Однажды звездной ночью

ИЮНЬ 1980 ГОДА, ЗАМАНИХА

Анюта брела от реки в гору, в деревню. Дядя Костя так и сидел на солнечном припеке, чудилось, даже и не встал с утра, с той минуты, как она попросила у него лодку. Заметил ли, что его «казанка» снова на месте? Только кивнул, не открывая глаз, когда Анюта тихо сказала ему: «Спасибо, я вернулась». Дядю Костю даже не обеспокоило, где его лодчонка гулеванила больше четырех часов, почему воротилась только на закате?!

Анюту все еще трясло от неизжитого страха, хотя пора было бы успокоиться. Явно тот человек – убийца, грабитель – ее не видел. И даже если ей не почудился рокот мотора за спиной, у нее было несколько минут форы, чтобы умчаться достаточно далеко. Она металась по протокам, запутывая след, и запутала его так, что потом еле выбралась на реку. Да еще какое-то время отсиживалась в тихой заводи. А возвращаясь домой, сколько страху натерпелась! Все казалось, что вот-вот из-за какого-нибудь поворота реки выскочит этот неизвестный…

В том-то и ужас был, что Анюта не знала, кто он! Поэтому родная деревня только вначале чудилась ей надежным прибежищем, до которого хотелось добраться как можно скорей. Но стоило лодке уткнуться в песок, как Анюту словно ожгло догадкой: а ведь и этот уже вернулся. И вскоре она встретится с ним лицом к лицу, даже не зная, что смотрит на него. Да это ладно, ладно – если Анюта смолчит о том, что видела, она, может, и спасет свою жизнь. Главное, чтобы этот ее не видел, не узнал там, на реке! Мало ли кто мог там быть…

Тут Анюта подумала, что, ударившись в эту жуткую панику, спорола одну немалую глупость. Ей надо было сразу мчаться домой, в Заманиху. И, пробежавшись по берегу, посмотреть, чьи лодки здесь, а чьих нету. А потом, затаившись где-нибудь, выждать возвращения рыбаков. Конечно, их могло быть несколько, но все-таки она представляла бы людей, которых следует опасаться, знала бы, что кто-то из них – убийца и грабитель. А теперь надо бояться всех и каждого, потому что, похоже, все лодки уже на берегу. Вон и «казанка» Петра. Анюта с облегчением перевела дух. Слава богу, что он вернулся. Сейчас бегом к нему, стоит его увидеть – и все страхи улетят, останутся только покой и счастье.

И только сейчас Анюта вспомнила, зачем ринулась сегодня в это безумное плавание. Да чтобы предупредить Петра: в его доме обыск! Бушуев окончательно спятил и пошел на него войной!

Ну надо же… С той минуты, как она провела лодку сквозь зеленый тоннель в тихую, уединенную заводь, у которой был такой странный пятнистый берег, Анюта больше ни о чем не думала, как о спасении своей жизни. Она забыла даже про Петра… и вот он теперь вернулся домой с рыбалки, а с чем встретился? С погромом в своем доме! И Анюты не было рядом, чтобы поддержать, приободрить его!

Она побежала вверх по тропинке что было сил, но очень скоро запыхалась. Только сейчас почувствовала, как ужасно устала и проголодалась. Ведь за весь день у нее маковой росинки во рту не было: несколько раз черпала ладошкой воду из реки, вот и все. Помнится, она завтракала у тетки, еще перед тем, как ехать на автостанцию… Господи, да неужто это было сегодня? Кажется, несколько лет назад. Сколько всего случилось с тех пор! Самый длинный день в ее жизни. Но кончится же, кончится когда-нибудь и он. Скорей бы увидеть Петра, скорей бы…

Однако первым, кого Анюта увидела, лишь войдя в деревню, был не Петр, а Иван. Иван Бушуев. Он сидел на бревне, лежащем у заброшенного дома, стоявшего почти на обрыве, и смотрел на закат. Анюта в первую минуту испугалась, что Ванька зачем-то поджидает ее, но он, к счастью, даже не заметил девушку – глаза его и впрямь были устремлены на небо.

Анюта оглянулась. Небо как небо, чуть подернутое предвечерним мягким, золотистым отсветом. До настоящего заката дело еще и не дошло, хотя облака на горизонте уже посинели, а солнце набирает красноту, утрачивая раскаленную белизну, которой сияло весь день. Но вечер уже ощутим во всем: в посвежевшем воздухе, в потемневшей, словно бы задремавшей реке, в том, что отражение противоположного берега вдруг стало особенно четким, зеркально точным, только опрокинутым.

