Образ Беатриче

Глава третья. Смерть Беатриче

Нет особых оснований полагать, что смерть Беатриче была для Данте чем-то из ряда вон выходящим. «Новая жизнь» была написана позже, и в этом произведении рассказ о смерти Беатриче тщательно подготовлен. Ему предшествуют намеки и сны, и только затем на читателя обрушивается вторая трагедия (а первой, естественно, надо считать отказ в приветствии при встрече). Но и первой трагедии предшествовали смерть подруги Беатриче, смерть ее отца, видение ее собственной смерти и, наконец, финал, последовавший за всеми этими событиями, как сама Беатриче следовала за Джованной на флорентийской улице.

Именно после смерти отца Беатриче Данте посетило видение. Он болел, и в ослабленном состоянии внезапно подумал: «Неизбежно, что когда-нибудь умрет и благороднейшая Беатриче». Это было похоже на один из «странных приступов» Вордсворта, и позже, когда Вордсворт вспоминал об этом, его состояние было схоже с состоянием Данте:

Оба поэта принадлежали к одному и тому же братству страсти, и обоим мысль о смерти любимых внушала ужас. Данте в видении представлялись лица простоволосых плачущих женщин. Они восклицали «Ты умер». «И мне казалось, что я вижу женщин со спутанными волосами, рыдающих на многих путях, чудесно скорбных; и мне казалось, что я вижу, как померкло солнце, ... и что началось великое землетрясение. Страшась и удивляясь, во власти этой фантазии, я вообразил некого друга, который пришел ко мне и сказал: "Разве ты не знаешь: твоя достойная удивления дама покинула этот век". ... Затем я вообразил, что следует мне посмотреть на небо, и мне показалось, что я вижу множество ангелов, которые возвращались на небо, а перед ними плыло облачко необычайной белизны. Мне казалось, что эти ангелы пели величальную песнь и что я различаю слова их песни: "Osanna in excelsis"»[36]. Наверное, этот полусон-полубред заключал в себе нечто большее, чем просто сон, потому что Данте, казалось, видел тело Беатриче на смертном одре, на ее лице было написано такое выражение, «что слышалось — она говорила: "Я вижу начало умиротворения"». Но затем его разбудили те, кто наблюдал за ним, как раз в тот момент, когда он едва не воскликнул: «О Беатриче, будь благословенна!». В «Новой жизни» сразу вслед за этим наступил день, когда Данте снова увидел Беатриче. Это произошло почти так же, как в его сновидении — она шла вслед за Джованной, как Истинный Свет[37] следовал за Иоанном, и голос Амора произнес в сознании поэта: «Тот, кто пожелает более утонченно вникнуть в суть вещей, увидит, что Беатриче следовало бы назвать Амором благодаря большому сходству со мной». Можно добавить, что церковная цензура убрала из «Новой жизни» осанну ангелов, а также весь фрагмент о Джованне, Иоанне и Истинном Свете. Вот это уже трудно понять, поскольку к этому моменту в руках цензоров была «Комедия», и потому любой мог видеть, что в «Новой жизни» описано нечто большее, чем просто предосудительная с церковной точки зрения любовь. В стремлении контролировать плоть они вымарали все, кроме плоти. Отголоски этой вредной привычки дожили до наших дней.

Итак, в видении Данте узрел смерть Беатриче. Так и произошло. Весть пришла к нему, когда он был в середине канцоны. Эта канцона важна. Данте писал о том, как жители Флоренции воспринимали его даму. Он считал, что «на видевших ее нисходили блаженство и радость». В первом видении на лице Амора отражался восторг, когда он говорил о Беатриче, и теперь поэт испытывает такую же радость, слыша восхваления других людей. Веселая нежность и красота, скромность и доброта флорентийской девушки вызывали симпатию и удовольствие у всех, кто ее знал. Сама она, «увенчанная смирением, облаченная в ризы скромности», проходила, не выказывая ни малейших признаков гордыни. Ее чтили и хвалили другие дамы, и Данте в следующей канцоне уверен, что «и зависть по следам Мадонны не идет». Похоже, что в те времена Флоренцию накрыло чудо любви, рожденное девушкой, проходившей по ее улицам.

Все это естественно и красиво. Сладость — dolcezza — любви трепещет и вздыхает повсюду, и это при полном солнечном свете, а не в какой-то задумчивой тени. Мило, щедро и благородно, полно смирения, чести и вежливости.

Нет, это писал не дилетант, который, дай ему только волю, превратил бы историю Флоренции в суровую кровавую драму. Это писал мудрый человек, такие люди достойны прекрасных, умных женщин и мужчин. Данте не говорит о настоящей истории Флоренции, но на мгновение перед нами возникает полный любви, молодой и красивый божественный город.

