скромно, в разговоры почти не вступала и только бросала на мужчину взгляды, которые Ильяну очень не нравились. — Иностранное?

— Вероятно, — кивнул Ильян. — Это может быть название того города, и тогда инструкция выглядит чуть четче: четыре столба укажут путь к Процветанию.

— Но где начинать поиски? Где эта руина?

— Юг пустыни изучен вдоль и поперек, — проговорил Цзюрен задумчиво. — Там очень сухо, и нет и следа жилья. На севере — горы, а о них ни слова… Полагаю, если мы войдем где-то здесь, недалеко от Сыли, то рано или поздно наткнемся на руины. Темнеет…

Он посмотрел на Ильяна, борющегося с ознобом под двумя халатами.

— Заночуем здесь, а завтра выйдем пораньше. Нужно еще пополнить запасы воды.

Ночь прошла спокойно, хотя издалека и доносились крики, лязг металла и, кажется, даже треск огня. Словно проходила мимо призрачная армия. На следующий день, двигаясь на запад мимо темной и мрачной заброшенной Башни, остатков давно разрушенного монастыря, они наткнулись на пепелище, оставшееся от в круг поставленных повозок. Над сухой степью, сменившей разнотравье, висел тяжелый и густой запах гари и сожженной плоти.

Лин прикрыла лицо рукавом.

— Если мор не прекратится, будет только хуже, — предупредил ее Ильян.

Ему было семнадцать, когда разразилась смута на юге. Там требовались лекари, и Ильян отправился к границе, где свирепствовали кочевники, мятежники и чума. И до сих пор еще иногда сожалел об этом своем решении.

— Нам лучше бы поостеречься, — сказал Цзюрен, и рука его легла на рукоять меча.

Здесь, на этом пепелище, Ильян вновь искренне порадовался, что с ними путешествует прославленный фехтовальщик.

Спустя два с небольшим часа они наконец добрались до края пустыни. Зрелище было странное, словно мир, и так уже иссохший и истощенный, вдруг закончился, и потянулись вдаль, до самого горизонта, безжизненные пески. Ильян много где бывал, но вот в пустыне не доводилось, и не очень-то и хотелось.

Следующий час они потратили, проверяя и собирая вещи. Пока Ильян с Лин раскладывали по бумажным сверткам снадобья, которые могли пригодиться в пустыне, и пополняли запасы воды, Цзюрен сходил на охоту и подстрелил полдюжины жирных диких куриц — их тут было великое множество. Птицу приготовили в собственном жиру с травами, такой провизии должно было хватить на несколько дней.

На наивный вопрос Лин, что же вообще можно найти в пустыне съедобного, и что они будут есть, когда курица закончится, Цзюрен ответил невозмутимо:

— Змей.

— Если они хороши на настойки и притирки, — утешил девушку Ильян, — то и в пищу сойдут.

Лин отнюдь не выглядела после этих слов успокоенной, но промолчала.

Переночевали в последнюю ночь у костра, слушая, как ветер шелестит в высокой траве, а наутро вступили наконец в Северо-Западную пустыню.

Эту часть пустыни нельзя было назвать совсем уж безжизненной. Здесь попадались растения, а значит, была и вода. Далеко на юге, где Цзюрену доводилось сражаться когда-то, найти можно только песок, камни и мертвецов. Впрочем, путешествие это все равно нельзя было назвать легкой прогулкой. Ноги вязли в песке, от которого поднимался мучительный жар. Солнце припекало, и постоянно хотелось пить. И приходилось напоминать себе, что воду нужно экономить. Ильян упрямо кутался в свои халаты, больше напоминающие шубы. Точно так же мерзла все время Ин-Ин, и это наводило на дурные мысли. Впрочем, лекарю Цзюрен верил на слово.

Цзюрен все эти дни гнал сами мысли о жене прочь. Они не помогали. Невозможно спокойно и уверенно делать свое дело, когда сердце все время замирает от тревоги. Но сейчас заняться было особенно нечем, они шли в выбранном направлении, не спеша, в не такие уж большие промежутки, когда солнце не пекло их головы и ночные ветры не выстуживали до костей, потому что берегли силы, и времени на размышления было предостаточно.

Когда они встретились, Цзюрен был еще очень молод. Он только что вернулся из военного похода — первого значимого в своей жизни — только что получил от повелителя милости, почетное прозвище и землю, на которой построил усадьбу. Он увидел тогда Ин-Ин, дочь чиновника, о которой прежде и мечтать не смел, и сразу же стал желанным женихом.

