Огнем опаленные

ВИКТОР

Сапоги, громко чавкая, проваливались в топкую жижу болота, и каждый раз вытаскивать ногу было сущим мучением. Ноги промокли — вода перехлестывала через голенища. Первое время ребята снимали сапоги, выливали воду, потом, провалившись несколько раз по пояс, махнули рукой. Влажные от пота гимнастерки липли к спинам, а ребята все шли и шли, временами сверяясь с компасом. По карте болото должно было уже кончиться, но ему, казалось, не будет конца. Скоро выходить на связь, а вокруг все та же хлюпающая жижа, накрытая сверху белым покрывалом тумана. Чтобы хоть немного осмотреться, приходилось пригибаться почти к самой поверхности воды, где туман был реже, но и там было видно не дальше чем на десять шагов.

— А мы правильно идем? — спрашивал Сережа Ремнев, старожил этой части, которого послали сегодня с ними.

— Дойдем, увидим, — недовольно бросил Виктор. Он был в этом переходе «штурманом», и на его ответственности лежала прокладка курса. Виктор был уверен в маршруте, но последние полчаса, когда, по его расчетам, болото должно было кончиться, он начал немного нервничать. А тут еще Сережка с его бесконечными вопросами.

«Но все же, — думал Виктор, — сбиться с пути мы не должны — просто болото оказалось более сложным и идем медленнее, чем думали, да и туман мешает ориентироваться». И он упрямо, закусив губу, все так же шаг за шагом, вытаскивая увязающие в болоте сапоги, шел впереди.

Виктор временами и сам начинал сомневаться, но тут же отгонял свои сомнения. Он вновь и вновь мысленно представлял себе карту маршрута. Нет, ошибки быть не может. И он продолжал вести группу.

Болото кончилось внезапно, словно по волшебству. Под ногами появилась твердая почва. Так же вдруг пропал и туман.

Ребята стояли в редком лесочке, а сзади них, в каких-нибудь полусотне шагов, белесой дымкой клубился туман над только что пройденным болотом. Впереди, совсем рядом, могучая сосна, одиноко и гордо вздымающаяся над всем окрестным лесом, — цель их контрольного похода по азимуту.

Вечером, во время разбора результатов выполненных маршрутов, Виктору, совершенно неожиданно для него, крепко досталось.

— Очень хорошо, — говорил инструктор, — прошла группа, которую вел Виктор Лесин. Группа вышла точно к намеченному ориентиру, очень немного отклонилась от графика движения по отдельным участкам. Весь маршрут протяженностью в шестьдесят километров выполнен хорошо. Связь установлена с первого выхода в эфир. Но, — продолжал он дальше, — вместе с этим надо отметить неправильное поведение самого Лесина, которому на этом выходе было поручено выполнять роль командира.

За весь шестидесятикилометровый маршрут сделано только три привала. В результате люди измотаны, требуются по крайней мере сутки для отдыха. А если надо немедленно в бой? Или идти дальше?

И второе. На переходе несколько раз создавалась сложная обстановка. В таких случаях командир должен объяснить бойцам свои действия, задачи, а иногда, если это нужно, и посоветоваться. Лесин, наоборот, замкнулся в себе. Никто не знал, почему он поступает так, а не иначе, почему и какие ориентиры выбирает.

Подвожу итоги, — продолжал инструктор, — прокладка маршрута блестящая. Но за неумение организовать движение, за полное отсутствие командирских, воспитательных навыков контрольный выход Лесина зачтен не будет.

После разбора все ребята сразу же легли спать. Даже от ужина отказались — устали. Устал и Виктор. Устал так, что все тело болело, хотелось лечь и лежать, ни о чем не думая. Но спать он не мог. Слова инструктора больно ударили по самолюбию, вызвали протест, желание поспорить с ним.

Виктор тихо вышел из дома, сел на лавочку возле плетня.

Так он и просидел до утра, перебирая всю свою жизнь, взвешивая каждый поступок, стараясь, как учил отец, смотреть на него со стороны.

