Обращенные

Глава 31. Счастливый конец

— О боже мой! — вопит Исузу, увидев нашу маленькую голубую Твит.

В первый раз после того, как мисс Манчкин позвонила, наткнулась на Роз, попросила ее говорить со мной и попросить меня спросить Исузу: возможна ли между ними дружба или нет.

Дружба была возможна.

В настоящем времени.

И вот теперь Твит стоит в дверях, синие следы моей мести на ее лице сохранились до первой очной ставки по случаю маленького инцидента с клыками, приставленными к горлу, который имел место несколько жизней назад. Исузу в восторге от моей затеи.

— Это бесподобно, — булькает она.

Так оно и есть. При нужном освещении. На нужном расстоянии. Синева кожи Твит достаточно нереальна, чтобы спровоцировать прикосновение. Что Исузу и делает — протягивает руку, проводит своими розовыми пальчиками по «Небесной Лазури», покрывающей щеки Твит.

— Вылитый Смерф, — сообщает Исузу, прижимая ладонь к этой голубой щечке, чтобы убедиться в ее реальности.

— А ты — прямо невеста Франкенштейна, — парирует Твит, имея в виду шею Исузу, украшенную стежками на манер бейсбольного мяча.

Исузу моргает — как кот, который улыбается. Кот, который внезапно кое-что вспомнил.

— Ты должна держать это в секрете, — настойчиво произносит она. — Обещай, что никому не скажешь до…

И тут Исузу осекается, потому что на самом деле никому ничего пока не говорила. Я имею в виду себя, потому что я подслушивал, и Твит, которая стоит рядом, уже посиневшая из-за Исузу и ее тайной жизни.

— До чего? — спрашивает Твит.

Явно, что не до Хэллоуина. Вампиры пока еще не дошли до того, чтобы праздновать его в открытую.

— Хм… — хмыкает Исузу. — Ну…

— Хм, ну, в общем… — передразнивает Твит. — Выкладывай, не болтайся, как дерьмо в проруби.

— Я выхожу замуж.

Исузу вздрагивает, резко вскидывает руки, чтобы защитить лицо и еще не до конца зажившую шею.

Твит кривит губы и втягивает щеки. Это похоже на «охренительно» и «черт тебя дери», которые в изрядном количестве скопились внутри, разом вылетели наружу. Наконец, она выпускает воздух с низким свистом, точно пробитая шина.

— И что наш поп-идол думает по этому поводу?

— Поп-идол не в курсе.

Обе смотрят на меня. Я киваю. Сохраняя невозмутимый вид. Следуя своим курсом во льдах.

То, что происходит потом, называется так: Роз на кухне роняет вазу, которую она наполняла.

Звон разбитого стекла.

Вода.

Сломанные головки лилий.

— Ты… что? — произносит она, влетая в гостиную, точно штурмовик, и вытирая руки, чтобы с опозданием присоединиться к беседе.

— Выхожу замуж.

— За своего мертвого мальчика, — любезно добавляет Роз, обращаясь ко мне.

А я? Я ищу, на кого бы излить свой гнев — пряма сейчас. И в итоге просто переворачиваю лист своей газеты и продолжаю делать вид, что читаю.

Мы с Роз поклялись хранить тайну и весьма правдоподобно изобразили удивление, когда предложение было сделано «официально». Когда Робби попросил ее руки, я спрашиваю, не принести ли мне с кухни топорик для мяса.

— У вас еще есть такие вещи? — спрашивает Робби. — Готов поспорить, что на «eBay» вы сможете выручить за него приличную сумму.

Я смотрю на Исузу, приглашая ее пересмотреть решение. Приглашая ее увидеть ошибочность выбора этого пути, представить, что это будет путь длиной в вечность и, возможно, с него будет никогда не сойти.

Но она только смотрит мне в глаза, а потом указывает взглядом на Робби, который пользуется этим, чтобы подмигнуть.

— Это нам пригодится, — говорит он, улыбаясь, а потом снова подмигивает.

Решение о свадьбе принято. Планы построены. И теперь возникают некоторые вопросы. Например, обращение Исузу: кто, как, когда. Что касается меня, то я могу видеть все преимущества того, чтобы сделал это я сам, причем перед свадьбой. Если это произойдет до свадьбы, мы все сможем вздохнуть с облегчением, поместить соответствующее объявление в «Detroit Free Press», пригласить друзей и родственников — словом, сделать все публично, как нам нравится. Если это произойдет до свадьбы, нам не придется заниматься подделкой документов или давать взятку адвокату — позже, если в этом возникнет необходимость.