Тихая, застенчивая, мягкая и добрая, Ин-Ин стала его отдохновением после многих месяцев жестоких сражений. Ее нежность и забота не дали самому Цзюрену очерстветь, а…

— А-а-а! — послышалось сзади.

Цзюрен обернулся, а потом бросился на помощь Лин, угодившей в песчаную ловушку. Одно неосторожное движение, и он сам ощутил, как песок под ногами осыпается и как его начинает засасывать на глубину.

— Не подходи! — отрывисто приказал Цзюрен шевельнувшемуся Ильяну.

— И не собирался. Я вам веревку кину, — спокойно ответил лекарь.

Веревка оказалась кстати. Цзюрен обмотал ее вокруг руки и выбрался из поминутно осыпающейся ловушки, после чего вытащил дрожащую девушку. Она была бледна, холодна и тряслась мелко, как в лихорадке. Встревоженный, Цзюрен усадил ее на ближайший камень, бегло осмотрел и только потом вспомнил, что с ними лекарь.

Иль’Лин издала странный, жутковатый звук, заставивший Цзюрена вздрогнуть. Он посторонился, пропуская Ильяна, который лучше знал, как вести себя с перепуганной девушкой. Лекарь опустился на колени, пощупал пульс, потом осмотрел руки и ноги своей ученицы с самым сосредоточенным видом.

Девушка издала тот же звук. И еще раз. Цзюрен сообразил наконец, что это смех.

— Кажется, — сквозь нервное хихиканье проговорила наконец Иль’Лин, — мы нашли руины.

Она разжала пальцы. На ладони лежал небольшой белый камешек с фрагментом узора.

Цзюрен поднялся быстро и подошел к яме. Песок осыпался вниз, обнажив фрагмент стены, обломки колонн и дыру, ведущую в темную глубину: в подвал или, может быть, на первый этаж, если здание достаточно сильно занесло песком. Цзюрен взял камешек с ладони девушки и оглядел его внимательно.

— Никогда не видел такого орнамента.

— По виду он древний, — кивнул Ильян. — Мне такое тоже не попадалось. Возможно, мы и в самом деле нашли ту самую руину. Теперь нам нужны четыре столба…

— Завтра, — решил Цзюрен и напомнил. — Темнеет, а ночью в пустыне может быть опасно.

Ильян спорить не стал. Они поискали место для ночлега, защищенное от ветра, и за барханом обнаружили остатки каменных стен, украшенных тем же причудливым орнаментом — лишнее подтверждение того, что найдены нужные руины, остатки поселения, возможно даже города. Из собранного хвороста — выбеленного солнцем дерева и переносимых ветром колючек — разожгли небольшой костер и втроем устроились под укрытием стены. С наступлением ночи температура резко упала, и поднялся ветер. Слышно было, как песчинки секут в темноте камень.

Иль’Лин укрыла задремавшего наставника вторым халатом, села ближе к костру и принялась заваривать чай. Она казалась совершенно спокойной, словно бы кто-то другой совсем недавно угодил в песчаную ловушку. Даже напевала что-то себе под нос.

— А ты смелая.

— Смелая? — Иль’Лин удивленно вскинула голову.

— Не думаю, что кто-то еще развеселился бы, попав в такую ловушку.

— Было страшно, — признала девушка, — но ведь все обошлось. Ваш чай, мастер.

Цзюрен принял из холодных рук чашку и, закрыв глаза, вдохнул аромат. Странное это было ощущение: бескрайняя пустыня, россыпь звезд над головой, шелест песчинок, подгоняемых ветром, и — самая заурядная чашка чая.

Шорохи. Песок осыпается совсем рядом, но не от ветра. Его потревожил кто-то неосторожно.

Цзюрен открыл глаза, приложил палец к губам и сразу же уронил руку на рукоять меча.

— За нами наблюдают.

Пустыня казалась совершенно безлюдной, и Шен Шен очень удивился, встретив среди этой пустоты сразу троих путешественников. Притаившись в сумраке за одним из барханов — луна клала на песок жутковатые контрастные тени, в которых легко было спрятаться, — Шен наблюдал, как эти трое устраиваются на ночлег. Один из мужчин был на вид больной и слабый, да и девушка едва ли представляла угрозу, а вот третий вполне мог доставить неприятности. У него была выправка солдата.

Шен упал на спину, закинув руки за голову. Он устал сегодня, пройдя, кажется, целую тысячу ли. Он сбил ноги. Он проголодался. Однако же, соседство было опасным, следовало поискать иное место для ночлега. Что бы ни привело людей в пустыню, добра от них не жди.

Шен сел.

Холодный клинок коснулся его шеи. Едва ощутимо, точно перо, но давая почувствовать остроту смертоносного металла.

