Однажды звездной ночью

АВГУСТ 2001 ГОДА, НИЖНИЙ НОВГОРОД

– И… что потом? – наконец спросил Александр. У него у единственного хватило сил что-то сказать: Анна и Серега молчали как убитые.

– Ну, что? – зло повернулся к нему Манихин. – Зарыл я его. В погребе… Там ведь и впрямь тайник был, но о нем ни одна собака не знала, кроме меня. Зарыл, кирпичами заложил, сверху зацементировал. Не ленился – всю ночь весь пол замазывал. И видимо, хорошо зарыл, если за двадцать лет ни одна собака не нашла. Так и сгинул Ванька Бушуев не то в Сибири, не то на Урале, не то в Казахстане. Уехал – и пропал навеки!.. Вот потому я сразу неладное и почуял, когда ты мне от него, покойника, привет передал.

– А-а, ну, теперь понятно, – наконец подала голос Анна. – Понятно, почему, когда я Бушуева сегодня упоминала, ты сказал, что веришь мне. Если я его вспоминаю, значит, думаю, что он жив, правда?

– Конечно. Я тогда сразу понял, что со мной чудесит кто-то, кто эту старую историю решил ковырнуть. Кто-то из своих, из заманихинских! Ну, выбор был невелик: ты да Серега. Но чтобы Маринка… В жизни не поверю. Она ж меня спасала дважды…

– Про первый раз я уже объяснил, – сказал Александр. – А во второй раз – по той же причине. Она думала, что вы – убийца ее отца. И, как выяснилось, не ошибалась. Это убеждение перешло к ней от матери. Мать жила ожиданием, что вернется Бушуев и сможет доказать вашу вину. Поэтому Марина и передавала вам привет от Бушуева. Она хотела, чтобы вы мучились от страха. Она хотела, чтобы вы мучились долго.

– Ну, хотела и добилась, – ответил Манихин, отступая на шаг в прихожую и разглядывая в зеркале «бронзовую маску». – А ты, если такой умный, небось знаешь, как она меня травила?

– Знаю, – кивнул Александр.

– Знаю, но не скажу? – раздельно, с издевкой проговорил Манихин. – Ведь не скажешь?

Александр посмотрел на его лицо и опустил глаза. Пару часов назад он пытался дозвониться до этого человека, готов был среди ночи ехать к нему в Зеленый Город, только чтобы сказать, предупредить, спасти! Смешно!

И еще смешнее: если бы Манихин не явился сюда нынче ночью, Александр утром помчался бы к нему – рассказывать! Открывать тайну!

А что теперь?

– Вы знаете? – Анна гибко, молодо вскочила с дивана. – Вы знаете причину? То есть это никакой не гиперарсеникум? То есть существует конкретный источник отравления, и, если его устранить, Петр сможет выздороветь?

Александр пожал плечами:

– Думаю, что да.

– И, зная это, вы не скажете… не откроете причину?

Он молчал.

– Послушайте… – Голос Анны вдруг сделался вкрадчивым. – Если вы хотите денег… больших денег…

Он покачал головой:

– Не в этом дело.

– А в чем? Тогда в чем? В сладости власти над несчастным, измученным человеком? Или вы решили взять на себя роль карающего ангела? Решили исполнить то, что не удалось Ивану? Уподобились мстительным сестрицам Лукьяновым? Так?

Александр молчал, вдруг поняв, что не знает, почему не хочет сказать Манихину всей правды. Не знает! Неужели его в самом деле так возмутила и взволновала та старая история? А ведь и в самом деле старая. Это он узнал все впервые, для него это – потрясение, а для Манихина, для его жены все давно поросло бурьяном, не живет, не болит, не мучит. Если бы не Марина с ее кошмарной, изобретательной местью, они и думать забыли бы обо всем этом!

