Ожившая тень

1

Начало лета. С гор дует лёгкий ветерок, принося с собой прохладу и лёгкие, едва уловимые запахи полевых цветов. Узкие ложбины, закрытые горами от ветра, полны пряного запаха имбирного дерева.

Трое друзей — Мёнгиль, Муниль и Кёнпха́ль, раскрасневшиеся, опьяневшие от аромата цветов, спускаются с горы по извилистой узкой тропке. За плечами у каждого вязанки травы.

Ребята подходят к крутому уступу и садятся под большим развесистым деревом передохнуть. Свежий ветерок приятно холодит их потные спины. Они всегда вместе — учатся в одном классе, живут по соседству, вместе готовят уроки, ухаживают в школьном уголке за кроликами. И дружат они с самого детства; спорят, строят планы на будущее…

На круглом, добродушном лице Мёнгиля улыбка. Он всегда улыбается, этот общий любимец третьего класса[1]. В нынешнем году его выбрали председателем совета отряда, хотя ничем особым Мёнгиль не выделяется. Голос у него негромкий, талантов никаких нет.

Почему же тогда вечно его окружают ребята? Может быть, потому, что он не отказывается от поручений, что у него добрый и ровный характер? Или потому, что он никогда не врёт, справедлив и честен и всегда готов прийти на помощь другу?

Наверное…

Отца у Мёнгиля нет. Во время войны[2] он командовал партизанским отрядом, попал в плен к врагам, и они замучили его. Партизаны выкрали его тело и тайно похоронили в горах.

Он похоронен здесь, неподалёку, на холме, и на могиле его растут полевые цветы. Мать Мёнгиля — председатель местного кооператива. Она часто приходит на заросший цветами холм и подолгу сидит у могилы мужа…

Рядом с Мёнгилем, задумчиво подперев подбородок рукой, устроился поудобнее Муниль. Он совсем не похож на товарища — высокий, стройный, с худым веснушчатым продолговатым лицом, серьёзный и обстоятельный. Муниль домосед. Он любит помогать матери по хозяйству, в шумные компании его не затащишь, постоять за себя он не умеет. Он кажется старше своих тринадцати лет, может быть, оттого, что многое успел пережить?

Когда началась война, ушёл на фронт отец Муниля. Потом заболела его старая бабушка, живущая в горной глухой деревушке. Старушка хотела видеть внука, и Муниль вместе с приехавшим за ним дядей отправился её навестить.

Бабушка умерла на второй день после приезда Муниля. А ещё через день в её старенький домик попала бомба. Из всей большой семьи спасся только Муниль: он в это время ходил за водой к колодцу.

Когда Муниль возвратился в родную деревню, когда, запыхавшись, прибежал на свою улицу, он так и замер в испуге и изумлении: их дома не было. Вместо него зияла огромная воронка от бомбы — одной из последних, сброшенных на многострадальную землю, потому что вскоре было заключено перемирие.

Муниль бросился к соседке, и тётушка Цой, вздыхая и охая, рассказала ему о страшном дне налёта.

— А мама?..— еле слышно спросил Муниль.

— Маму с сестрой и дедом увезли куда-то…— всхлипнула тётушка.— Их ведь всех ранило…— Она взглянула на Муниля и быстро прибавила: — А ты живи пока у меня… Пока они не вернутся…

И Муниль остался у тётушки Цой. Он по-прежнему ходил в школу, помогал тётушке по хозяйству и терпеливо ждал конца войны. Семья собралась вместе только после перемирия. Да, Муниль пережил многое…

А другом он был настоящим — в этом ребята убедились давно.

Ну, а что можно сказать о третьем товарище, о Кёнпхале? Кёнпхаль — парень весёлый! Вечно он кого-то поддразнивает, над кем-то смеётся и шутит. И забияка Кёнпхаль порядочный: сколько раз приходилось друзьям защищать его, ввязываться из-за него в драку! Впрочем, он весь в отца. Отец у него известный в деревне весельчак и задира. Что бы ни случилось, никогда не вешает нос, знай посмеивается да напевает.

Вот мать — та другая. Характер у неё крутой, строгий. И отец, и сын даже её побаиваются. Ну да она отходчива! Поворчит-поворчит и перестанет.

Ребята сидят на самом краю каменного уступа, болтая ногами. Под ними широкая долина и их родная деревня Сингван. Сверкает на солнце река. Отроги гор словно покрыты снегом: наступила пора цветения яблонь.

До чего же прекрасна родная земля! Здесь они родились, выросли, бегали по этим полям, лазали на холмы и горы, вечерами задумчиво глядели в далёкое звёздное небо.

Что за мир там, на севере, за горами? Покинуть бы деревню и уехать далеко-далеко…

Они мечтали об этом ещё совсем недавно. Но с некоторых пор их мечты изменились. Всё чаще думали они теперь не о далёких неведомых странах, а о своей родной деревушке, родной земле. Любовь к ней остановила бег горячего скакуна — фантазии. Не просто прекрасные горы и реки, нет, родина — земля, за которую проливали кровь их отцы и матери,— вот что теперь волновало ребят.

Жизнь всегда текла в деревне медленно, неторопливо, всё казалось давно устоявшимся, неизменным. И вдруг она стремительно рванулась вперёд: в Сингване организовали кооператив.

Из тёмных, сырых, оставшихся после войны землянок, бомбоубежищ и блиндажей люди стали перебираться в новые светлые дома; на реке Санчхо́н построили водонапорную башню, и чистая голубая вода пошла на рисовые поля; на склонах гор разбили огромный фруктовый сад.

И всё это делали их земляки, которых они знали с тех самых пор, как помнили самих себя,—люди, раз и навсегда, казалось бы, погружённые в мелочные свои заботы.

Мог ли Мёнгиль когда-нибудь представить, что его мать будет возглавлять такое хозяйство? А Кёнпхаль? Это благодаря стараниям его отца в деревне построили мельницу. Раньше об этом и думать не смели…

Каждый день приносил ребятам что-то новое, интересное. Вот и сегодня в деревне большой праздник: наконец-то построили новый коровник, о нём давно уже мечтали крестьяне.

Сегодня старики поведут туда своих коров, и дед Муниля — старик Токпо́ будет за ними ухаживать. По этому случаю в школе даже занятия отменили — кому не хочется взглянуть на торжественную церемонию!

— Пошли нарежем свежей травы, угостим коров на новоселье! — заорал вчера на весь школьный двор Кёнпхаль, и приятели с восторгом подхватили его идею.

Они всегда любили это занятие: забраться высоко в горы, нарезать пучки душистой травы, а потом не спеша спускаться в деревню с полным чиге[3] за плечами. Только раньше они старались для себя, а теперь — для всех. И было в этом что-то волнующее, непривычное.

В школе, на переменах, ребята из Сингвана без конца рассказывали о предстоящем празднике мальчишкам и девчонкам из соседних деревень. Те тоже не оставались в долгу. Новостей хватало у всех: в одной деревне рыли оросительный канал, в другой провели водопровод и уже пустили воду, в третьей открыли детский сад, в четвёртой — медпункт.

Говорили обычно все вместе, перебивая друг друга, и во всех рассказах с нарочитой небрежностью, но тайной гордостью звучали новые для ребят слова: «наш», «общий». Казалось, мальчишки и девчонки живут теперь одной дружной семьёй, едят за одним столом, и заботы и интересы у них одинаковые. Они и к школе относились сейчас совсем иначе. Даже Муниль, не так давно мечтавший уйти из деревни и прославиться в дальних краях, даже он без конца говорил теперь о кооперативе, о завтрашнем дне своей родной деревни.

Менялась не только жизнь. Менялись люди.

Ребята снова надели чиге и мелким пружинистым шагом стали спускаться с крутого склона.

Они подоспели вовремя. Длинный новый коровник плотным кольцом окружали крестьяне. Под ногами вертелась малышня, ребята постарше солидно стояли поодаль. На полу в коровнике лежало свежее сено, в углу в котле что-то булькало. Старухи посмеивались:

— Дожили… Коровы в домах спать будут!

— Ведут, ведут!..— закричал вдруг какой-то малыш.

Все зашумели, зашевелились. Старики вели коров. Коровы шли медленно, важно. Впереди шествовал вол Оллу́к — краса и гордость деревни. Эх, и завидовали когда-то крестьяне его хозяину! Ещё бы: за один день мог вспахать Оллук огромное поле, на котором другой вол трудился бы дня четыре. Теперь вол стал общим.