Но мои планы провалились. Это будет так романтично — если поручить операцию жениху, единодушно решают Вещие Сестры.

— Когда начинается эта часть — «Теперь вы можете поцеловать невесту», — предлагает Твит, с удивительной непринужденностью входя в новую роль.

— Точно! — соглашается Исузу.

— О да, — кивает Роз, бросая быстрый, острый взгляд на вашего покорного слугу.

Не без оснований.

О да, правильно, мы все еще живем во грехе. К чрезмерно очевидному огорчению Роз. Она ничего не сказала, вообще не поднимала этот вопрос — по крайней мере, в последнее время, — и не тратила на это много слов. Она просто использует чертовски сильные прилагательные, когда говорит о Робби. Такие, как «решительный».

«Убежденный».

«Зрелый».

Я смотрю на Роз и пытаюсь не улыбнуться. Пытаюсь держать рот закрытым. Чтобы не проболтаться, не расстроить чьи-то планы, не попасть в дурацкое положение.

Что касается того, кто должен освятить этот союз — я, после приобретения соответствующей лицензии и перечисления соответствующей суммы, или настоящий священник… похоже, все усилия, прилагавшиеся для того, чтобы сделать из меня истинного католика, наконец-то принесли плоды, дабы осложнить мне жизнь.

— Это было так мило с твоей стороны — предложить… — говорит Исузу, сжимая своей все еще теплой рукой мою все еще холодную ладонь. — Но… Ты знаешь. Это… Я думаю, церковь…

Не скажу, чтобы она исполнена веры. Нет. Все ее представление о церкви сводится к картинке, которую по воскресеньям передают с веб-камеры. Картинка, которую она видит, опускаясь на колени перед своим компьютером. Как-то она спросила меня, на что это похоже на самом деле, и я сказал ей:

— На то и похоже.

Я наклоняюсь, прижимаюсь лбом к ее лбу.

— Хорошо, — говорю я. — Все ясно.

Я добавляю слабую, не слишком утомленную улыбку.

— Только если это плохо кончится, я не виноват.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Исузу, восстанавливая дистанцию между нашими лбами и устремляя на меня весьма строгий взгляд.

Я имею в виду, что мне, возможно, придется принять меры — профилактические, превентивные, предупредительные. Просто на всякий случай, чтобы быть уверенным, что ее не убьют. Когда это было платой за свободную терапию, я убедился, что усилия отца Джека окупаются. Я опосредованно скармливал ему первосортное вампирское порно. Но теперь я сожалею о каждом ужасном анекдоте, которому позволил просочиться дальше своих клыков.

Но это еще не все. Даже при том, что Исузу стала молодой женщиной, она по-прежнему самая молодая женщина на планете. По крайней мере, самая молодая из тех, у кого нет собственного телешоу с пометкой «прямой эфир».

— Ты была слишком маленькой и не помнишь, но… — начинаю я, после чего вывожу на авансцену некоторых священников, имеющих дурную репутацию в связи с растлением невинности.

Я называю отца Джека по имени, однако говорю о нем как об одном из «хороших» педофилов. Один из тех, кто вместо потакания своему пристрастию практикует самобичевание.

— И это человек, которому ты поручаешь освятить наш брак?! — спрашивает Исузу.

— Слушай, — говорю я. — Отец Джек спасал твою задницу столько раз, что я сосчитать не могу.

— Каким образом?

— Я не имею права вдаваться в подробности, — говорю я. — Скажем так, растить ребенка — это нелегко.

— О… — тянет Исузу и, сама того не осознавая, поднимает руку, чтобы потереть загривок.

— О… — повторяет она.

— …кей, — добавляет она после крошечной паузы.

— Помните, когда я рассказал вам про…

С этого я начинаю, прежде чем напомнить отцу Джеку об одном из эпизодов с «азартными играми».

— Да?..

— Хм… — хмыкаю я. — Ну…

— Выкладывайте, Марти.

И я выкладываю, поскольку отец Джек уже сделал нечто подобное. В моем случае, я выкладываю правду об Исузу; для отца Джека, это красиво осуществленная выкладка, которая принимается благодаря его неудачному решению потягивать во время нашей маленькой доверительной беседы неконцентрированную кровь.

— Так кто там у вас? — осведомляется отец Джек.

