Ожившая тень

1

С Мунилем в последнее время что-то случилось. Он перестал болтать и смеяться, не заходил уже, как бывало, со всеми своими вопросами и раздумьями к Мёнгилю и даже на речку его теперь было трудно вытащить. А ведь Муниль плавал лучше всех мальчишек в деревне и ещё недавно не прочь был этим похвастать.

Кёнпхаль, скорый на всякие прозвища, рассердившись на друга, называл его теперь индюком.

— Эй, индюк! — кричал он по утрам под окнами Муниля.— Пошли купаться! Хватит тебе дома сидеть.

Но Муниль даже не показывался.

«Что это с ним?» — недоумевал Кёнпхаль и в который раз плёлся на речку один.

А Муниль, дождавшись, когда опустеют выбеленные солнцем деревенские улицы, стремглав летел в коровник. У коровника он замедлял шаги, осторожно открывал тяжёлую скрипучую дверь и входил в полумрак пахнущего душистым сеном сарая.

В дальнем углу, на подстилке, лежал Оллук — краса и гордость деревенского стада. Около него, горестно покачивая головой, сидел на корточках дед Муниля — Токпо.

Оллук захворал. По ночам он жалобно мычал в стойле, ничего не ел и только пил и пил воду. Дед совсем голову потерял от горя. Каждый день на рассвете приходил он к Оллуку, приносил ему свежей травы и потом уже ни на шаг не отходил от вола и всё спрашивал:

— Ну что тебе дать, голубчик ты мой? Ну поешь хоть немного…

Оллук глядел на деда влажными печальными глазами и отворачивал морду от душистой травы.

Дед Токпо не знал, что делать. Три раза ездил он в уезд, привозил всяческие снадобья; привёз как-то даже ветеринара, и тот пытался лечить Оллука иглоукалыванием. Ничего не помогало. С каждым днём Оллуку становилось всё хуже. Он уже не жевал жвачку, целыми днями лежал на подстилке и не мычал, а лишь громко вздыхал.

Дед чувствовал себя виноватым перед всеми односельчанами: не уберёг вола! При встрече с соседями он отводил взгляд, не отвечая на ставший уже обычным вопрос:

— Ну, как там Оллук?

Вечером он ворчал на всех в доме, а утром опять уходил к своему Оллуку и проводил там весь день. Даже обед Муниль приносил ему прямо к коровнику…

Скоро вся деревня знала, что Оллуку совсем плохо. Ребята больше не звали своего товарища на реку, не смеялись над ним.

И Кёнпхаль прикусил язык.

— Я же не знал, в чём дело,— оправдывался он перед друзьями и обещал оторвать язык тому, кто хоть раз назовёт его друга индюком.

Как-то друзья все вчетвером нарвали в горах свежей травы, пришли в коровник. Вол лежал в дальнем углу, рядом с ним сидел на корточках дед Муниля и гладил его по впалым бокам. Муниль положил перед мордой Оллука пучок травы.

— Ну как, не лучше? — тихо спросил он.

— Куда там! — Дед безнадёжно махнул рукой. За эти тяжёлые дни он ещё больше состарился, стал ещё суше и словно бы меньше ростом.

К деду несмело приблизился Кёнпхаль.

— Что с ним, дедушка? — спросил он тихо.

— Кабы знать, разве допустили бы до такого? — вздохнул дед и, кряхтя, поднялся: — Помогите-ка сменить солому…

Ребята приподняли задние ноги вола, дед поменял подстилку. Чхонён сунул охапку травы прямо волу в морду, но тот даже глаза не открыл, только вздохнул.

— Поешь, милый, поешь…— приговаривал дед, ласково похлопывая вола по спине.

Потом, так ничего и не добившись, дед Токпо пошел, прихрамывая от усталости, в угол, где хранились корма. Муниль непонимающе смотрел ему вслед: «Зачем он идёт туда? Ведь Оллук всё равно ничего не ест».

Дед принёс большую пузатую бутыль с наклейкой, вылил из неё на тарелку какую-то жидкость и снова вернулся к волу.

— Поднимите ему голову,— хмуро буркнул он.

Ребята подняли тяжёлую голову Оллука, и дед, осторожно раздвинув ему пальцами губы, влил волу в глотку лекарство.

— Да… Не было горя…— вздохнул старик.— Девятый день мается…

— Может, он съел что-нибудь? — несмело предположил Мёнгиль, но дед покачал головой:

— Я ж ему корма-то даю, никто другой…

Снаружи послышались голоса. В коровник вошли мать Мёнгиля и её заместитель — высокий толстяк, дядя Кёнпхаля.