По живому, весёлому коридору коровы не спеша шли к коровнику. Со всех сторон их добродушно похлопывали по бокам, гладили по спине, совали коровам свежую, душистую траву. Мёнгиль, захватив пучок травы, протянул её Оллуку. Кёнпхаль погладил вола по боку.

Наконец коровы, аппетитно хрустя травой, скрылись в дверях коровника. Дед Токпо засуетился: пора принимать хозяйство! Он словно помолодел в этот знаменательный день — с лица его не сходила радостная улыбка.

— Вы прямо юношей стали, дедушка,— улыбнулась мать Мёнгиля.

— А как же! — тут же откликнулся дед.— Подумать только: за целое стадо в ответе!

Он вытер рукавом потный лоб и снова принялся хлопотать вокруг своих питомцев.

— Дедушка, можно, мы будем ухаживать за Оллуком? — пробившись к дверям коровника, спросил Кёнпхаль.

Но дед только махнул рукой: некогда, мол, после поговорим…

За старика Токпо ответила мать Мёнгиля.

— Возьмите над Оллуком шефство, ребята,— сказала она.— Этот вол — наше богатство…

Мёнгиль уселся на корточки и, склонив голову набок, глядел на вола, забыв обо всем на свете. Мать, перехватив его восхищённый взгляд, улыбнулась: хозяин растёт!

2

Хозяйствовать по-новому было нелегко.

Сингван — деревня большая: сто с лишним дворов, и большинство бедняцкие — такие как у Мёнгиля, Муниля и Кёнпхаля. Есть и середняки. Те не спешат пока вступать в кооператив, приглядываются, ждут, что будет дальше.

Бедняки, правда, вступили сразу, не раздумывая, только у большинства из них нет ни домов настоящих, ни скотины, ни даже мотыг и лопат — всё унесла война.

Трудятся они день и ночь — работы хватает. Однако много на первых порах и неполадок: не очень хорошо знают крестьяне, как приняться за новое для всех дело. Да и земли в кооперативе разные: у реки плодородные, ближе к горам сухие и каменистые.

Впрочем, хозяйство постепенно налаживается. Построили коровник, много новых добротных домов, посреди деревни забухал молот: стала работать кузница. Наконец-то будут в достатке серпы и мотыги!

Хватает дел и у школьников. После уроков целыми классами разыскивают они оставшееся от войны железо и таскают его в кузницу, бегают на станцию — подбирают упавший с проходящих поездов кокс.

Им нравится работать вместе! Кёнпхаль даже организовал в деревне бригаду: в выходные дни ребята ходят теперь по соседним деревням, рассказывают о том, что такое коллективизация, выступают перед крестьянами со стихами, поют песни и пляшут.

Выпускают пионеры и стенную газету: пишут в ней о школьных и кооперативных делах…

Последнее время в деревне вдруг стало как-то неспокойно. Из дома в дом, словно чёрные змеи, поползли зловещие нелепые слухи:

— Говорят, скоро наступит великий мор! Все, говорят, помрём с голоду!..

— Слыхали? Жить скоро будем в одном, общем, доме!

— Ай-я-яй, беда-то какая!..

И кумушки, покачивая головами, расходились по домам.

Откуда они шли, эти нелепые россказни? Кто сочинял их, и кто разносил по всей деревне?

И если бы только россказни! Вслед за странными слухами начались непонятные какие-то истории. Как-то ночью в одном дворе ни с того ни с сего загорелся сарай. Через неделю засорился канал, по которому шла из водохранилища на рисовые поля вода.

А потом произошло вот что.

У самой околицы лежало непаханое поле — больше тысячи пхён[4]. Нужно было срочно вспахать его: пора сажать рис, а свободных рук мало. Еле-еле набрали бригаду.

Среди других вызвался пахать Ким Бугиль — нездешний, из уезда Енчхо́н. Никто не знал толком, что за человек этот Ким. В деревне он появился вскоре после войны — много тогда бродило по городам и сёлам разного люда. Ну да разве это уж так важно, кто он такой? Крестьянин — он крестьянин и есть: землю, видать, любит. Жаль только, что Бугиль связался с бездельником Пак Пхунса́мом. Тот кого хочешь с пути собьёт.

Бугиль работал, как и все, быстро, с охотой. А потом на поле послали школьников — сажать рисовую рассаду.

Работа шла споро. Одни таскали нагруженные доверху нежными зелёными ростками чиге, другие втыкали в землю рассаду. У каждой идущей к центру поля канавки развевались по ветру разноцветные флажки. Ребята старались обогнать друг друга, хотя сажать рассаду было не так-то просто: приходилось следить за тем, чтобы ряды были ровными, расстояние между ямками одинаковое. Смеясь и весело перекликаясь, Мёнгиль, Муниль и Кёнпхаль (они, конечно, работали рядом) приблизились к центру поля.

Но что это? Земля становилась всё твёрже и твёрже, сажать глубоко так, как положено, было уже невозможно. «В чём дело?» — недоумевали ребята.

— Братцы! — вспомнил вдруг Мёнгиль.— Ведь это же участок Кима!

— Да здесь совсем и не вспахано,— подхватил Муниль.

— Зачем же он тогда вызвался работать? — поднял брови Кёнпхаль.

Не успели разобраться с этим удивительным случаем, как через несколько дней Бугиля заметил возле водохранилища дед Токпо: Ким пытался разрушить плотину.

Бугиля арестовали. И уже потом жители деревни Сингван узнали, что он вовсе не был простым крестьянином, а был сыном помещика, бежавшего после Освобождения на Юг.

Во время реформы у Кима Бугиля отобрали землю. Он скрылся в горах, примкнул там к банде головорезов, и руки его обагрены кровью невинных людей.

Да, не только друзья окружали кооператоров…

3

— Ребята,— сказал как-то учитель Чансу́.— Завтра к нам в школу придёт новый ученик. Зовут его Ким Чхонён. Он старше вас на два года, но учиться будет вместе с вами, потому что дважды оставался на второй год. Вы не должны смеяться над ним: это не его вина…

Учитель помолчал, глядя на притихших ребят, потом добавил:

— У Чхонёна погиб на фронте отец. Сам он вместе с матерью много раз переезжал с места на место. Потому и отстал в учёбе…

На другой день по дороге в школу Мёнгиль вспомнил слова учителя. Он решил, что непременно подружится с новеньким. Уж он-то знал, каково жить без отца!..

Но подружиться с Чхонёном оказалось не так-то просто. Высокий, рослый парень был угрюмым и неразговорчивым. Когда Мёнгиль спросил: «Хочешь сидеть со мной рядом?» — Чхонён только кивнул и молча сел за парту, глядя куда-то вбок.

Так он просидел весь день, не перемолвившись ни с кем ни словечком. И Мёнгиль, искоса поглядывая на нового товарища, не решался тревожить его.

Прошёл месяц с того весеннего дня, как Чхонён впервые переступил порог школы, а Мёнгиль всё не мог понять, что за человек новый его однокашник.

На уроках Чхонён молча сидел рядом с ним и, похоже, совсем не слушал объяснений учителя, на вопросы преподавателей отвечал кратко и нехотя, часто пропускал занятия.

— Слушай, Чхонён,— сказал ему однажды Мёнгиль,— давай заниматься вместе. Я тебе помогу!

Чхонён как-то странно взглянул на него и молча отрицательно покачал головой. Мёнгиль хотел было сказать ещё что-то, но, поймав на себе насторожённый взгляд Чхонёна, осёкся. «Что с ним творится? — терялся в догадках Мёнгиль.— Почему он всегда такой мрачный? Может, поговорить об этом с классным руководителем?»

На другой день Чхонён не пришёл в школу, и Мёнгиль решился. После уроков он подошёл к учителю Чансу.

Ребята очень любили и уважали своего классного руководителя. Ещё бы — ведь он прошёл всю войну, сражался на знаменитой 351‑й высоте! И как он понимал дела и заботы своих учеников, как умел выслушать каждого, дать дельный совет! Он никогда ни на кого не повышал голос, говорил мягко, но твёрдо. И свой предмет — физику — объяснял так, что класс сидел на его уроках затаив дыхание.