Светлые брызги-бусинки крови окропляют меня, промокательную бумагу на столе, некоторые все еще висят в воздухе.

— Ребенок, — повторяю я, вытирая лицо рукавом. — Смертный, — добавляю я. — Сейчас уже не ребенок. Она собирается стать вампиром и выйти замуж.

Молчание.

— Сначала выйти замуж, потом стать вампиром, — поясняю я.

— Хм… — говорит отец Джек, вытирая свой перепачканный подбородок. — Проблематично.

— Вот именно.

— И сколько, говорите, ей лет?

— Восемнадцать.

— И человек на сто процентов? — переспрашивает отец Джек. — Смертный до мозга костей?

— Да.

Отец Джек убирает еще одну кровавую точку, которую упустил из виду. Я замечаю ее уже после того, как она исчезает, в то время как добрый патер исступленно закатывает глаза, предоставляя себе перспективу.

— И вы хотите, чтобы я провел церемонию? — спрашивает он, сцепляя пальцы, на его губах играет выжидающая улыбочка.

— Только в том случае, — говорю я, — если будут соблюдены определенные условия.

Платье Исузу — это, конечно, не платье Исузу. Это платье моей матери. Твит согласилась быть в чем-нибудь синем.

— У меня есть не один способ это сделать, — шепчет мне маленькая мисс Манчкин — с сожалением, хотя изо всех сил старается не подавать виду.

— Вступайте в наш гребаный клуб, — шепчу я в ответ.

Роз не вступила в клуб меланхоликов. Вместо этого она основала собственный — «клуб тех, кого довел Марти», он же «клуб ревнующих к Исузу».

— Что у вас тут за конспирация на двоих? — спрашивает она, просовывая голову между нашими шепчущимися головами.

— Убийство, — сообщает Твит.

— Самое грязное убийство, — поддакиваю я.

— Можно поинтересоваться, кого вы решили убить, или это будет сюрприз? — спрашивает Роз.

Я смотрю на Твит; Твит смотрит на меня.

— Сюрприз, — подтверждаем мы.

— Прелестно, — бросает Роз и направляется прочь, дабы проверить что-нибудь такое, что на самом деле в проверке не нуждается.

— Мы ее достали, — говорит Твит.

— Я заметил, — говорю я. — Можно подумать, что это ее брачная ночь.

— Не-а, — поправляет меня Твит. — Можно подумать, что брачной ночи не было.

— Тонко подмечено, — отвечаю я, проверяя содержимое своего кармана, чтобы удостовериться, что кольцо все еще там.

Потом проверяю второй карман, чтобы удостовериться в наличии другого кольца.

Проверка, повторная проверка.

Тем временем Робби стоит на задворках почти пустой церкви и обнюхивает себя — бог знает зачем, потому что вампиры не потеют. Но с другой стороны… Робби, в конце концов, не так давно стал вампиром, что весьма неплохо, как мне кажется. Они с Исузу окажутся примерно в равном положении.

— Двери заперты? — окликаю я его.

— Так точно, — отзывается Робби, показывая мне оттопыренные большие пальцы, но тут же поворачивается и дергает за обе ручки, а потом снова разворачивается к нам, весь улыбающийся, и снова поднимает большие пальцы.

— Так точно, — повторяет он.

У меня в глазах нет никаких кровавых точек, и никто не может увидеть, когда они начинают катиться, хотя большинство, вероятно, предполагает нечто подобное… я так думаю.

— Ваш зять, — говорит Твит, — в состоянии пятиминутной…

— Да-да-да, — подхватываю я, задаваясь вопросом, не стоит ли мне «положить не туда» одно из колец, которые я держу.

И тут, совершенно неожиданно, рука Роз опускается мне на плечо.

— Шоу начинается, папочка, — говорит она. — Вас это тоже касается, Леди Блюз.

Когда она ведет нас к месту нашего назначения, позади церкви, с руками, лежащими у нас на плечах, она должна быть похожа на качели.

Впереди, слева от алтаря, дверь ризницы вздрагивает, приоткрывается до половины, закрывается, снова приоткрывается. Появляется черный ботинок, затем черный носок, затем нога в черной брючине, которая высовывается из-за двери, придерживает ее, точно крюком, потом пинком распахивает, чтобы явить нам отца Джека, отвечающего всем условиям, которые я установил.

Полагаю, что мне, возможно, стоило заставить его взять выходной накануне церемонии, как сделала Роз перед первой встречей с Исузу. Это было бы просто — не так театрально, не так унизительно. Я назвал ему эти «условия» в шутку, которая уместна между давними друзьями. Но отец Джек кивнул и согласился.

