Обращенные

Глава 25. Выход

— Эй, Убийца, — говорит Роз, когда я одеваюсь.

Она переселилась из своей квартиры в мою — в ту, где нет Исузу. В наше сексуальное гнездышко.

— Слушаю тебя, Чертово счастье, — откликаюсь я.

У каждого должно быть нежное прозвище, верно?

Она все еще раздета и лежит в кровати на животе, ее ноги согнуты в коленях и покачиваются взад-вперед — совсем как у Исузу, когда она рисует. Я встряхиваю головой. Стираю изображение. Сходство становится опасно близким. По лицу Роз можно дать двадцать с небольшим, а в общем и целом она выглядит еще моложе. Реальный возраст Исузу — шестнадцать, и она выглядит старше своих лет. Еще несколько «тик-так», и они смогут ходить в один класс колледжа.

Роз двумя руками держит кофейную чашку. Пьет маленькими глотками. Тик-так. Я сосредотачиваюсь на чашке — это вещь, которая в настоящий момент меньше всего напоминает об Исузу.

— А знаешь ли ты, о чем я думаю? — негромко спрашивает она.

О чем она думает последние несколько лет? О замужестве. О том, чтобы стать замужней дамой. «Покуда смерть не разлучит нас».

— О чем? — спрашиваю я, затягивая ремень, прежде чем заправить рубашку.

— Я думаю…

— Вот дерьмо, — говорю я.

— Что?

Я задираю подол рубашки и демонстрирую ей свой ремень с уже застегнутой пряжкой.

— Почему я все время так делаю? — вопрошаю я, расстегиваю ремень, заправляю рубашку, снова застегиваюсь…

— По-моему, виновата рубашка, — говорит Роз. — Она хочет свободы.

— Знаю, это была моя любимая рубашка.

— Она не хочет, чтобы ее подавляли.

— Будь она неладна, эта рубашка, — говорю я. — Но ты хотела сказать…

— Я хотела сказала, что эта рубашка тебе идет, — говорит Роз, перекатываясь на спину и вытягиваясь передо мной во всей своей мстительной наготе. И смотрит в потолок. — Это соответствует твоему…

Она затихает. Она позволяет фразе повиснуть в воздухе. Моя рубашка чему-то соответствует. Вместо продолжения…

— Скажи Исузу, пусть будет готова к десяти, — говорит она. — То же самое касается мисс Манчкин.

Исузу, Роз и Твит.

Не каждый знает, как зовут его судьбу, так что мне, можно сказать, выпала тройная удача. Только так и не иначе, уверен, но каждый получает то, что может получить. И я тоже. Я знаю, что эта троица прикончит меня — но это то, что я получил, так что все путем.

Как вы уже поняли, мои Вещие Сестры решили «подписать договор о ненападении». Чтобы совместно «развлекаться». Или, иными словами «решать свои женские проблемы».

Превратить мою жизнь в ад.

— Вы куда? — спрашиваю я, наблюдая, как вся троица направляется к дверям.

— На выход, — звонко откликаются они в режиме «стерео плюс один».

Требовать подробностей, деталей, говорить о дурном влиянии того, с чем они могут столкнуться «там», где? Это все равно, что попусту сотрясать воздух. Говорить со стенами. Если бы детали были частью повестки дня, «мы пошли» не было бы ответом. В переводе на английский это должно означать:

«Не твоего ума дело, мальчик-со-штучкой».

Я делаю рискованную попытку.

— Когда?..

— Как получится, — звенят они в ответ, и их хихиканье эхом разносится в длинной прихожей.

Исузу, Роз и Твит.

И местечко под названием «Полуночные Ковбои».

Ковбои — не единственное, что там есть. Еще там есть пожарники, полицейские, мужчины в набедренных повязках и деловых костюмах, футболисты и даже один священник — правда, он работает только по средам, и женщины, которым нравятся такие вещи, знают, когда приходить. Стереотипы сбрасываются, как поношенные шмотки. В буквальном смысле слова. В конце концов, костюм делает человека. А также мышечный рельеф, когда костюм сброшен, аудитория задыхается, и все сводится к короткому звуку расстегивающейся «липучки».

У Роз есть право свободного прохода — профессиональный этикет, — и она считает, что Исузу стоит посетить это место в познавательных целях, в то время как для Твит это будет что-то вроде сеанса у психоаналитика. У Исузу со времен нашей Фэрбенксской авантюры еще сохранились фальшивые клыки, у Розы сохранился грим мамы-клоунессы, который позволит свести румянец со щек моей маленькой девочки, и все три ходят в темных очках, так что никто из них особо не выделяется. Исузу всего шестнадцать, но она выглядит старше. Вряд ли столь очевидно выраженный возраст может послужить препятствием, особенно с Твит на буксире.