— Поднимайся, — приказал мужчина. Таким голосом могла бы говорить смерть. — И руки держи на виду.

Шен Шен послушался. Оружие всегда внушало ему здоровый страх. Тот, у кого в руках меч, некоторым отвратительным и крайне несправедливым образом всегда прав.

— Вперед, к костру.

Меч от горла убрали, но Шен Шен все еще ощущал его смертоносный холод, и потому снова послушался. Песок, когда он спускался с бархана, осыпался у него под ногами.

Возле костра оказалось тепло, даже уютно, но чувство это было обманчиво.

— Садись, — конвоир указал на песок возле костра, и Шен сел, стараясь держать руки на виду.

— Кто ты и почему следишь за нами?

— Добрый господин! — Шен взял тон самый подобострастный, такой обычно нравился воинам и аристократам. Любили они, чтобы перед ними унижались. — Я просто бедный путешественник, вынужденный идти через эту безжизненную пустыню. Клянусь всеми богами, я не замышлял ничего дурного и не подглядывал за вами! Я лишь надеялся просить нижайше, чтобы мне позволили погреться у вашего костра. Я не замышлял ничего дурного! Всеми богами! Ничего дурного!

Клинок, появившийся возле лица, ясно сказал, что пора заткнуться. Шен поспешил захлопнуть рот и опустил глаза в землю.

— Как твое имя? — тем же холодным и смертоносным тоном спросил воин.

— Хон, господин. Хон из Вонгай. Я заплутал, когда охотился, и теперь…

— В прошлый раз имя ваше было Лю Сан, и родом вы были из… Лунцзы, верно?

Когда юноша и девушка приблизились к огню, Шен их узнал: молодой лекарь и его прелестная спутница. Лекарь за истекшие дни стал еще бледнее — болезнь ела его изнутри, — а девушка еще красивее.

— Справедливости ради, это совсем рядом с Вонгай, — заметил Шен.

Клинок коснулся шеи, надавил, и за шиворот потекла кровь. Шен сглотнул и прикусил свой слишком длинный язык, который часто доставлял ему немало неприятностей.

— Где свиток, который ты украл? — спросил воин.

— Свиток, господин?

Свиток преспокойно лежал за пазухой, о чем Шен предпочел пока умолчать. Если этих троих интересует свиток, значит, они точно так же ищут снадобье, а конкуренты Шену ни к чему.

— Свиток, — лекарь подошел, кутаясь в халат, и Шен ощутил сильный запах лекарственных трав. — Из монастыря Сыли. Который ты похитил, убив послушников.

Против воли Шен вздрогнул. Он не сомневался, что Джуё отнял свиток силой. Об этом говорили кровавые пятна, а еще больше — характер Джуё, его омерзительная натура. Он брал все, что пожелает, прибегая к насилию даже там, где это вовсе было не нужно. Но грабить монастырь — даже по меркам князя это было до сей поры чересчур.

— Поступим проще, — холодно проговорил воин. — Казним преступника, как обещали настоятелю, а свиток заберем с его мертвого тела.

Шен ощутил при этих словах липкий страх. Воин говорил совершенно серьезно; он был, кажется, не способен на жалость и сочувствие. Рука, держащая меч, была крепка. И смерть была совсем рядом, дыша в затылок холодом. В эту минуту за себя Шен совсем не боялся, но мать и сестра… Если он погибнет, их участь будет ужасна.

Клинок надавил, кровь потекла сильнее, и Шен Шен мысленно попрощался с жизнью.

Девушка, имени которой Шен не запомнил, удержала руку воина.

— Мастер Цзюрен, пожалуйста, не нужно. Давайте решим все миром.

Воин медленно отвел руку в сторону, потом сделал шаг назад и, вытащив платок, оттер кровь с клинка.

— Мирно? Хорошо, госпожа Иль’Лин, решим все мирно. Но для начала свяжем нашего гостя. У вас ведь есть веревка, мастер Ильян?

Лекарь и его подруга, как оказалось, мастерски вязали узлы. Должно быть, тренировались на строптивых пациентах. Шен и шевельнуться не мог, пока его обыскивали. Вытащили все его нехитрые пожитки: бурдюк с водой, связку метательных ножей и свиток. Последним сразу же завладел лекарь и принялся читать жадно, легко разбирая старинные иероглифы.

У Шена оставалось еще одно преимущество. Он знал, что на оборотной стороне на парче выткана и вышита карта.

— Итак, — воин сел напротив, положив меч поперек колен. Недвусмысленный жест: он был готов им воспользоваться в любой момент. — Как тебя зовут на самом деле, и зачем тебе понадобился этот свиток?