Анюта нахмурилась. Закаты всегда навевали на нее тоску, она больше любила рассветы, хотя иной раз одолевала тяга снова и снова впитывать в себя безудержную грусть увядающего дня. Она и весну любила больше, чем осень, однако не могла удержать восторга перед сентябрем и октябрем.

Ох, да о чем она думает? Какие закаты, какая осень? Думать надо о том, почему Ванька сидит здесь! Кого-то подкарауливает? Не ее ли? А может, Петра? Хотя нет, Петр, конечно, уже в селе, ведь его лодка на месте. Значит, Ванька отдыхает от трудов своих неправедных, переживает острое разочарование, которое его, конечно, постигло, когда он ничего не нашел при обыске в доме Петра.

Конечно, не нашел! Там и не могло ничего быть!

Анюта торопливо пошла по дорожке – Бушуева никак не обойти, разве что ломиться через забор заброшенного дома, торить тропку среди бурьянов, которыми зарос давно не паханный огород. Ну да, станет она народ смешить, бегая от Ваньки, словно преступница! Народу, правда, нет никакого вокруг, смеяться некому, однако Анюта была слишком горда, чтобы дать Бушуеву хоть повод заподозрить, что боится его до дрожи.

Она была уверена, что Иван окликнет ее – или какую-нибудь гадость про Петра скажет, или хоть поздоровается, – однако он молчал, даже, кажется, не поглядел на Анюту, словно ее и не существовало.

Ну и ладно, не больно-то хотелось. Она тоже не собиралась ни здороваться, ни заводить каких-то разговоров – промчалась мимо со всех ног. Перед тем как повернуть в улицу, оглянулась. Бушуев все так же сидел, не шевелясь, уставясь на закат.

И вдруг Анюта почувствовала недоброе. Что-то случилось. Что-то плохое, еще хуже даже, чем ограбление сберкассы, чем преследование Бушуевым Петра. Что-то страшное – страшнее, чем сегодняшние гонки Анюты по заманихинским протокам!

У нее вдруг ослабли ноги – сказались усталость целого дня, голод, волнение и страх. Остановилась, придерживаясь за ближний забор – и чуть не упала, услышав рядом голос Катюши Перебываловой:

– Ань, ты чего?

О господи, ну и денек… Мало ему было начаться со встречи с Катюшей – он еще непременно желает этим же закончиться!

Отстранилась от ограды, приняла независимый вид:

– А что такое?

Катюша выбралась из-за малины, отложила тяпку – должно быть, рубила траву, которая, даром что июнь, успела вымахать под кустами, окаймлявшими участок, чуть не до пояса, – недоверчиво уставилась на Анюту:

– Ты где была, скажи на милость? Тебя тут обыскались все, и мать твоя избегалась по деревне, и Петр просил тебя поискать.

Анюта встрепенулась:

– Петр? А что случилось?

Тотчас спохватилось, что не надо было об этом спрашивать, не надо давать Катюше повода начать разговор, потом ведь не отвяжешься, но Перебывалова уже отбросила тяпку, подскочила к забору, оперлась на него для устойчивости – и теперь уже никакая сила не могла бы остановить поток ее словоохотливости.

И если Анюта еще могла уйти, пока Катюша не начала говорить, то потом она оказалась не в силах сдвинуться с места.

Оказывается, Бушуев искал в доме Петра Манихина тайник, в котором тот спрятал деньги, украденные в сберкассе. Причем если он и раньше практически не сомневался, что преступление совершил Манихин, то сегодня эта уверенность из него так и перла! И когда Анютина мать, в числе других наблюдавшая за обыском и очень переживавшая за жениха дочери, решилась спросить Бушуева, а по закону ли он поступает и есть ли у него бумага на обыск, тот только рассмеялся в ответ и сказал, что, когда он вытащит на свет божий схорон Манихина, ему простятся любые его действия. Все окажется законно!

И вот начался обыск. Спохватившись, что надо соблюсти хоть видимость порядка, Бушуев пригласил двоих понятых. Впрочем, это только говорится так – мол, пригласил. На самом деле ткнул пальцем сначала в одного, потом в другого. Ими оказались Катюша Перебывалова и, словно в насмешку, Саня Колмогоров, первый друг Петра. Уж он пилил-пилил Бушуева, уж он честил его, честил! Но остановить Ваньку не могла бы никакая сила. Он словно сошел с ума, и Санина ругань его только подхлестывала.