Вот уже месяц, как ребята прибыли в воинскую часть. Разместили их в небольшой деревушке. И сразу же начались занятия. Здесь было все. И изучение радиостанций, и учебные стрельбы, и самбо. Очень много времени уделялось изучению различного оружия — отечественного и трофейного, учились работать с топографическими картами. Программа занятий была очень напряженной. Занимались по 10–12 часов в сутки, а если учесть, что каждому давались отдельные задания на самостоятельную проработку, то на сон и отдых оставалось не более 6–7 часов в сутки. Но ребята были довольны: с каждым днем они узнавали столько нового, необходимого для их опасной и такой нужной фронту работы.

В деревне, недалеко от ребят, жил и Сережка Ремнев — старожил части. Он часто присутствовал на занятиях по спецподготовке, принимал участие в контрольных переходах, заглядывал к ним вечерами после занятий, как он говорил, «на огонек».

Сережку ребята любили. Комсомолец, москвич, осоавиахимовец, радист-коротковолновик еще до войны, Сережка с первых дней ушел добровольцем на фронт и с тех пор служил в этой части. Несколько раз ходил в тыл к немцам и всегда удачно. Сейчас он отдыхал после проведенной операции.

Все очень привязались к Сергею за его веселый, простой и отзывчивый характер. Он рассказывал много интересных историй, и все ребята с жадностью слушали его. Сергей хорошо знал обычаи немцев, и, по сути дела, его рассказы превращались в своеобразные занятия.

Ему было что рассказать.

Сергей был одним из немногих, кто с первых дней войны прошел боевой путь с этой частью.

В то время создалась очень сложная обстановка. Наши войска отступали, иногда попадали в окружение. Постоянной радиосвязи с частями не было. Командованию нужно было организовать боевые действия, контролировать отход.

Армейские радисты сбивались с ног, но безуспешно. Их радиостанции не смогли обеспечить связь.

Вот тогда перед разведчиками поставили задачу: связаться с нашими частями, попавшими в окружение, организовать вывод их по наиболее безопасным направлениям.

Одним из первых Сережка был заброшен в район предполагаемого местонахождения наших частей, оказавшихся в окружении. И там, где появлялись наши разведчики, отступление проходило более организованно, с меньшими потерями, части продвигались из окружения в наиболее выгодных для командования направлениях.

Портативные радиостанции, которыми снабжали наших разведчиков, обеспечивали бесперебойную связь.

После наступившей поздней осенью и зимой сорок первого года относительной стабилизации фронта разведчикам поставили задачу — вскрыть расположение, численность вражеских войск, их вооружение.

Начали посылать в тыл разведчиков, в задание которых входило пройти по определенному маршруту по оккупированной территории и вновь перейти линию фронта к своим.

И здесь Сережка был одним из первых.

Рассказы Сергея заставляли вновь вместе с ним переживать весь его путь, по-новому, реально оценивать обстановку за линией фронта.

Обычно во время занятий преподаватели были очень строги. Проверка знаний проводилась тщательно, у каждого в отдельности и по каждому из изученных разделов. Разыгрывались различные комбинации, создавались определенные условия, в которых проверяемый должен был в считанные секунды разобраться, отделить главное от второстепенного и найти несколько вариантов решения.

На первых порах ребята не совсем правильно оценивали обстановку, обижались, роптали, осуждая преподавателей за чрезмерную строгость.

— Вы должны правильно понять, — говорил как-то ребятам комиссар Тюрин в беседе, — низкая оценка во время учебы — это не наказание, не упрек в вашей нерадивости. Это дружеская подсказка, на что обратить внимание. Когда начнется ваша работа, то преподавателя рядом не будет, а война вместо плохой оценки приносит смерть.

Мы, — продолжал комиссар, — не можем вам сейчас дать знаний по полной учебной программе. Будете доучиваться на задании и во время отдыха. Учиться будете все время. Скоро для каждого из вас настанет самый серьезный экзамен — работа в тылу врага.

Позже ребята узнали, что и появление Сережки у них было не простой случайностью. Это комиссар направил к ним Сергея.

И Сергей своими рассказами сделал то, что не могли сделать преподаватели — научил уважать мелочи.

Он не только рассказывал о том, что происходило с ним или его товарищами в тылу врага, по и создавал определенные ситуации, привлекая ребят к их решению, а затем вместе с ними разбирал ошибки в принимаемых решениях.

