Огнем опаленные

73!

На первый взгляд это была самая обычная радиограмма. Десятки подобных принимали радисты штаба. В ней говорилось, что задание командования будет выполнено, и просили срочно выслать боеприпасы, продовольствие, табак и питание для радиостанции. Но оканчивалась радиограмма цифрами «73!».

На условном языке разведчиков этой группы «73!» означало: попал в беду, нахожусь в руках врага, радиограмме не верьте, связь прекращаю, прощайте.

На просьбу встревоженного радиста штаба повторить текст радиограммы получен лаконичный ответ: «Вас понял, 73! связь кончаю».

С тех пор прошло три тревожных дня. Круглосуточное дежурство у радиоприемников, неоднократные вызовы в часы сеансов остались безрезультатными. Рация молчала.

Что же случилось с девчатами?

Вера и Надя попали в часть около года тому назад. Обе москвички.

После окончания десятилетки поступили в институт иностранных языков. С первых дней войны девушки через райком комсомола добились направления в школу военных радистов, а оттуда на фронт.

Они сразу вошли в коллектив. Уже дважды были в тылу врага, прекрасно справлялись с порученными заданиями и благополучно возвращались.

Что же случилось с ними теперь?

Десять дней назад их провожали на прифронтовом аэродроме. Они вылетали в партизанский отряд, который был недавно организован.

Маленькие, в ватных брюках, полушубках, надетых поверх телогреек, они напоминали двух медвежат. Ждали сигнала к вылету. Обменивались последними напутствиями, проверяли в сотый раз, не забыли ли что-нибудь.

Девушки сидели внешне спокойные, веселые. Только иногда в глубине глаз все-таки проглядывало беспокойство. Что-то ждет их там, в тылу врага, через два-три часа.

Они вылетели около трех часов ночи, а в начале шестого вернувшиеся из полета пилоты доложили, что девушки приземлились хорошо, сообщив световыми сигналами, что все в порядке.

С тех пор шесть раз выходили в эфир, обменивались радиограммами — и вдруг… «73!».

На совещании у полковника Макарова было принято решение — направить в район расположения партизанского отряда опытного разведчика с заданием разыскать отряд и узнать, что с девушками. Действовать под видом беженца осторожно, себя не расшифровывать.

— Я думаю, надо послать Лесина, — после некоторого раздумья предложил Тюрин.

— После всего что с ним случилось? — возразил Макаров. — Отдохнуть парню надо, а не на задание. Нет, надо послать кого-нибудь другого.

— Именно его. И никого другого. Нельзя оставлять человека наедине с горем. Нужно направить его на работу. Только в работе он может забыться. Отдых погубит его.

— Что-то ты, комиссар, по-моему, перегибаешь. Ему же и девятнадцати нет. Совсем мальчишка. А навалилось на него — дай бог таким, как мы, расхлебать.

И все же комиссар настоял на своем. Послали Виктора.

А на следующий день после совещания от Виктора уже пришла радиограмма: «Приземлился хорошо. Рацию оставляю лесу. Иду поиски отряда. Следите эфиром расписанию».

Дмитрий Локтев всегда считал себя незаслуженно обиженным. Ничто ему не удавалось, ни в чем не везло. И дома была необычная, не такая, как у всех, обстановка.

Отец Дмитрия работал мелким служащим — то кладовщиком, то товароведом. Но на одном месте долго не задерживался. Год, от силы два, а там увольнялся. И сразу вся семья снималась с еще не обжитого места, переезжала в другой город. Сначала Митя не понимал, что толкало отца на эти вечные скитания, потом подрос и понял. Несмотря на незначительную зарплату отца, семья всегда жила хорошо и больше всего боялась показать свое благополучие.

Мать и отец внушали сыну: «Деньги заменят тебе все. И друзей, и товарищей. С деньгами и с головой ты сможешь все».

И Митя оказался способным учеником. После окончания девятого класса он продемонстрировал своим родителям, что их уроки не пропали даром.

— Мне нужны деньги, — заявил он как-то родителям.

— Зачем? Хочешь что-нибудь купить?

— Нет. Я поеду отдыхать.

— Но мы через неделю едем все вместе. Папа уже оформил себе отпуск.

— Я поеду один. Мне надоело все время держаться за ваши ручки.

— Ты в своем уме? Борис, ну скажи же ты ему что-нибудь.

— Никуда один ты не поедешь и денег не получишь.

— Но я так решил. Поэтому мне нужны деньги. Уезжаю я завтра. Так что не будем спорить.

— Щенок! — повысил голос отец. — Как ты разговариваешь с родителями! Если не хочешь ехать с нами, будешь все лето сидеть дома. Я проучу тебя. Ни копейки ты не получишь.