В доме Бушуев ничего не тронул – сразу повел понятых в подвал и давай там сбрасывать с полок пустые и полные банки. Мать Петра была великая мастерица всяких заготовок, в прошлый год столько всего припасла, что у Петра и до сих пор полно было солений-варений. Мать-то его теперь жила в Муроме, у старшего сына, у которого родилась двойня, помогала нянчиться, но Петра запасами обеспечила надолго.

Все это Бушуев порушил, а потом начал отдирать от стен полки. Погреб у Манихиных был выложен кирпичом (отец покойный постарался!), деревянные и металлические полки приколочены намертво. Бушуев, поняв, что дело не столь простое, как ему представлялось, звал кого-нибудь из мужиков себе в помощники, однако дурных не сыскалось. Может, Ванька с ума спятил, так что теперь, вместе с ним безумиться? Какой он никакой милиционер, а все же человек пришлый, чужак нижегородский, ну а Петр – он свой, заманихинский. Пришьет ему Ванька дело, посадят его или нет – еще бабушка надвое сказала, а с соседом, это всем известно, лучше не ссориться. Если Бушуеву так уж сильно нужна подмога, пусть себе подкрепление из райотдела милиции вызывает.

То ли по причине выходного дня, а вернее, потому, что в глубине души Бушуев понимал полную противозаконность своих действий, никакого подкрепления он не вызвал. Сбегал домой за столярным и слесарным инструментом и принялся корячиться один, отдирая полку за полкой и тщательно осматривая стены.

Катюша и Санька сперва честили его на два голоса, а потом притихли, подавленные его уверенностью в своих действиях. Кажется, даже Санька в конце концов почти уверился в том, что Бушуев знает, что делает.

Осталась нераскуроченной только одна стена, когда с рыбалки вернулся Петр. Еще, видать, по пути добрые люди успели доложить ему, что творится, потому что он как вбежал во двор, так сразу ринулся в погреб и накинулся на Бушуева. Ругался, кричал много чего… а пуще – тут Катюша так и впилась глазами в Анютино помертвелое лицо, – а пуще Анюту поминал: мол, Бушуев во что бы то ни стало решил отбить у него невесту, вот и готов ради этого на все. Только с того, мол, он к Петру и прицепился, будто собачий репей, а на самом-то деле ему плевать, кто Кольку Лукьянова убил и кто сберкассу грабанул. Все дело только в Анюте!

Много чего обидного высказал Петр Бушуеву, и, видать, оба они дошли наконец до белого каления, потому что Петр вдруг кинулся на Бушуева с кулаками, но не успел даже коснуться его пальцем, как тот вдруг сам на него бросился. И в драке сначала разбил ему лицо, а потом, когда Петька ответил сильным ударом, Бушуев так швыранул противника от себя, что Манихин отлетел, ударился всем телом о кирпичную стену, а потом сполз на пол – и остался лежать недвижимо.

Трясли его, тормошили, на воздух вынесли, но он в себя не приходил. Саня Колмогоров погрузил друга в коляску своего мотоцикла да и повез в больницу. Остальные разбрелись по домам. А Бушуев ушел из разоренного подвала, и никто не знает, куда он подевался.

– Да вон на косогоре сидит, – махнула рукой Анюта.

Странно она чувствовала себя… Усталость, страх – все куда-то подевалось. Так бывает после грозы, когда весь день томит тяжесть надвинувшихся облаков, а потом вдруг как ударит ливнем – и сразу станет легче. Бьет гром, свищет ветер, молния вспарывает небо, но это уже ничего, это уже не страшно, гроза свершилась, и дышится легко. Исчезает оцепенение, ожидание смутной беды: гроза – беда явная, от нее надо скрываться, спасаться, но это – дело привычное, человек знает, как теперь поступать.

Вот и Анюта знала, что сейчас ей надо поскорей добежать до «стекляшки», откуда через полчаса уходит последний автобус в райцентр. Только сначала – заглянуть домой, успокоить мать, сказать, что уезжает к Петру. И все-таки хоть что-нибудь съесть. Ей нужны будут силы!

Она сорвалась с места и ринулась по улице так быстро, что Катюша даже ничего не успела больше сказать. А впрочем, чего еще говорить? И так все сказано!