— Возьмем, — говорил Сергей, — такой случай. Вы идете по деревне. Навстречу идет полицейский. Что вы должны делать, на что в первую очередь обратить внимание?

Прежде всего, — первое время Сергей не обращался к ребятам с вопросами, а сам отвечал на них, — нужно обратить внимание на то, чтобы появление полицейского не вызвало у вас никаких внешних проявлений тревоги, беспокойства. Вы должны идти тем же шагом, которым шли до этого, делать вид, что вы его не замечаете. Чаще всего вы будете ходить под видом беженца, менялы, который забрел в деревню, чтобы разжиться немного продуктами. Вести себя нужно соответственно своей роли.

Но во всей этой игре надо не переиграть. Вот посмотрите, — продолжал Сергей, — как это может выглядеть. — И он, мгновенно преобразившись в деревенского простачка, разыгрывал перед ребятами несколько возможных вариантов встречи с полицейским. — Имейте в виду, — становясь прежним Сергеем, продолжал он, — полицейскими, если это не наши люди (а на это вам никогда не надо рассчитывать), как правило, становятся подонки, тупые, ограниченные люди с низким интеллектом. А чем глупее человек, тем опаснее он в роли начальника, даже самого маленького, тем более падок на любое проявление лести, тем сложнее с ним общаться.

Позже в своих беседах Сергей все чаще стал привлекать ребят к решению различных задач, проигрывать вместе с ними возможные ситуации.

Машину еще раз подбросило, и она остановилась около крайнего дома деревни.

— Можете вылезать, — сказал капитан. — От машины далеко не отходить. Я скоро приду.

Ребята быстро перескочили через борт, помогли сойти девушкам.

— Куда это нас привезли?

— А кто его знает. Какая-то деревня.

— Здесь стоит летная воинская часть. Вон видите, лейтенант в летной форме?

— Может быть, на учебные прыжки?

— Вот бы здорово!

— Интересно, как это будет выглядеть? Из вас кто-нибудь раньше прыгал?

— Я прыгал два раза с вышки в парке культуры.

— И я тоже.

— А с самолета?

Возбужденные предстоящим испытанием, ребята сбились в кружок около автомашины и не заметили, как подошел вернувшийся капитан. С ним было два человека в летных комбинезонах.

— Идемте за нами, — сказал капитан. — Сегодня будем учиться укладывать парашюты, и вы сделаете по два пробных прыжка с самолета.

Укладка парашютов проводилась в большом сарае с плотно утрамбованным земляным полом. Прямо на земле были расстелены специальные брезентовые дорожки.

— Укладку будет делать каждый для себя, — говорил инструктор. — На первый раз мы будем помогать вам. Потом, когда освоитесь, будете делать самостоятельно. Смотрите, как это делается.

Ребятам дали четыре брезентовые дорожки, парашюты, и они начали самостоятельную укладку. Все, что казалось так просто и легко, когда это делал инструктор, оказалось на деле много сложнее. Бесконечно путались стропы, шелк парашюта не хотел ложиться так, как надо. Уже, казалось, совсем уложенный парашют вдруг не хотел влезать в ранец, и его приходилось вновь распускать и укладывать заново.

Наконец под строгим наблюдением и с помощью инструктора парашюты были уложены. Все погрузились в машину и поехали на летное поле.

Здесь, на краю ровного поля, поросшего мелкой травой, замаскированные сверху сетками, а по бокам срубленными елками, стояли самолеты У-2. А рядом, в лесу, целый городок землянок, врытых в землю бревенчатых столов и скамеек, и ни одной живой души, кроме часовых. Экипажи ночных бомбардировщиков отдыхали.

— Сегодня, — объяснил им капитан, — вы сделаете по два прыжка. Один — с высоты трехсот метров с вытяжным фалом, а второй прыжок — с высоты пятисот метров с ручным открытием.

Вскоре начались прыжки… И скоростные со скольжением, и на точность приземления, и с уходом от предполагаемого препятствия, и с отрывом от парашюта перед водой, и на лес, когда скольжением стараешься уйти от удара о дерево, и в порывистый ветер, когда купол уже ложится на землю, а ты еще в воздухе, и ночные, когда земля появляется под ногами так неожиданно…

Но, конечно же, первый прыжок запомнился больше всего.