— Спасибо за науку, папа. Только нам не надо ссориться. Думаю, некрасиво получится, если оставленный без средств к существованию любимый сын пойдет к тебе на работу и попросит твоего начальника написать письмо на твою личную подмосковную дачу с просьбой выслать одинокому сыну немного денег.

— Негодяй! Я убью тебя! — Разъяренный отец с кулаками бросился на Дмитрия.

Но Дмитрия он не убил. Даже не ударил. Отец легко загорался, но так же мгновенно и остывал — чувство благоразумия и осторожности было в нем необыкновенно сильно. Дмитрий знал это. Поэтому на следующий день он уехал, бросив на прощание «любимым» родителям:

— Если денег не хватит, пришлю телеграмму на дачу.

И он действительно скоро прислал им телеграмму и сразу же получил требуемую сумму.

Так и повелось с тех пор у них в доме. То на школьные каникулы, то просто, как он выражался, чтобы «встряхнуться», Дмитрий на несколько дней уезжал из города. В городе сын «мелкого служащего», как он звал теперь своего отца, «встряхиваться» опасался — мешало врожденное чувство осторожности и благоразумия.

После окончания десятилетки Дмитрий не пошел ни в институт, ни на работу.

— Годик надо отдохнуть, осмотреться, — заявил он родителям.

И уехал. Где он был, чем занимался — родители не знали. Телеграммы с требованием выслать деньги приходили из разных городов.

Война застала Дмитрия на подмосковной даче, и он не сразу поверил в ее реальность. «Это меня не касается», — решил он. Только через неделю до него дошел ужасный смысл всего, что произошло: «Ведь меня могут забрать в армию. Могут убить». И он помчался домой: «Отец все может. У него колоссальные связи. Пусть знает — в армию я не пойду».

Дома он застал заплаканную мать — она только что проводила в армию отца. На имя Дмитрия лежала повестка из военкомата.

Часть, в которую попал Дмитрий, находилась на отдыхе, но уже через две недели ее бросили в бой. После тяжелых боев был оставлен Смоленск. Части медленно отходили все дальше на восток.

«Какой смысл подвергать себя смертельному риску, — думал Дмитрий. — Все равно скоро конец. Немцы в своих листовках пишут, что большинство крупных городов уже в их руках. Скоро возьмут Москву, и тогда все пропало».

Надо что-то делать. Воспользоваться листовкой — пропуском — и перейти к немцам? Нет. Это не подходит. Надо скрыться и переждать. Немцы возьмут Москву, установят новый порядок, а тогда, оглядевшись, можно будет решать, что дальше делать.

После очередного боя наши части стали отходить. Дмитрий заранее наметил укромное место в лесу, в котором решил остаться. Первым делом он сжег документы. Потом шел лесом, стараясь держаться подальше от дорог и населенных пунктов.

В густом лесу выбрал подходящее место, построил землянку. Три дня Дмитрий устраивал свое убежище, затем пошел на разведку, осмотреться. Километров через пять вышел к небольшой деревушке.

Три дома обозначались только обгорелыми печными трубами. Остальные тоже носили следы недавно прошедшего фронта. Покосившиеся, простреленные снарядами, с сорванными крышами. В деревне не чувствовалось признаков жизни. Локтев прошел по домам. Порылся на чердаках, в подвалах. Нашел старую рваную рубаху, брюки, замасленную телогрейку и еще какую-то рвань. В одном подвале разыскал немного картошки, в чулане немолотую рожь. Все это собрал и вернулся в свою землянку.

Следующий день потратил на штопку и стирку собранного барахла, которое затем надел на себя. Теперь Локтев выглядел вполне приличным парнем в рабочей одежде. Он был доволен собой. Война ушла далеко на восток и скоро кончится. Устроился хорошо, спокойно. Он даже не очень беспокоился, что может встретиться с немцами. На нем не написано, что он красноармеец.

Прошло около месяца. Дмитрий зарос, опустился, и теперь вряд ли кто-нибудь признал бы в нем того пижона, каким он был прежде.

Однажды, возвращаясь из очередного похода в деревню, сгибаясь под тяжестью мешка с картошкой, Дмитрий получил удар сзади и, еще не успев ни о чем подумать, упал лицом на землю. На него навалились, крепко сдавив вывернутые назад руки. Кто-то проворно ощупывал карманы. Вынули пистолет. После этого отпустили. Локтев приподнялся, сел. Лицо от удара о землю болело, из разбитой губы сочилась кровь.

Дмитрий огляделся. Перед ним стояли трое. В телогрейках, сапогах, военной форме, но без знаков различия. В руках немецкие автоматы, но по виду русские.

