Ожившая тень

1

В отряде Мёнгиля шумно и весело: завтра ребята едут в Пхеньян. Наконец-то! Как ждали они этот день, особенно те, кто впервые в жизни покидал родную деревню. А таких не так уж мало. Что видели они до сих пор? Горы, реку, маленький уездный городок.

Пхеньян… Столица республики… Неужели завтра своими глазами увидят они прекрасный город, будут ходить по его улицам и площадям, почувствуют знаменитый «темп строительства», о котором им столько рассказывали учителя?

Сейчас они распределяли обязанности. Не так давно неожиданно выяснилось, что Чхонён прекрасно рисует. Так вот, ему и Кёнпхалю — тот по праву считался лучшим художником в классе — поручили делать альбом зарисовок. Муниль с Мёнгилем должны были вести дневник.

Готовились и родители: шили ребятам рубахи, покупали кепки и башмаки. Мать Мёнгиля с утра отправилась в уезд и вернулась оттуда с большим, завязанным крест-накрест узлом.

— Что ты купила, мама? Так много…—смутился Мёнгиль.

Мать улыбнулась. Потом вытащила из-под стола чемодан — его она купила загодя,— развязала узел и стала перекладывать в чемодан носки, новые платки, даже сласти она не забыла.

— Съешь в вагоне с товарищами.— Она закрыла чемодан, вздохнула: — Вот бы отец порадовался! Сын едет в Пхеньян… Путешественник…

Она погладила коричневый бок чемодана. Всегда в радостные минуты она вспоминала мужа. Мать, обняв сына за плечи, рассказывала:

— Отец, бывало, поднимет тебя высоко в воздух и скажет: «Он будет у нас большим человеком!» А после Освобождения, когда получили мы землю, он даже плакал. «Ну вот, Мёнгиль,— сказал он тогда,— и на нашей улице праздник!..» И по лицу его текли слёзы…

— Я всё расскажу тебе о Пхеньяне, мама,— сказал Мёнгиль, дотронувшись до руки матери.

Она улыбнулась в ответ. Потом протянула сыну какой-то свёрток:

— Отнести это Чхонёну.

Мёнгиль вопросительно посмотрел на мать.

— Там тоже галстук, носки, платки, записная книжка,— объяснила она.

— Спасибо, мама,— обрадовался Мёнгиль, принимая подарок.

— Тётушка Хван небось тоже купила что-нибудь: я видела её в уезде. А это от меня…

Мёнгиль тут же отправился к другу. Честно говоря, он немного боялся, что тётушка Хван не пустит Чхонёна в Пхеньян. А он так готовится! Сам сказал на сборе.

Чхонён был дома один: складывал вещи в рюкзак. Он обрадованно встал Мёнгилю навстречу. Тётушки Хван дома не было.

— Смотри, Чхонён,— прямо с порога начал Мёнгиль,— это тебе моя мама прислала!

Чхонён смутился.

— Что ты… Зачем…— пробормотал он.

— Как — зачем? Галстук-то у тебя совсем старый

Мёнгиль вынул галстук, носки. Чхонён молча смотрел на подарки. Мёнгиль принялся рассказывать об экскурсии, и вдруг в кухне скрипнула дверь.

— Кто-то пришёл…— остановился на полуслове Мёнгиль.

— Да нет там никого,— быстро возразил Чхонён.

— Я же ясно слышал,— пожал плечами Мёнгиль.

Чхонён встал, молча прикрыл плотнее дверь. На лице его было странное выражение. Он как-то сразу погрустнел.

— Что с тобой? — спросил Мёнгиль с удивлением.

— Пошли! — торопливо поднялся с места Чхонён.

— Куда?

— До смерти надоело сидеть дома! — И Чхонён снял висевшую на стене кепку.

Мёнгиль вышел за ним.