Как назло, ни одна подходящая история в голову не приходила. А ведь обычно добрая дюжина вертелась на кончике языка. И порез на шее саднил, еще больше путая мысли.

— Меня зовут Лин. Иль’Лин, — девушка опустилась рядом и принялась раскладывать на песке баночки и свертки. Остро запахло лекарствами. — Мой наставник — мастер Ильян из Хункасэ, лекарь. А это — почтенный мастер Цзюрен Дзянсин. Назовитесь, прошу вас.

— Шен Шен, — ответил Шен, застигнутый этой речью врасплох.

Неудивительно, что лицо воина показалось смутно знакомым. Нужно быть отшельником или круглым дураком, чтобы ничего не знать о Дзянсине, прославленном полководце, по праву заслужившем титул «духа меча». Он уже удалился от дел, оставив службу, но все еще оставался в столице фигурой видной и важной, даже Джуё его побаивался. И далеко же великого мастера занесло.

— И?.. — Цзюрен погладил рукоять меча. Пальцы были сильные, длинные. Шею свернет — и не заметит.

— Я не имею отношения к краже свитка, — совершенно честно ответил Шен. — И я впервые так далеко от столицы. Свиток мне дал один господин и велел кое-что для него отыскать в этой пустыне.

— И как зовут твоего господина?

Шен отвлекся, чтобы поблагодарить Иль’Лин — девушка закончила обрабатывать порез у него на шее, — и вновь повернулся к Цзюрену.

— Людям моей профессии неразумно называть своих нанимателей.

Цзюрен стиснул рукоять меча.

— А свиток между тем прелюбопытный, — проговорил лекарь и странным образом разрядил обстановку.

Ильян сел ближе к огню, в последние дни он мерз все сильнее.

— Свиток написан со слов Мо Шуая, одного из советников Гун-вана.

— Это который правил три сотни лет назад? — уточнил Цзюрен, убирая пальцы с рукояти меча.

Ильян облегченно выдохнул. Сейчас ему вовсе не хотелось наблюдать поножовщину, да и Шен Шен, каков бы он ни был, мог еще пригодиться.

— Почти четыре, но это несущественно. Этот Мо Шуай много путешествовал, добывая для своего повелителя всевозможные диковины. Здесь сказано, — Ильян коснулся свитка, — что в поисках эликсира бессмертия он отправился в некую страну, названную «Акаш», скрытую от глаз людских в северо-западной пустыне. Путь его лежал в место, носящее название «Процветание». Он выехал от Королевской башни, миновал руины города, который носил когда-то название Великого Басунда, — полагаю, тут мы сейчас и находимся, — после чего добрался до «четырех опорных столбов, держащих небо». На них была начертана загадка. Мо Шуай был одним из главных мудрецов своего времени, но над разгадкой он бился девять дней. Наконец ему открылась дорога к волшебному источнику. Жители Акаша, мудрецы, равные небожителям, приняли его радушно и одарили четырьмя волшебными пилюлями, которые продлили жизнь Гун-вана, его матери и любимых наложниц. По приказу государя Мо Шуай описал свое путешествие, но конкретных мест не называл, потому что дал клятву народу Акаша.

— И что? — подал голос пленник. Связанный, с забинтованной шеей, он держался уверенно, даже нагло. — Этот Гун-ван прожил три сотни лет?

— Едва дотянул до тридцати семи, насколько я помню хроники, — покачал головой Цзюрен.

— Но зато пережил эпидемию Великой чумы, — напомнил Ильян. — И он, и его матушка, и наложницы. Я не верю в волшебные эликсиры и в пилюли бессмертия, но Мо Шуай вполне мог раздобыть в этом Акаше какое-то сильное лекарство, которое побороло чуму. По крайней мере, в царском дворце.

— Верно, — кивнул Цзюрен задумчиво. — Едва ли оно спасало от глупости. Гун-ван, помнится, затонул во время «Плавания с лотосами».1

— В смысле? — робко спросила Лин. Она держалась обычно скромно, но от природы была любопытна.

— Это… — Цзюрен смутился. — Неважно. Может этот Акаш до сих пор существовать?

— Будем на это надеяться, — кивнул Ильян. — В конце концов, на что еще у нас есть надежда?

Цзюрен нахмурился.

— Больше в свитке нет никаких указаний? Все это слишком уж расплывчато. Шарада.

— Нет, — покачал головой Ильян. — Зато у нас есть карта.

И он перевернул свиток.

1 Плавание с лотосами — эвфемизм для весьма разнузданных оргий на лодках. Со временем стало означать крайнюю степень распутства