— Кто вы такие и что вам от меня надо?

— Ты, мил человек, с вопросами погоди. Спрашивать пока будем мы. Кто такой? Куда? Откуда? Врать не советую. Земляночку твою мы уже нашли. Пистолет твой — вот он.

Локтев рассказал, что он попал в окружение, отбился от части, а теперь сидит здесь в лесу и не знает, что делать.

Ему вернули пистолет, сказав, что отныне он будет в их группе красноармейцев, попавших в окружение. Всего их девять человек. Они организовали боевую группу, нападают на немцев, бывают в окрестных деревнях. Километрах в пяти у них большая землянка, вдоволь продуктов.

Локтев быстро прижился. Правда, раньше одному ему было спокойнее, но зато здесь было хорошо с питанием.

Командир группы Иван Овчаренко приблизил его к себе, и Локтев стал его ближайшим помощником.

На первых порах Дмитрию казались странными порядки, которые установил Овчаренко в группе. Потом постепенно разобрался. Изо всей группы, кроме Локтева, еще только четверым доверял Овчаренко. Эти четверо вместе с Дмитрием и Иваном всегда оставались в лагере. Остальных Овчаренко лично разводил на посты подальше от землянки. Эти же четверо, а иногда с ними и Овчаренко, время от времени куда-то таинственно исчезали, возвращались поздно вечером, а то и вовсе только к утру. От них попахивало спиртным. Вскоре и Локтев был посвящен в их дела.

— Хочешь немного встряхнуться? — как-то спросил его Овчаренко.

— Что значит встряхнуться?

— Ну выпить, погулять. Что — маленький?

— А как? Разве можно?

И он отправился вместе с ними. То, что произошло во время этой «вылазки», очень удивило и встревожило Дмитрия. Но деваться было уже некуда.

Они свободно, не таясь, прошли по деревне и вошли в чей-то дом. Хозяевами оказались полицейские, которые встретили вошедших как старых знакомых.

— А, «партизаны» пришли. Раздевайтесь, будьте как дома.

Вечер, проведенный в пьяной компании с полицейскими, заставил Дмитрия еще раз с сожалением вспомнить о своей прежней жизни в землянке. «Там я отвечал сам за себя, — думал он, — не лез ни в какие истории».

Больше всего не нравилось Локтеву и Овчаренко то, что отряд начал расти.

Приходили отбившиеся от своих частей, попавшие в окружение красноармейцы, приходили люди из сожженных немцами деревень. Все они рвались в бой, настаивали на активных боевых действиях.

Иван и Дмитрий, как могли, ограждали отряд от роста, проводили тщательную «фильтрацию», отсеивали «подозрительных». И все же вскоре в отряде насчитывалось уже двадцать человек, потом тридцать. Недовольство бездеятельностью росло.

Чтобы как-то сдержать боевой пыл людей, по совету Локтева заставили их строить запасную базу в двадцати километрах от основной, потом решили послать на Большую землю связных — «пока нет инструкций, действовать не имеем права». Одним словом, тянули, как могли, а сами начали подумывать: не пора ли улизнуть из отряда — «пусть воюют, если охота». Но тут вмешались «полицейские дружки», которые сказали, что немцам все об их отряде известно. Знают они и про Овчаренко и Локтева. Передали требование немцев: под личную ответственность Овчаренко и Локтева сохранить отряд, ждать инструкций. Вскоре Овчаренко вызвали в немецкую комендатуру.

Вернулся Иван мрачный, повел Дмитрия в лес.

— Ну и влипли мы.

— В чем дело, рассказывай.

Дмитрий с Иваном давно уже знали все друг о друге. Дмитрий знал, что Овчаренко такой же любитель легкой жизни, как и он сам.

Вырос в детском доме. Потом нашел «хороших» друзей и бежал с ними из детдома. Воровал. Попался. Два года отсидел. В конце сорокового его выпустили. Он подобрал себе помощников и занялся прежним. Война застала его под Оршей. Некоторое время он со своими дружками скитался по оккупированной территории. Потом встретил своего старого знакомого, с которым вместе отбывали срок заключения. Тот служил в полиции. Приглашал и Ивана, но тот воздержался и осел в лесу со своими «дружками».

И вот чем теперь это кончилось. Приятель передал его немцам.

Овчаренко рассказал, что немцы предлагают организовать из отряда группы провокаторов, связаться с партизанским отрядом, нащупать подпольную организацию в городе и сведения передавать им.

— Ты, я надеюсь, отказался?

— Попробуй откажись. Быстро схлопочешь пулю в лоб или веревку на шею. Что я — дурной?

