Группа Василия Лапишева третий день уходила на юго-запад. Там большие леса, легче будет оторваться от преследования.
Совсем рядом за ними шла погоня.
Радиста Володю вчера похоронили. Несли двоих раненых, меняясь каждые полчаса. Передвигались почти без остановки. Только иногда, днем, забравшись в чащу леса и выставив часовых, засыпали на полтора-два часа.
Надо же было такому случиться. Приземлились все одиннадцать человек хорошо, без происшествий, а утром, на первом же переходе, нарвались на засаду.
Шли лесом. Василий шел первым, замыкал группу его заместитель Миша Звонарев. Только вышли на просеку, как вдоль нее, сбоку, ударил пулемет. Группа залегла, а затем короткими перебежками проскочила на другую сторону просеки и, отстреливаясь, начала уходить. Володю убило во время первой же перебежки.
Преследование длилось целый день и только к ночи прекратилось. Но немцы за ночь продвинулись по боковым дорогам, и теперь группа оказалась в кольце.
Оставалось одно: прорваться с боем и уходить в сторону большого леса. И не тянуть, так как немцы по неизвестной причине сконцентрировали здесь большие силы.
Прорваться все же удалось. Но в результате — трое раненых. Двое тяжело, а сам Василий — легко, в мякоть руки.
Василий шел и злился на себя.
За три дня потерять трех человек, оказаться без связи и, не нанеся противнику ни малейшего ущерба, отступать, каждый день уходя все дальше от цели задания. Василий простить себе этого не мог.
Василий Лапишев родился в Донбассе в семье шахтера. Когда ему было восемь лет, на семью обрушилось горе — умерла мать. Он помнил, как, вернувшись с похорон, отец, не проронивший до этого ни слова, обнял Василия:
— Вот мы и осиротели с тобой, Василий. Нет больше с нами мамки. — В горле отца что-то захрипело, его начала бить судорожная дрожь, и он, опустившись на стул, уронил голову на руки и громко, навзрыд заплакал.
К ним все чаще стала заходить соседка Варвара. Каждый раз она приносила с собой то пироги, то еще что-нибудь вкусное. Как у себя дома, доставала из буфета тарелку — высыпала все на нее. Угощала Василия пирогами, а встретив на улице, все старалась сунуть конфету или затащить к себе в гости.
Но Василию не нравилась Варвара, на улице он убегал от нее, а дома забивался в угол или лез на печку.
— Может, постирать чего надо, — всегда начинала она разговор, обращаясь к отцу. — Так ты, Митрич, скажи — я мигом. А то бобылем-то, знамо дело, тяжело с хозяйством управиться.
Отец, и без того нелюдимый, с приходом Варвары темнел лицом и молча садился на лавку.
Варвара, осмелев, начинала командовать. Засучив рукава кофты, подоткнув подол юбки, мыла полы, скребла стол, наводила порядок.
Но все это продолжалось недолго. Василий, наблюдавший с печки, видел, как с каждым разом все больше суровело лицо отца, в глазах появлялись недобрые огоньки.
— Ты вот что, Варвара, — сказал он однажды Варваре, — шла бы ты домой. И не ходи сюда больше. Негоже это. Да и люди могут что подумать. Извиняй.
Сказал как отрезал. А сникшая, враз побелевшая Варвара повернулась к двери, ухватилась за косяк, постояла немного и медленно пошла. Больше она не приходила. Не встречала и Василия на улице. А потом окна соседнего дома забили досками. Говорили, что Варвара совсем уехала из их поселка.
Отец еще некоторое время походил мрачный, а потом все пошло по-старому, как и до Варвары.
Утром Василий вставал вместе с отцом. Они завтракали. Отец уходил на работу, а Василий, помыв после завтрака посуду, шел в школу. Иногда по выходным дням отец говорил: «Ну, сынок, сегодня у нас стирка». И тогда Василий бегал на колодец за водой, натягивал во дворе веревки. Отец стирал, кипятил, а потом они вместе развешивали белье на веревках.
Когда Василий закончил седьмой класс, он вдруг заявил отцу:
— Пойду, батя, работать.
— А учиться как же?
— Учиться буду вечером. В горном техникуме.
Василия определили учеником к отцу — опытному взрывнику. Теперь по утрам, наскоро позавтракав, Василий с отцом шел на шахту, а вечером бежал в техникум.
Однажды, Василий к тому времени уже больше года работал на шахте, они с отцом взрывали скальную породу.
Как и всегда, внимательно проверив заряды, они подожгли шнуры и, выскочив из забоя, стали считать взрывы, которые, гулко отдаваясь под сводами и выталкивая из штрека упругие волны теплого воздуха, следовали один за одним почти через равные промежутки.
Но что это? Не хватает двух взрывов.
Спустя несколько секунд ухнул еще один взрыв, но какой-то необычный, не резкий, а шипящий и рыхлый. Последнего взрыва не было. В тревожном ожидании простояли еще несколько минут — взрыва не было.
— Ну, я пойду, проверю, — сказал отец и направился к забою.
— Я с тобой, — рванулся Василий.
— Сидеть! — резко сказал отец, словно кнутом стеганул, и пошел в забой. Но у входа обернулся: — Я сейчас. Только взгляну. — И скрылся.
А секундой позже рванул взрыв. Последний…
После похорон отца Василий пришел домой и, как был, одетый бросился на кровать. Так и нашли его пришедшие с работы друзья. У Василия была высокая температура, он бредил.
Месяц пролежал он в больнице, а выйдя, заколотил дом и переехал в общежитие.
В начале финской войны Василий Лапишев с сотнями других шахтеров добровольцем пошел на фронт. Много работы досталось на долю саперов при штурме «линии Маннергейма». Пригодился и опыт Василия. Не один дот был подорван специальной штурмовой группой, в которой служил Василий.
Когда кончилась финская война и Василия Лапишева спросили, что он собирается делать дальше, он, не задумываясь, ответил: «Служить в армии».