— Маленькая предосторожность, — сказал он.

Судя по его виду, ему не терпелось. Возможно, не терпелось понести наказание за свои наклонности. А может быть, ему просто понравилась идея выглядеть неким зловещим персонажем — хотя бы раз за свою жизнь искусственника.

Итак, облачение отца Джека включает маску хоккейного вратаря и смирительную рубашку. Если вы не вполне представляете, на что похожа маска хоккейного вратаря, просто вспомните Энтони Хопкинса в «Молчании Ягнят» — в той сцене, где его везут на каталке. На голове у него точно такая же маска с решеткой у рта. Смирительная рубашка, между прочим, выкрашена в черный цвет, что больше соответствует церковным канонам, и к этому я добавил воротник под горлышко.

Дверь в женскую комнату позади церкви распахивается. И в какое-то мгновение можно подумать, что там собралась целая толпа — из-за дверей доносится благоговейный шепоток и пошикивание. Шепот продолжается на протяжении всего времени, которое требуется Исузу, чтобы протиснуть юбку на обручах, некогда принадлежавшую моей матери, через дверь уборной, после чего шепот сменяется более мягким, ни на что не похожим «ш-ш-ш» кринолина, который стелется над вымощенным плиткой полом.

— Чудесно выглядишь, — удается промямлить мне.

— Спасибо, — бормочет она в ответ, просовывает свою руку под мою и сжимает мой бицепс — на счастье.

Только Исузу знает, что я задумал. Я считал, что это должна быть ее ночь; я не хотел, чтобы она хоть на миг перестала быть центром внимания. Но она влюбилась в эту идею. «Это будет как в комедиях Шекспира, где в конце все женятся», — сказала она, когда я рассказал ей.

— Все лучше, чем трагедия.

— «Быть или не быть»?

— «Вот и прекрасно, вот вам и ответ».

Исузу улыбнулась, я тоже улыбнулся, и мы провели остаток между «тогда» и «теперь», наслаждаясь тем, как Роз прикалывается над нами, потому что не знает того, что знаем мы.

Впереди нас Роз берет Робби за руку и подталкивает Твит вперед. Твит идет по проходу, запускает свою ручонку в маленькую корзину и начинает разбрасывать по полу кроваво-красные лепестки, а Роз извлекает из своей сумочки пульт и наводит его куда-то на заднюю стену церкви.

— Сьюзи выбирала, — предупреждает она, оборачиваясь.

Исузу пожимает плечами, бросает мне вымученное «извиняюсь», показывает в усмешке свои тупые зубки — возможно, в последний раз.

Динамик трещит и шипит; как ни смотри, а возраст у него весьма почтенный. Как и у предка компакт-дисков, старого винила.

«Ты мой свет, мой единственный свет…»

— Блин, — бурчу я, обращаясь к Исузу… но это так нежно.

Грустно — о да, очень, очень грустно — но нежно. Она улыбается, и эта улыбка говорит о полном понимании.

— На здоровье, — бросает она в ответ.

Твит поручено держать перед отцом Джеком страничку с текстом, и отцу Джеку придется сдерживать свои желания, чтобы ничего не напутать. Наверно, вы думаете, что за столько лет он выучил этот текст наизусть. Но, насколько мне известно, многие пары просят внести в текст богослужения некоторые изменения. И одному богу известно, не захотят ли Исузу и Робби последовать их примеру. Я уже не говорю о том, что текст был переделан изначально, чтобы приспособить его для браков между вампирами — прежде всего это касается той части, где говорится «Покуда смерть не разлучит вас». Однако ситуацию, когда невесте только предстоит стать вампиром, никто не предусмотрел. Таким образом, Робби и Исузу выпала нелегкая задача, и они сидели у меня на кухне почти до рассвета, пытаясь подобрать корректную формулировку.

Точка преткновения — слово «поцеловать». Это самое главное, это надо обязательно изменить. Я подумываю о том, чтобы поведать им о своей первой добровольно обращенной — тогда поцелуй и обращение не исключали друг друга, — но затем решаю хранить молчание. Пусть дети сами разбираются. В ходе этого обсуждения непременно прозвучит несколько смешков, и кто знает? Возможно, они могли бы найти довод и отменить все это.

Может старый вампир помечтать или нет?

— «Сосать».

Это первое, что предлагает Робби.

— «Сосать».