— Ну как дела? Полегче? — зарокотал толстяк басом.

— Какое! — махнул рукой дед.— Подыхает Оллук, как есть подыхает!..

Мать Мёнгиля молча присела рядом с волом, подняла ему веко. Вол не пошевелился.

— Когда вы заметили, что вол заболел? — спросила она.

— Да вот уж девять дней будет,— вздохнул дед.

— Девять дней…— задумчиво повторила мать Мёнгиля.

Мёнгиль внимательно посмотрел на неё. Словно молния мелькнула в его голове мысль — как же он раньше не догадался? «Девять дней… Девять дней…» — мысленно повторял он, возвращаясь домой.

2

В этот день весь их отряд полол кукурузу. Это был их собственный участок, и ребята очень гордились тем, что вырастили такую красавицу. Щедро удобренная навозом кукуруза золотилась на солнце. Её высокие стебли скрывали ребят.

— Ну что нового на нашей ферме? — разогнул усталую спину Мёнгиль.

Ребята и не заметили, как вслед за взрослыми привыкли считать своими и ферму, и Оллука, и всё хозяйство. Муниль не успел ответить. Вдали показался Кёнпхаль: мальчишки отправили его за водой.

— Глядите-ка, да он вроде без кувшина! — крикнул толстяк Чон.

Кёнпхаль действительно был без кувшина. Он во весь дух бежал к ребятам и что-то кричал.

— Сейчас опять что-нибудь насочиняет…

— Да, это уж по его части…— посмеивались ребята.

Наконец Кёнпхаль добежал до поля и, задыхаясь, крикнул:

— Да вы что, оглохли, что ли?.. Оллук, говорю, сдох!..

Он судорожно глотнул — во рту у него совсем пересохло — и без сил опустился на землю. Ребята растерянно молчали. Первым пришёл в себя Мёнгиль.

— Эй, сюда, скорее! — крикнул Мёнгиль тем, кто работал на дальнем конце поля и не слышал ошеломляющей новости.

Через десять минут все уже бежали к коровнику. Муниль поотстал. Он шёл, сунув руки в карманы, и глотал солёные слезы.

Бедный Оллук! Дед за ним так ухаживал! Целыми вечерами, бывало, рассказывал о своём красавце, ночи не спал, когда тот заболел… Всё напрасно! Не спасли Оллука!

У коровника было так же многолюдно, как в день торжественного открытия. Муниль не без труда пробился к воротам. Ветеринар в клеёнчатом длинном халате ощупывал брюхо сдохшего вола.

— Придется делать вскрытие,— сказал он и взглянул на мать Мёнгиля.

Та молча кивнула.

Притихшие крестьяне, заглядывая через плечи друг друга, пытались рассмотреть, что же творится в коровнике.

— Говорила я: где ж одному за целым стадом глядеть…— вздохнула какая-то старуха.

Муниль сжал кулаки: теперь пойдут разговоры!

Эх, Оллук, Оллук!.. Как радовались все в тот весенний солнечный день, когда его привели в новый коровник! А мальчишки — те и подавно были в восторге. Сколько потом перетаскали ему свежей травы! Сколько раз Муниль помогал деду чистить вола, смотрел, как Оллук пьёт, как не спеша жуёт принесённое ему угощение, как гордо идёт впереди стада!

А однажды Муниль даже поругался из-за него с Паком. Пак Пхунсам тогда возвращался с поля, и телега, в которую был впряжён Оллук, увязла в болоте. Пхунсам подгонял вола хворостиной и ругался на чём свет стоит. А ведь он был сам виноват: хотел сократить дорогу, вот и увяз в грязи.

Пак орал как безумный и колотил вола так, что сломал хворостину. Муниль, не помня себя от ярости, подскочил к негодяю, вырвал у него из рук хворостину.

«Как ты смеешь! — срывающимся голосом закричал он.— Кто тебе дал право…» — Он даже заикаться стал от волнения.

«Подумаешь!» — скривился Пак, но бить вола перестал.

Чтобы помочь Оллуку, Муниль не пожалел свои новые кеды. Шагая прямо по жидкой грязи, он подошёл к телеге, позвал Пака, и они вдвоём вытащили глубоко засевшее в грязи заднее колесо…

Ветеринар производил вскрытие, а крестьяне терпеливо ждали, что же он скажет.

— Верно, какая трава ядовитая попала,— высказал предположение долговязый Ким.

— Не иначе, дурной глаз сглазил…— вздохнула тётушка Хван.