Василий Лапишев стал кадровым военным.
Невысокого роста, плотный, с выдававшимся вперед раздвоенным подбородком и глубоко спрятанными под бровями глазами, Василий производил впечатление борца. Таким он и пришел в разведку и сразу же привлек внимание собранностью, цельностью, какой-то несокрушимостью. Неразговорчивый, на вид суровый, Василий был очень добр и отзывчив.
Василий был самым опытным подрывником, он охотно и щедро делился своими знаниями. Не располагая в тылу врага крупными силами, достаточными для ведения боя, он и здесь устраивал немцам «сюрпризы». Это он ввел «поле смерти», сущность которого сводилась к тому, что на дороге устанавливалась одна или две-три мины нажимного действия, причем задние срабатывали от передней по ходу движения. Мины устанавливались таким образом, что если подрывается передняя машина, то она подрывает и еще одну-две машины, следующие за ней. Одновременно с этим вдоль движения колонны, по кюветам, устанавливались немецкие трофейные противопехотные мины. При взрыве машин уцелевшие немцы кидались к кюветам и попадали на эти поля.
Наконец оторвались от преследования. Расположились в глухом еловом лесу, поросшем густым подлеском. Перевязали раненых, привели все имущество в порядок. Василий развернул рацию и передал радиограмму.
Сообщил о случившемся, о своем местонахождении и запросил радиста и санинструктора.
Вечером сообщил свое решение товарищам:
— Пока ждем радиста, необходимо как следует разведать местность. Михаил Звонарев пойдет на связь с партизанами, действующими в соседнем районе. Будем просить принять от нас раненых. После прибытия радиста начнем действовать по маршруту, вдоль железной дороги.
Михаил подходил к станционному поселку. На базе он переоделся, и теперь вряд ли кто-нибудь узнал бы в нем советского десантника. Легкое полупальто, брюки галифе, яловые сапоги. На голове темная фуражка с лаковым козырьком и витым шнурком. Нарукавная повязка полицейского и надежные документы в кармане.
Он спокойно прошел по центральной улице, свернул в переулок и остановился у небольшого аккуратного домика, окруженного большим садом.
Постучал в дверь. Не дожидаясь, когда откроют, постучал еще раз. Дверь медленно открылась. На пороге появился мужчина лет шестидесяти, высокий и худощавый. На плечи наброшена форменная железнодорожная куртка. Бледное лицо, коротко стриженная борода, маленькие усики. Подслеповато вглядываясь в посетителя из-под очков, съехавших на самый кончик носа, он неожиданно густым басом спросил:
— Вам кого угодно?
— Михайлов Терентий Павлович здесь живет?
— Нет, молодой человек. Но, может быть, вы ошиблись и вам нужен Михаил Терентьевич Павлов?
— А, черт вас тут всех знает, может, и Павлов. У меня здесь записано, надо посмотреть. Да вы что на пороге-то встали. Давайте в дом войдем, у меня дело есть.
— Проходите, пожалуйста. Только уж вы извольте здесь сапожки свои вытереть, я пол только что вымыл.
— Ничего, не бойтесь, не наслежу.
Мужчина отступил в сторону, и Михаил прошел в дом.
— Ну, здравствуйте, молодой человек. Располагайтесь как дома. Я сейчас один, так что рассказывайте, с чем пожаловали.
— А вы разве не один живете?
— Жил до последнего времени один, а вот, извольте видеть, месяца два назад немцы на постой своего унтера поставили. Сейчас-то он на службе, а вечером может пожаловать.
— Ну, хорошо. Я к вам, Михаил Терентьевич, по делу. Мы с группой с Большой земли. Находимся километрах в тридцати от вас. Имеем двух раненых. Нужна связь с местным партизанским отрядом и необходим врач.
— В отряд вы сможете попасть к утру. Врач у них есть. А теперь давайте я угощу вас чайком, отдохнете немного, а там и в дорогу. Ну те-с, а как вас величать прикажете?
Михаил улыбнулся:
— Зовут меня Михаилом, фамилия — Звонарев.
— Ну, что же, Миша, дорогой мой тезка, давай чай пить.
Провожатого, рекомендованного Павловым, Михаил увидел еще издали. Недалеко от деревни, рядом с дорогой, мальчишка лет двенадцати пас козу.
— Здравствуй, Антон!
— Здравствуйте, дяденька. Вы откуда знаете, как меня зовут?
— Я, брат Тоша, все знаю. Вот иду и смотрю: парень козу пасет. У козы рога кверху, а хвост сзади и вниз торчит. Кто, думаю, козу в таком неопрятном виде может пасти. Конечно, Антон, больше некому.
— Вы от дяди Миши?
— Да, Антон, от него. И просил он проводить меня к Николаю Ивановичу.
— Тогда, дяденька, вы идите через деревню, а как пройдете ее, увидите слева густой ельник. Зайдите туда и подождите. Я быстро. Только козу к тете Оле отведу и догоню вас.
Лесными, только ему известными тропами Антон вел Михаила в партизанский отряд.
— Ты, Антон, в этой деревне живешь?
— Да, у тети Оли. Только она мне совсем не тетя, а так просто. Раньше я с дедом жил. А когда фронт проходил, его убило миной. Вот теперь и живу у тети Оли. Мама с папой поехали перед войной в Волоколамск — они там работали. Где теперь — не знаю.
Они помолчали.
— А вас, дяденька, как зовут?
— Меня, Антон, зовут дядей Мишей, как и того, что прислал к тебе. Как же ты, Тоша, не побоялся заговорить со мной? Не испугался полицейской повязки?