Учитель Чансу спокойно выслушал сбивчивую речь Мёнгиля, нахмурился.

— А почему ты говоришь о своём товарище таким унылым тоном? — спросил он вдруг.— Ты ведь председатель совета отряда и товарищ Чхонёна. Разве не так?

Мёнгиль молча кивнул.

— Почему же тогда ты так скоро решил отступиться?

— О чём с ним ни заговоришь, он только «да» да «нет», вот и всё,— пробормотал Мёнгиль.— Я уж не знаю….

— Конечно,— согласился учитель,— Чхонён не похож на других ребят. Он скрытен, у него трудный характер. И он не схватывает на уроках всё так легко и быстро, как ты, например. Но это не значит, что он должен остаться в классе один, понимаешь? Он в твоём отряде, Мёнгиль, он ваш товарищ. И вы должны сделать так, чтобы он стал среди вас своим. Это зависит только от вас — от вашей помощи, от доброго к нему отношения.

Учитель Чансу помолчал и тихо добавил:

— Ты подумал, Мёнгиль, о том, почему он такой? Война никого не пощадила…

Мёнгиль слушал учителя и всё ниже опускал голову — ему было нестерпимо стыдно. Он сейчас же пойдёт к Чхонёну. Сейчас же! Узнает, почему его не было в школе, расскажет, что́ задано на завтра, поможет приготовить уроки. Он станет ему настоящим другом!

Мёнгиль вышел из школы и решительно зашагал к дому Чхонёна. Сгущались сумерки. На полях по-прежнему трудились крестьяне — пололи рис. Легкие волны пробегали по светло-зелёному полю.

Мёнгиль подошёл к склону холма, на котором стоял дом Чхонёна, и вдруг услышал звонкий, переливчатый женский смех. Ему вторил мужской. На холм по дороге, ведущей из уездного города, поднимались двое: известный всей деревне пьяница и картёжник Пак Пхунсам и мать Чхонёна, тетушка Хван. На круглом, лоснящемся, довольном лице Пака сияла улыбка. Видно было, что он не очень-то трезв: он шёл чуть пошатываясь, глаза у него были красные, как у кролика.

Чуть ли не каждый день этот бездельник таскался в город, с утра до ночи дебоширил и пьянствовал, до рассвета резался в придорожных харчевнях в карты. И всегда он насмешливо улыбался, словно дразнил соседей: «Работайте, работайте, а я покуда в картишки сыграю!»

Рядом с ним, тоже улыбаясь, шла мать Чхонёна — ещё не старая, миловидная женщина с белым, незагорелым лицом и такими же белыми, изнеженными руками: сразу видно, что не очень-то утруждает себя работой.

Правда, вначале, когда они с Чхонёном только приехали, она работала, пожалуй, не хуже других. Но не прошло и месяца, как ей всё это надоело.

— Мне в город по делам надо,— всё чаще и чаще слышала от неё мать Мёнгиля.

Она пыталась поговорить с нерадивой женщиной, пристыдить её, да всё без толку.

Пак и тётушка Хван прошли совсем близко; в широкой улыбке у женщины блеснул во рту золотой зуб. Мёнгиля они не заметили: очень уж были поглощены беседой.

Идти или нет? Мёнгилю не хотелось толковать с Чхонёном в присутствии тётушки Хван и этого самого Пака. Он повернул было обратно, как вдруг увидел своего угрюмого однокашника. Согнувшись в три погибели, напряжённо глядя себе под ноги, Чхонён с битком набитым дровами чиге медленно спускался с горы. Мёнгиль сразу понял, что парень устал. Ещё бы: разве можно тащить в одном чиге столько дров!

— Чхонён!

Чхонён, вздрогнув, поднял голову и остановился как вкопанный. «Что ему надо?» — бросил он насторожённый взгляд на Мёнгиля. А Мёнгиль словно не замечал этого взгляда.

— Ты, я вижу, ходил за дровами? — дружелюбно улыбнулся он.

Чхонён кивнул и молча двинулся дальше, но Мёнгиль преградил ему путь:

— Погоди, Чхонён. Два слова… Да ты поставь чиге на землю, тяжело ведь…

Чхонён немного помедлил, словно раздумывая, уйти ему или остаться, потом, крякнув от натуги, снял с плеч чиге, опустил наземь и выжидательно уставился на Мёнгиля.

— Сядем!

Мёнгиль уселся на зелёную пушистую траву. Чхонён сел чуть поодаль, подставив свежему ветру разгорячённое лицо.

— Ты почему в школе не был? —не зная с чего начать, спросил Мёнгиль.

— Так…— пожал плечами Чхонён.— Дел много… Дрова пришлось рубить…

— Послушай! — волнуясь, заторопился Мёнгиль.— Ты бы сказал, мы бы тебе помогли — пришли бы все вместе после школы и помогли…

Чхонён ничего не ответил. Он сосредоточенно выдёргивал одну за другой тоненькие травинки и снова бросал их на землю с таким видом, будто занимался невесть каким важным делом.

— Ты в другой раз говори… Поможем…— вконец растерявшись, пробормотал Мёнгиль.

— Да отстаньте вы от меня! — вскочил вдруг Чхонён.— Какое вам всем до меня дело? И помощь ваша мне не нужна, ясно?..— Голос его дрогнул.— Брошу я школу — и всё…

— Да ты что?! — тоже вскочил Мёнгиль и схватил Чхонёна за руку.

— Отстань! Понял? — зло вырвал руку Чхонён.— У меня своя голова на плечах есть! Сам знаю, что делать.

Он, задыхаясь от ярости, торопливо надел перегруженное чиге и чуть не бегом побежал к своему дому.

Мёнгиль вспыхнул от незаслуженной обиды, хотел крикнуть ему вслед что-нибудь грубое, резкое, но сдержался и, вздохнув, медленно побрёл домой.

4

На высоком холме за деревней возвышается новая мельница — гордость кооператива. Как бы ни спешил человек, какие бы дела ни призывали его, он хоть на минуту, а заглянет сюда. Ещё бы: своя мельница — это не шутка! Прежде жители деревни Сингван ездили на мельницу за десять ли[5]! А теперь пожалуйста, к их услугам дядюшка Чан, отец Кёнпхаля, которого вся деревня зовёт «Весельчак Чан» за его весёлый характер.

Соседи Чаном гордятся — не в каждом селе есть свой механик. Механик… Прежде о такой профессии и не слыхали! Правда, он не то чтобы настоящий механик: раньше работал в кузнице, но в машинах разбирается здорово.

Чан давно уже ратовал за то, чтобы в Сингване была своя мельница, и мать Мёнгиля его в этом поддерживала.

— У нас должны быть свои машины и механизмы,— говорила она.— Должно быть хозяйство, оснащённое техникой. Без этого новую жизнь не построишь!

Вначале, правда, многие сомневались.

— Жили без всяких там механизмов и теперь проживём,— ворчали на собраниях старики.

Но вот после долгих споров и всяческих толков на холме построили мельницу, и самые завзятые скептики прикусили языки. Со скрипом вертелись тяжёлые жернова, очищала крупу крупорушка, весь белый от плавающей в воздухе мучной пыли, босой, весёлый, гордый своим исключительным положением, колдовал у машин дядюшка Чан. И старики, покачивая от восхищения головами, молча смотрели на то, как быстро работает «механизм».

Мёнгиль, Муниль и Кёнпхаль бегали на мельницу чуть ли не каждый день. Издалека ещё слышали они ровный немолчный гул мотора. «И как это дядюшка Чан управляется с такой махиной?—думал Мёнгиль, глядя на ловкие руки отца Кёнпхаля.— Где он всему научился?»

— Не знаю я, где он учился. Он и дома всегда что-то придумывает. То какую-то чудну́ю пепельницу соорудит, то звонок. А раз зажигалку сделал. Искры летели — думали, загоримся… Любит он технику,— словно подслушав, сказал Кёнпхаль.

Кёнпхаль и сам был в отца. Вся школа знала: если нужно сделать какое-то приспособление, обращайтесь к Кёнпхалю, уж он придумает! Не то чтобы Кёнпхаль здорово знал теорию— физику там или математику,— вовсе нет. Не очень-то нравилось ему заниматься расчётами, чертежами. Этим больше увлекался Муниль. Кёнпхаль же любил мастерить все своими руками.