— А что же делать?

— Не знаю.

— Ты им сказал, что здесь за парод? Как мы создадим группы? Нам и опереться здесь, кроме четверых твоих дружков, не на кого. Да и они еще неизвестно как посмотрят на это. Одно дело выпить с полицаями, другое дело работать на немцев. А остальные? Попробуй только заикнись — разорвут. И так еле сдерживаем. Ты им говорил?

— Конечно, да что толку. Говорят, надо уметь работать с людьми. Обещают снабжать водкой, продуктами. Говорят, не справитесь — заменим.

А на следующий день с Большой земли вернулся их посланец. Вместе с ним пришли две девушки-радистки. Накануне ночью их выбросили с самолета недалеко от базы отряда.

День выдался замечательный. Солнце так радостно светило, что и мороз не ощущался. Слегка потрескивали сосны. Снег искрился всеми цветами радуги.

Девушки сидели на поваленной сосне около землянки рядом с их часовым — пожилым красноармейцем, около месяца назад попавшим в отряд. Разговаривали о погоде, о немцах, о войне и, конечно, о Москве.

— Вот что, девоньки, — заговорил неожиданно часовой, — гляжу я на все, что творится в отряде, — то ли партизаны мы, то ли еще кто. И не пойму.

— Ты о чем это?

— Ну как, о чем. Что же вы не понимаете. Люди воюют, умирают. Немец топчет нашу землю, а мы сидим сложа руки, сами себя охраняем. Только от кого? Немец к нам и носа не кажет. И не знает, что здесь «партизаны» скрываются.

— Почему ничего не делаем? Вот мост взорвали, сожгли машины, убили немцев. Это же правда? Это и есть война. И мы бьем немцев.

— Ну уж не знаю, а правда-то ваша выходит для кого как. Никаких мостов, никаких немцев не было. А вот что вчера ребята перепились спирта, который прислали с Большой земли, так это было. И Овчаренко там был.

— Как же так?

— А вот так. Собралась здесь кучка дармоедов и всех держат в своих руках. Пьянствуют, разлагают народ. Войной здесь и не пахнет. А Большая земля им помогает через вас. Да и немцы-то про нас, я думаю, знают. Знают, а не трогают. Вот два дня назад каратели приезжали, так они сюда и не пошли, а в соседнем районе на партизан облаву делали. Вот вам она, правда-то. А вы заладили — правда, правда.

— А ты-то как же? Ты тоже с ними заодно?

— Бес попутал. После ранения прятался я здесь недалеко в деревне, а потом пошел партизан искать. И нашел на свою голову. Бежать не могу — раненая нога не дает. Вот и хожу в карауле. Такого насмотрелся. Подживет нога — убегу.

Вдали послышались шаги. К землянке подошел Локтев.

— Привет, землячки! Ну как у вас тут дела? Не скучаете? А я к вам по делу зашел.

Они вошли в землянку.

— О чем вы здесь со стариком чирикали, птички? Что нового, есть радиограммы?

— Да, есть. Вот радиограмма. Читайте.

Локтев взял радиограмму.

— Ого. Отлично, отлично. Поздравляют с выполнением задания. Дают новое поручение. Ну что же, очень хорошо. Передайте, что любое задание будет выполнено. Попросите подбросить еще боеприпасов и продовольствия.

— Хорошо, все передадим.

Локтев повернулся и вышел из землянки.

— Ну, Надя, что будем делать?

— Передавай пока радиограмму. Потом подумаем.

Вера села у передатчика и начала готовиться к связи. Надя шифровала радиограмму.

Выходя от девушек, Локтев подумал, почему они сегодня такие встревоженные? Уж не сболтнул ли чего старый хрыч. Угораздило же Овчаренко поставить старика к радисткам. Ясно же, что старик опасен. Уже несколько раз докладывали, что он держится особняком. Отказывается от выпивки, ворчит на людей, называет их бандитами.

Локтев подошел к старику.

— Ты что же это, старый черт, здесь наболтал?

— А! Уже донесли, сучки? А еще комсомолками прикидываются! Ну и что? Сказал! Да, видать, не туда сказал. Такие же они бандитки, как вы все.

— Ах ты, старая падаль. Ну, получай же. — И Локтев в упор выстрелил в старика.

Вера уже кончала передачу радиограммы, когда у землянки раздался выстрел. Не оборачиваясь, она сказала:

— Посмотри, что там такое.

Надя выглянула из землянки и сразу захлопнула дверь. На снегу лежал мертвый старик. К землянке бежал Локтев. В руке у него был пистолет. Лицо красное, перекошено от злобы.