— Ну, да, что я маленький, что ли. Вы мне все сказали правильно, как дядя Миша учил и Николай Иванович. И про козу и про меня. Разве бы кто другой так сказал? А повязка что… У нас в деревне дядя Яков и дядя Федя тоже полицаями работают. Только какие же они полицаи, если они нашим помогают. И в отряд дорогу не хуже меня знают. Или дядя Миша. Он тоже у немцев работает. Все они партизаны, все воюют. Только меня все никак Николай Иванович в отряд не берет. Я даже пистолет себе достал. А Николай Иванович, как увидел, рассердился. Меня отругал и пистолет забрал. Ты, говорит, тоже воюешь. Каждый должен воевать там, где его поставили. Вот и пасу свою козу. Недавно немцы проезжали по дороге, так один из автомата застрелил козу. Сначала жалко было, а потом я обрадовался. Побежал к Николаю Ивановичу, думал — теперь-то он меня в отряд возьмет. А он нашел другую козу и опять меня послал к тете Оле.
— Эх ты, Тоша-Антоша. А я-то думал, что ты уже взрослый, настоящий партизанский разведчик.
— Какой же я разведчик? Вот сижу целыми днями с козой, а люди воюют, немцев бьют. Какой же я партизан, если даже пистолет у меня забрали.
— А тетя Оля, а дядя Миша, как по-твоему, партизаны или кто?
— Да, сравнили, дядя Миша… Его сам Николай Иванович слушается, а тетя Оля у него связная. И с нашими полицейскими она связь поддерживает, задания им передает…
— А ты что делаешь, когда козу пасешь — галок считаешь?
— Не, не галок. Смотрю, сколько и куда немцев поехало, сколько пушек, сколько танков прошло, потом все тете Оле рассказываю.
— Вот видишь. А ты говоришь — хочу воевать. Да разве ты не воюешь? Ты, Антон, не только связной, но и разведчик, а разведчик должен уметь воевать не столько оружием, сколько головой.
Только на рассвете Михаил с Антоном добрались до партизанского отряда. Михаил долго беседовал с Николаем Ивановичем — командиром партизанского отряда — и тем же вечером вместе с группой партизан вышел на свою базу.
Василий остался с двумя ранеными один. Остальные разошлись для выполнения разработанного им плана.
В первый же день он сделал два больших шалаша из елового лапника, еще раз пересмотрел все имущество, проверил боеприпасы, еще и еще раз просматривал карту района их будущего рейда. Старался представить все возможные пути отступления противника.
Особо тщательно изучал переправы через реки, железнодорожные узлы, каждую проселочную дорогу, возможные места скрытого прохода к ним.
Вечером на третий день подготовил на соседней поляне костер, подбросил в него две банки сухого спирта, чтобы быстрее разгорелся, а рядом положил несколько плащ-палаток, чтобы можно было быстрее тушить.
С двенадцати часов сидел у приготовленного костра, вслушивался в тишину ночи.
Василию с самого начала не хотелось оставаться одному, но он был единственный после гибели радиста человек, который хоть и плохо, но умел пользоваться радиостанцией и мог обеспечить связь. Правда, за эти дни он только трижды выходил на связь. Сообщил о принятом им решении, а потом подтвердил, что у него никаких изменений не произошло.
Штабные радисты, зная его возможности, медленно отстукивали ему коротенькие радиограммы.
Вот и сегодня во время дневного сеанса ему передали: «Жди сегодня в час ночи радиста, двух подрывников и санинструктора. Ждем связи сразу же после приземления группы, непрерывно до вашего выхода в эфир».
Василий посмотрел на часы. Было десять минут второго, а самолетов все не слышно.
Лапишев уже жалел, что послал Михаила. Зачем? Если пришлют еще столько парода, то незачем отправлять куда-то раненых. Их можно будет оставить на базе в лесу с санинструктором и радистом. Так будет вернее, да и ребятам спокойнее.
Без пятнадцати два Василий услышал в небе далекий, нарастающий рокот моторов. Прислушался. Да, это они. Василий из сотен других мог различить работу мотора У-2. Сколько он перелетал на них. И тренировочные полеты, и полеты на задания.
После войны этому самолетику обязательно должны поставить памятник. Сколько незаметной на первый взгляд работы он выполнял. Ему давали десятки смешных, а порой и обидных названий. Но этот «рус-фанера», как его называли немцы, продолжал обеспечивать разведку, связь, заброску разведчиков, бомбить немецкие передовые.
Василий поднес спичку, костер вспыхнул, и его заметили. С первого самолета приветливо заморгали бортовые огни, и Лапишев, затушив плащ-палатками уже ставший ненужным костер, стал подавать сигналы карманным фонариком. От первого самолета оторвался комочек, и почти сразу над ним с сухим треском раскрылся купол парашюта.
Самолеты подходили один за другим, и вот уже небо над поляной усеяно куполами. Василий начал считать. Шесть парашютов. Значит, два грузовых. С последнего самолета, просвистев, упали на край поляны два мешка, и Лапишев догадался — сухари. Это их так сбрасывали. Обвязывали мешки с сухарями досками и бросали.
Самолеты развернулись над лесом, прошли над поляной и покачали на прощание крыльями.
Василий в ответ мигнул им еще раз фонариком, желая удачного возвращения. Нелегко им, может, придется на обратном пути. Забирая десантников, они снимают с задней кабины турель с пулеметом и берут пассажира вместо стрелка.
Десантник может прикрыть их автоматным огнем. А на обратном пути они оказываются безоружными.
Первый парашютист приземлился, и Василий подбежал к нему. Радист — догадался он, увидев привязанную сбоку рацию.
Пока Лапишев помогал радисту, остальные парашюты были уже на земле. Только один висел над поляной, и его, плавно покачивая, относило в лес. Но вот он приземлился. Парашютист стоял на земле, яростно дергая за стропы, пытаясь стянуть парашют, запутавшийся в ветвях сосны.
— Ну и угораздило тебя, — сказал, подходя, Лапишев. — Давай помогу. Что ж ты не догрузился перед вылетом? Хорошо, ветра нет, а то унесло бы тебя черт знает куда.
— Да я догрузилась, но, наверное, мало.