Как-то вдвоём с Мунилем они соорудили автоматическую кормушку для кроликов, живущих в школе в живом уголке. За это в стенгазете их назвали «изобретателями», и ребята были очень довольны титулом.

«Как вы научились всем этим премудростям?» — спросил однажды Муниля толстяк Ким.

«Дядюшка Чан нас обучил!» — не без гордости ответил Муниль.

Да, верно, так оно и было. Друзья до седьмого пота работали вместе с отцом Кёнпхаля на мельнице. Муниль часами рассматривал чертежи, Кёнпхаль драил мотор и смазывал его маслом. И если случались какие неполадки — а мотор был старым и часто барахлил,— ребята рылись во всевозможных инструкциях, стараясь найти причину очередной поломки. Что же касается дядюшки Чана, то он не спешил им подсказать, хотя сам находил неисправности мгновенно.

«Ну-ка, герои, что тут случилось?» — как всегда улыбаясь, спрашивал он и терпеливо слушал их сбивчивые объяснения.

В конце концов ребята знали мотор чуть ли не лучше самого Чана. Понятно, что когда по физике стали проходить двигатели внутреннего сгорания, в их тетрадях красовались одни пятёрки.

Итак, у деревни появилась теперь своя мельница. Но отцу Кёнпхаля этого оказалось мало. Ведь мотор, который он сам собрал, был очень старым: все части его были изношены.

— Надо купить новый, а то мельница станет! — твердил Чан в правлении.

Мать Мёнгиля и сама это знала. Вздыхая, слушала она доводы механика.

Всё, что он говорит, правильно. Да вот только где деньги-то взять? Наконец собралось правление кооператива. Все долго считали, спорили, чуть не поругались, но в конце концов деньги на мотор нашли.

В тот знаменательный день, когда в деревню должны были привести долгожданный мотор, дядюшка Чан просто места себе не находил от волнения.

— Что ж его не везут?.. Эх, надо было самому ехать!..— сокрушался он и впервые прикрикнул на Кёнпхаля, когда тот пристал к нему с каким-то вопросом.

Наконец привезли отличный новый мотор, очень мощный. С таким можно очищать рис по тридцати камани[6] в день, обслуживать не только свою, но и соседние деревни.

Отец Кёнпхаля не мог на него налюбоваться — всё ходил вокруг да около, вытирая стальные бока мотора масленой тряпкой, и улыбался.

Вот он, красавец, сердце мельницы! Теперь дело пойдёт на лад! Ребята тоже вытирали мотор тряпками и от восхищения прищёлкивали языками.

А на другой день дядюшка Чан устроил Кёнпхалю баню. Подумать только, в машинное масло попал песок, а мальчишка, никого не спросясь, смазал этим маслом новый мотор! Чан сразу уловил изменившийся звук мотора и резко остановил двигатель.

— Кто тебя просил?! — бросился он к Кёнпхалю.— Кто тебя просил, спрашивается? — Он вырвал маслёнку из грязных рук сына.— Ты что, решил загубить мотор? Почему не сказал, что хочешь закапать масло, а? Сколько тебя учить надо? А ну, марш отсюда!

Дядюшка Чан так сердился, что несколько дней и близко не подпускал ребят к мельнице. Наконец он смилостивился и однажды утром, уходя из дому, буркнул:

— Приходите после школы, если хотите…

Кёнпхаль еле досидел до конца уроков. Не успел прозвенеть звонок, как он вскочил с места:

— Бежим, Муниль! А Мёнгиль где?

Мёнгиль куда-то исчез. Вот наказание! Друзья, отчаявшись найти его, отправились на мельницу вдвоём.

Дядюшка Чан молча сунул им в руки тряпки.

— Осторожнее, а то прогонит ещё раз — тогда конец! — шепнул Кёнпхаль приятелю.

Муниль молча кивнул, с опаской покосившись на дядюшку Чана. Ребята принялись за дело. Они так увлеклись, что не заметили, как к мельнице подошёл Мёнгиль. Вид у него был невесёлый.

— Здравствуйте, дядюшка,— поклонился он отцу Кёнпхаля, остановившись у входа.

— А… пришёл! — отозвался дядюшка Чан.— Проходи…

— Куда ж ты пропал? — набросились на Мёнгиля друзья.— Мы тебя ждали-ждали…

Кёнпхаль вытер рукой нос. Под носом осталась чёрная масленая полоса.

— Да я так, Чхонёна искал,— нехотя ответил Мёнгиль.

— Ну и как, нашёл? — безразлично поинтересовался Муниль и, накопив слюну, сплюнул сквозь стиснутые зубы: он плевал дальше всех в школе и очень этим гордился.

— Ага…— вздохнул Мёнгиль.

— А зачем он тебе понадобился? — поинтересовался Кёнпхаль.

— Пошли, расскажу.

— Да, пора домой,— подхватил Муниль.

— До свидания, дядюшка Чан!

— До свидания, до свидания,— махнул рукой отец Кёнпхаля.— Приходите завтра.

Стягивая с себя на ходу рубашки, друзья, не сговариваясь, зашагали к реке: вечер был такой душный! Мёнгиль рассказал о встрече с Чхонёном.

— Болван он! — коротко отозвался Кёнпхаль.

— Не надо так говорить,— тихо остановил приятеля Мёнгиль.— У него отец погиб…

Он замолчал.

Некоторое время ребята шли молча, подбрасывая ногой круглые, отшлифованные рекой камешки.

— Слушай…— вдруг остановился Кёнпхаль: похоже, до него только сейчас дошло сказанное приятелем.— Он что, в самом деле хочет бросать школу? Вот дурак!

— Ладно, не шуми,— остановил его Муниль.

— Да нет, он, наверное, сошёл с ума! — ещё больше распалился Кёнпхаль.

— Мало ли какие дела могут быть у человека,— снова вступился за Чхонёна Муниль.— Может, у него есть причины…

— Какие там ещё причины! — взорвался Кёнпхаль.— Просто лентяй — и всё тут! Недаром он сразу мне не понравился.

Они замолчали. Впереди в сумерках таинственно поблёскивала река. Друзья мигом стянули с себя брюки и прямо с обрыва бултыхнулись в прохладную свежую воду.

5

Сегодня Мёнгиль пришёл в школу пораньше: он был дежурным. В классе было прохладно и тихо, чуть слышно пахло сосной — дежурные каждое утро приносили вместо веников большие сосновые лапы, и сейчас они лежали в углу просторной комнаты. Новая светлая школа с белыми потолками и чистыми, сверкающими окнами казалась ребятам прекрасным дворцом. Ведь ещё совсем недавно они учились в сырых землянках…

Мёнгиль настежь раскрыл окна, подмёл пол, а потом, присев на корточки, принялся натирать его суконной тряпицей. Вчера он лёг спать, так и не дождавшись матери. Опять она до поздней ночи заседала в правлении: кого-то там выбирали.

Последнее время Мёнгиль часто оставался один. Конечно, он давно уже умел приготовить себе поесть и убрать в доме, но без матери было удивительно неуютно! У неё всё так и горело в руках. В полчаса и обед сварит, и приберёт в доме… Нет, он так не умеет, хотя очень старается.

И Мёнгиль частенько, прихватив с собой котелок с остывшей давно кашей, отправлялся ужинать к соседке.

Да, мать Мёнгиля работала много, отдавала новому делу все свои силы. За последний год она заметно осунулась, постарела; у глаз её веером разбегались морщинки, когда-то красивое лицо почти всегда выглядело усталым и озабоченным. «Как ей помочь? Как сделать, чтобы ей было легче?» — часто думал Мёнгиль. Он старался многое в доме делать сам, но она всё равно уставала. Он видел это…

Стали собираться ребята. Они бросали на парты узелки с книгами[7], брали чистые сухие тряпки и, присев рядом с Мёнгилем на корточки, принимались драить и без того чистый уже пол. Самый рослый силач Пак, перекрывая гомон и смех, командовал:

— Раз, два — взяли!.. Раз, два — взяли!..

Они почти закончили работу, как вдруг раздался топот бегущих ног, с шумом распахнулась лёгкая дверь, и в класс ворвались Кёнпхаль и Муниль. Толстяк Кёнпхаль с разбегу вылетел прямо на середину и, вытаращив свои и без того круглые большие глаза, с трудом проговорил, задыхаясь:

— Эй, вы! Вчера… Вчера вечером… я видел… видел что-то совсем непонятное… Наверное, это был «нечистый дух», вот что!