Исузу кривится.

— Сам знаешь, с чем это рифмуется.

— «Укусить»?

— Ты бы еще сказал «погрызть».

— «Съесть».

— Это даже не стоит того, чтобы послать на хрен.

— Хорошо, «обратить», — говорит Робби. — Речь ведь об этом, верно?

— Ага, — с сомнением тянет Исузу, — но все равно немного… не знаю. Грубо? Нет, наверно, тупо.

— Ты имеешь в виду, как твои зубы?

— Полегче, Клыкастик.

Робби сильно, медленно поворачивает голову, словно кто-то невидимый дал ему оплеуху, и его шея издает хруст. Исузу, не желая отставать, переплетает пальцы, делает движение, и я слышу треск, наводящий на мысль о ломающихся суставах.

Что до меня, то я только встряхиваю головой. Если раньше я сомневался, то теперь — ни капли. Они так и будут мучиться друг с другом. Они намерены быть вместе, пока астероиды не упадут на землю — или пока ядерный взрыв не выжжет наши тени на стенах домов.

— «Пригубить»? — предлагает Робби, и Исузу делает головой движение, которое должно означать «ну-ну».

— Может быть, — отвечает она.

Потом появляются другие слова: «глотнуть», «обессмертить», «увековечить», «впитать», «принять», «вкусить», «клюнуть», «дополнить», «ассимилировать», — а следом за ними возможные альтернативные фразы: «Соединиться с невестой»; «Да будут они охотиться вместе»; «Придите и получите»; «Промочите горло»… И наконец…

— Сделать совершенной, — предлагает Исузу.

— Извини?

— Сделать невесту совершенной, — повторяет Исузу.

— В каком смысле? — спрашивает Робби. — Чтобы я тебе всегда говорил комплименты после свадьбы? Так я и так буду.

— Это не совсем точное слово, — объясняет Исузу. — Я имею в виду «придать целостность, завершенность»…

Робби выглядит, как глубоко потрясенный повзрослевший маленький актер — я начинаю подозревать, что это не игра. Он резким движением опускает голову, потом медленно поднимает.

— А целостность — от слова «целомудрие», верно? — спрашивает он. — А то я подумал…

Исузу не выражает ни согласия, ни несогласия. Она просто наклоняется и целует своего жениха в лоб.

Вот-вот, они готовы мучиться друг с другом. Пока с неба не упадут астероиды и по земле не поползут ледники.

Официальная часть службы только что завершилась: объявлено, что Робби и Исузу связаны узами брака de jure. И все, что теперь остается — маленький постскриптум. Отец Джек немного подается вперед, выпрямляется, склоняет голову набок и становится похожим на застенчивого Рональда Рейгана. Потом выпрямляется, пожимает плечами и объявляет:

— Разве не прекрасна невеста сегодня ночью?

Роз смотрит на меня, и я вижу на ее лице большой вопросительный знак. Твит перелистывает страницу и чуть-чуть поворачивает к нам свое синее лицо. А я… я просто прикрываюсь рукой и задаю себе вопрос относительно уровня образования, которое обеспечивают в семинарии.

Тем временем Робби, кажется, испытывает большие трудности в попытке скрыть улыбку.

— Вы совершенно правы, падре, — произносит жених, подмигивая мне, своему — о господи! — тестю. — Но… хм…

Исузу вырывает листок с текстом у Твит и сует прямо в хоккейную маску, скрывающую лицо отца Джека. Ее ноготь царапает страницу.

— Вы должны были прочитать вот это, — говорит она. — Вслух. Это не ремарка.

— Ох… — произносит отец Джек.

— Давайте по-новой… — начинает он.

Прочищает горло. С хрустом поворачивает голову — сначала по часовой стрелке, потом против.

— Готовы? — спрашивает он, обращаясь к Робби, потом к Исузу.

Один поклон, одно движение гневно приподнятых, укрытых кружевом плеч. «Ш-ш-ш» потревоженных юбок.

— Теперь вы можете сделать невесту совершенной, — объявляет отец Джек.

Думаю, это самое подходящий момент, чтобы сказать, насколько были оправданы бесконечные дебаты по поводу того, нужно ли включать обращение Исузу в церемонию как таковую или предоставить взрослым людям решать этот вопрос самостоятельно и в частном порядке. Меня, как обычно, раздирали противоречия. Мне всегда представлялось, что это буду я — не в том жутком смысле, конечно… Хорошо, я спас ее; я мстил за нее; я воспитывал ее; я защищал ее; и я — вампир, который знает ее дольше, чем кто бы то ни было. Почему не я должен привести ее к бессмертию? Впрочем, равно как и принять решение не делать этого — угроза, которую несколько чаще нужного высказывал открыто, воспитывая ее. Конечно, кое-что отложилось у нее на подкорке. По крайней мере, я не воспитал дурочку.