Возможно, каждый молодой влюбленный во Флоренции чувствовал нечто подобное в отношении своей дамы; большинство молодых поэтов писали так, будто именно это с ними и происходило. Это был негласный договор поэтов, создававших собственный истинный мир, и мир этот неизменен до сего времени. Золотая дымка добродетели, окутавшая Флоренцию, в действительности не существовала, но это не имеет значения. Важно лишь то, кто именно исследует действительность — представитель истинного романтизма, или псевдоромантик, ослепленный реальностью. Принято считать, что стихам Данте свойственно преувеличивать, но это не так — это естественное восприятие молодого и яркого Города, освещенного молодой и яркой Беатриче. Возможно, на Данте слишком сильно влияло его видение Беатриче, по-человечески он был весьма чувствителен, но следующая его фраза говорит о непосредственности его состояния. «Видя в мыслях моих, что я ничего не сказал о том, как она воздействует на меня в настоящее время, я подумал, что речь моя не была в достаточной степени совершенной. Поэтому я решил сложить слова, в которых я выразил бы, в какой степени я расположен к восприятию ее влияния и как проявляется во мне ее добродетель. Полагая, что я не смогу поведать об этом в кратком сонете, я приступил к написанию канцоны, начинающейся: "О, столько лет..."». Он написал первую строфу о смирении и понял, что труднее всего передать то состояние умиления, в котором он пребывал всегда, когда думал о Беатриче. Йейтс сказал, что Данте, будучи демоническим мужчиной, искал свой антипод.

Поэт написал первую строфу, и тут его поразила весть о смерти Беатриче. Был вечер восьмого июня 1290 года. «Когда она покинула этот век, весь упомянутый город предстал глазам как вдовица, лишенная всякого достоинства. Еще исходя слезами в опустошенном городе, я написал к земным владыкам о его состоянии, взяв следующее начало у Иеремии: "Quomodo sedet sola civitas"»[39]. «Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником». «Владыка справедливости призвал благороднейшую даму разделить славу Его под знаменем благословенной королевы Девы Марии, чье имя столь превозносилось в словах блаженной Беатриче». Упоминание Девы Марии более чем справедливо. В конце «Рая» единственные глаза, которым уступают глаза Беатриче, — это глаза Богородицы.

Его Донна оставила поэта — вот главное чувство, овладевшее им. А там, на небесах

Неудивительно, что цензоры вырезали этот фрагмент, а ведь он составляет суть всего произведения.

Образ Беатриче в глазах Данте обладал неким особенным свойством, именно оно открыло его собственное качество любви, которое требовалось выразить словами. Теперь, после смерти его Донны, эта потребность ушла, а вместе с ней ушла и радость жизни. Господь призвал Донну к себе. Беатриче мертва. Давайте на мгновение забудем, что речь идет о Данте, и посмотрим на ситуацию так, как если бы на его месте был какой-то другой молодой человек. Вот он встретил молодую женщину; он увлекся ей, он весь во власти эмоций, чувства обостряются, ум возбужден, а душа словно омыта этим чувством. Он влюблен. Он ощущает новое качество жизни. Ему кажется, что он обладает огромной силой, она даже немного пугает его. Девушка представляется ему совершенством, хотя, он, конечно, прекрасно знает, что это не так, а если их отношения более близкие, чем у Данте с Беатриче, он может даже переживать по поводу каких-то ее несовершенств — ведь привидевшееся ему совершенство вполне позволяет подмечать в нем изъяны. Совершенство и несовершенство прекрасно могут сосуществовать. Дальнейшие разговоры на этот счет были бы ложным романтизмом, поскольку настоящий романтизм ничего не отрицает, не скрывает и не боится. Он требует только точности: «смотри и будь внимателен».

Итак, Беатриче умирает. Бесчисленное множество молодых влюбленных оплакивали смерть любимых. Множество других сожалели об исчезновении того особого качества, которое так ярко проявилось в Беатриче. К сожалению, многие хотя и пожалели об этом, но быстро смирились с потерей. Именно из этого слишком поспешного примирения с потерей рождается так называемая «житейская мудрость»: «молодо-зелено», «любовь в молодости долго не живет» и прочие подобные благоглупости.

А действительно ли любовь в молодости живет не долго? Я бы не сказал. Просто место кристальной чистоты юности занимает эдакая непрозрачность, часто богато разукрашенная. Исчезает ощущение совершенства, уходит чувство весенней радости и Любви. Но почему? Наверное, можно назвать множество причин. Но главная из них — это время. Человек устает даже от созерцания красоты; монотонность откровения утомляет, и красота уже не кажется красотой, а откровение — откровением. Возможно, и Беатриче, доведись ей прожить более долгий век, утратила бы часть своей небесности. Мы живем в греховном мире, это факт, и так ли часто мы прислушиваемся к голосам небесных видений?

Вордсворт в своем романтическом исследовании говорил то же самое:

Если вместо «лица земли» сказать «лицо мужчины или женщины», ничего не изменится, принцип остается тем же. Что же произошло? Да ничего, просто «свет погас», исчезло конкретное явление. Но означает ли это, что и появление его вначале было бессмысленным? Ответим «да» — так для нас и будет. Ответим «нет» — значит, в его явлении был смысл. Вот только выбор этот не зависит от нашего мышления. Мы не можем определиться с принципами того или иного явления. Конечно, можно вовсе не играть в эти игры, но вы не свободны в выборе. Агностик, анти-романтик играет так же, как и верующий, но и романтик больше не уверен в великой классической цели. Он теперь перестал измерять расстояния и время; теперь у него на руках неопределенная пропорция. А значит, классическое целое вычислить не удастся. Но без него не будет романтического начала; только цель, целое ставит романтику на свое место и твердо удерживает ее там. Агностик не находит в себе места ни для начала, ни для конца, ему доступны лишь временные решения.