Да… Такого сообщения не ожидал никто даже от Кёнпхаля — известного фантазёра! У Пака от изумления вывалилась из рук тряпка. Раздался дружный хохот.

— Что ты, спятил? — хохотали ребята.— Вот так пионер! В нечистых духов верит! Ну, брат, насмешил!..

И тут Муниль, тихий, серьёзный Муниль, подошёл к донельзя обиженному общим смехом другу, положил руку ему на плечо и сказал, повернувшись к ребятам:

— Я тоже видел…

— Что видел? — в наступившей вдруг тишине растерянно спросил Пак.

— Ну, этого самого… «нечистого духа», что ли…— смущённо пробормотал Муниль.

Это было уже серьёзнее. В классе Муниля уважали. Конечно, он друг Кёнпхаля, но вовсе не такой человек, чтобы врать — пусть даже ради товарища.

Наоборот, сколько раз он останавливал Кёнпхаля. Тот, бывало, начнёт привирать, а Муниль скажет негромко: «Ты вот что, не выдумывай-ка попусту»,— и весь пыл с Кёнпхаля мигом соскочит.

И вот такой человек, как Муниль, тоже заговорил о нечистом духе. Значит, что-то действительно есть…

Ребята плотным кольцом окружили друзей, засыпая их нетерпеливыми вопросами. Кёнпхаль развязал платок, вытащил книги, разложил их на парте. «Не верили? Теперь ждите, мучайтесь…» — говорил весь его вид. Потом он сдвинул на затылок кепку, сунул руки в карманы брюк, ещё раз оглядел аудиторию и не спеша начал рассказывать:

— Вчера вечером вышли, значит, мы от Мёнгиля…

Он покосился на Мёнгиля. Тот, застыв как изваяние, не сводил с рассказчика глаз.

6

Вчера вечером друзья допоздна засиделись у Мёнгиля: вместе решали задачи по физике, писали сочинение. Когда они вышли на улицу, было уже совсем темно: шёл одиннадцатый час ночи. Дул свежий ветер, в небе, ныряя в тяжёлые, рваные тучи, словно играя с кем-то невидимым в прятки, плыла луна. Кёнпхаль шёл, как всегда сунув руки в карманы и насвистывая какую-то весёлую песенку. Муниль чуть поотстал. Он шагал молча, глядя себе под ноги, и о чём-то думал.

Друзья прошли узкий кривой переулок, вышли к правлению. В окнах большого дома горел яркий свет, дверь была распахнута настежь, и видно было, как сизый табачный дым клубами плавал в просторной комнате. Шло заседание. Люди часто теперь засиживались до полуночи: приходилось решать десятки самых разных вопросов.

На крыльце, возле двери, сидел дед Токио и слушал ораторов, время от времени одобрительно покачивая головой.

Ребята остановились, прислушались. Говорила мать Мёнгиля и, кажется, снова о тётушке Хван. Потом все зашумели, закричали каждый своё. Интересно, какую ещё кашу заварила эта несносная тётушка, мать Чхонёна? Не очень-то, видать, ей по душе кооператив! Да и не только ей. Многие были по- прежнему против. Лишь бедняки болели за новое дело всей душой.

А тётушка Хван?.. Вечно она была чем-нибудь недовольна, вечно ругалась с соседками — ни с кем не водила дружбы, распускала всякие нелепые слухи и сплетни.

— Подумаешь, хозяйство! — орала она, когда её просили поработать на общем поле.— Всё равно ничего не вырастет, что зря спину-то гнуть? И нечего людей понапрасну тревожить: ничего вы не успеете сделать до осени, вот увидите! А мне и вовсе некогда: в город пора! — И она, вздёрнув голову, скрывалась в дверях своего дома.

Сколько раз увещевала её мать Мёнгиля. Она пыталась подружиться с этой странной женщиной, помочь ей. Как-то весь день проработала с ней рядом в поле, обучала её. Всё было напрасно. Тётушка Хван никого не желала слушать и жила так, как считала нужным сама.

— Пошли! — вывел Мёнгиля из задумчивости голос Кёнпхаля.— Оба они хороши: что сын, что мать.— И, помолчав, Кёнпхаль прибавил: — Не люблю я это семейство!

Приятели отправились дальше, подбрасывая ногами камешки.

Муниль вдруг засмеялся:

— Чудна́я она всё-таки… А всё базар…

Кёнпхаль даже остановился от удивления:

— Какой базар? При чём тут базар? Что ты этим хочешь сказать?

— Да то и хочу сказать, что она спекулянтка,— спокойно ответил Муниль.

— Да ну?! — недоверчиво покосился на своего приятеля Кёнпхаль.— Откуда ты взял?

— За руку её, конечно, никто не поймал…— пожал плечами Муниль и замолчал на полуслове: ему не хотелось говорить Кёнпхалю, что он слышал об этом от своих родителей.

— А знаешь,— немного погодя снова заговорил Муниль,— она всё время болтает о том, что кооператив к осени развалится. Я сам как-то слышал…

— Это на неё похоже! — важно кивнул Кёнпхаль.— И сынок, видать, такой же…

Недолюбливал он Чхонёна: ну что за мрачный парень! Угрюмый как сыч, слово из него клещами не вытащишь. И что это Мёнгиль с ним возится? Непонятно…

Муниль, будто подслушал мысли Кёнпхаля, подтолкнул его локтем в бок:

— А помнишь, что Мёнгиль нам рассказывал? Как он к Чхонёну домой пришёл. Он вроде тогда на Чхонёна даже не обозлился…

— Так ведь это Мёнгиль,—пожал плечами Кёнпхаль.—Он и злиться-то не умеет…

— Конечно,— усмехнулся Муниль.— Но даже он сказал, что Чхонён — странный парень.

— Да ну его, этого Чхонёна! Стоит о нём говорить! — махнул рукой Кёнпхаль и тихонько запел, поглядывая на луну, всё так же плывущую в рваных тучах:

Муниль слушал песню, задумчиво покачивая головой в такт медленной грустной мелодии.

Они уже не думали о Чхонёне и его матери, а просто шли куда глаза глядят, наслаждаясь красотой летней прохладной ночи. Где-то куковала кукушка, шелестели на ветру листья деревьев…

Это случилось неподалёку от нового коровника, когда они почти дошли уже до дома Кёнпхаля. Луна как раз скрылась за тучами. В темноте Кёнпхаль оступился и чуть было не рухнул в большую, глубокую яму, вырытую не так давно для навоза. Муниль еле успел схватить товарища за руку, не то быть бы Кёнпхалю в яме. И вдруг…

Чёрная косматая тень мелькнула на самом верху высокой, окружающей коровник ограды. В одно мгновение она бесшумно и ловко соскользнула вниз и прижалась к стене, слилась с нею, только косматые волосы да рваное длинное платье развевал порывистый ночной ветер.

Луна снова показалась на ночном небе. Тень скользнула по белой стене за угол и растворилась в ночи в переулке, ведущем к мельнице.

Первым пришёл в себя Кёнпхаль. Он вскрикнул, всплеснул руками и, несмотря на то что здорово ушиб ногу, прихрамывая, бросился бегом к своему дому. За ним припустился Муниль.

Тяжело дыша, они ворвались в дом и с грохотом захлопнули двери. Дед Кёнпхаля, чинивший старый соломенный куль, удивлённо воззрился на внука. Потом перевёл взгляд на Муниля.

— Что с вами, а? Бешеная собака, что ли, вас покусала?

Ребята молчали. Потом Муниль, дрожащими руками стянув с головы старенькую помятую кепку, неловко поклонился деду:

— Здравствуйте, дедушка!

Дед кивнул, усмехнулся.

— А ты что ж? — с ехидцей спросил он Кёнпхаля.— Так и будешь стоять в шапке?

Кёнпхаль поспешно стянул кепку и без сил опустился на пол. Ребята переглянулись: «Сказать?» Впрочем, Кёнпхаль всё равно не умел хранить тайны.

— Дедушка…— тихо начал он.— Мы сейчас знаешь как напугались…

Дед покосился на внука и, никак не откликнувшись на эту новость, стал латать в куле очередную прореху.

— Честное слово! — Кёнпхаль изо всех сил старался привлечь внимание старика.— На той улице… ну там, где новый коровник, знаешь?