Мёнгиль усмехнулся: «Как же, трава! Где она, интересно, в здешних краях? Нет, тут что-то другое…» Мёнгиль поискал в толпе друзей. Муниль стоял рядом с дедом и смотрел на него полными слёз глазами. Кёнпхаль что-то горячо доказывал собравшимся вокруг него мальчишкам. Чхонён стоял в стороне, глядя в землю. Лицо его было таким мрачным, что Мёнгиль даже поежился.

Через полчаса из коровника вышел ветеринар. Несколько минут он молча смотрел на сразу притихших крестьян, потом принялся устало снимать с себя фартук.

— Он проглотил гвоздь, ваш Оллук,— сказал он наконец. Толпа ахнула. Потом все заговорили разом, не слушая друг друга, гневно и возбуждённо. Кто-то в ярости крикнул деду Муниля:

— Ну, старик, с тобой мы ещё поговорим!..

Дед ничего не ответил. Маленький, щуплый, даже не пытаясь защищаться, он сгорбившись стоял перед разъярёнными односельчанами.

И тут, как и тогда, на мельнице, вперед протиснулся Пак Пхунсам. Его широкое лицо сияло.

— Надо разобрать всё, как было! — злорадно заорал он.— Кто мог подсунуть гвоздь, а? — И он повернулся к деду.

Старик вздрогнул. Он словно проснулся, обрёл вдруг дар речи, понял, в чём его обвиняют.

— Может, ты скажешь, что я подсунул ему этот гвоздь? — тонким, дребезжащим от волнения голосом сказал он.

Пак вытаращил налитые кровью глаза, потом прищурился.

— А кто в коровнике полный хозяин? — вопросом на вопрос ответил он.— Скажешь, не ты?..

— Ну и что? — растерялся дед и умолк. Руки его дрожали.

— Чего молчишь-то? — обрадовался Пак. — Все «я» да «я»… «Я за кооператив»! «Я за всех»!.. А на деле?..

Умолкшие было крестьяне опять зашумели. Муниль до крови закусил губу. Неужели они думают, что дед способен на такое злодейство? Да ведь он все девять суток ночи не спал, себя не жалел, чтобы Оллука вылечить! Как они могут?.. А всё этот мерзавец Пак! Схватить бы его за глотку, чтоб он поперхнулся гадкими своими словами! Но что он, Муниль, может сейчас сделать?..

А ветеринар меж тем показывал гвоздь — тот, что был у вола в желудке.

— Нет сомнения в том, что гвоздь попал в желудок давно,— говорил он матери Мёнгиля и дядюшке Хенгю.— Смотрите, желудок вола продырявлен в двух местах.

Он проводил их в коровник и, наклонившись над Оллуком, стал что-то показывать. Хенгю жестом попросил его замолчать, прислушался к тому, что творилось снаружи.

— Простите, пожалуйста!—сказал он ветеринару.— Я на минутку…

— Погубили вола! Погубили! — бесновался у коровника Пак.— Надо немедленно найти виновного! Надо сообщить в милицию!..

— Помолчал бы ты лучше,— тронул его за плечо Хенгю.— Как-нибудь без тебя разберёмся!

Пак сразу умолк. Но тут вышла мать Мёнгиля, и он начал снова. Теперь он уже не кричал, а говорил спокойно и рассудительно, обращаясь только к ней одной:

— Ужас-то какой, товарищ председатель! Кто же это входил в коровник? Вроде никто. Кроме деда, конечно…

— Да ладно тебе! — оборвал его дед Токпо.— Чего несёшь-то?

Остальные молчали. Что они могли сказать? В самом деле, никто вроде в коровник не приходил… А старика жаль. Всю жизнь батрачил, и отец его был батраком, и дед… Три поколения служили помещику. Наконец пришло Освобождение. Дали крестьянам землю. Только зажили как люди — война. Отец Муниля ушел на фронт, мать с дедом работали за троих. Потом в деревне создали кооператив. Казалось, всем бедам конец. И вот на́ тебе — такое несчастье!

А ведь как старался старик! Как ухаживал за своими питомцами! Как-то заболел теленок, так он забрал его домой и три дня выхаживал возле тёплого кана — вся деревня знала об этом. Ох, беда, беда!..

3

К вечеру в опустевшем коровнике остались четверо: Мёнгиль, Кёнпхаль, Муниль и Чхонён.

— Знать бы, кто это сделал…— сжал кулаки Кёнпхаль.

— Гадина какая-то! — Смертельно бледный Муниль всё ещё переживал недавние ужасные слова Пака.

Чхонён мрачно молчал. Губы его страдальчески кривились.