Вместе с Беатриче исчезло и то качество, которое она несла в себе. Но сказанное и сделанное в свете этого качества никуда не делось. И клятвы, данные под воздействием этого качества, остаются. Если мы хотим оставаться в центре вместе с любовью, нужно, как минимум, добраться до центра. Не случайно Данте так часто упоминал смирение. Смирение связано как с людьми, так и с явлениями.

Но кроме людей и явлений есть еще кое-что. Вина, в чем бы она ни заключалась, неразрывно связана с искуплением. Когда чистота небес замутняется, это может происходить по воле небес, а в исчезновении небесной славы может быть воля этой славы. И здесь, если мы продолжим уподоблять молодую Беатриче Истинному Свету, возможен как раз такой вариант. Небесная слава словно бы говорит: «...если Я не пойду, Утешитель не приидет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам...» (Иоанн, 16:7). Не правда ли, похоже? Образ Истинного Света появляется в «Новой жизни» после того, как Амор заявляет Данте, что пора отбросить аналогии и говорить открыто. Молодые оплакивают утраченное видèние; старые предупреждают молодых — иногда заботливо, иногда с отвратительным удовольствием — что видения преходящи. Очень немногие готовы поставить видение во главу угла своей жизни.

Вывод очевиден. В начале «Новой жизни» поэт говорит не только о видении, но и о том, как он воспринимает его. Качество любви, исходящее от Беатриче и созерцания ее совершенства, кажется, удаляет поэта от греха и вины. Оно пробуждает в своем поклоннике либо покаяние, либо добродетель, а возможно, и то, и другое. Сам Данте после приветствия Беатриче становится любовью. Это состояние может возникать только на момент улыбки девушки, может сохраняться до вечера, а может не проходить и на протяжении месяцев. Но тогда необходимо полное и добровольное преображение любящего. Данте должен стать тем же, что он увидел в Беатриче, перестать быть собой и открыть в себе Истинный Свет. Формула: «И это тоже Ты» здесь не годится. Любовь находится в центре круга, и Данте должен туда добраться; таковы романтические расстояния. Чувства отходят на второй план. Есть и еще одна причина, по которой интеллектуальное удовлетворение так трудно совместить с физическим. Святой Фома Аквинский утверждал, что в ощущениях физического контакта тонет способность рационального мышления, именно потому его следует избегать и считать скорее злом, чем добром, но не грехом. Два желания борются в человеке и никак не могут совместиться: чистая безмятежность интеллектуального обожания может быть погребена ночью страсти. Интеллектуальная ясность в свою очередь подавляет страсть. Наши добродетели не чувствуют себя комфортно вместе. Если человек привык к физическому общению — неважно, эгоист он (настроенный брать) или альтруист (настроенный отдавать) — его интеллектуальные способности (и память) ослаблены. Я не хочу сказать, что интеллектуальное родство важнее физической близости. Достаточно вспомнить о детях и вообще об основе взаимоотношений женатых пар (если им повезет, конечно). Никто не сомневается в необходимости физической близости. В конце концов, только немногие интеллектуалы способны на высокие платонические отношения. Нет, я говорю лишь о том, что отсутствие гармонии между духовным и плотским естественно для нашего времени, и является, по-видимому, частью всеобщего помутнения нашего восприятия мира. Установление (и поддержание) баланса этих двух начал, безусловно, способствовало бы возвращению в мир подлинных небесных видений.

Свободу воли никто не в силах отменить. Человек волен выбирать тот или другой вид отношений. В одной из канцон «Новой жизни» Данте называет Беатриче «премудрой дамой». Сейчас, спустя время, можно заметить, что именно интеллектуальный аспект любви пронизывает все произведение; читатель может чувствовать, что качество Беатриче воздействует не только на чувства Данте, но и на его разум. А после смерти Беатриче воспоминания о ней и вовсе переходят в рациональную сферу, которая лишь изредка замещается сферой чувств. Именно эти воспоминания помогают поэту стать «пламенем милосердия», «обителью смирения». Он должен без помощи каких-либо чудес стать совершенством, подобным тому, которое ему явилось.

«Переселение» образа Беатриче из реального мира в память поэта не искажает сам образ, это случится позже. И не смерть Беатриче внесла серьезные противоречия в творчество Данте, куда больше в нем отразились гражданские конфликты и последующее изгнание Данте из города. Если полностью перейти на терминологию романтического богословия, то исчезновение из реальности качества Беатриче соответствует не угасанию Истинного Света в душе Данте, а началу его подлинного служения. Можно считать, что практически неизвестное нам детство осталось позади, а впереди — только любовь. Вот-вот начнется преобразование всей сущности Данте, впереди брак с Джеммой ди Манетто Донати и связанные с ним незаметные и долгие обязанности, которые, собственно, и придают браку такое значение в жизни человека. Можно даже уподобить брачный обряд, совершаемый на глаза многих людей, крещению Господа во Иордане, также совершенному публично, при некотором стечении народа.