Василий удивленно вглядывался в парашютиста. Перед ним стояла маленькая девушка. «Вот так санинструктора прислали, — подумал он, — с ней горя хватишь».
Василий с силой дернул за стропы, и, ломая ветви, парашют соскользнул с дерева.
— Как тебя зовут-то, санинструктор?
— Тоня.
— Ну пойдем, Тоня, посмотрим, как там наши хлопцы управляются. Ты что, в первый раз в тыл прыгаешь? Я тебя раньше у нас не видел.
— Нет, не первый — второй раз. Я ходила с группой Гаевого. Неделю назад вернулась. Узнала, что у вас раненые, санинструктора нет, я и попросилась.
— Сама-то ты откуда родом?
— Из Волоколамска. А как немцы стали к городу подходить, мы с мамой в Москву перебрались. Окончила курсы санинструкторов и попала на аэродром, откуда вас забрасывают. Позже меня перевели к вам. Полковник Макаров помог.
Когда они вышли на поляну, десантники уже стащили груз к лесу, собрали парашюты и ждали их.
— Здравствуйте. С благополучным приземлением вас. Я — Лапишев, командир группы. Знакомиться будем позже, а сейчас за дело. Идемте, покажу, где наша база, а потом двоим — закопать парашюты и притащить грузы на базу, санинструктору — осмотреть раненых, радисту — связаться со штабом.
Только под самое утро закончили все работы. Пока работали, перезнакомились, а после работы поговорили. Василий рассказал об обстановке, ребята — о новостях с Большой земли.
За исключением Виктора Лесина — радиста, который впервые на задании, остальные были не новичками, бывали в тылу у немцев. Подрывники — бывшие армейские саперы, с первых дней войны на фронте.
Днем пришел Михаил, привел с собой целую группу — врача и десять партизан из отряда.
Врач вместе с Тоней еще раз осмотрел раненых: «Ничего страшного. Через недельку будут здоровы». И Василий окончательно решил оставить их у себя.
Михаил рассказал Лапишеву, что партизанский отряд, в котором он был, разбит на несколько групп, расположенных в 30–40 километрах друг от друга. Штаб отряда находится в одной из групп. Почти в каждом населенном пункте есть свои люди. Есть своя рация. Они поддерживают регулярную связь с Большой землей. Командир отряда дал Михаилу подробную информацию о расположении воинских частей во всем районе, расписание работы отрядной рации.
Василий отправил с партизанами письмо к командиру отряда с благодарностью за помощь и договорился о связи и совместных действиях.
Партизаны вскоре ушли, а к концу дня собрались на базе все остальные разведчики. Они доложили, что на дорогах движение довольно интенсивное и в основном в сторону фронта. Судя по опознавательным знакам на бортах машин — мотострелковые части. Идут на больших скоростях, колоннами по пять-восемь машин. Машины с пехотой и грузом. Если грузы, то одна машина в колонне с охраной: видно, побаиваются партизан. Мосты хорошо охраняются.
Ночью лагерь снялся. Лапишев решил перебраться поближе к району действия. Новое место выбрали в глухом лесу, подальше от проезжих дорог.
Шли всю ночь. За ночь пришлось пересечь две дороги — Василий еще раз убедился, что движение по ним достаточно интенсивно и по ночам. Утром остановились отдыхать. Василий выставил часовых, остальные заснули. Следующую ночь тоже шли. Пришли на место только под утро. Немного отдохнули и начали оборудовать базу. Вырыли склад для хранения боеприпасов и взрывчатки, из лапника построили большой шалаш, соорудили в нем нары, накидали на них еловых ветвей, застелили плащ-палатками, а сверху положили парашютный шелк.
Наутро Лапишев собрал всех у шалаша.
— Товарищи! С сегодняшнего дня мы приступаем к выполнению боевого задания. Я разбиваю вас на пять групп. В каждую входят по три человека. Звонареву поручаю разведку. Он будет действовать пока один. Лесин и санинструктор Акимова остаются на базе.
Первая наша задача, к которой мы сегодня приступаем, — затруднить движение противника по основным магистралям.
Каждая группа будет действовать в своем секторе. Нужно одновременными взрывами на большой площади создать иллюзию больших отрядов.
Категорически запрещаю вступать в перестрелку. Действовать только наверняка и осторожно. Немцы движутся группами по пять-восемь машин, а обстреливать их мы не можем из-за нашей малочисленности, советую ставить комбинированные минные поля.
Связь держать со мной через Лесина. Ему же сдавать донесения. О второй части нашей задачи будете информированы позже.
Жизнь в лесном лагере потекла строгим размеренным порядком. Приходили с рапортами и уходили на новую работу разведчики, передавались на Большую землю радиограммы. Тоня ухаживала за ранеными, учила азбуку Морзе. По ночам она и Виктор по очереди охраняли лагерь.
Тоня видела сон. Еще с детства она любила, ложась спать, заранее заказывать — что бы такое сегодня увидеть. Вот и сейчас, раскинув руки на плащ-палатке, набитой сеном, она улыбалась во сне.
Она видела свой небольшой домик на окраине города. Дедушку, сидящего на завалинке. Маму, показавшуюся в конце улицы с букетом цветов. И себя, еще совсем маленькую девочку, бегущую по пыльной дороге ей навстречу.
— Мамочка приехала!
Рано оставшись без мужа, Александра Васильевна всю свою любовь сосредоточила на дочери. Она работала хирургом в городской больнице, врачей не хватало, часто приходилось задерживаться на работе, времени свободного оставалось немного. Но все оно — для дочери.
Тоня оставалась дома вдвоем с дедушкой. Дед плел корзины, мастерил что-нибудь по хозяйству, готовил обед. Тоня во всем старалась помогать ему. Вместе с ним чистила картошку, мыла посуду, полы.
По вечерам они вдвоем с дедом садились на завалинку, дед рассказывал свои бесконечные сказки-истории, и оба ждали возвращения мамы с работы.