Виктор прыгал четвертым. Летчик, которому, очевидно, надоели эти однообразные взлеты и посадки, сразу же, едва самолет оторвался от земли, сделал крутую горку. Виктора вжало в сиденье. Но едва он сообразил, что произошло, как летчик заложил крутой вираж.

Наконец летчик вышел на горизонтальный полет и обернулся к Виктору — тот сидел в задней кабине — и что-то ему прокричал, озорно блестя глазами.

— Что? — Виктор ничего не слышал, даже шум мотора доходил как через подушку.

Летчик показал ему на уши, а потом зажал пальцем нос, надувая щеки. Только тут Виктор догадался, что у него от резкого перепада давления заложило уши, и он, как их учили, повторил движения пилота. И сразу же услышал и шум мотора и голос летчика.

— Ну как? — кричал тот. — Здорово?

— Нормально! — ответил Виктор, показывая большой палец. — Отлично. Давай еще раз, а то от неожиданности я и не разобрал, в чем дело.

— В другой раз!

— А теперь?

— Нельзя! Влетит нам с тобой.

Теперь, когда самолет шел в обычном горизонтальном полете, Виктор с интересом огляделся. Сверху все казалось как на макете топографической карты — маленькие деревья, пятачки полян, извилистые линии дорог. Виктор так засмотрелся, что пилоту пришлось опять тряхнуть самолет, чтобы он его услышал.

— Приготовиться! — прокричал пилот. — Ты что там размечтался?

Виктор встал на сиденье, как его учили, перекинул ноги за борт самолета, на какую-то секунду повис над бездной на руках, потом нащупал левой ногой подножку, встал на нее, схватился правой рукой за борт кабины летчика и, перебравшись на крыло, стал рядом с пилотом, ожидая его команды.

— Пошел! — наконец прокричал летчик, и Виктор, слегка согнувшись, головой вниз кинулся с крыла. В лицо, выбивая из глаз слезы, ударила упругая струя воздуха, перед глазами, с каждой секундой приближаясь, видна была пашня, и вдруг — рывок… Это открылся парашют. Ноги сначала подбросило куда-то вперед и вверх, затем опустило вниз; Виктор повис в воздухе, а земля, плавно покачивая далеким горизонтом, стала медленно приближаться к нему. Виктора охватил восторг. Хотелось петь и кричать. И он пел и кричал, а земля все так же кивала ему горизонтом, будто приветствовала расшалившегося мальчишку.

Сегодня у ребят праздник — привезли почту. По этому случаю даже в занятиях сделали перерыв, и ребята, разобрав письма, нетерпеливо разрывая конверты, углубились каждый в свое, в личное.

Почту всегда ждали, приходила она нечасто — не чаще раза в неделю, а на войне эти несколько дней многое могут изменить в судьбе человека.

Виктор, как и всегда, получил много писем. Ему чуть ли не каждый день писала мама, писали друзья с завода, писала Маша.

«Здравствуй, Виктор! — писала Маша. — Наконец я получила твое письмо, а то начала уже думать, не стал ли забывать учитель свою ученицу, уж очень редко ты пишешь. Ребята в цехе тоже обижаются на тебя. Пиши, пожалуйста, если можешь, чаще. Мы все волнуемся за тебя и всегда с нетерпением ждем твоих писем. А мне пиши все-таки отдельно. В цехе до сих пор никто не знает о моей учебе — я боюсь сказать. Учебу я уже закончила и теперь жду, когда направят на фронт. Обещают в ближайшие дни. Вот когда дадут направление, тогда я все и расскажу, а то до сих пор не верю, вдруг в последний момент не возьмут, ребята скажут — болтушка.

У нас в цехе пока все без изменений. Работаем как и прежде.

Я часто бываю у Анны Ивановны — уж очень я привыкла к ее ребятам и полюбила их.

Тебе шлют привет все из нашего цеха и из комитета комсомола завода. Большой привет отдельно, — он так и сказал: «Передай ему большой привет отдельно от меня», — передает дядя Коля.

Дружески жму твою руку.

Маша».