В строгом смысле брачная церемония нужна не больше, чем это крещение[42]; в обоих случаях любовь подчиняется обряду — «ибо так надлежит нам исполнить всякую правду»[43]. Вот почему любви так важно было уйти; вот почему ее власть остается.

Образ Флоренции все это время в лучшем случае существовал в качестве фона для Беатриче. Но в городе было немало и других молодых женщин, которых Данте очевидно не мог не заметить. О его «идеальной, духовной» любви к Беатриче сказано и написано уже очень много, но люди склонны упускать из виду, что Данте был обычным молодым мужчиной. Поэтому неудивительно, что у Беатриче были все основания для недовольства поведением поэта, возможно, она знала о его жизни побольше нашего, возможно также, что до нее доходили слухи, которых хватает в любом городе. Но, похоже, она была разумной женщиной, к тому же хорошо знакомой с положением дел касательно молодых мужчин. Мы знаем также, что она была рассудительной, простой и сердечной женщиной, и вряд ли опускалась до ревности. Да и не было у нее особых причин для ревности, хотя Данте был известен в городе, а значит, было известно и о его знакомствах с другими молодыми женщинами. Эти дамы тоже составляют часть фона для изображения города — сначала просто итальянского, затем — мифического, а затем и божественного. А есть еще и другие поэты, друзья Данте, а еще «люди, которым надлежало воздать честь». Видимо, это были именитые горожане.

Смерть Беатриче как бы маскирует детали происходящего во Флоренции того времени; нам придется очень внимательно изучить подсказки, разбросанные в тексте, чтобы понять, что же случилось потом. Республика Флоренция состояла из мужчин и женщин; мы более или менее ясно понимаем, что произошло между Данте и мужчинами, но отношения поэта и флорентийских женщин понять труднее. Впрочем давайте сначала кратко разберемся с мужчинами, а потом уже поговорим о дискуссиях, которые вызывает вторая тема.

Нет необходимости глубоко погружаться в итальянскую политику. В 1289 году, когда Беатриче была еще жива, Данте принял участие в битве при Кампальдино. Он видел, как сдалась крепость, был активным участником действий флорентийских сил. В 1295 году он всерьез занялся политикой, присоединившись к народу (popolana), а не к аристократической партии. Данте не был демагогом, не был он и демократом в нашем понимании этого слова. В своей работе «О Монархии» он говорит: «Человеческий род под властью единого монарха существует ради себя, а не ради другого; ведь только тогда выправляются извращенные государственные системы, то есть демократии, олигархии и тирании, порабощающие род человеческий, как явствует при последовательном разборе их всех, и только тогда занимаются должным государственным устроением короли, аристократы, именуемые оптиматами, и ревнители свободы народа»[44]. Как Шекспир и Мильтон, Данте твердо верил в ранг правителя, хотя не менее твердо верил он и в конкретное физическое лицо. И здесь можно процитировать высказывание, которым он руководствовался во многих своих размышлениях: «Не действие, свойственное сущности, существует ради этой сущности, а эта последняя ради него» (О Монархии, I, 3). Этот тезис вполне приложим и к Беатриче, и к Вергилию, и к Самой Пресвятой Деве, а также ко всем его друзьям, врагам и к нему самому. Данте явился в мир для того, чтобы заниматься своим делом, выполнять свою функцию. Всемогущий Бог не создавал Данте до тех пор, пока не подыскал для него подходящую задачу. Это основной закон всех образов любого рода; они созданы для выполнения определенной задачи. Ад — это прекращение работы, когда остаются одни образы без какой-либо функции, просто сами по себе.

Некоторое время Данте казалось, что его функция лежит в области политики. Мы знаем, что в 1295-96 годах он входил в состав Совета городского управления. В 1300 году он уезжает из города для выполнения некоей миссии, и в том же году становится одним из шести «приоров» — людей, занимавших определенные должности на протяжении двух месяцев. Свой пост Данте занимал с 15 июня по 14 августа 1300 года, то есть как раз в тот год, когда видение положило начало замыслу «Комедии». В то время город бурлил, разделенный борьбой двух фракций — Белых гвельфов, сторонников Императора, и Черных, выступавших на стороне Папы. В 1301 году разразился кризис; в июне Данте на совете выступил на стороне Белых против усиления власти Папы; 28 сентября того же года он говорил об этом в последний раз. 1 ноября Карл Валуа, призванный Папой, вошел во Флоренцию. Белые гвельфы вынуждены были отправиться в изгнание, и 27 января 1302 года Данте обвинили в коррупции и мошенничестве, нарушении мира и других серьезных правонарушениях. Он был приговорен к штрафу в пять тысяч флоринов, двухлетнему изгнанию и вечному исключению из любого Совета Флоренции. 10 марта его уже приговаривают к сожжению на месте, где бы он не был схвачен. Правда, 19 мая 1315 года изгнанникам предлагают уплатить небольшой штраф и пройти церемонию официального подчинения. Данте отказался от возвращения на этих условиях. За это он приговаривается вместе с двумя сыновьями к обезглавливанию.