С приходом Александры Васильевны в доме закипала работа. Быстрая и энергичная, она накрывала на стол, и все садились ужинать.
А после ужина — гулять. Уходили мама с дочерью, дед оставался.
— Внучка! — кричал он им вдогонку деланно сердитым голосом, грозно нахмурив брови. — А где же коза? Что же ты старого деда без козы оставила?
И «коза» тотчас появлялась. Развернув ладошку, Тоня подносила деду козью ножку, туго набитую крепчайшим дедовым самосадом. Большими, прокуренными до черноты руками он осторожно брал из Тониных рук свою «козу», закуривал.
— Эх, хорошо! Ну и угодила внучка старику.
Дедов табак по всей округе славился не только необычайной крепостью, но и особым ароматом.
Тоня знала, сколько дед тратил сил на свой знаменитый самосад. Прищипывал его еще на грядке, сушил на чердаке, смачивал молоком и опять сушил — в русской печке, и опять смачивал — на этот раз водкой, настоенной на травах, и вновь сушил перед рубкой.
До позднего вечера Тоня с мамой бродили по соседним лугам, забирались в чащу леса, собирали цветы. Часто в выходной, захватив еду, уходили на весь день. Они пекли на костре картошку, обжаривали ломтики хлеба, нанизанные на прутик. Мама рассказывала о папе, о своей работе.
Годы шли. Тоня взрослела.
Когда она поступила в медицинское училище, мама не стала ее отговаривать. «Это даже лучше. Окончишь училище, поработаешь фельдшером, посмотришь, какую бы ты хотела выбрать специальность, а годика через два-три пойдешь в институт».
Училище Тоня не успела окончить…
В тот выходной они с мамой собирались пойти на монастырские пруды.
Дед поднял их раньше времени.
— Война!
Тоню разбудил стон. Она вскочила, подошла к раненым. Стонал во сне Николай Пухов. Она поправила ему подушку, пощупала лоб. Ничего, все в порядке. Наверное, во сне что-то приснилось. Легла, но заснуть больше не смогла.
Вспомнились первые учебные прыжки с самолета, выброска в тыл с группой Василия Гаевого, большой рейд по лесам Калининской области, встреча с Михаилом, который в одиночку выполнял задания в том же районе.
Отправляясь в свое первое задание, Тоня больше всего боялась страха, но он не приходил, и это еще больше пугало ее: «Как бы не испугаться в самый ответственный момент».
Когда группа Гаевого вынуждена была принять бой и они все вместе, перебегая от кочки к кочке, от куста к кусту под пулеметным огнем, отстреливаясь из автоматов, медленно продвигались к лесу, она не испугалась. И когда бежавший рядом с ней боец вскрикнул и боком ткнулся в траву, она кинулась к нему и, не обращая внимания на пулеметный огонь, начала перевязывать.
Возвращаясь с задания, группа снова переходила линию фронта. Была темная ночь. Они ползком пробирались по нейтральной полосе. И вдруг, словно из-под земли, перед Тоней — лицо немца. Тоня даже в темноте видела, как у немца от удивления расширились глаза. Какую-то долю секунды они молча глядели друг на друга, потом Тонина рука, сама, помимо ее воли, потянулась за пистолетом, который лежал у нее за пазухой. Она только удивилась, когда прямо через нее, больно прижав ее к земле, метнулось тело, в воздухе мелькнул нож. Послышалась глухая возня, и через минуту все стихло.
— Тихо!.. — поворачиваясь к ней, сказал Гаевой. — Пошли дальше… — и подтолкнул ее вперед.
Впервые по-настоящему она испугалась не за себя — за Мишу. Ей сказали, что он с группой Лапишева пошел в тыл на задание, и когда стало известно о потерях в группе, она попросила направить ее туда вместе с подрывниками.
Тоня и раньше с удивлением прислушивалась к внутреннему чувству, которое заставляло ее выделять Мишу. Может быть, он просто поразил ее девичье воображение своей необычайной работой? Но теперь, когда она шла вслед за ним на задание, этих сомнений уже не было. Она твердо знала, что полюбила…
Первый раз она увидела Михаила, когда работала в авиаполку. Он шел по деревне, в которой располагался штаб полка, даже не взглянув в ее сторону.
Вторая встреча состоялась в тылу у противника. Ночью группа Гаевого должна была захватить и уничтожить предателя, выдавшего немцам наших бойцов, оставленных в деревне. Разведчики, высланные в деревню, где жил предатель, вернулись в сумерки. С ними шел человек в немецкой форме. Это был Михаил Звонарев. Он опередил их.
Как потом она узнала, воспользовавшись немецкой формой, Миша под вечер свободно вошел в дом предателя. Тот был один и, увидев перед собой немца, заулыбался, залебезил. Омерзительно смотреть на предателя и уж совсем невыносимо видеть, когда он, поняв, что его песенка спета, ползает на коленях, заливается запоздалыми слезами раскаяния, вымаливая себе пощаду.
Звонарев объявил ему приговор трибунала…
У околицы к Михаилу подошел узнавший его разведчик и привел в группу.
Тогда Звонарев недолго пробыл у них. Поскольку в деревне делать было больше нечего, они отошли в глубь леса и остановились на ночевку. Миша завернулся в плащ-палатку и сразу же заснул.
Тоня сидела в стороне и смотрела на спящего. Она видела его уставшее, осунувшееся лицо, с которого даже во сне не сходила напряженность.
И ей хотелось прижать его лицо к груди, загородить от всего мира, укрыть от беспокойной, полной опасности судьбы.
Незаметно для себя Тоня заснула, а когда проснулась, Миши уже не было.
Для Виктора потянулись нестерпимо длинные дни. Он совсем приуныл. Нет, не так представлял он свою работу в тылу врага. Разве же это фронт? Он сидел с Тоней в лесу, как в туристском лагере. Кругом тишина и покой, запах леса, травы, цветов. Не верится, что где-то совсем рядом идет война, люди сражаются и погибают.