— Вера, передавай «73!». Локтев убил старика. Бежит сюда. Я подержу дверь.

Виктор приземлился не очень удачно. Парашют зацепился за дерево, и Виктора с силой ударило о ствол. Просигналив вверх фонариком «все в порядке», он стал спускаться. «Это даже хорошо, — подумал он, — что сел на дерево. Нет никаких следов».

Спрятал парашют в сугроб.

В лесу было тихо. Виктор посидел, послушал и, когда начало светать, позавтракал. Кусок шоколада, кусок масла и глоток спирта. Развернул рацию и передал: «Приземление прошло хорошо. Рацию оставляю лесу. Иду поиски отряда». С сожалением сбросил с себя полушубок, валенки. Последний раз посмотрел на карту и все это вместе с рацией зарыл под елью. Теперь можно идти. Оружия нет, костюм подходящий, документы надежные.

По дороге в деревню шел молодой парнишка. Старая, облезлая шапка-ушанка, поношенная телогрейка, подпоясанная обрывком веревки. На ногах обмотки и привязанные веревкой галоши. За спиной холщовая сумка. В ней небольшая краюха хлеба крестьянской выпечки, несколько картофелин, две наволочки, детское одеяло, простыни и маленькое круглое зеркальце. Все это уже не новое. Но, может быть, найдутся добрые люди и обменяют на хлеб, на картошку, на муку или другие продукты, а то дома осталась больная мать и сестренка.

Парень жался к обочине, не обращая внимания на улюлюканье немецких солдат, которые проезжали мимо. Иногда ему приходилось отскакивать в глубокий снег: шофер, чтобы доставить удовольствие своим пассажирам, старался наехать на него. Иногда солдаты ради потехи стреляли в него из автомата. Тогда он испуганно вбирал голову в плечи и приседал на корточки. Довольные солдаты смеялись. Но едва «шутники» отъезжали, парнишка выходил на дорогу, отряхивался и шел дальше.

Вот и деревня. Парень подошел к первой избе, постучал. На порог вышла старуха.

— Добрый день, бабушка! Нет ли у вас картошки или хлеба обменять на простыни или наволочки?

— Что ты, милый. Сами с голоду чуть не умираем. Да и до простыней ли нам теперь? У самих ничего нет.

Парень прошел еще несколько домов, и все безрезультатно. Наконец подошел к маленькой избушке, стоявшей немного на отшибе. Постучал в окно. Из дома вышел крепко сложенный старик лет шестидесяти. С большой бородой, растрепавшейся на груди, крупными руками, покрытыми несмывающимися следами металла, видно кузнец.

— Ты что это, малый, по окнам лазишь? Или дверей тебе мало?

— Дяденька, не обменяете ли мне зеркало на сало?

— Ишь чего захотел. Сала. Да и на что мне зеркало? Бороду, что ли, расчесывать перед ним?

— Зеркало довоенное. С видом Днепрогэса.

— Ну, заходи. Покажи свой товар, купец.

Как только за ними закрылась дверь, парень выпрямился и на глазах подрос. С лица исчезло детски наивное и немного дурашливое выражение.

— Здравствуйте, Николай Петрович. Вы один?

— Здравствуй, сынок. А кому же у меня, старого бобыля, быть-то? Один, один. Ну, рассказывай, от кого прибыл, зачем?

— Я от Владимира Степановича. Сегодня ночью прибыл. Владимир Степанович хотел узнать, что у вас нового. Слух прошел, что в ваших краях появился новый партизанский отряд. Недавно обстреляли недалеко от вашей деревни немецкую колонну, за разъездом подорвали мост. Что вам об этом известно и где они находятся?

— Вот уж не знаю. За последнее время никаких обстрелов на этом участке не было. Да и мост стоит целый. Приходил вчера ко мне человек с разъезда. Что же, говорит, наши ничего не делают? Сообщили же, что через разъезд каждый день идут эшелоны на восток. Взорвать мост — недели на две задержка была бы. Уж они сами надумали взрывать, да я им пока запретил — очень хорошо они устроились на разъезде. Группа небольшая — четыре человека, да нельзя их оттуда снимать. А нового отряда не появилось. Вот, правда, в двадцати километрах отсюда завелась в лесу какая-то пакость — бандиты. Так они больше мирное население обижают. Из соседней деревни полицейский — наш человек — передал, что и немцы о них знают. Да не трогают. Им-то такие «партизаны» на руку. Надо бы до них добраться, до сволочей. Вот, думаю, к ним своего человека подбросить.

— Ну что же, спасибо, Николай Петрович. Теперь все ясно. В отряд пока никого не посылайте. Я туда пойду. Вы мне лучше помогите связаться с тем вашим полицейским из соседнего села.