Таковы вкратце взаимоотношения Данте с родным городом. Мы почти не знаем деталей, если не учитывать множество сомнительных по достоверности историй. О его отношениях с городскими женщинами мы знаем еще меньше. Исключение составляют лишь сведения о браке с Джеммой ди Манетто Донати. Считается, что они были помолвлены в 1277 году, когда поэту было двенадцать лет. Формально брак продлился до 1297 года, поскольку жена не последовала за мужем в изгнание и осталась во Флоренции. У них было трое детей — двое сыновей, Якопо и Пьетро, которые впоследствии присоединились к нему в Равенне, и дочь Антония, которая, как считается, стала доминиканской монахиней и приняла имя Беатриче. Примерно так выглядит биография Данте через призму времени.

Теперь можно вернуться собственно к работе Данте и к вопросу о том, что же все-таки произошло после смерти Беатриче? Когда и почему один ее образ сменился другим?

Через некоторое время после смерти Беатриче Данте встретил некую молодую женщину, «которая смотрела на меня из окна с таким сожалением, что казалось, что все сожаление в мире нашло в ней свое прибежище» («Новая жизнь», XXXV). Пребывая в состоянии опустошенности, поэт был тронут этим молчаливым сочувствием и подумал: «Не может быть, чтобы с этой сострадательной дамой не находился бы благороднейший Амор». Он встречал эту даму и потом, и «где бы меня ни увидела эта дама, бледный цвет сострадания запечатлевался на ее лице — как бы цвет любви являлся на ее ланитах» (там же, XXXVI). Бледностью дама очень походила на Беатриче. После некоторой внутренней борьбы Данте пришел к выводу: «Эта благородная дама, прекрасная, юная и мудрая, появлялась, как можно судить, по воле Амора, чтобы в жизни моей я нашел отдохновение» (там же, XXXVIII). Его горе, таким образом, несколько уменьшилось, и хотя он корил себя за неверность по отношению к памяти Беатриче, все же жизнь его вошла в более спокойную колею.

В «Пире» Данте даже вспоминает Эдипа, вырвавшего себе глаза и «в вечной ночи растворившего проклятие позора». И все же Дама Окна в его сознании связана именно с Амором. В «Новой жизни» Амор, как мне кажется, все еще определяется не как качество, а как существо. В этой ипостаси Амор все же немного менее величествен, чем в качестве духовной сущности. Данте подозревает, что его новое чувство — это не настоящая любовь, а лишь ее видимость. Он пишет сонет «Благая мысль мне говорит пристрастно // О вас, пленившей дни мои и сны» (XXXVIII). Но вскоре он понимает, сонет вдохновлен «скверным желанием»; что никакой любви на самом деле не было, поскольку любовь, это высокое видение, может быть связана только с Беатриче. «Наступил день, когда против этого неприятеля разума поднялось во мне могущественное видение» о первой встрече с его Дамой. Сердце — «неприятель разума», в конце концов, уступает и «все мысли мои обратились снова к благороднейшей Беатриче». Благодаря этому появляется окончание «Новой жизни». Последний сонет весьма примечателен. Он написан по просьбе двух дам, желавших иметь стихи поэта. Из уважения к ним Данте написал новое стихотворение.

«И тогда я называю мой помысел "духом-пилигримом", ибо духовно восходит он горе и, как пилигрим, покинув свою родину, остается в горних пределах». «Поистине наш разум в сравнении с присноблаженными душами не более как слабое око в сравнении с солнцем; об этом говорит Философ во второй книге своей "Метафизики". ... я не в силах был уразуметь, куда влечет меня мой помысел, а также проникнуть в чудесные свойства моей дамы — я понял лишь одно: что этот помысел заключил в себе образ моей дамы, ибо я непрестанно слышу в сердце своем ее имя».

Непосредственно после этого ему было дано «чудесное видение», и он решил больше не писать о Беатриче, «пока я не буду в силах повествовать о ней более достойно». Сонет с его аристотелевской ссылкой едва ли можно отделить от видения. Считается, что именно в этот момент ему открылся принцип построения «Комедии». То есть вместо ложного убеждения, легкого увлечения, псевдообраза, ему был дан истинный результат истинного образа.

Если бы все на этом и кончилось, на свете просто стало бы одним шедевром больше, но нам дано намного больше. Данте закончил «Новую жизнь» на этой высокой ноте. Спустя годы он написал «Пир» и там, серьезно, не смущаясь и не умалчивая, рассказал нам все остальное. Эта книга была задумана как сборник прозаических комментариев к четырнадцати канцонам, но закончены были только введение и трактаты, или главы, и на первых трех канцонах работа прекратилась. Логично было бы предположить, что Данте отказался от продолжения «Пира», поскольку уже приступал к созданию «Комедии». Предполагается, что начало работы над «Комедией» приходится на первые годы изгнания, хотя некоторые стихи были написаны раньше. «Это, — говорит д-р Гарднер[45], — первая серьезная работа по философии на итальянском языке, — новшество, которое Данте отстаивает во введении. Там объясняется, почему он комментирует свои канцоны на родном языке, а не на латыни. Это весьма страстная речь в защиту родного языка». Он действительно говорит об этом в предложении, которое связывает образ речи с образом Беатриче:«Этот мой родной язык вывел меня на путь познания, которое и есть предельное совершенство, поскольку я с помощью этого языка приобщился латыни и смог постичь ее. Латынь же открыла предо мной впоследствии и дальнейшие пути. Таким образом, очевидно и мною самим испытано, что язык стал для меня величайшим благодетелем»[46].