Вот подрывники — это совсем другое дело. Почти каждый день то один, то другой, а то и целой группой они появлялись на базе. Приходили усталые, докладывали, сколько машин, мостов подорвали, сообщали ориентировочные потери противника.
Немцы стали нервничать, почти прекратилось движение по ночам, усилилась охрана железных дорог, по поспевать всюду за группой Лапишева и партизанами они не могли.
Ребята, отдохнув, отоспавшись, забирали новую порцию взрывчатки и опять уходили.
Виктор уже несколько раз обращался с просьбой к Лапишеву — взять его с собой, но Василий был неумолим.
— И не проси. Твое дело быть здесь и обеспечивать связь. Сейчас это важнее. Да и потом, какой из тебя подрывник? Помощь от тебя будет небольшая, а по неопытности можешь и беды наделать. Вот подожди — перейдем ко второму этапу работы, тогда и ты пойдешь. Не беспокойся, хватит и для тебя. А сейчас сиди и обеспечивай связь.
Раненые — Николай Пухов и Борис Антонов — начали уже поправляться.
Виктор учил Тоню радиоделу, приему на слух и передаче на ключе.
Время между тем шло, а обещанный второй этап так и не наступал.
Наконец из штаба пришла радиограмма:
«Подготовиться к выполнению второй части задания. После выполнения выйти в квадрат 17».
Прочитав радиограмму, Виктор воспрянул духом и передал ее Звонареву.
Звонарев написал записку для Лапишева и оставил ее вместе с радиограммой Виктору.
— Всех, кто будет приходить, оставляй в лагере. Передай Лапишеву — я скоро вернусь, — сказал он на прощание и скрылся в лесу.
Василий с группой пришел только на четвертый день после ухода Звонарева, когда все остальные группы уже были на базе. Они пришли измученные, закопченные. У Василия разорванная гимнастерка в крови, а голова перевязана грязным бинтом.
Тоня бросилась за своей сумкой и медикаментами.
Виктор протянул Василию записку Звонарева.
— Все собрались?
— Да.
Тоня потянула Лапишева за рукав.
— Сядь, я перевяжу. Что у тебя?
— Да пустяки. Вскользь задело. В горячке не заметил, вот кровью и перемазался весь. Еле прошли. Пришлось прорываться с боем.
После перевязки Василий умылся и пошел в шалаш.
— Посплю немного. Придет Звонарев — разбудите.
А случилось с группой Василия вот что. Взяв с собой двух подрывников, он пошел на самый трудный участок, туда, где две дороги, скрещиваясь, выходили на один мост через небольшую речку. По данным разведки, именно здесь движение немецких колонн было наиболее интенсивным. Нагрузив на себя по две противотанковые немецкие мины, по нескольку гранат и по десятку противопехотных мин, они медленно, размеренным шагом шли через лес — идти далеко, надо экономить силы.
В лесу тишина — ни один листок не шелохнется. Разогретый последними лучами осеннего солнца, воздух стоял над полянами легким маревом.
На место пришли поздно ночью. Дорога была пустынной — теперь по ночам немцы опасались ездить. Только у моста маячили фигуры двух часовых.
Василий решил воспользоваться затишьем и, несмотря на усталость, установить по две мины на каждой дороге, подходящей к мосту с запада.
Обе дороги были без асфальтового покрытия — обычные грейдерные, поэтому мины было установить легко, и через какой-нибудь час работа была окончена. Чтобы избежать преследования, прошли несколько километров лесом, опять вышли к реке и переправились на другую сторону.
А с наступлением рассвета началось движение. Машины шли сплошным потоком.
Василий с тревогой прислушивался — взрыва все не было. «Неужели что-то сделали не так?» — думал он.
Но мины сработали. Почти одновременно раздалось два мощных взрыва, потом наступила мгновенная тишина. Затем воздух стали рвать автоматные очереди — видимо, немцы в панике били из автоматов.
Одна за другой сработали несколько противопехотных мин, и немцы усилили огонь. Теперь били не только из автоматов, заговорили пулеметы. Лес начали обстреливать из минометов. «Хорошо, что мы перешли на эту сторону реки, — подумал Василий, — чего доброго, полезут прочесывать лес».
Стрельба продолжалась около часа. Потом все стихло. И сразу же прозвучал новый взрыв — сработала еще одна противотанковая мина, и стрельба началась с новой силой.
Четвертая мина так и не взорвалась — очевидно, немцы ее обнаружили и обезвредили.
Всю ночь и следующий день машины шли почти беспрерывным потоком. Выйти на дорогу, а тем более установить мины было совершенно невозможно. Но и уходить отсюда Василий не хотел. «Надо обязательно повторить», — говорил он.
Днем, подобравшись поближе к мосту, у которого прошлой ночью устанавливали мины, они увидели на обочине четыре сгоревших грузовика — результаты их ночной работы. На мосту теперь дежурили по четыре солдата — охрану усилили.
Только через два дня между колоннами стали появляться все большие разрывы, а иногда движение вовсе затихало.
— Этой ночью снова попробуем поставить мины, — сказал Василий своим товарищам.
Ночь выдалась темная, облачная. Над самой землей, особенно у реки, стлался густой туман. Вечером, когда начало темнеть, на большой скорости прошли на восток две колонны по десять машин с солдатами. Потом все затихло.
Переждав еще некоторое время, Василий со своими помощниками вышли к дороге. Мины установили быстро. Так же как и прежде, тщательно их замаскировали. Сразу же переправились через речку и решили утром возвращаться на базу, проследив предварительно за тем, как сработают мины.
Под самое утро, когда началось движение, сработала только одна мина, но на этот раз немцы сразу кинулись прочесывать лес.
Надо было уходить, и Василий с товарищами пошел вдоль реки, подальше от дороги, в глубь леса.
Они прошли уже более пяти километров, когда заметили впереди мелькавшие в лесу тени. Немецкий отряд, не менее роты, развернувшись цепочкой, шел им навстречу.