К деревне Виктор подошел, когда уже начало смеркаться. Выждав, пока совсем стемнело, Виктор вошел в село и подошел к дому полицейского. Тот оказался молодым парнем, лет двадцати пяти. Он рассказал о бесчинствах банды, расположенной в соседнем лесу, — бандиты врываются в деревни, забирают продукты, скот, пьянствуют. Называют себя партизанами. Сказал, что уже получил нагоняй от своего полицейского начальства за то, что донес на нее как на партизанский отряд и предложил устроить облаву. Начальство пригрозило, чтобы он не совал свой нос куда не следует, а то…

Двое часовых сидели у опушки леса на разостланном сене. Они сегодня были в наряде. Хотя Овчаренко и был уверен, что его отряду ничего не грозит, но наряды выставлял по всей округе многочисленные. Надо же чем-то занять людей.

Скоро должна была прийти смена, а ничего особенного, как и всегда, не произошло. Кругом тишина. Поле просматривалось далеко. И нигде ни одной живой души. Только в деревне, которая была в полукилометре от леса, иногда кто-нибудь добегал с ведрами до колодца и торопливо возвращался домой.

Вдруг в деревне послышалась стрельба. Потом показался человек. Он что есть мочи бежал к лесу. За ним гнались трое с винтовками и стреляли с ходу по беглецу. А тот зайцем петлял, проваливался в сугробы, но расстояние между ним и преследователями все росло. Наконец те трое остановились, что-то прокричали вслед убегавшему человеку и пошли обратно к деревне.

Беглец приближался. Он должен был войти в лес метров за сто от часовых.

— Пошли, возьмем его. Доставим в штаб.

Молодой парень был, видимо, избит. На лбу — здоровый синяк, из носа сочилась кровь. От бега задыхался. Подбежав к лесу, повернулся в сторону деревни, погрозил кулаком.

— Ну, гады, вы у меня еще запоете!

— Руки вверх!

Парень оторопело оглянулся — на него смотрело дуло автомата. Он начал медленно поднимать руки. Потом резко присел и рванулся в сторону.

— Тихо, ты!

Навстречу ему вышел второй человек с автоматом.

В боковом кармане у парня нашли финку, в брюках две серебряные ложки, серьги, колечко.

— Ничего себе, жук! По деревням, дурень, промышляешь? Видал такого? Ха! Ха! Ха! Ха! Ну и зверя мы поймали. Что, пацан, досталось на орехи? Чуть не попался?

— Было дело. А вы кто такие?

— Ишь ты какой. Ему сразу доложи. Кто такие. Может, тебе сразу и ключ от квартиры дать? А ну пойдем. Да ты постой, не утирайся. Пусть наш батя на тебя такого посмотрит. Любит он посмеяться.

Виктор уже третий день находился в расположении отряда. Многое узнал, но пока присматривался к людям.

Овчаренко долго раскатисто смеялся, когда ему часовые рассказывали о том, как поймали с поличным на воровстве этого пацана, который назвался Генкой. Приказал его поместить пока в землянку к своим «дружкам», а тем наказал присмотреть за малым.

На следующий день Овчаренко доложили, что парень вроде ничего. В землянке напился. Орал блатные песни, полез в драку и заснул только тогда, когда ему скрутили руки и как следует намяли бока. Овчаренко успокоился. Пусть живет.

Последнее время Овчаренко стал очень подозрителен. Около своей землянки выставил усиленный караул из своих людей. Для беспокойства были причины. Каждый день свои люди доносили ему, что все больше появляется недовольных. Особенно после того, как Локтев убил старика. Да и радистки эти. Овчаренко сразу же хотел их прикончить. Но Локтев заспорил с ним. Пытается договориться. Черта лысого таких уговоришь. Кончать надо с ними. Немцы наседать стали. Вчера второй раз приходил от них человек. Требуют послать людей в соседние районы, разыскать партизан и доложить о их расположении. Пригрозили, что, если не выполнит приказа, пришлют карателей. Придется послать кого-то. И отряд надо немного почистить. Всех особо недовольных убрать.

В землянку вбежал запыхавшийся Локтев:

— Радистки сбежали.

— Что?

Овчаренко вскочил.

— Как сбежали? Ты понимаешь, что говоришь?

Локтев, как всегда, с утра пошел к радисткам. Они находились все в той же землянке. Только в охрану им теперь ставили проверенных людей.

Девчонки забаррикадировались и молчали. Ворваться к ним было трудно. Локтев знал — у них два автомата, два пистолета, гранаты и патронов достаточно. Вот только с продуктами наверняка плохо. Локтев точно не знал, что у них в мешках, привезенных с Большой земли.