У нас уже было несколько подобных вылазок, всегда весной и осенью, когда не настолько жарко, чтобы потеть, или недостаточно холодно, чтобы дыхание становилось видимым. Задача состоит в том, чтобы обеспечить Исузу интенсивные курсы девичества и помочь ей превратиться в молодую женщину, которой она становится. Чтобы удостовериться, что Исузу превращается в нечто иное, нежели — как выразилась Роз — «мини-Мартин».

— А я-то думал, что тебе нравлюсь, — сказал я тоном раненого.

— Ну да, — ответила Роз. — Смотри. Вот как это будет выглядеть. Тот же ты, только меньше ростом, с титьками и без пиписьки. На мой взгляд, у нее не слишком большое будущее.

— Вижу.

— Это будет что-то вроде интенсивной терапии. Интенсивная терапия модой. Но думаю, мы можем ее спасти.

В итоге я позволяю ей сделать попытку. Исузу шестнадцать, и ей больше не грозит превратиться в скороспелку. Роз берет ее за руку и уводит от ироничных Винни-Пухов и Тигр, прямо в пределы зрелой женственности, и эта парочка напоминает моряков в Бангкоке, получивших увольнительную.

Я предоставляю кредитную карточку, после чего остаюсь не у дел, коробки и свертки распаковываются под бесценное «ш-ш-ш» шелеста салфеток.

— Обалдеть.

— Прелесть.

— Да!

То есть «чтобы-потом-не-плакать» — этот лексикон освоить легко, и я его осваиваю. В конечном счете, я свел его к простому благодарному «М-м-м-хм», когда можно обойтись без поклона — возможно, кончиком пальца, прижатому к моим улыбающимся губам.

«М-м-м-хм».

Остальное — сведения, полученные через вторые руки.

Слухи.

Недопустимые при дворе.

Но без них никак. Меня там не было. И я, конечно, склонен приукрашивать — я, вынужденный заполнять пробелы тем, что рисует мне мое истомленное воображение. Я никогда не был в «Полуночных Ковбоях», зато мне не раз случалось бывать в подобных местах — в местах, где ковбои меньше ростом, симпатичнее, с титьками и без всяких штучек между ног. Если как следует разобраться, это только вопрос перевода. Что-то вроде танцев, только наоборот.

Конечно, у меня также есть счета Исузу, Роз и Твит, что позволяет делать определенные выводы.

Счета и то, что показали по телевидению.

Вы никогда не думаете о вещах, о которых не приходится думать — о вещах, которые просто есть, которые составляют часть фона, часть повседневной жизни. Роз все еще танцует несколько ночей в неделю. Танцы у шеста — часть фона, часть ее повседневной жизни. В такой роли они и выступают, этим они и являются — просто еще одна вещь, о которой она не задумывается.

Другие вещи, о которых вы не думаете — это вещи противоположного толка: вещи, которые никогда не появлялись на заднем плане вашей жизни и пока имеют весьма слабые шансы стать частью вашего личного опыта, так что вы не удосуживаетесь ломать над ними голову. Для Роз, например, возможность иметь температуру тела, которая насколько-то отличается от температуры в помещении — это вещь, попадающая во второй разряд, то есть то, о чем не думают. Точно так же, как температура в зале попадает в первый разряд.

Все это причины, которые я придумываю в оправдание ей, всему, что случилось и тому, почему она это допустила. Это оправдание, которые я использую из-за вещей третьего рода, о которых мы не думаем. Мы не думаем о них, потому что это нас откровенно пугает. Вещи, мысль о которых изменило бы все.

Например:

«Она это знала. Она это планировала. Она хотела, чтобы это случилось».

Например:

«Она ревнует к Исузу. Она хочет, чтобы она исчезла. Она хочет избавиться от нее».

Например:

«Думай о чем-нибудь другом. Думай о чем-нибудь другом. Думай о чем-нибудь другом».

Итак, два вампира и смертная идут в бар…

Вечер только начинается, и термостаты только что включены. Есть пожарник, одетый только в каску и ботинки, щедро умащенный маслом, который соскальзывает с пилона. Исузу переводит дух и таращится на другой шест, который производит впечатление даже в профессионально расслабленном состоянии. Роз и Твит смеются, пихают друг друга локтями, потом подталкивают мою маленькую девочку на несколько дюймов ближе к женственности.