Данте обычно начинал свои работы «высоким стилем», поскольку это было принято в его время. Его слова вполне естественны, как естественна девушка на улице, люди, которые его окружали, язык, на котором он говорил в детстве. На этом языке он постигал знаменитые философские построения, мифы, современную ему эсхатологию. «Пир» предназначался для простых людей (вовсе не следует понимать под этим обозначением бедняков). Данте сравнивал народный язык с тем «ячменным хлебом, которым насыщаются тысячи; для меня же останутся полные коробы. Он будет новым светом, новым солнцем, которое взойдет там, где зайдет привычное; и оно дарует свет тем, кто пребывает во мраке и во тьме, так как старое солнце им больше не светит».

Данте предлагает использовать итальянский язык вместо латинского? Несомненно. Объясняет принципы существования? Конечно. Но, возможно, в этом также проявилась его интуиция, полет воображения, объединяющий все эти Образы без исключения в сознании человека, и уместность каждого из этих образов на выбранном Пути.

Центральными идеями новой книги должны были стать все те же категории — любовь и добродетель. Эти четырнадцать канцон многих привели в восторг, но восхищались читатели скорее их красотой, чем смыслом, в них заключенным. Попробуем объяснить, что он имел в виду. «Если в настоящем сочинении, которое называется "Пиром" — и пусть оно так называется, — изложение окажется более зрелым, чем в "Новой Жизни", я этим ни в коей мере не собирался умалить первоначальное мое творение, но лишь как можно больше помочь ему, видя, насколько разумно то, что "Новой Жизни" подобает быть пламенной и исполненной страстей, а "Пиру" — умеренным и мужественным. В самом деле, одно надлежит говорить и делать в одном возрасте, а другое — в другом. Поведение уместное и похвальное в одном возрасте бывает постыдным и предосудительным в другом. ... В прежнем моем произведении я повествовал, будучи на рубеже молодости, а в этом — уже миновав его. И так как истинное мое намерение отличалось от кажущегося при поверхностном ознакомлении с упомянутыми канцонами, я ныне собираюсь раскрыть их аллегорический смысл после уже поведанного буквального смысла». Его упрекали в том, что он делает уступку той страсти, которой дышат канцоны. Теперь он намерен показать, что не страсть двигала им, а истинным поводом для их написания была добродетель — «movente cagione». Это соображение пригодится нам и при рассмотрении «Комедии».

«Новая жизнь» и «Пир» посвящены одной и той же теме, обе книги обращены к непорочной Любви — «di amore, come di virth». И если «Новая жизнь» была (как говорил сам автор) «пламенной и исполненной страстей», то «Пир» должен быть «умеренным и мужественным». Стихи (в обеих книгах) имеют двойное значение — буквальное и аллегорическое; и Данте намерен работать с обоими смыслами. Возможно, стоит заметить, что когда говорят, что стихотворение имеет два значения, у нас есть только один набор слов. Само стихотворение делает возможным союз смыслов. Стихотворение — это образ, содержащий множество возможностей толкования, но прежде всего оно выражает соответствие образов друг другу. Именно само стихотворение, а не буквальное или аллегорическое значение того или иного образа, составляет целостный образ, а различные значения не заменяют его, а помогают и обогащают мысль. Читатель может выйти за пределы стихотворения, следуя за значениями, но только для того, чтобы снова сосредоточиться на целом. Вергилий мог бы сказать, что и поэзия находится в центре круга, от которого равно отстоят все части окружности, но с критикой дела обстоят иначе.

Итак, вначале автор определил, каков будет характер «Пира». На этом заканчивается вводный трактат. Мы переходим ко второму трактату и в первой же канцоне вновь встречаем Даму Окна. Она представлена не менее торжественно, чем Беатриче, и с привлечением тех же астрономических объектов. «Звезда Венера на своем круге, на котором она в разное время кажется то вечерней, то утренней, уже дважды успела обернуться с тех пор, как преставилась блаженная Беатриче, обитающая на небе с ангелами, а на земле с моей душой, когда перед очами моими предстала в сопровождении Амора и заняла некое место в моих помыслах та благородная дама, о которой я упоминал в конце «Новой жизни». Значит, прошло три года после смерти Беатриче, то есть немалый отрезок времени после окончания предыдущей книги. Данте повторяет, что благородство Дамы тронуло его, «она казалась настолько одержимой жалостью к моей осиротелой жизни, что духи очей моих с ней особенно подружились» и его «душа охотно согласилась подчиниться ее образу». Правда, это случилось не сразу. «Прежде, чем созрела во мне эта любовь, потребовалось великое борение между мыслью, ее питавшей, и мыслью, ей противоборствующей, которая в образе прославленной Беатриче еще удерживала за собой твердыню моих помыслов» («Пир», II). Но (как откровенно признается Данте) образ ее укреплялся день ото дня, тогда как даже его память не могла соответствующе укрепить образ Беатриче. Так что, наконец, «я направил свой возглас в ту сторону, откуда победоносно наступала новая мысль, всесильная, как сила небесная».