Методы обращения, между прочим, столь же разнообразны, как сами вампиры. Да, некоторые из этих методов не лишены эротического элемента — если вы можете кого-то укусить, вы можете его обратить — но чувственное влечение ни в коем случае не является предпосылкой. Например, когда Ватикан перестал уничтожать нас и начал свое собственное, массовое, церемониальное обращение, усмотреть в этой церемонии нечто эротическое могли разве что персонажи с ярко выраженной оральной фиксацией. Что касается меня, я делал это всеми возможными способами — через поцелуй, с помощью шприца или скальпеля, через более специфический поцелуй в южном стиле, по старинке, то есть методом Дракулы, и анонимно, через кровяные продукты, распространяющиеся официально и по документам… правда, результаты последнего оказались несколько неоднозначными.

К сожалению, именно благодаря моим доводам в пользу того, что для меня в обращении нет ничего жуткого, Робби дозволено проделать эту операцию публично, включив ее в церемонию.

Под конец Роз привела меня в чувство.

— Честно говоря, — сказала она, — еще одно твое слово, Ковбой, и я начну всерьез беспокоиться.

Пауза.

И я могу «беспокоиться» чертовски долго, мистер Соучастник.

И вот мы здесь — и последние секунды смертной жизни моей маленькой девочки проходят. И отец Джек прав. Она прекрасна. Она сияет. И не только потому, что мои глаза видят сияние мира. Какой бы задерганной она ни пришла в этот сияющий мир, сегодня она достигла совершенства. Ее шейка — как стебель подсолнечника, хрупкая и в то же время упругая, достаточно длинная, чтобы притягивать взгляды. Губы у нее пухлые, точно изжалены пчелами, и с новыми клыками станут только красивее. А ее глаза…

Взгляд ее глаз никогда не пропишут в качестве сердечного средства — они могут разбить любое сердце, ей стоит лишь моргнуть. Я могу только гадать, что они натворят, когда станут сплошь черными, что усилит их таинственность, их загадочность, их скандально наплевательское отношение ко всем сердечно-легочным проблемам. Возможно, ей придется носить темные очки просто из милости к окружающим.

Старое подвенечное платье моей матери отстирано и выглядит столь же мило, разве что чуть многовато глазури, безе в этом облаке, поддерживающем ее подобно поднесенному на подушке драгоценному дару небес или другого подобного места.

Робби, дурачок — везучий, везучий дурачок — стоит рядом просто для контраста. Чудовище и красавица, красавица и чудовище. Он улыбается, показывая клыки, и я пытаюсь не думать о полумесяцах, которые будут царапать это совершенное, прекрасное тело. Я поворачиваюсь, смотрю. Твит и Роз улыбаются, у каждой на губах задумчиво-жалобная, вымученная улыбка Моны Лизы — вежливая, почтительная, отстраненная.

Твит сует синюю руку к себе в карман и вытаскивает старый, мятый тюбик с местным анестетиком, полученный мной от отца Джека. Протягивает тюбик жениху. Держа Исузу за руку, Робби втирает мазь в ее запястье медленными, нежными круговыми движениями. Его глаза вспыхивают, встречая взгляд ее глаз — встречая, чтобы заранее принести извинения, успокоить, утешить, — а потом он снова начинает трудиться над ее рукой.

Отец Джек, чей рот прячется за решеткой, чьи руки скрещены на груди и связаны, наблюдает. Его взгляд устремлен мимо людей, в сторону заднего предела церкви и двойных дверей, крепко запертых. Его облачение нетленно, непроницаемо для любых жидкостей, эластично, и цвета никогда не поблекнут — благодаря химической пропитке, только ей и ничему другому.

Мне кажется, он представляет себя распятым Христом, который возводит очи к небесам, опускает очи долу, чтобы посмотреть на своих ненадежных апостолов, в то время как те осторожно поглядывают на часы.