Писали и ребята из цеха. И наконец, письмо от мамы:

«Милый сынок! Здравствуй, дорогой! Ты не очень балуешь меня письмами, а мне так тревожно и грустно без них. Но ты не беспокойся из-за этого. Просто, когда есть хоть минута свободная, черкни мне. Только два слова — жив, здоров. Получу — и у меня праздник. Я только и живу ожиданием твоих писем. Утром первым делом — к почтовому ящику, вечером, после работы — опять к нему. Даже днем звоню домой — не было ли писем. Очень тоскую без тебя, мой родной. Очень хочу увидеть тебя — как ты там без меня? Накормлен ли, обут ли, одет? Но ты не сердись на меня, все мамы на свете одинаковы — все им чудится, что их дети без них неухожены.

У меня все по-прежнему. Так же работаю, так же после работы дежурю в госпитале, а потом в санитарной дружине нашего дома. Так же сдаю свою кровь для наших солдат.

Я беспокоюсь за тебя и горжусь тобой. Ты поступил так, как должен был поступить мужчина.

Вчера ко мне приходила с твоего завода маленькая такая девчушка Маша. Говорит — твоя ученица. Ее сегодня направляют на фронт, и я сейчас, как закончу это письмо, пойду ее провожать. У нее ведь нет родителей, и проводить ее, по существу, некому. Она просила передать тебе привет и обещала мне сообщить свой адрес, чтобы ты узнал, где она служит.

Тебе передают привет все из нашей квартиры и из дома.

Как и при тебе, мы собираемся у моей «пчелки» погреться и попить чаю.

Целую тебя, мой мальчик. Мама».

— Сегодня, — говорил капитан Прибылов, офицер-воспитатель, — занятий не будет. После обеда поедем на передовую, пора вам немного понюхать пороху, обстреляться. Вам предстоит тяжелый вечер и бессонная ночь. Может быть, даже не одна.

А к вечеру ребят повезли на передовую. Перед выездом капитан объяснил:

— Во время выполнения основной работы вам придется неоднократно переходить линию фронта. Вы должны на практике узнать, что это такое. Вы должны побывать под обстрелом, чтобы потом не шарахаться от каждого выстрела и взрыва. Вы должны научиться выходить на нейтральную полосу, забираться в немецкие окопы. Одним словом, вы должны научиться делать то, что каждый день делают полковые разведчики. Когда мы приедем на место, вас распределят по одному человеку в разные разведывательные подразделения. Закрепят за вами опытных инструкторов. Но и сами вы должны быть предельно внимательны и за несколько дней усвоить то, что приобретено боевым опытом армейских разведчиков.

«Языков» брать самим необязательно, на первых порах вы можете нашуметь и только помешать, а наблюдать, как это делается, — нужно. Но от рукопашной, если придется, не уклоняться, заодно проверите, что вам дали занятия по самбо. По возвращении каждый должен сделать подробный отчет.

В штаб соединения, который располагался в небольшой деревушке, приехали, когда начало смеркаться. Здесь их уже ждали, сразу же распределили по полкам, и дальше пошли пешком, каждый со своим сопровождающим.

— Удачи вам! — прощался со всеми капитан Прибылое. — У всех не побываю, но к кому-нибудь из вас зайду.

В проводники Виктору достался невысокий, щуплый, темноволосый старшина с маленькими пижонскими усиками на смуглом лице. Он молча тронул Виктора за локоть и не проговорил, а, казалось, одними губами шевельнул: «Пошли». Так и шел на два шага впереди Виктора, не оглядываясь, не произнося больше ни слова.

Виктор сначала тоже шел молча. Потом не вытерпел.

— Нам далеко идти?

— А это как смотреть. («Ого, — подумал Виктор, — а он, оказывается, разговаривать умеет».) Каждый шаг к передовой — с километр, каждый шаг от передовой — тоже с километр. Это с одной стороны. А с другой так выходит: каждый шаг вперед — к победе ближе, каждый шаг назад — дальше.

— Ну, а если без философии, а в километрах?

— То же и без философии получается. Напрямую — четыре километра идти. Это с одной стороны. А с другой стороны, пройдем мы километра три по прямой, да еще покрутим вокруг три, вот они все шесть и набегут.