Дед наконец поднял голову.

— Ну?

— Так вот,— заторопился ободрённый его вниманием Кёнпхаль,— там на стене появилась какая-то тень… Косматая, в лохмотьях… Помнишь, ты нам рассказывал про водяных? Точь-в-точь водяной. Перемахнула тень, значит, через ограду и пропала, будто её и не было…

— Правда! Чистая правда! — поддержал друга Муниль.

Дед отложил соломенный куль: похоже, рассказ внука заинтересовал его. А Кёнпхаль принялся с жаром живописать подробности.

Дед, прищурившись, слушал. И вдруг сказал:

— Да… Не иначе, как вам повстречался «нечистый дух»…

— «Нечистый дух»?! — прошептали ребята.

— Ну да, водяной, а может, и леший…

7

Вот о каком невиданном происшествии рассказал своим однокашникам Кёнпхаль, и Муниль подтвердил каждое его слово. Ребята, слушая «страшную» историю, улыбались, подталкивали друг друга локтями:

— Вот дают! Ох и горазд на выдумки этот Кёнпхаль! Да и Муниль, видать, не зря с ним дружит: тоже будь здоров заливает!..

Когда друзья закончили наконец своё повествование, раздался дружный хохот:

— Ну и придумали! Ай, молодцы!

— Смотрите-ка, и Муниль обучился!

— Враки всё это, братцы, выдумки!..

— Эх, вы, а ещё пионеры: слушаете бабьи сказки…

Ребята долго ещё потешались над Мунилем и Кёнпхалем. Даже Мёнгиль им не верил, и это было самое обидное. «Сам виноват,— терзался Кёнпхаль.—Вечно выдумывал всякие истории, вот все и привыкли к тому, что вру…»

Сокрушался и Муниль: его считают лгуном, а ведь он никогда ещё никого не обманывал! Он попытался что-то ещё раз объяснить, но прозвенел звонок, и все уселись по своим местам. Все, кроме Чхонёна: он опять не пришёл в школу.

Мёнгиль плохо слушал объяснения учителя. «Может, Чхонён просто опаздывает? — думал он, то и дело с тревогой поглядывая на дверь.— Не бросил же он в самом деле школу?.. И чего он такой угрюмый? Тётушка Хван — та другая, не унывает…»

Мёнгиль вспомнил их недавнюю встречу, там, на узкой горной тропинке, услышал громкий переливчатый смех матери Чхонёна, противное хихиканье Пхунсама. И что он возле неё вьётся? Сбивает только тётушку Хван с толку. Рассказать, что ли, обо всём матери?..

После уроков, на пионерском сборе, Мёнгилю поручили помочь Чхонёну в учёбе и поговорить с тётушкой Хван об её сыне. Потом начались, как всегда, разговоры о кооперативе, об отношении пионеров к учёбе. После сбора Мёнгиля попросил остаться учитель Чансу.

В пустом классе было совсем тихо. Классный руководитель посмотрел Мёнгилю в глаза и негромко сказал:

— Тебе, Мёнгиль, поручили помочь Чхонёну. Верно?

Мёнгиль кивнул.

— Так вот. Я хочу, чтобы ты правильно меня понял. Помочь надо так, чтобы Чхонён не чувствовал себя уязвлённым. Запомни это. И ещё: помоги ему справиться с сегодняшними трудностями и не напоминай о вчерашних.— И, заметив мелькнувшее на лице Мёнгиля недоумение, пояснил: — Не говори с ним о прошлом, Мёнгиль. Оно у него было тяжёлым…

«О каком прошлом вы говорите?» — хотел спросить Мёнгиль, но учитель, предупреждая его вопрос, предостерегающе поднял руку.

— Не ломай себе над этим голову, Мёнгиль,— улыбнулся он.— Ты просто помни мои слова — и всё. Договорились?

— Да-а-а…— протянул Мёнгиль.— Только… я хочу сказать вам…

— Ну! Смелее!—видя его нерешительность, улыбнулся учитель Чансу.

— Это не о нём… Это о его матери…

— О матери? — нахмурился классный руководитель.

— Да! — решился наконец Мёнгиль.— Это всё она… Эго из-за неё он так плохо учится и вообще…

Волнуясь всё больше и больше, он стал говорить о том, как видел тётушку Хван с Паком, как весело они смеялись. А Чхонён в это время тащил тяжеленное чиге, полное дров. И в школу он в тот день не пришёл из-за того, что дома было много работы.

Учитель молча слушал Мёнгиля. Лицо его стало очень серьёзным, даже, пожалуй, сердитым. И вдруг он оборвал своего ученика на полуслове.

— Хватит, Мёнгиль! — почти крикнул он.— Кто тебе позволил осуждать старших? Твоё дело помочь Чхонёну, а с его матерью мы поговорим сами, не беспокойся. Уж поверь мне, мы сумеем заинтересовать её нашими общими делами…

Он посмотрел на Мёнгиля — тот стоял низко опустив голову, уши у него горели.

— Иногда и нам некоторые вещи кажутся странными,— мягко добавил учитель.— А вам и подавно. Вы ведь ещё не взрослые, хотя совсем большие… Не говори об этом с ребятами, Мёнгиль. А если что случится, приходи, посоветуемся. Договорились?

Мёнгиль молча кивнул.

Вечером Мёнгиль снова пошёл к Чхонёну. Теперь-то уж он непременно поговорит с ним! Только бы застать его дома.

Он толкнул калитку и вошёл во двор, где жил новый его однокашник. Ему повезло: Чхонён стоял в дальнем углу у поленницы, колол дрова. По его красивому сосредоточенному лицу крупными каплями катился пот.

— Чхонён! — радостно окликнул товарища Мёнгиль.

Чхонён резко обернулся, встретился взглядом с Мёнгилем и покраснел. Потом он опустил топор, шагнул Мёнгилю навстречу и молча встал перед ним, настороженно сощурив большие глаза.

«Здорово он встречает гостей! — усмехнулся Мёнгиль и вздохнул: — Что ж, Чхонён верен себе… Обидно, конечно, однако ничего не поделаешь — сам пришёл в этот негостеприимный дом!»

А Чхонён между тем уже снова стоял к нему спиной — не хотел он ничего слушать! Он яростно колол сухие поленья, и они с треском раскалывались под его сильными руками. Мёнгиль смотрел на упрямый затылок парня и чувствовал, как обида уступает место в его душе восхищению. Ничего не скажешь, силен этот Чхонён! Топор в его руках словно лёгкая тросточка. Ишь как играет!

— Дай мне! — неожиданно для самого себя сказал вдруг Мёнгиль и протянул руку.

Чхонён, слегка растерявшись, молча подал топор. Мёнгиль поплевал на ладони, взялся покрепче за топорище.

— Отдай,— неуверенно сказал Чхонён.

— Отойди!..

Чхонён немного постоял в нерешительности, потом стал подбирать поленья и складывать их в поленницу.

— Ты чем занимался сегодня? — вдруг спросил его Мёнгиль.

— Да так… Ничем особенным,— нехотя отозвался Чхонён.

— Домашние дела, да?

Чхонён неопределённо пожал плечами.

«Зачем ему знать всё это? — думал он.— И вообще, чего он пожаловал? Что ему надо?» По правде говоря, Чхонён даже побаивался Мёнгиля — всё-таки председатель совета отряда, парень прямой, резкий. Кто знает, что у него на уме…

А Мёнгиль все больше входил в азарт. Стучал топор, с треском врубаясь в сухое дерево, разлетались во все стороны толстые, короткие поленья. Потом, отложив топор в сторону, Мёнгиль сбросил с себя рубаху. Он весь взмок от работы.

Чхонён смотрел на его ловкие движения — Мёнгиль не хуже, чем он, орудовал топором,— и недоверие и насторожённость постепенно исчезли.

Но вот все дрова переколоты. Мёнгиль с размаху воткнул топор в большое бревно, вытер рукой потный лоб.

— Воды не найдётся? — спросил он и, не дожидаясь ответа, отправился прямо в кухню.

Чхонён вдруг залился краской. Вскочив, он загородил Мёнгилю путь и крикнул испуганным, срывающимся голосом:

— Сиди!.. Я тебе принесу…

Он скрылся в дверях маленькой кухни. Мёнгиль, пожав плечами, уселся в тени персикового дерева. Чёрная ворона, сидевшая на самом верху, насмешливо покосилась на незваного гостя и хрипло каркнула.