Внезапность, с которой Робби припадает к запястью Исузу, в буквальном смысле слова выводит меня из равновесия, и моя нога сама делает шаг вперед. Потом я прижимаю ее к полу, заставляю себя застыть на месте. Я стискиваю зубы — это точное отражение гримасы Исузу. Ее горло трепещет, она с трудом сглатывает, ее грудь судорожно вздымается и опадает, ее сердце с трудом справляется с нагрузкой, колотится, борется. Но она — крепкий ребенок. Она надерет задницу любому засранцу, который осмелится сказать, что это не так. Она дышит носом, коротко, резко, жестко, с чуть заметным пыхтением и присвистом — Маленький Паровозик, Отбывающий Со Станции.

Судя по расписанию.

В чем я в настоящий момент не уверен.

Маленький Паровозик, Который, Похоже, Хотел бы Оказаться на Собрании Группы Поддержки и Обсудить Свой Травмирующий Опыт Железнодорожных Перегонов с Другими Маленькими Паровозиками.

Скоро — слишком скоро — ее дыхание становится неглубоким, и я перестаю наблюдать за ней. Я смотрю на Робби. Это хитрость, благодаря которой публичное выполнение подобных операций начинает представляться весьма неплохой идеей. Момент, который вампиры-искусственники не слишком хорошо контролируют.

И внезапно я начинаю по-иному смотреть на шрамы Исузу. То, что сделала Твит, пошло моей девочке на пользу — это был маленький урок того, на что это похоже, маленький урок того, когда и как сказать «когда». Но Робби… у него была другая школа. Исузу сама обучала своего будущего мужа самообладанию, необходимому для того, чтобы заслужить это право последнего раза.

«Умница, умница, девочка», — думаю я и только надеюсь, что смог заслужить ее доверие.

Робби отпускает ее, отцепляется, отделяется, отстыковывается со звучным «хлоп!». Он проделал свою работу очень аккуратно: никаких рваных ран, никаких брызг. Отверстия на ее запястье похожи на две морщинистые вмятинки в комке сырого теста. Исузу требуется два или три резких, мучительных вдоха, чтобы они перестали кровоточить. Из этих вмятинок выкатываются лишь две капельки, — одна чуть раньше, другая чуть позже. Выкатываются и стекают по ее прозрачной коже на кружево, которым обтянут ее локоть.

Робби тяжело переводит дух. Закорючки вен на его висках пульсируют. Его губы беззвучно шевелятся.

Раз Миссисипи…

два Миссисипи…

три…

Его подбородок вздрагивает, опускается, потом он снова закрывает рот. Прижимает руку туда, где когда-то был его желудок, его губы замирают, вытягиваются в тонкую ниточку, щеки опадают. Он прижимает губы — никаких зубов, никаких клыков — к запястью Исузу и остается в таком положении, в то время как его щеки медленно надуваются, становятся плоскими, опадают.

Голова Исузу опускается на грудь, как в шутовском поклоне. Потом ее глаза открываются черными отверстиями — это выглядит так, словно ее голову прострелили из дробовика. Она несколько раз моргает, моргает отчаянно, и обнаруживает, что темные очки Твит уже втиснуты ей в руку.

— Спасибо, — говорит она — это ее первое слово вампира.

— Без проблем, — откликается Твит.

Чувствуя себя снова в безопасности за темными стеклами очков, Исузу вглядывается (это уже не так болезненно) в сияющие лица собравшихся вокруг любимых. Она улыбается своей старой, тупозубой улыбкой, но несколько ночей спустя это изменится. И тогда ей придется изучать свою новую улыбку — чтобы по неосторожности не укусить саму себя, чтобы оставить место для клыков. Но пока хороша и старая: она говорит о том, что не нуждается в словах, которые будут сказаны.

Мы улыбаемся в ответ, приветствуя нашего маленького новоприбывшего с прибытием в вечность.

— Да, так-то вот, — разочарованно произносит отец Джек. — Кто-нибудь мне поможет?

— Давайте, — откликаюсь я, перепрыгиваю через алтарь и расстегиваю ряд застежек.

Отец Джек распрямляет плечи, вытягивает руки вперед. Пустые рукава длиной примерно в фут свисают с его кистей.

— Спасибо, Марти, — говорит отец Джек, похлопывая меня по спине, пустой рукав шлепает меня, точно плавник какой-то странной темной рыбы. — Пожелайте им от меня удачи. Особенно ему.

Он разворачивается. Направляется к выходу. Я кручу в руке второе кольцо — то, что лежало в другом кармане.

— Отец Джек, — окликаю я его. — Это еще не все.