— Послушай, Кёнпхаль…— озаренный вдруг внезапной догадкой, заговорил Мёнгиль.— Когда вы во второй раз видели «нечистый дух»? Ну помните, у нас под окнами, а?

Кёнпхаль с досадой поморщился: «Нашёл, что вспомнить! Дался ему этот дух! И так все потешаются…»

— Ведь это было несколько дней назад, да? — продолжал допытываться Мёнгиль.

— Ну да…— неохотно подтвердил Кёнпхаль.

— Вспомни поточнее, когда это было. Это очень-очень важно! — настаивал Мёнгиль.

Кёнпхаль, нахмурив лоб, стал вспоминать, загибая пальцы. Потом улыбнулся:

— Конечно, это было в тот самый день, когда мы с Мунилем дежурили в последний раз в школе… Девять дней назад.

Мёнгиль невесело усмехнулся:

— Ну, тогда смерть Оллука — тоже проделки вашего «нечистого духа».

— Что? — переспросили ребята.

Чхонён искоса взглянул на Мёнгиля: он-то понял, о чём говорил его друг.

— Ведь ты же не верил нам? Говорил, что «нечистый дух» нам померещился? — теребил Мёнгиля Кёнпхаль.

— А я и сейчас не верю,— спокойно ответил Мёнгиль.— Нечистые духи бывают только в сказках, а в жизни бывают друзья и враги…

Чхонён вздрогнул и побледнел.

— Пошли отсюда,— пробормотал он.— Погуляем лучше…

Они прошли через всю деревню, подошли к каналу и уселись на берегу. У самых их ног плескалась тёмная вода, в небе поблёскивали первые звёзды.

— Мать говорит,— нарушил молчание Мёнгиль,— что в деревне есть люди, ненавидящие кооператив…

— А кто это? — оглядываясь, словно кто-то может его услышать, шёпотом спросил Кёнпхаль.

— Ну вот, так ему и скажи! — с досадой махнул рукой Мёнгиль.— Откуда мне знать? Ты, Кёнпхаль, прямо как маленький! Эти люди где-то скрываются…

— Сам знаю, что скрываются… Надо найти их!

— Найди,— усмехнулся Муниль.

Чхонён молчал. В темноте не было видно выражения его лица.

— Мать говорит, что не все помещики убежали на Юг,— задумчиво продолжал Мёнгиль.— Многие попрятались, другие поменяли имена и живут рядом с нами, вредят нам…

— А ты видел когда-нибудь живого помещика? — Муниль подвинулся к Мёнгилю поближе.

— Откуда? — усмехнулся Мёнгиль.— Мне только мать рассказывала.

— А мне — дед! — подхватил Кёнпхаль.

Перебивая друг друга, они принялись рассказывать всякие истории из жизни своих родителей, и только Чхонён по-прежнему сидел молча, покусывая стебелёк тонкой травинки.

Мать Мёнгиля вернулась домой только ночью. Но Мёнгиль не спал, ждал её возвращения.

— Ты почему не спишь? — устало спросила она.

— Так… Не хочется…— неопределённо отозвался Мёнгиль.

— Что с тобой, сын? — Она подошла к Мёнгилю, ласково провела рукой по его волосам.

— Мама,— звенящим от напряжения голосом сказал Мёнгиль,— кто же убил Оллука?

— Пока не знаем,— сдержанно ответила мать, машинально поправляя упавшую на лоб прядь волос.— Но узнаем. Обязательно.

Она села рядом с сыном, внимательно посмотрела ему в лицо, улыбнулась:

— Вот ты и стал у меня совсем взрослым…

А Мёнгиль волновался всё больше и больше.

— Неужели кто-нибудь думает на деда Муниля? Ведь это ужасно!

— Ужасно,— согласилась мать.

— Он не такой человек! Он не может! — стукнул кулаком о колено Мёнгиль.

Мать, улыбнувшись, положила ему на плечо теплую руку. «Успокойся, сынок»,— говорил её взгляд. Но Мёнгиль ничего не замечал.

— Помнишь «нечистого духа», о котором рассказывал Кёнпхаль? — продолжал он.

Мать кивнула.

— Они ведь видели его ровно девять дней назад! И Оллук как раз тогда заболел…

Мать задумчиво выслушала сбивчивый рассказ сына.

— Как-то, сынок, я рассказывала тебе о помещике, на которого мы с твоим отцом батрачили,— сказала она.— Думаю, это дело рук таких, как он…

Она помолчала и добавила:

— Надо найти этого самого «духа»…

И, придвинувшись к сыну, стала что-то ему говорить.

На улице дул ветер, качались и скрипели деревья. А магь с сыном всё говорили и говорили…