Кинулись в сторону, но вскоре увидели и с другой стороны цепи немецких солдат.
Их пока не заметили, но положение с каждой минутой становилось все серьезнее — с трех сторон немцы, а с четвертой река. Что за рекой — неизвестно, может быть, тоже немцы.
— Придется принимать бой и пробовать прорываться.
Пользуясь тем, что их пока не заметили, они постарались выбрать наиболее удобное место — густой кустарник.
— Пробиваться будем по-одному, — говорит Василий, — расположимся подальше друг от друга, а когда подойдут, откроем одновременно огонь. Чтобы они не могли определить, что нас мало, огонь вести короткими очередями, все время перемещаясь с места на место, а потом коротким рывком попробуем проскочить через цепь, забросав их гранатами. После прорыва огонь прекратить и по возможности скрытно оторваться от преследования. Отстреливаться только в случае крайней необходимости.
Потом они договорились о встрече, и каждый пошел занимать свое место. А немцы между тем приближались. Обычно, прочесывая лес, они производили много шума. Теперь же шли тихо, без единого выстрела.
Василий лежал, вжавшись в землю, стараясь как можно ближе подпустить вражеские цепи. Только в этом надежда на успех — подпустить ближе, ошеломить внезапными очередями из автоматов, закидать гранатами и сразу, рывком проскочить в тыл.
Василий уже наметил для себя план — ближайшего немца скосить из автомата, в сторону правого и левого бросить по гранате, дать еще одну-две короткие очереди по сторонам и идти на прорыв. Он лежал, затаив дыхание, ожидая, когда немцы подойдут совсем вплотную.
«Пожалуй, пора», — подумал Василий, когда до ближайшего немца было не больше двадцати метров.
— Огонь! — скомандовал он и нажал на спусковой крючок автомата. И сразу тишина леса разорвалась автоматными очередями.
И тут же вскочил, швырнул одну гранату, другую, третью. Услышал, как в лесу рвутся гранаты его товарищей, и, посылая по сторонам автоматные очереди, рванулся вперед. Вдруг все смолкло. Только гулкие удары сердца и свое тяжелое дыхание слышал Василий. Какие-то мгновения тишина продержалась, потом лес наполнился сплошным, захлебывающимся перестуком немецких автоматов.
Но Василий уже не отвечал им. Проскочив через немецкую цепь, он немного пробежал прямо, потом резко изменил направление, продолжая уходить все дальше и дальше.
Звонарев пришел поздно ночью не один. С ним было человек тридцать партизан и одноосная бричка. Он вошел в шалаш, разбудил Лапишева, и они долго о чем-то говорили.
Затем Лапишев вызвал Лесина и Тоню.
— Передай радиограмму — «сегодня ночью приступаем к выполнению второй задачи». Когда передашь радиограмму, сворачивай рацию и все свое имущество грузи на одноколку.
А тебе, Тоня, нужно отправить на бричке Пухова и Антонова. Забирай в сумку все необходимое и тоже пойдешь с нами.
Через полчаса все было готово. Бричка с ранеными и лишним имуществом в сопровождении двух партизан уехала.
Все оставшиеся собрались на поляне.
— Товарищи! — произнес Василий. — Наши войска сегодня на рассвете перешли в наступление. Мы с вами переходим к новой фазе борьбы. Наша задача — помешать врагу уводить живую силу и технику, угонять в рабство советских людей, увозить награбленное добро. С этого дня наша тактика заключается в следующем: засады, налеты на охрану, вывод из строя мостов и железнодорожных разъездов, обстрел движущихся по дорогам воинских частей. Особое внимание обратить на штабные машины и захват документов. Серьезный бой не завязывать, сохранять своих людей и отходить. Отходить для того, чтобы внезапно напасть вновь. Напасть там, где враг меньше всего ждет.
Первый самостоятельный свой бой (то, что было на передовой, он не считал) Виктор запомнил на всю жизнь. Брали железнодорожный мост. Часовых сняли быстро, несколькими выстрелами. Все рванулись к мосту. Вот тут-то и началось. Виктор на бегу видел, как из блиндажа выскакивали немцы и разбегались по окопу. Слева длинными очередями бил пулемет. Виктор бежал, посылая автоматные очереди по окопу. Потом кинул гранату в окоп и прыгнул с высокого бруствера. За шумом боя он не слышал, когда взорвалась граната. И вдруг тишина. Мост наш. Виктор видел, как два подрывника бегут по мосту, ныряют под его настил. А вот и Лапишев. Слышен его приказ: «Всем осмотреться, забрать раненых. Отходить обратно. Прикрытию — занять исходные позиции!»
Виктор бежит к лесу, по дороге нагибается, подхватывает немецкий автомат. Видит, как из-под моста выскакивают подрывники. Они бегут к лесу, пригнувшись к земле. Взрыв! Ферма моста поднимается и медленно, боком падает в реку. Моста нет!
Пять дней. Пять дней и ночей почти без сна, еда всухомятку, все время на ногах. Сколько раз за эти пять дней был в бою? Пять? Или десять раз? Виктор не мог этого точно сказать. Не мог, потому что смертельно устал, и все эти дни слились в один бесконечный день, непрерывный бой.
Виктор убедился, что не трус, что в каждом следующем бою чувствует себя увереннее и свободнее.
Сейчас группа шла лесом. Усталые, с ввалившимися глазами, почерневшими лицами. Несли раненых. Убитых сегодня похоронили.
Они выполнили порученную работу и шли к своим.
А Михаила уже не было в группе Лапишева. После окончания операции он двинулся на следующее задание, на запад. Туда, где намечался следующий этап наступательных операций наших войск.
Может быть, через некоторое время туда придет боевая группа Лапишева, может быть, другая группа, а пока он шел один. Шел для того, чтобы разобраться в обстановке, наладить регулярную связь с подпольем, с партизан-сними группами, находящимися в том районе, обеспечить их взаимодействие, подчинение единому плану командования.