Так мы и поженились — Роз и я. Спросите, за каким чертом? Я — сын глотателя вишневых косточек. Я глотал сопли; я глотал кровь; я глотал даже кое-что похуже, чем мои собственные дурацкие страхи. И вот я спрашиваю, и она соглашается, и мы заканчиваем вечер двойным торжеством — точно как в комедии Шекспира.

— Берете ли вы… — начинает отец Джек, и Роз — моя сладкая, моя любовь, говорит:

— Да, само собой. Почему бы и нет?

— Только ничего не отвечай, — предупреждаю я Исузу, у которой еще шумит в голове после обращения, так что она может что-нибудь ляпнуть.

Например, правду.

Исузу делает вид, что засовывает в рот ключик и проворачивает его, потом выдергивает и смотрит на этот невидимый ключ, словно спрашивая саму себя, каким образом ей глотать его, когда ее рот уже на замке. И, наконец, решительно бросает ключ через плечо. Отряхивает ладони, показывает мне «большое О». Приподнимает свои темные очки ровно настолько, чтобы подмигнуть мне своим новым глазом.

— Согласны ли вы… — начинает отец Джек, и я едва позволяю ему договорить, после чего выкладываю:

— Да, черт возьми!

Святой отец отвешивает мне легкий подзатыльник. Указывает на распятие, нависающее над алтарем, и прочие присутствующие здесь священные предметы.

— Следите за языком, — предупреждает он.

— Прошу прощения.

— Привыкайте, — говорит Робби, как-то очень по-приятельски подталкивая меня локтем.

Его выражение мужской солидарности, полагаю, только на вид кажется немного наигранным. На самом деле, лучше было бы назвать это «узами». Цепями. Роз и Исузу, конечно, не препятствуют этому, и две ладошки впечатываются ему в затылок. Шмяк. Шмяк.

Тем временем Твит вносит свой маленький вклад в общее дело, только на этот раз достается голени Робби. Он вопит, хватается за ногу обеими руками — вот сейчас он точно переигрывает. Эта игра рассчитана на то, чтобы вызвать наше сочувствие, только публика не та. В конце концов, мы вампиры. Отныне и во веки веков.

Аминь.

Если спросите меня, что общего может быть у отца Джека и Твит… Полагаю, я предположил бы следующее.

Им обоим все это осточертело.

Твит, конечно, чуть поменьше, чем отцу Джеку, но сейчас это значения не имеет. Обоих надула Госпожа Судьба, да и не только она одна. Обоих оскорбили люди, которые утверждали, что любят их: Твит — банкой «Небесной Лазури», отец Джек — всеми моими предосторожностями. И ни один из них не помешался на идее счастливого конца, в сценарий которого они не включены.

Полагаю, именно они говорят на задворках церкви, пока Исузу и Роз прогуливаются и фотографируют новобрачных, то есть друг друга. Вероятно, они посмеиваются над нашими улыбками и отпускают мерзкие шуточки по поводу нашего счастья.

Они сохранили все «здесь и сейчас», которые были у них до этого момента. Вот о чем они будут говорить — позже, за чашкой кофе, когда до него доберутся. «Кофе» — это оправдание, которое они придумали, чтобы не присоединяться к нашему маленькому празднику у меня на квартире.

— Кофе? — переспрашивает Исузу. — Но я думала…

— Не занудствуй, детка, — шепчу я. — Улыбнись. Помаши ручкой. Пожелай им всего хорошего.

— Я улыбаюсь! — кричит Исузу. — Желаю всего хорошего…

Твит машет в ответ и дергает отца Джека за штанину. Он наклоняется, и она шепчет ему что-то на ухо. Он наклоняется еще сильнее, и она забирается к нему на плечи. Оба смеются, отец Джек выпрямляется, сначала пошатывается, но потом быстро восстанавливает равновесие. Они снова смеются — это отчаянный, циничный, чудной смех, — и отец Джек галопом устремляется в высокие двустворчатые двери с нашей маленькой голубой девочкой на плечах.

Я знаю, что вы подумали. Вам становится неловко при мысли о том, что за счастливый конец получился у отца Джека. Открою вам маленький секрет.

Мне тоже неловко.

Единственная проблема состоит в том, что это была комплексная сделка. Счастливый конец для отца Джека — это счастливый конец для Твит. Он сложен, этот мир, который я помог создать. Я сказал бы, что это паршиво, но…

Но что касается меня, то я улыбаюсь — стиснув зубы.

Что касается меня, то я желаю всем счастья.