Вышел Чхонён, протянул Мёнгилю кувшин. В кувшине плескалась вода: у Чхонёна дрожали руки.

— На, пей… Холодная…— отрывисто сказал он.

Мёнгиль принялся пить жадными, большими глотками.

— Эх, хороша! — шумно отдуваясь, сказал он.— У вас что, на заднем дворе свой колодец?

Чхонён кивнул, усмехнулся.

— Мать говорит: «Добавить чуть сахару — получится „Саида“»[8].

Ребята расхохотались. Возникшая было скованность как-то незаметно исчезла.

Снова каркнула ворона.

— Слышишь, каркает? — засмеялся Мёнгиль.— Старухи говорят: подаёт ворона голос — жди в дом желанного гостя.

— Гостя? — недоверчиво хмыкнул Чхонён.— Да ещё желанного?..

— А что? Разве у вас не бывает гостей? — удивился Мёнгиль.

Чхонён не ответил.

— Слушай,— потянул его за рукав Мёнгиль,— давай вместе готовить уроки? У тебя по дому всё переделано? А то я помогу.

Вот и нашлись наконец слова, которые так долго искал и не мог найти Мёнгиль. Слова простые, немудрёные, такие же, какими становились теперь их отношения.

До сих пор между ними словно стояла стена. Теперь в ней образовалась брешь. Сегодня Мёнгиль увидел другого Чхонёна— простого и доброго парня, и с этим парнем он, конечно, подружится!..

— Да что там за дела? — смущённо пробормотал Чхонён.— Всё уже сделано.

Они расстелили под деревом большую соломенную циновку и уселись на ней заниматься.

Мёнгиль как раз объяснял задачки по физике, когда заскрипела старая калитка. Во двор вошла тётушка Хван. Мёнгиль встал, поклонился. Женщина улыбнулась, сверкнув золотым зубом. Настроение у неё было прекрасное.

— Ну, вот и я! — сказала она, весело глядя на ребят, и зачем-то добавила: — Я не велю ему ходить в школу, когда у нас много дел…

Она покосилась на сына. Чхонён, уткнувшись в книгу, мрачно молчал.

— Всё, о чём ты просила, я сделал,— чуть слышно пробормотал он, не глядя на мать.

— Ох-хо-хо!..— вздохнула вместо ответа тётушка Хван и, держась за поясницу, будто она у неё болела, стянула с головы цветастый платок. Потом она тяжело опустилась на бревно. Кто бы мог подумать, что эта женщина только что была такой весёлой и оживлённой?

— Устали? — участливо спросил Мёнгиль.

— А то нет? — живо откликнулась тётушка Хван. Она хотела ещё что-то сказать, но Чхонён перебил её.

— Давай заниматься,— буркнул он, и Мёнгиль принялся объяснять дальше.

Тётушка Хван не уходила. Она сидела неподалёку от ребят, то и дело бросая на них внимательный взгляд. «Как они похожи,— думала она.— Глаза, рот, волосы… Просто удивительно — такое сходство!»

Они действительно были похожи — Мёнгиль с Чхонёном. Это особенно бросалось в глаза, когда они сидели вот так, рядом. В школе их сходство тоже заметили.

— Ты откуда родом-то? — вдруг спросила Мёнгиля тётушка Хван.

— Из деревни Понтон, уезда Ана́н.

— Как ты сказал? — прищурилась женщина.— Деревня Понтон?

— Мама, ты нам мешаешь!—оборвал её вдруг Чхонён. На лбу у него залегли резкие складки.

— Спросить нельзя, что ли? — нахмурилась женщина.

Чхонён швырнул наземь книгу:

— Вечно эта болтовня! Надоело!

— Как ты смеешь так разговаривать с матерью? — взорвалась тётушка Хван.

— Подумаешь,— скривился Чхонён.

Тетушка Хван, бросив на него негодующий взгляд, встала и, одёрнув юбку, не оглядываясь прошла через двор в кухню.

— Ты что, Чхонён? — растерянно пробормотал Мёнгиль.

Он наблюдал эту сцену с нескрываемым изумлением: «Как он говорит с матерью! Разве так можно?»

Чхонён, не отвечая, яростно листал книгу. Казалось, он решил разорвать её на листочки.

— Знаешь, Кёнпхаль с Мунилем рассказывали, что они видели у коровника духа,— стараясь нарушить молчание, с улыбкой сказал Мёнгиль.— Они так смешно описывали его! Говорят: у него длинные косматые волосы, вместо одежды лохмотья, на водяного похож…

Мёнгиль взглянул на товарища и прикусил язык: Чхонён смотрел в сторону, лицо его было бледным до синевы. «Что с ним?» — в смятении подумал Мёнгиль, но спросить не решился.

8

В тот самый день, когда Мёнгиль наконец подружился с Чхонёном, отец Кёнпхаля, дядюшка Чан, встал раньше всех в доме: нужно было идти на мельницу. Крестьяне везли теперь зерно каждый день, пора была страдная.

Вчера вечером перед уходом домой он, как всегда, прибрал инструмент, протёр маслом мотор, тщательно подмёл пол. «На мельнице должен быть полный порядок!» — любил говорить дядюшка Чан и сам строго придерживался этого правила.

Солнце чуть золотило край неба, когда Чан снял тяжёлый замок и не спеша вошёл в помещение. Он надел свой старый комбинезон, пустил мотор. Мотор загудел ровно и сильно, и вдруг в ровное это гудение ворвался совсем другой, резкий, захлёбывающийся звук. Дядюшка Чан рванул на себя рубильник, но было уже поздно: от мотора валил чёрный дым, пахло горелым маслом. «Что же это, а?» — растерялся Чан. Руки его дрожали. Он бросился к мотору. Сомнений не было — мотор был испорчен.

Отец Кёнпхаля тяжело опустился на ящик, в котором хранил инструменты. Он не стыдился своих слез: никто их не видел.

Сколько времени он просидел так? Наверное, много. Во всяком случае, когда дядюшка Чан вышел на улицу, солнце уже плыло по синему небу. Надо было идти в правление, рассказать о том, что вышел из строя новый, с таким трудом выпрошенный и так необходимый деревне мотор. Отец Кёнпхаля вздохнул, вытер глаза рукавом и побрёл к большому белому дому…

Через полчаса о том, что случилось, знала уже вся деревня. Возле мельницы молча стояли крестьяне. Пришли члены правления, секретарь партийной организации Хенгю́. Пришёл и милиционер — худой, длинный как жердь Чхон.

Внимательно осмотрев мельницу, Чхон попросил людей отойти подальше и стал ходить вокруг неё, глядя на землю, будто увидел там что-то очень для себя интересное.

Мать Мёнгиля стояла неподвижно, молча, бледное её лицо было безучастным, почти спокойным — казалось, она не поняла ещё, какое случилось несчастье. Рядом с ней, склонив седую голову, стоял Хенгю и что-то тихо ей говорил.

Когда-то Хенгю работал в одной партийной ячейке вместе с отцом Мёнгиля, потом вместе с ним партизанил. После гибели отца Мёнгиля он остался лучшим другом его жены и сына. Мёнгиль, бывало, целыми днями пропадал у него, да и Хенгю частенько заглядывал в их маленький домик.

Сейчас мать Мёнгиля, как и всегда в тяжёлую минуту своей жизни, ждала от него помощи, и другие ждали, он знал это.

— Товарищ Сунбо́,— обратился Хенгю к отцу Кёнпхаля,— когда вы ушли вчера с мельницы?

Дядюшка Чан с горестным выражением лица развёл руками:

— Да разве я помню? Часов десять небось уже было…

— А кто заходил к вам последним? — вступил в разговор милиционер.

— Кажется, дед Чхонсе́… Да-да, он…— От волнения отец Кёнпхаля никак не мог собраться с мыслями.— Он ещё принёс молоть кукурузу. Часов в десять, правильно…

Крестьяне напряжённо вслушивались в эту беседу. Но вот кто-то негромко сказал:

— Не иначе, свои это сделали…

И словно бомба разорвалась вдруг в толпе. Все зашумели, заговорили:

— А то как же, ясно — свои…

— Кто последний был, тот и мотор испортил…

— Говорят, песок сыпанули.