Хотя нет. Серега-то появился в жизни Манихиных раньше, чем сестры Лукьяновы, после браков скрывшиеся за фамилиями мужей: одна стала Холмская, другая Володина. Может, они и замуж-то шли, чтобы изменить фамилии? С этих сестричек станется! Видимо, они были очень близки, если даже после исчезновения Эльвиры Марина иногда гримировалась под нее, одевалась в ее одежду и появлялась в ее квартире – тайком.

Впрочем, сейчас речь не о них, а о Сереге. Серега появился у Манихиных раньше, и хозяин взял его в дом именно из-за того, что парня звали Сергей Николаевич Лукьянов. Да, память Манихина кровоточила всю жизнь. По сути, Петр Федорович уже отбыл тот срок, которого так боялся. И вместе с ним отбывала этот срок жена, которая знала или подозревала о его преступлении, пыталась отогнать от себя эти подозрения, а сейчас на все готова, чтобы его спасти.

Любила не за что, а вопреки. Любила той любовью, которая способна все оправдать, все простить, отпустить все грехи. Возвышенной любовью? Низменной? Сильной?

Как найти слово для этого чувства и есть ли оно, это слово?

Интересно, какие еще доводы придумает Анна, чтобы убедить несговорчивого доктора Меншикова?

– Вы, видимо, праведник, да, Саша? – проговорила Анна голосом, исполненным такого презрения, что у Александра даже висок заныл. Словно бы ударила, честное слово! – Вы никогда не грешили и не каялись? Хорошо вам. Скажите, каково это – чувствовать себя безгрешным, ни в чем не виновным?

– Вы тоже ни в чем не виновны, – буркнул Александр. – Вы никого не убили, не ограбили, вы, уверен, даже не подозревали…

– Подозревала, – дерзко кивнула она. – Я же не дура! Эти деньги… домик в Краснодаре, теткино наследство… Петр был очень осторожен с деньгами, очень. Он покупал недвижимость – там, тут, доллары, золото… у нас есть старинные золотые монеты, хотите? Ах да, вы же не стремитесь к богатству! – усмехнулась она. – Вложения были очень разумными, у Петра отличное деловое чутье, поэтому нас не задели ни реформы, ни кризисы. А потом уже стало все равно, откуда у тебя деньги, главное, что они есть. Я подозревала, но старалась не думать об этом. Я любила его, люблю… А потом, чем я лучше? Чем хуже? Он убил ради меня, я тоже убила ради него.

Петр Федорович и Александр враз посмотрели на нее, потом друг на друга и опять на Анну. Но они ничего не сказали. Их опередил Серега:

– Та цыганка в машине? Это вы ее?..

– Да, – с вызовом призналась Анна. – Я ведь думала, что это из-за нее так заболел Петр. Она отвязалась от меня в лесу, но потом снова появилась возле дома. Теперь я понимаю – может быть, она искала Марину. Но тогда я этого не знала. Я зазвала ее во двор, будто бы поговорить, потом… – она отмахнулась, – потом все неважно. Я втащила ее в гараж, положила на заднее сиденье машины и стала думать, как теперь быть. Ведь я не умею водить автомобиль. Я решила поговорить с Сергеем, умолять его… Но именно в тот вечер ты, Петр, решил покончить с собой. Сергей был убежден, что цыганка – твоя жертва.

– Да, – кивнул Сергей. – Но мне было плевать, ясно? Мне и теперь плевать! Если вы ее убили, значит, она это заслуживала!

Это адресовалось Александру, совершенно понятно.

Он кивнул, показывая, что да, принял информацию к сведению.

– А я и не знал, кто там лежал, на заднем сиденье. Думал, в бреду померещилось, – глухо сказал Манихин. – Выходит, мы теперь квиты. Да, Анюта?

– Да, – легко согласилась она. – Как видите, Саша, вы тут один чистенький… Серега мог бы вам о себе кое-что рассказать, верно? Но хватит на сегодня исповедей. Хватит! Вы только подумайте вот о чем: вы хотите продолжить то, что начала Марина. Вы признаете ее право мстить. Но она ведь – нашего поля ягода. Нашего, а не вашего! Она тоже убийца. Так в чем же разница – если откуда-то сверху, из заоблачных, святых высей, взглянуть на наши грешные, пеплом посыпанные головы?