Тоне казалось, что Миша до сих пор не разглядел ее, маленькую, курносую, обыкновенную девчонку, не понял, почему при каждом, даже незначительном, разговоре Тоня смущалась, краснела, еле находила слова для ответа.
Но Тоня ошибалась. Михаил давно приметил эту маленькую девушку с длинными пушистыми ресницами и в мыслях отдал ей свое сердце. Но только в мыслях. Он боялся больше всего, как бы Тоня не узнала о его чувствах. Поэтому и был с ней так сдержан и неразговорчив. Каждый раз, увидев Тоню, прежде чем начать разговор, Михаил, как перед прыжком в воду, набирал воздух, задерживал дыхание. Но разговора так и не получалось. А оставшись один, мысленно произносил ей длинные монологи.
Михаил не помнил своих родителей. Много раз он напрягал память, но безуспешно. Думая об отце, он видел человека в солдатской гимнастерке с поясным ремнем, перекинутым через плечо. И почему-то кругом было поле. Пахло скошенным сеном. Человек высоко подбрасывал Мишку, а тот визжал от удовольствия. Но лица… лица Михаил не помнил. Ему даже припоминалось, что от отца пахло махоркой и потом, он помнил, что рядом стояла какая-то женщина и весело смеялась, запрокинув голову, — это, очевидно, мать. Но вот лиц их он не помнил.
Только много позже он узнал, что на их деревню ночью налетели бандиты. Они вырезали всех деревенских активистов, а дома подожгли. Мишку нашли мужики, сбежавшиеся гасить пожар. Он лежал без сознания в лопухах, недалеко от дома.
То ли мать, чуя беду, в последний момент выбросила, чтобы спасти от смерти, Мишку в окно, и он, ударившись при падении, потерял сознание, то ли другим каким путем он там оказался — никто не знал.
Все остальные детские воспоминания Михаила были связаны с детским домом, в который его доставили после гибели родных.
Разные ребята жили в детдоме. И такие, как Мишка, осиротевшие и сразу же оказавшиеся там; и такие, что до этого прошли большой, полный лишений путь, познавшие недетские горести и недетские радости.
Разные впечатления остались и у Мишки. Сначала, когда его только привезли (ему тогда было около шести лет), Мишке все казалось странным и необычным. Да и запомнилось очень немногое — какая-то серая ребячья толпа. Вечно куда-то бегущие, кричащие, дерущиеся и голодные.
Мишке помнится теплый майский день. После уроков он выбежал из школьного здания и, радуясь приятному весеннему солнышку, пошел к спальному корпусу.
— Эй ты, сопля! — раздалось вдруг рядом.
Мишка оглянулся — на бревне сидели несколько ребят из старшего класса.
— Тебе, что ли, говорят, — обращаясь к Мишке, сказал длинный худой парень из старшего класса, которого, как это знал Мишка, все боялись, а за глаза звали «Дылдой», — иди сюда.
Мишка подошел.
— Чего тебе?
— Возьми тетрадки. Снесешь в мою спальню.
— Сам снесешь, — вырвалось у Мишки.
— А в морду хочешь?
— Не.
— Так неси, а то враз схлопочешь.
— Сам снесешь, — Мишка заупрямился.
И вдруг, ни слова больше не говоря, не вставая с бревна, а быстро вытянув вперед ногу крюком, Дылда едва уловимым движением поддел Мишку за ноги, и тот под общий хохот Дылдиных друзей с размаху сел на землю.
— Ну как? — спросил Дылда. — Хватит или еще надо по морде бить? Бери тетрадки, пока я добрый.
Мишка секунду сидел на земле, удивляясь, как это Дылда ловко его поддел, потом вскочил на ноги и неожиданно для самого себя бросился на обидчика, а тот, не ожидавший такой прыти от малыша, не удержал равновесия и, увлекая за собой Мишку, перевернулся через бревно.
Ох и досталось тогда Мишке. Дылда бил его с остервенением. Все тело болело. После каждого удара Мишка падал, старался подняться, но Дылда вновь и вновь очередным ударом валил его на землю.
Потом Дылда отсидел в карцере, а Мишка отлежался в больничном изоляторе. Мишка тогда остался доволен — все-таки тетради Дылде пришлось нести самому.
Мишка был невысокого роста, худощавый. В душе он сам, как и Дылда, называл себя «соплей». Может быть, именно эта меткость прозвища и взорвала тогда Мишку, заставила его вступить в неравный бой. А может быть, и не только это. Было что-то в характере его твердое, непокорное, что заставляло его держаться в стороне от нечестных ребят, говорить всегда правду, хотя это многим и не нравилось.
Случай с Дылдой заставил Мишку ежедневно часами торчать на физкультурной площадке. И это дало свои результаты.
Маленький и проворный, он обладал необычной цепкостью, резкостью удара, и вскоре не только Дылда, но и более старшие ребята стали относиться к нему с уважением, дав ему новую кличку — «Клещ».
Михаил Звонарев не вернулся с этого задания, и никто не знал, что с ним случилось. Судя по тем радиограммам, которые поступали из партизанских отрядов, он выполнил большую часть задания. А потом исчез — как в воду канул. Пытались найти его, но безуспешно.
В одном месте местные жители говорили, что видели русоволосого паренька небольшого роста среди погибших в облаве беженцев, скрывавшихся в лесу, в другом месте говорили, что гитлеровцы, наткнувшись на какого-то парня, ночевавшего на колхозном току, окружили его. Парень долго отстреливался из пистолета, а потом подорвался на собственной гранате.
В третьем месте говорили, что видели, как в город везли на подводе связанного по рукам и ногам, всего в крови парня, по приметам похожего на Михаила.
Который из них был Михаил и был ли он действительно одним из этих трех парней или встретился со смертью в другом месте, так никто и не узнал.
Все, кто знал и любил Михаила, тяжело переживали его гибель. Глубоко в сердце затаила свое горе Тоня.