Новая мысль — ovonuovo pensiero — добродетельна; новая любовь — «nouovo amore» — совершеннее прежней — «fosse perfetto»[47]. И вот итоговая фраза, которую он, конечно же, не использовал бы в «Новой жизни»: «Это была самая благородная Любовь». Неудивительно, что молодой человек после смерти возлюбленной может влюбиться в другую девушку. То, что это случилось три года спустя, говорит о твердости принципов Данте, о его решимости подразумевать под Амором то, что он имел в виду под Амором раньше. «Повторение, — писал Кьеркегор в своих «Журналах», — это религиозная категория», но в данном случае это не просто повторение, а продолжение исследования того Амора, к которому обращается Данте.

Но прежде чем приступить к этому исследованию, я хотел бы кратко обсудить, что мы можем назвать общим принципом второго образа, поскольку этот вопрос сегодня так же важен, как и во времена Данте. Есть три причины, по которым мы не можем всерьез разобраться с биографией Данте. Во-первых, мы не знаем, чем завершилась история отношений Данте и Дамы Окна. «Пир» так и не был закончен, а после «Пира» Данте больше не возвращался к этой истории. Во-вторых, какую роль сыграла Джемма Донати, на которой он женился до 1297 года, в его творчестве. Высказывалось предположение, что Донати и Дама Окна — одно лицо, но ни подкрепить это мнение, ни опровергнуть его нечем. Непонятно, зачем было заключать брак, с самого начала лишенный оснований. Конечно, после предположений сэра Эдмунда Чемберса[48] о том, что никакого Шекспира и вовсе не было, мы могли бы так же поступить и с Данте. Пока Данте пребывал в изгнании, Джемма оставалась во Флоренции, но мало ли какие причины могли к этому привести. Оставив неоконченным «Пир», Данте всю энергию своего гения вложил в работу над «Комедией», где вернулся к раннему образу Беатриче. Из всего, сказанного им, можно сделать вывод, что эта юношеская страсть, иногда явная, иногда слегка замаскированная, сгорела в нем до тла. «Conosco i segnidell antica fiamma» — «Следы огня былого узнаю!», восклицает он в «Чистилище» (XXX, 48). Вот и все, что мы знаем.

Беатриче мертва. Появляется Дама Окна. Данте вначале сохраняет верность былой любви, затем обнаруживает, что не менее благородная Любовь живет и в этой Даме. Возможно. Но давайте предположим, что Беатриче не умерла. Вернее сказать, она умерла только в том смысле, о котором говорилось ранее — умерло качество любви, носителем которого являлась Беатриче. Что если Амор просто больше не виден глазам смертного?

Знакомство с Беатриче открыло Данте качество любви; следовательно, это качество было связано с качествами самой Беатриче, а ее качества были связаны с качеством любви, что, собственно, и поразило поэта. Этими качествами оказались милосердие и смирение. Их явление в мир знаменует пришествие Святого Духа, и для того времени является уникальным. Но время не является единственным измерением. Хотя даже с точки зрения времени первопричина явления Святого Духа в мир повсеместна. Для тех, кто не верит в реальность славы Господней, достаточно довольствоваться случайными ощущениями, псевдоромантически относясь к одному человеку или ко всем. Если речь идет об одном человеке, это обычная сентиментальность, если о всех — просто распущенность. Но с романтическим богословием не все так просто. Утверждая, что возлюбленная предстает в ее истинном и небесном совершенстве, настоящие романтики также уверены, что подобное совершенство подразумевается в каждом человеке. Христианская религия заявляет о том же. Несомненно, что множество влюбленных видели в своих возлюбленных то же, что и Данте в Беатриче. Но великий дар, полученный нами от Данте, заключается не в описании его видения, а в его обосновании. Там, где мы способны только поклоняться, Данте понимает, почему он это делает. Его христианское видение, его проницательность основаны на том, что совершенство — это естественное состояние людей. Это либо так, либо нет. Никакого компромисса здесь быть не может.

Но тогда почему мы не видим того же всегда, везде и во всем? Потому что вмешивается Божественное Милосердие. Именно Милосердие. «Невозможно долго любоваться прекрасным лицом дамы, — писал Данте в третьем трактате «Пира», — ибо душа при виде такой красоты опьяняется настолько, что теряет всякую власть над собой». Либо Любовь находится в центре круга, либо в нашем видении мира царит хаос, подобный тому, который описан в «Аду». Хаос — иначе извращенный порядок вещей — основа нашего видения. Кстати, на протяжении всего «Ада» Беатриче почти не упоминается. Если наше конкретное видение извращено, то и множество прочих видений извращено также. Если пристальный взгляд, сосредоточенный на одном божественном аспекте, склонен опьянять душу и сбивать ее с толку, какой хаос начнется, если все мужчины и женщины будут так же разглядывать предмет своего обожания? Данте сам видел опасность, заключенную в «Новой жизни».