2

На маленькой станции собрались пионеры — весёлые, оживлённые, с чемоданами и рюкзаками. Они ждут поезд и поют песни. Вокруг них взволнованные родители. Многие пришли целыми семьями: тут и мать, и отец, и бабушка, и младшие братья и сестры. Ещё бы! Такое случается не каждый день: ребята едут в Пхеньян! Родители провожают их торжественно, словно героев на великий подвиг. Раньше-то и слыхом не слыхали ни о каких экскурсиях, а тут — нате пожалуйста, едут…

И только матери Мёнгиля нет: очень уж много у неё дел. Мёнгиль, впрочем, не слишком огорчен: они попрощались дома. Зато по перрону бегает тётушка Хван — нарядная, нарумяненная. Вот она снова в самой гуще провожающих.

— На-ка тебе деньжат на дорогу,— громко говорит она и суёт Чхонёну в карман деньги: пусть все видят, какая она заботливая!

Чхонён густо краснеет.

Тут же старый Токпо. Он притащил внуку здоровенный кусок ттока. Муниль не очень любит тток, но берёт: не может же он обидеть деда.

Наконец к перрону, пуская белые клубы дыма, подходит поезд. Ребята шумно влезают в вагон, раздаётся длинный гудок, и поезд идёт на север…

Поезд шёл вперёд и вперёд. Покачивались вагоны, чуть постукивали на стыках колеса. За окном мелькали деревни. На полях работали тракторы, трепетали на ветру разноцветные флажки — над многими участками шефствовала молодёжь.

Учитель Чансу оживлённо рассказывал:

— Смотрите, ребята, вон там, вдали, будто муравьиные ходы на полях… Это оросительные каналы. Урожай в нынешнем году богатейший — сто лет ничего подобного не было! Видите, кончается одна оросительная система — начинается другая. И так всюду… А вон комбайн. Машины теперь и сеют и убирают. Людей освобождают от тяжкого труда…

Ребята слушали учителя и ехали под весёлый перестук колес в новый, неизвестный им мир.

— Учитель, а правда, что в деревнях делают теперь лекарства из морских водорослей?

Чудной вопрос Муниля вызвал общий хохот: очень уж он был неожиданным. Но Муниль знал, о чём говорит.

— Нечего смеяться,— сказал учитель, не сумев, однако, сдержать улыбку.— Уже сейчас химия помогает деревне. Скоро не одни только водоросли, все отходы будут использовать…

Бывает так: бросишь камешек в пруд, и пойдут от него круги по воде — всё шире и шире. Так и рассказ учителя. Ребята не могли уже остановиться. Перебивая друг друга, говорили они о том, что будет в Сингване, о том, кем они станут. Кёнпхаль, размахивая руками, кричал, что непременно выучится на тракториста, хотя прежде собирался работать механиком; Муниль сказал, что будет агрономом, а раньше спал и видел себя писателем. Мёнгиль не принимал участия в спорах, но про себя решил, что во всех случаях останется в деревне, а кем станет, там будет видно.

Молчал и Чхонён. Он смотрел в окно и думал, что все эти мечты не для него. «Эх, если бы я мог стать техником!..» Он повернулся и поглядел на ребят. Какие они счастливые! Он отдал бы всё на свете, если бы смог оказаться на их месте!.. Чхонён вздохнул и снова повернулся к окну. Даже путешествие не могло развеять его мрачные думы. Как тогда, в больнице, после ухода матери, глухая тоска словно льдом сковала ему грудь…

К вечеру стало тихо. Ребята угомонились. Одни сидели, негромко беседуя, другие читали. По радио передали последние известия. Потом заиграла тихая музыка. Пхеньян был уже совсем близко.

К Чхонёну подошёл Мёнгиль с пакетом в руках:

— О чём ты всё думаешь?

Чхонён вздрогнул: он словно пробудился от глубокого сна.

— Ешь! — Мёнгиль протянул другу пакет с конфетами.

Подошли Кёнпхаль и Муниль. Им, как всегда, не сиделось на месте. Они без конца слонялись по коридору, выходили в тамбур, болтали и спорили.

— Подъезжаем! — набив рот конфетами, возбуждённо сказал Кёнпхаль.

— Интересно, какой он, Пхеньян? — прищурился Муниль: вечно он важничал!

Чхонён улыбнулся: с друзьями ему сразу становилось легче.

— Пхеньян! — объявил проводник.

Мальчишки засуетились, надевая рюкзаки.