Сегодня, подойдя к землянке, он обратил внимание на отсутствие часового. Подошел и толкнул ногой дверь. Дверь скрипнула и приоткрылась. На полу лежал убитый часовой. Ни рации, ни девушек не было.

Ночью, когда все в землянке заснули тяжелым, пьяным сном, Виктор осторожно выбрался на улицу. Тишина. Рядом у командирской землянки лениво переговаривались часовые. Виктор осторожно пошел в другую сторону и скрылся в лесу. Вот и землянка радисток. Часовой сидел на стволе поваленного дерева. Рядом с ним чернел вход в землянку. Часовой курил. Виктор осторожно подкрался сзади. Минуту постоял. Потом резкий рывок — и часовой лежит на снегу.

В эту ночь дежурила Надя. После убийства старика девушки спали по очереди, в любой момент готовые оказать сопротивление. Положение создавалось очень трудное. Они, две разведчицы, дали себя так провести. Нарушили приказ — не занялись с первого же дня подробным изучением людей. Доверились двум проходимцам, бандитам. Ну что же, за свою ошибку они заплатят жизнью. Но так просто не отдадут ее.

Надя сидела, погруженная в свои невеселые думы. Побаливала раненая рука — это Локтев после убийства старика начал стрелять в запертую дверь землянки и ранил Надю.

Мысли прервал осторожный стук в дверь. Надя вскочила, перевела на боевой взвод автомат.

— Кто там? Стрелять буду! Назад!

— Надя! Вера! Это я, Виктор. Откройте дверь. Быстро!

Надя не верила своим ушам. Неужели это их Витька? Голос очень похож.

— Вера! Вставай!

Вера уже вскочила с нар, потянулась за автоматом.

— В чем дело? Кто там?

— Говорит, что наш Виктор.

Девушки взяли автоматы на изготовку и распахнули дверь. В землянку вошел человек. В лицо ему ударил луч электрического фонарика.

— Витя! Ты! Откуда?

— Скорей, девчонки. Собирайтесь, уходим. Помогите мне только часового сюда затащить.

Саша Михайлов сидел на дежурстве. Он тщательно прослушал эфир. Подходило время сеанса с Виктором. Неужели и сегодня ничего не будет? Что там случилось? Пропали девушки. Теперь пропал и Виктор.

Вдруг в эфире раздались позывные. Саша подстроился. Наконец-то появился Виктор. Но что-то странно: позывные Виктора, сеанс Виктора, а почерк… почерк Надин! Неужели?.. Да, сомнений нет, только Надя так частит, и у нее вместо двух букв «д-е» получается одна «б».

…В землянке у нового командира партизанского отряда сидели Виктор, Вера и Надя. Сегодня Виктор и Надя уходили на Большую землю. Вера оставалась с радиостанцией в отряде.

— Ну что же, товарищи, спасибо вам, — говорил командир отряда. — Кажется, все закончено. Предатели и подлецы получили по заслугам. Теперь все будет нормально. А вам желаю удачи.

Командир отряда и Вера смотрели вслед удаляющимся фигурам. Виктор и Надя шли на восток. Впереди трудный день и переход через линию фронта. Как-то они ее перейдут.

…Переход оказался сложным. С первого раза перейти линию фронта не удалось — наткнулись на часового. Их обстреляли. Подняли тревогу. Еле ушли. Надю второй раз ранило в руку. Правда, кость не задело, но рука повисла безжизненной плетью.

Теперь переход стал еще сложнее. Надя не могла ползти, мешала больная рука. А наткнись они вновь на немцев, она не смогла бы бежать. Все это Виктор понимал и старался, как мог, оберегать ее. Несколько дней они пытались все в новом и новом месте найти «окно» для перехода, по безуспешно. Продукты давно кончились, раненая рука у Нади опухла и начала синеть. Временами девушка теряла сознание, бредила. Это было особенно опасно днем, когда они забирались в чащу леса отдохнуть и переждать до сумерек. Опасно потому, что кругом были немцы, могли услышать.

Однажды они вот так же на день забрались в густой молодняк ельника, протоптали в глубоком снегу под елкой ямку и улеглись в нее, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть как-то согреться.

Надя заснула. Виктор устроился так, чтобы из-под нависших ветвей елки было все видно, всматривался в рассветную мглу, чутко прислушиваясь к беспокойному дыханию Нади. Она дышала прерывисто. Иногда всхлипывала, стонала, что-то бормотала.

Вдруг из-за дерева показались двое. Они шли не торопясь, переговариваясь.