Из-за чьего-то плеча выглянуло круглое лицо Пак Пхунсама.

— Э-э-э…— начал он.— Вчера ночью я видел, как Чинтхэ́ тащил на спине мешок с мельницы…

— Какой Чинтхэ? Тот, что за свиньями ходит? — заорал старик Чо: он был туговат на ухо и всегда кричал что есть мочи.

Хенгю спокойно посмотрел на Пака.

— В котором часу это было? — спросил он.

Пак Пхунсам, казалось, только и ждал этот вопрос:

— Да часов в десять…

— А куда он мешок потащил? — снова встрял в разговор неугомонный старик Чо.

— Ясно куда: в свинарник! — быстро повернулся к нему Пак.— Он же всегда приходит на мельницу за отрубями…— Пак горячился всё больше и больше.— Всё на моих глазах было,— размахивал он руками.— Я как раз на поле вышел, взглянуть, идёт ли вода… Он мне показался ужас каким подозрительным!..

Пак оглядел притихших односельчан и прибавил, таинственно понизив голос:

— Я говорю: «Куда идешь, мельница-то на замке!» А он: «Ничего, говорит, дядюшка Чан мне мешок с отрубями у дверей оставляет».

Чинтхэ хорошо знали в деревне. Когда-то он батрачил у здешнего помещика, потом одним из первых вступил в кооператив. Был он честным и добрым и пользовался у людей большим уважением. Ничего удивительного в том, что он пришёл на мельницу поздно, не было: Чинтхэ вечно чуть ли не до ночи возился со своими питомцами и всюду искал для них пропитание.

Пак Пхунсам, видя, что его слова не произвели должного эффекта, сгустил краски:

— Чинтхэ сказал мне, что отрубей у двери совсем мало, что он, пожалуй, выломает доску и залезет внутрь, поглядит, нет ли чего в самой мельнице.

И Пак победоносно оглядел крестьян: ну, что, мол, теперь скажете?

В толпе зашептались. Пхунсам, конечно, известный болтун, но придумать такое?.. И тут в разговор вступил Хенгю. Его речь была краткой.

— Давайте-ка по домам,— твёрдо сказал он.— А с этим делом мы разберёмся…

Днём Чинтхэ вызвали в правление, где ему передали слова Пхунсама. Чинтхэ спокойно выслушал их, пожал плечами, а потом сказал, что никакого Пака вчера он не видел, что он вообще не встречал его несколько дней. А на мельнице он действительно был, взял мешок с отрубями — тот, что оставил ему у дверей Чан, и ушёл. Вот и всё! Никаких досок он не ломал.

— Ну иди и не сердись, пожалуйста, что мы тебя вызвали,— сказала, выслушав его, мать Мёнгиля.

Чинтхэ молча надел кепку и вышел. А члены правления ещё долго сидели за длинным столом, обсуждая это неслыханное происшествие. Ясно, конечно, что Чинтхэ ни при чём. Но кто же, кто это сделал?..

А по деревне уже ползли упорные слухи о том, что не кто иной, как Чинтхэ, испортил новый мотор. Люди верили и не верили досужим домыслам. Один — горячая голова — прибежал вечером к свинарнику и бросил прямо в лицо Чинтхэ:

— Ты, собака! Это ты сломал наш мотор?..

У Чинтхэ от обиды и возмущения даже слезы на глазах выступили. Он ничего не сказал, повернулся к обидчику спиной и продолжал заниматься своим делом.

Да, Чинтхэ ничего не ответил односельчанину и, как ни странно, многие сомневающиеся почему-то поверили в то, что Чинтхэ — преступник, заговорили о том, что скоро его арестуют и будут судить. Соседи Чинтхэ, знавшие его много лет, пытались защитить старика, но их голоса тонули в хоре деревенских сплетен.

— Был бы не виноват, дал бы за такие слова! — судачили кумушки.

Чинтхэ отмалчивался. Он и прежде был нелюдим, а теперь и вовсе перестал бывать на людях.

И тогда Хенгю попросил мать Мёнгиля снова созвать правление.

— Как же так, товарищи? — сказал он.— Про человека плетут невесть что, а мы молчим? Надо сказать всем, что Чинтхэ невиновен…

Через день собрали собрание.

— Хватит болтать чепуху! — выступила на нём мать Мёнгиля.— Давайте лучше думать, что делать с мотором.

— А что думать? — улыбнулся дядюшка Чан.— Ремонтировать надо! Я уже начал. Думаю, сумею наладить…

Последние его слова утонули в аплодисментах.

Мёнгиль узнал про мотор одним из последних. В тот день он сидел у Чхонёна и объяснял ему всё, что тот пропустил.

Муниль с Кёнпхалем ворвались в маленький дворик.

— Ты знаешь, что вчера вечером в мотор кто-то насыпал песок? — прямо с порога закричал Кёнпхаль.— Знаешь, что мотор теперь не работает?..

У Мёнгиля от изумления даже карандаш из рук выпал.

— Да-да! — не дав ему сказать ни слова, возбужденно продолжал Кёнпхаль.— Отец ничего не знал. Пришел утром, включил. Мотор как зарычит… И всё!.. Сломался…

Мёнгиль помолчал, потом прищурился. Казалось, какая-то нежданная мысль пришла ему вдруг в голову.

— Песок, говоришь? — задумчиво переспросил он.

— Ну да! Я сам видел! Сам! — Кёнпхаль говорил от волнения всё быстрей и быстрей.

Муниль сжал кулаки.

— Эх, показали бы мне того мерзавца…— процедил он сквозь зубы.— А вообще-то надо поговорить с дядюшкой Чаном, когда всё уладится.

Он осторожно вынул из кармана немного промасленного песка. Это было на него похоже! Такой уж Муниль обстоятельный парень: всё всегда хочет посмотреть своими глазами, пощупать своими руками.

Кёнпхаль ударил себя кулаком в грудь:

— Ну попадись мне эта гадина!..

Мёнгиль молчал. Он думал о дядюшке Чане: «Представляю, как он расстроился! Полгода клянчил новый мотор, потом искал к нему всякие там запасные части, смазывал, разбирал— и вот тебе на́! Получил!»

— Знаешь, пришёл милиционер! — вытаращив глаза, шепотом сообщил Кёнпхаль.— Всё ходил вокруг мельницы, а потом знаешь чего Пак выдумал?..

Мёнгиль почти не слушал приятеля. «Как там мать? — думал он.— Сколько она колебалась, прежде чем купить мотор. Всё высчитывала, хватит ли денег. Со мной советовалась…»

— Послушай,— вдруг прервал он Кёнпхаля.— Ведь вы вчера ночью видели этого самого «нечистого духа», да?

— Ну да,— кивнул Кёнпхаль и подозрительно покосился на Мёнгиля: опять на смех поднять хочет?

Но Мёнгиль и не думал смеяться.

— Расскажи-ка, куда пошел от коровника этот «дух»?

Муниль внимательно посмотрел на Мёнгиля.

— Ну, к мельнице… в переулок…

— А откуда он появился?

— Не знаю,— пожал плечами Муниль.

— И я не знаю,— подхватил Кёнпхаль.—Знаешь, Мёнгиль, ниоткуда он, наверное, не появлялся, он просто возник… Ну, как все духи…

— Значит, исчез он в том переулке, что ведет к мельнице? — переспросил Мёнгиль.

Ребята кивнули.

— Слушай, а почему ты об этом вспомнил? — встрепенулся Кёнпхаль, но Мёнгиль молчал.

«Значит, им не показалось,— думал он.— Они и вправду видели «нечистого духа». Только это был человек, и шёл он к мельнице… А что, между прочим, делал он у коровника? И как он в один миг перемахнул через ограду?»

Мысли лихорадочно обгоняли друг друга. Надо сказать матери, поговорить с ней!..

Мать пришла поздно вечером, после собрания.

— Ты ужинал? — устало спросила она.

— Да, а ты, мама?

— Я не хочу…

Она вынула из кармана свою неизменную записную книжку, положила на стол, провела рукой по седеющим волосам и вдруг спросила:

— Правда, что ребята видели вчера ночью какое-то странное существо?

Мёнгиль кивнул.

— Значит, правда?.. — переспросила мать.— Расскажи-ка мне об этом подробнее.

И она приготовилась слушать.