3

Уже на перроне ощутили ребята мощное дыхание огромного города. Навстречу им шли и шли люди. Высокие дома, гигантские подъёмные краны, впервые увиденные бульдозеры и экскаваторы — всё поражало школьников горной деревушки Сингван.

«Так вот он какой, Пхеньян!» — изумлялся Чхонён.

Мимо них с песнями прошла колонна людей. Учитель Чансу сказал, что это рабочие и студенты идут на многочисленные стройки города.

«Эти люди восстановили Пхеньян,— потрясенно думал Чхонён.— Он ведь лежал в развалинах, а теперь…» Он вдруг подумал о том, как им повезло. Как бы хотел он тоже быть в их строю, стать рабочим. А почему бы и нет? То, что до сих пор терзало его, показалось вдруг смешным и нелепым. Он вырвется из дому, забудет всё, что осталось там, он ничем не хуже других, он выучится, будет работать, и всё пойдёт у него хорошо!..

Ребята переночевали в общежитии студентов университета, а утром отправились на одну из строек. Рабочие рассказали им немало интересного, потом позволили взглянуть на Пхеньян с высоты птичьего полёта.

«Какой огромный город! — Мёнгиль глядел вниз с головокружительной высоты.— Какой же должна быть вся наша страна!.. И сколько нужно знать, чтобы трудиться в этой стране!»

Вечером они ходили в парк на гору Моранбо́н, гуляли у реки Тэдонга́н. Где только не побывали они за эти четыре дня! Накануне отъезда ребята попросили учителя разрешить им поработать на стройке…

Дул холодный ветер, сыпал снег, а им было тепло. Они пели песни и, выстроившись длинной цепочкой, весело перебрасывали друг другу кирпичи. Силачу Чхонёну разрешили поработать на тягаче. Он гордо ехал по улице, сидя рядом с водителем — молодым парнем, и даже подпевал ему, хотя не знал слов песни, которую тот пел. Подумать только: он тоже восстанавливает столицу! Ему хотелось работать ещё и ещё, а время, как назло, бежало так быстро! Водитель, будто прочтя его мысли, прокричал Чхонёну в самое ухо:

— Вот гляди, вы тут у нас всего день, а следы вашего труда останутся в Пхеньяне на сто, на тысячу лет! Когда-нибудь приедешь — посмотришь на дело своих рук… А вот здесь,— перебил он себя, показывая на обширный пустырь,— будет Большой театр. Там за рекой — детский парк…

В душе Чхонёна цвела-переливалась прекрасная радуга. Он видел завтрашний день своей родины, свой завтрашний день…

В конце рабочего дня прораб сказал:

— Спасибо, ребята, за помощь. Хорошо учи́тесь, будьте здоровыми, сильными, смените нас потом…

Вечером Чхонён долго не мог заснуть. Целую вечность лежал он, глядя в потолок, потом тихонько окликнул Мёнгиля.

— Да,— тут же отозвался Мёнгиль.

— Ты чего не спишь? — шепотом спросил Чхонён.

— Не знаю… Сон не идёт что-то,— тоже шепотом ответил Мёнгиль.

— А о чём ты думаешь?—продолжал допытываться Чхонён.

— О матери…— Голос Мёнгиля дрогнул.

— О матери? — привстал на локте Чхонён.

— Да… Что-то она сейчас делает?

Чхонён промолчал. Он тоже скучал об этой ласковой, доброй женщине. Не видел её только четыре дня, а кажется — очень долго.

— Наверное, она в правлении…— сказал он тихо.

И Мёнгиль вдруг увидел мать сидящей за письменным столом. Вот её милое лицо склонилось над ним… Ведь они расстались первый раз в жизни, и ему было без неё так грустно!..

— Да, хорошая у тебя мать,— вздохнул Чхонён.

Мёнгиль промолчал. Потом спросил:

— А ты о чём думаешь?

— Так… Обо всём понемножку,— еле слышно пробормотал Чхонён.

Мёнгиль решил почему-то, что он думает о тётушке Хван, и не стал больше ни о чём спрашивать… Стояла глухая ночь, а на стройке продолжались работы. Под мерные звуки гудящих машин Чхонён наконец заснул.