— Давай, начинай, Девчонка Буффало, — говорит Роз. — Но-о, поехали! — подхватывает Твит.

Новый раунд хихиканья, за счет заведения.

Они занимают столик около сцены, три комплекта темных очков поворачиваются и смотрят вверх, три набора клыков впиваются в нижние губы. Конечно, здесь не происходит ничего такого, что заслуживает освещения в печати. Пока. Танцовщики приходят и уходят, один Деревенский Парень следует за другим. Тем временем фон медленно-медленно меняется, температура начинает ползти вверх, а заодно уровень децибел и общий энтузиазм клиентов и танцовщиков.

— Это было похоже на тени, когда встает полная луна, — рассказывает Твит — позже, когда по возвращении Вещие Сестры приходят ко мне посплетничать. — Они просто становятся длиннее и длиннее.

Недовольные глаза Исузу — вы всегда можете сказать, куда эти глаза смотрят — очень старательно не смотрят в мои.

— Полагаю, нам стоило знать, что кое-что случится, — признается Роз.

— Если можно так выразиться, — поддакиваю я.

— Если можно так выразиться, — соглашается Роз.

В конце концов, это произошло — предательство со стороны биологии смертных, потому что температура в помещении стала достаточно высока. Исузу сделала нечто такое, чего вампиры никогда не делают: она начала потеть. По-настоящему потеть. И вонять. Она начала вонять, как может вонять только человек. Твит заметила это первой — возможно, потому, что ее нос находился примерно на одном уровне с подмышками Исузу. Ее ноздри вздрогнули — «Что такое, черт возьми?» — и маленькая головка скороспелки повернулась. Да, это были они — полные луны, мрачно темнеющие под обеими руками. На верхней губе Исузу пунктиром выступили бисеринки, похожие на блеск для 176, а еще несколько капель прочертили закорючку от корней ее волос через щеку и упали на скатерть. Первая капля упала тихо, но вторая произвела немного шума — легкое «плюх!», с которым она приземлилась точно поверх влажного пятна, оставленного первой. Роз внезапно заметила пятно, потом все остальное, а через какие-то секунды это заметили те, кто сидел за соседними столиками. А потом те, кто сидел через столик.

И вот моя маленькая Исузу потеет в зале, полном вампиров, испуская свой человеческий запах, она окружена кровопийцами, которые уже окосели от сдобренной адреналином крови, которую сосали до этого, уже завелись от жары… да, Исузу оказалась в весьма затруднительном положении. Это вопрос секунд — прежде, чем первый из клиентов хватает Исузу за руку.

— Она горит, — воркующим голосом произносит посетитель, после чего голый пожарник хватает ее за другую руку.

— Она… моя, — произносит он, его голос полон льда и стали.

И вот Исузу оказывается в роли каната, который перетягивают, ее руки раскинуты, она сопротивляется, чтобы не быть разорванной пополам. Начинается столпотворение. Хаос. Телевизионщики уже там — «едва рассеялся туман», — загорается красный глаз камеры, и лицо Исузу превращается в картинку для постера. Вот она — щелчок, захват, шум: жертва общества номер один.

Понимаете, я вижу это — горячий репортаж в прямом эфире, который «Вамп-ТВ» транслирует по всей стране. Я сижу дома, коротая ночь в отсутствии моих девочек, включаю ящик, чтобы немного отвлечься и… бам! Вижу свою дочь — живой и пока невредимой, но бог знает, сколько ей еще осталось.

Это не комедия положений; это реальность. Это реальность, и это происходит у меня на глазах, и я не могу насладиться осознанием того, что главные персонажи никогда не умирают.

И я молюсь.

Пульт валяется на полу, стакан крови перегрелся, а я стою на коленях и молюсь. Говорят «Бог дал, бог взял», но я прошу Его: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста — один-единственный раз — пожалуйста, отдай мне ее обратно.

Пот.

С пота все началось. Потом все закончилось.

Вызывающий прыщи, слегка маслянистый, подростковый пот.

Пот… а потом два тычка под ребра — любезность со стороны Твит, — и подлый шлепок, который Роз отвешивает подлецу, вцепившемуся в другую руку Исузу. Совместными усилиями им удается разомкнуть цепь взвинченных бессмертных, жаждущих смерти. На самом деле вы можете это увидеть, все записано у меня на пленку: вампиры, которые только что тянули Исузу в разные стороны, смотрят на свои внезапно опустевшие руки, вытирают пальцы, чувствуют, что кожа стала жирной; они выглядят разочарованными и испытывают отвращение, и то и другое одновременно.