Виктор присмотрелся — немцы. На ремнях надеты через плечо винтовки. У одного в руках топор.

Надя, словно почуяв во сне опасность, затихла. А немцы, так же не торопясь, все ближе и ближе подходили к ним. Вот осталось сто, пятьдесят метров…

Оружия, как и обычно у маршрутников, у них не было. Да и чем бы оно могло помочь? Только поднимешь тревогу, сбегутся немцы. А днем по глубокому снегу с раненой далеко не уйдешь. Оставалось только ждать.

Виктор поднес руку вплотную к Надиным губам — если застонет, чтобы сразу зажать рот, а сам с тревогой наблюдал за приближавшимися немцами.

Те все ближе и ближе. Вот они уже дошли до зарослей молодняка, в котором укрылись разведчики, походили, о чем-то разговаривая, вокруг одной елки, затем вокруг другой, подошли к третьей. До них не больше двадцати метров. Немцы потоптались вокруг елки, а потом начали ее рубить.

Затаив дыхание, Виктор наблюдал за ними. А те, срубив елку, так же спокойно и не торопясь, закурили, потом, очистив ее от ветвей внизу, взяли на плечи и зашагали обратно в лес.

Только через двое суток после этого разведчики наконец нашли удачный проход к линии фронта.

Они совсем ослабели. Последние дни питались только корой березы. Надина рука еще больше опухла, малейшее движение причиняло боль. Она все чаще стала терять сознание.

Но все же они вышли к передовой.

Нейтральная полоса в этом месте была около километра — открытое поле. Судя по всему, летом здесь было болото. Неглубокий снег, в воронках — лед.

В нормальных условиях эту полосу они смогли бы пройти довольно быстро. Но с раненной, терявшей сознание Надей, которую Виктору приходилось тащить на себе, они не сумели ее преодолеть за одну ночь. Перед рассветом Виктор, найдя воронку поглубже, перетащил в нее девушку.

В этой воронке решили провести последний день перед выходом к своим. Днем началась артиллерийско-минометная перестрелка.

Мины и снаряды ложились на нейтральную полосу, совсем рядом с той воронкой, в которой они лежали.

Только когда Виктор осторожно выглянул, он понял, в чем дело. Неподалеку от них, уткнувшись мотором в землю, лежал разбитый самолет У-2, очевидно сбитый накануне. Теперь немцы старались добить безопасного врага.

Наши вели ответный огонь по немецким позициям. Приходилось лежать под огнем и ждать вечера.

Мина рванула на самом краю воронки. Когда Виктор пришел в себя, то кинулся к Наде. Та лежала без сознания в луже крови — осколок попал в бедро и раздробил кость. Винтов не было. Пришлось на морозе раздеться, разорвать нижнюю рубашку, кое-как перевязать раненую.

Но кровотечение было слишком сильным, повязка сразу же пропиталась кровью. Виктор снял брючный ремень и сделал жгут.

Начало смеркаться, перестрелка затихла. Можно пробираться к своим. Состояние Нади все больше и больше беспокоило Виктора, и, едва стемнело, он, взвалив ее себе на спину, пополз. Ползти было тяжело. Вынужденная голодовка и бессонные ночи в последние дни вконец вымотали его. Приходилось останавливаться, чтобы хоть немного передохнуть.

В одну из таких остановок Виктор услышал стон. Он пополз на звук и вскоре увидел в воронке человека в русской летной форме. «Летчик с У-2», — подумал Виктор.

Лицо летчика сильно обгорело. Он был без сознания.

Теперь Виктор двигался еще медленнее: несколько метров тащил летчика, отдыхал, а затем возвращался и тащил Надю. Так с двумя тяжелоранеными он и дополз до нашей передовой.

Всех троих солдаты перенесли в блиндаж. Надя в тепле пришла в сознание. Около Нади лежал раненый летчик — он так и не пришел в сознание: начал бредить, что-то выкрикивать обожженными запекшимися губами. Их срочно увезли в госпиталь.

А Виктора отправили отдыхать.

Обычно возвращение с задания проходило торжественно. И в тот вечер был праздничный стол. Виктора, отпаренного в бане, подстриженного, одетого во все новое, усадили в центре стола. Говорили речи, произносили тосты, поздравляли с возвращением.

Виктору запомнились слова комиссара Тюрина.

— Ты вернулся — честь и хвала тебе, — говорил Тюрин. — Мы всегда радуемся, когда возвращаются. Ты сделал большое дело. Устал, тебе бы сейчас отдохнуть… Да… Только не так устроен русский человек, чтобы отдыхать, когда враг еще топчет родную землю. Нет нам покоя и отдыха, пока льется кровь на нашей земле.