То есть он имеет в виду далеко не всех, а только по-настоящему разумных, с прочими ему говорить не о чем. Но пока мы являемся теми, кто мы есть, Божественное Милосердие затмевает для нас свое творение. В библейском мифе Адам, как только он решил, что добро — это зло, был милостиво изгнан из рая. Здравомыслие первых людей приняло сдержанное добро за безудержное зло. Таким образом, и мы заодно с Адамом пали. В «Комедии» только в конце Пути Утверждения, после всех отрицаний и наставлений, свет, исходящий от святых, виден вместе со светом Беатриче на фоне смирения и милосердия Града Божия.

Эта безграничная милость уже не опасна для нас; это истина, ясная для нашего разума и пока непонятная для нашей плоти. Стоит обратить внимание на проблему: после явления Беатриче и ее ухода, появляется второй образ того же типа. Если, как мы предположили, качество любви лежит в основе многих браков, то проблема актуальна и сегодня. Но для всех ли подходит брак? Христианская церковь настаивала на том, что для проведения этого великого эксперимента по соединению мужчины и женщины необходимы определенные условия: свободный выбор, верность, физические возможности. Физический союз, который разрешается, поощряется и действительно является частью совместной жизни мужчины и женщины, категорически противопоказан тем, кто не удовлетворяет названным условиям. Но почему, если видение достоверно, если (с точки зрения Данте) «самая благородная Любовь» действительно пребывает и в Даме Окна?

Целью Романтического Пути является обретение свободы и власти. Чтобы быть свободным, нужно обладать властью принимать или отвергать. Нам предлагается свобода во славе. Второй образ не следует отвергать; мы не должны делать вид, что его нет, или что он почему-то хуже первого.

В первых обещаниях не было отрицания плотского, не найдем мы его и во втором случае. Никто не собирается «кощунственно противостоять творению». Первый образ был направлен на физическое единение; второй — на разделение. Но оба движения порождены самой благородной Любовью, то есть действием изначальной Любви в творении.

Природная ревность и чрезмерное рвение, свойственные скорее адептам сверхъестественного, навязывают нам точку зрения на второй образ как на греховный, а не благой. Это разновидность зависти, и в «Комедии» она представлена в одеждах цвета камня и с зашитыми веками («Чистилище», XIII, 69–71),«небесный свет себя замкнул сурово». Здесь нет и признаков заботы о других, о чем свидетельствует очередной дух словами: «Вина нет у них»[50], намекая на щедрость Господа. Здесь никто не ведает обходительности, которую являют Вергилий, Беатриче и все блаженные. Часто считается, что не ревнивый оправдывает грех, если таковой существует. Это неверно, поскольку ревность только увеличивает грех неверности по отношению к образу, порождая другой грех — неверность по отношению к самой благородной любви. Но в том, чтобы лицезреть и поклоняться славе Господней нет греха, и не принимать смирение и милосердие, исходящие от второго образа, да хотя бы даже и семидесятого, означает ограничивать Любовь. Часто влюбленные в первом порыве любви обещают, что не будут держать зла на партнера, даже если он найдет им замену. Правда, потом они обычно не в состоянии сдержать своих обещаний, но это не отменяет первый щедрый порыв. Тот, кто не любит разные проявления царства небесного, тот не любит само царство.

Говорят, будто святой Августин сожалел, что часто не мог заставить прелюбодеев понять, что они поступают неправильно. Пожалуй, они нашли бы для себя больше оправданий, если бы знали историю самого Августина и его карфагенской любви[51]. Хотя, возможно, в его тогдашней любви не было того качества, о котором говорится в «Новой жизни». Впрочем, сколько бы оправданий не нашлось, прелюбодеи все равно не правы. До тех пор, пока ревность не будет так же предосудительна, как и прелюбодеяние (с разводом или без него — не имеет значения), не помогут ни доносы, ни раскаяния. Зачастую ужасная правда скрывается за комическими фигурами самодовольного мужа или жены; они вполне пристойны внешне, но истинной порядочности нет места в их жизни. Если бы в браке было возможно достичь взаимного обожания второго образа, когда бы и в чем бы оно ни проявилось, а также найти способ взаимного ограничения такого обожания, перед нами открылись бы невероятные новые возможности. Однако никакое взаимное ограничение не должно означать холодность в отношениях, не должно отменять страсть.

В этом смысле брак является прекрасным примером Пути Утверждения. Верность является гарантией романтизма. Церковь утверждает, что от брачных уз нельзя отказаться. Трудно назвать какой-нибудь другой эксперимент, который бы начинался при такой поддержке всех его участников.

Появление второго образа никак не может считаться началом второго эксперимента. Но зато может стать продлением и расширением первого. Путь Утверждения здесь расширяется, включая в себя отрицание удовлетворения, замену удовлетворения принципом удовлетворения. Объединить оба образа означает сделать шаг к единству. Верность может принимать разные формы, их гораздо больше, чем принято считать, говоря о браке. Наши бессмертные сущности вторичны по отношению к нашим функциям. Любить — значит выполнять функцию, ради которой было сотворено любимое существо. Это определение Пути, конец которого находится там, где земля сливается с небом.