Александр вздохнул. Он еще раньше знал, что не выдержит, скажет о кружке, поэтому эти последние слова Анны были в общем-то напрасным доводом. Но – сильным, что и говорить…

– Кружку разбейте, – угрюмо обернулся он к Манихину. – И выбросьте подальше, а еще лучше – закопайте где-нибудь, чтобы никто не нашел.

Манихин усмехнулся:

– Да брось ты. Думаешь, я об этом не думал? Мышьяковистая глина, то да се… А ты знаешь, что температура обжига керамики – 1200 градусов? И требуется минимум двойной обжиг, чтобы… Какой мышьяк?! Вдобавок сверху глазурь, которая изолирует всякий яд из глины.

– Конечно, – кивнул Александр. – Глазурь. А по глазури – цек. Трещинки. Патина, сеточка. Сеточка трещинок, замазанных контрастным пигментом. Древняя техника. Кракле называется. Теперь понятно?

Глаза Манихина расширились. Он всегда относился к Марине как к дочери. Да, она и по возрасту подходила, и вполне годилась в духовные дочери тому парню, который писал сам на себя анонимку, который организовал свое великолепное алиби, который уничтожил своего врага – оперативника Бушуева. И если бы не этот мальчишка…

И тут Манихин подумал, что если Марина вполне годилась бы ему в дочери, то этот мальчишка мог бы стать его сыном. Сыном, которым он гордился бы!

Вопрос: гордился бы мальчишка таким отцом?.. А непростой вопрос. Не такой уж простой, как на первый взгляд кажется!

– Ну так что, ничья? – спросил Манихин с легкой усмешкой. – Разойдемся как в море корабли? Или все же кинешься права качать? Позвонишь туда, куда так и не дозвонился Бушуев? Ментовозку вызовешь?

– Я пойду к телефону, а вы наброситесь на меня? – с такой же усмешкой взглянул на него Александр. – Или как? Ладно, ничья… Я не трону вас, если вы не тронете Марину.

Мгновенное молчание. Потом эти трое дружно кивнули.

– Но ты рисковый, Алехан, – со странным выражением произнес Серега. – Я бы на твоем месте… Это же все равно что радиоактивный элемент под подушкой держать! С атомным реактором спать! Она же точь-в-точь как эта… ну, которая всех мужиков травила?

– Леди Макбет?

– Во-во. Она же сумасшедшая!

– Все мы тут сумасшедшие, – легонько похлопав его по загипсованной руке, усмехнулся Манихин. – Ну и что? Ведь если жизнь жить как щи хлебать, то на хрена она нужна?

Анна кивнула, соглашаясь.

Александр и словом не обмолвился. Может быть, потому, что тоже был с этим согласен?

Манихины в сопровождении верного слуги направились к двери.

– Прощай, доктор, – сказал Петр Федорович.

Больше никто ничего не сказал.

Александр запер за гостями дверь. Умылся, почистил зубы.

Пошел в спальню. Посмотрел на Марину. Она все спала и спала, улыбаясь во сне.

Он покачал головой, ужасаясь и умиляясь безмятежно спящей Марине, сам себе, потому что не в силах отказаться от женщины, которая, может быть, станет для него смертельной отравой, погубит его… удивляясь и умиляясь вообще этой жизни, которая иной раз заставляет нас совершить такое… не понятное никому, да и нам самим тоже!

Кто-то осудит доктора Меншикова? Да ладно. Судите!

И привычка думать стихами, которая не раз выручала Александра, подсовывая чужие мысли, если не было своих, подходящих к случаю, вдруг опять пробудилась в нем:

Он погасил свет и прилег рядом с Мариной, касаясь губами ее тонко вьющихся, растрепанных волос.