И я… я все еще наблюдаю за этим, в то время как три мои судьбы все еще «отсутствуют», и то, что было показано до сих пор, нисколько не проясняет ситуацию. Несомненно, возможность бегства была — удача, только удача — но одному богу известно, сколько еще это будет продолжаться, прежде чем они переместятся с моего экрана к моей двери, в мои руки.

И затем происходит что-то странное. Или, как мне кажется, еще более странное.

Это самое дикое, что я когда-либо видел по телевидению — включая все многообразие передач для смертных эпохи так называемых реалити-шоу. Вампиры, которые играли в перетягивание каната, больше никому не интересны, несмотря на наготу и интимные подробности, слегка размытые камерой. Камера скользит, показывая столпотворение, царящее в зале — беспорядочно, покачиваясь, подергиваясь и замирая, выискивая беглеца, это похоже на пленку Запрудера.[105] Потом снова двигается — и снова замирает, словно прислушиваясь. Как делали бы вы, внезапно уловив голос. Этот голос слаб и тих, чуть надтреснут и явно не записан заранее.

И он поет.

Поначалу слов не разобрать — вы слышите только мелодические модуляции. А потом слова появляются.

Ты — мой свет…

Мой единственный свет…

Все стихает. Все звуки исчезают — кроме одного голоса и слов, которые он выпевает — так бережно, так испуганно, так тайно.

А потом к его голосу присоединяются другие голоса. И камера ловит розовые слезы, блестящие на щеках множества вампиров. Целый зал вампиров, поющих о том, кто делает мир счастливым, когда небеса становятся серыми.

Господи, мать вашу за ногу!

Эта часть моего монолога — чистая импровизация. Я произношу ее, когда вся троица, наконец, возвращается и вваливается в дверь, хватаясь за бока и хохоча.

— Ну и как «выход»? — осведомляюсь я. — Куда выходили? Это и есть все, на что вы надеялись, о чем мечтали?

Из доброй дюжины возможных вариантов я выбрал именно эти слова.

Все три мгновенно прекращают смеяться, смотрят на меня, потом замечают, что моя физиономия подергивается от злости, и снова хохочут.

— Марти, — произносит Роз, — если бы ты только там был…

— Я там был, — отвечаю я и вижу, что застал их врасплох.

Похоже, они заранее договорились, о чем будут врать, и уже приготовились толкнуть мне свою байку.

— Я и еще несколько миллионов человек, — добавляю я и сую Роз пленку с записью репортажа. — Им только дай повод. Уверен, какой-нибудь из каналов покажет повторение. Они уже всю ночь это крутят.

Исузу и Твит смотрят на кассету в руках Роз, словно это револьвер, заряженный для русской рулетки, и сейчас как раз их очередь.

— Пока до ток-шоу дело не дошло, — продолжаю я. — Думаю, завтра ночью начнется.

Я как раз собираюсь сказать какую-нибудь особенную гадость, когда замечаю, что на лице Исузу появляется выражение отрешенности. Лишь миг назад, она смеялась, ее пьянил адреналин, наполнивший ее кровь, когда смерть сначала накатила на нее, как прибой, а потом отползла. Смеялась потому, что другие тоже смеялись, потому что иногда смех оправдывает сам себя, и вы просто не можете остановиться, пока не остановитесь сами.

И потом делаете то, чего делать не должны. Вы оглядываетесь и видите то, что с вами едва не произошло. В этот момент запасы вашего адреналина уже иссякли. И вот вы почти полностью иссушены, в вас не осталось ничего, кроме этих ясных слез, которые внезапно начинают сочиться с таких глубин, что от рыданий у вас перехватывает дух. И вы сглатываете только для того, чтобы вздохнуть, и ваше «извини меня» — это что-то маленькое и полузадушенное, почти мертвое к моменту своего появления.

Я смотрю, как Твит смотрит на Роз, а Роз смотрит на Твит. Обе смотрят на свои руки. На свои ноги. Каждая понемногу сглатывает.

Я больше ничего не говорю. Наверно, еще более подло — ничего больше не говорить. Вот я и не говорю. В конце концов, это позволяет лучше слышать Исузу. Просто на случай, если кто-нибудь из нас прослушал.

На тот случай, если кто-нибудь из нас думал, смеясь, что это была хорошая идея.