— А зачем крутить? Не лучше ли по прямой. Все же четыре километра короче, чем шесть?

— Можно и по прямой, твоя правда: четыре километра короче шести. Это с одной стороны. А с другой — грехи не пускают. Хочешь жить — ходи не где короче, а где вернее. Там по прямой последний километр по открытому полю. А поле пристреляно. В любой точке достанет. Хочешь миной, хочешь снарядом, а где и пулей, если поближе подойдешь. Вот и думаю я: лучше покрутим мы с тобой лишних два километра, чем изображать из себя мишени на стрельбище.

«Юморист попался, — подумал Виктор. — С одной стороны, с другой стороны», — и больше не решался задавать вопросы.

Уже неделю Виктор жил у разведчиков. Наблюдательный пункт представлял собой небольшую щель, в которую могли одновременно влезть три-четыре человека, отрытую немного впереди окопов, на нейтральной полосе. Щель была накрыта в один ряд бревенчатым накатом и соединялась с окопами извилистой линией хода сообщения. А на противоположной стороне от окопов вырыт тоже небольшой, но удобный для отдыха блиндаж.

Первая ночь была спокойной. Тишина. Виктору даже не верилось, что это передовая — не так он себе ее представлял. Он сидел на наблюдательном пункте и до боли в глазах всматривался в черноту. Но ничего не было видно. Только иногда с сухим треском в небо взлетала осветительная ракета или вдруг одну-две короткие очереди скороговоркой спросонья бормотал пулемет — это немцы постреливали для порядка.

Так ничего и не увидев, Виктор по совету все того же старшины, следовавшего за ним по пятам, пошел в блиндаж к разведчикам отдыхать.

Но тех, к его удивлению, не было.

— А куда все ушли?

— Ночь-то видишь какая? С одной стороны — красота. Только и спать в такую ночь. А с другой стороны, самое удобное для нас время. Вот ребята и пошли. Небось лазают сейчас по ту сторону — может, «языка» добудут.

— А почему мне ничего не сказали? Я бы тоже пошел.

— Ишь чего захотел. Каждому свое. Успеешь еще и за «языком» сходить. А теперь отдыхай. Думаю, с утра немцы на нас полезут. Они всегда перед этим затихают. А сегодня видишь какая тишь? Не иначе завтра с утра будет заваруха.

Старшина оказался прав. Проснулся Виктор от странного гула. Было такое ощущение, как будто по земле били огромным молотом. С бревенчатого наката мелкими струйками сыпался песок. Пламя коптилки, которая стояла посреди блиндажа на столе, прыгало во все стороны, бросая причудливые тени на стены. Воздух был наполнен синеватым туманом, пахло чем-то кислым и горелым.

Виктор вскочил с нар. К его удивлению, все разведчики были уже в блиндаже. Они спали, не обращая внимания на шум взрывов, а то, что это были взрывы, Виктор уже догадался. Едва Виктор поднялся, тут же, словно только этого и ждал, на соседних нарах сел старшина.

— Ну что, не спится? Что я говорил? Пойдем на наблюдательный пункт.

— Пошли. А остальные?

— Они пусть спят — только недавно пришли. Их теперь никакая сила не разбудит. Намучились, устали ребята. Но и «языка» притащили. Здоровый громила. Одного нашего подранил немного. Успел-таки финкой его полоснуть.

— Отправили в госпиталь?

— Так он и пойдет тебе. Перевязали — и спит вместе со всеми. У нас не любят по госпиталям ходить. Оттуда, глядишь, и в другую часть направят. А здесь все свое, родное — не ходят у нас по госпиталям.

— А если серьезное ранение?

— Ну тогда другое дело. И опять же, с одной стороны, вроде в госпиталь попал, а с другой — вроде и не ходил туда — отнесли. Если серьезное, тогда деваться некуда.

Когда вышли из блиндажа, по ходу сообщения, по окопам тянуло сизоватым прогорклым дымком взрывчатки, то впереди, то сзади, то в самих окопах вздымались черно-синие облачка разрывов. Все поле перед окопами заволокло поднятой взрывами песчаной пылью. С противным визгом, шипением и бульканьем над головой пролетали осколки, с чавкающим звуком впивавшиеся в земляные отвалы бруствера. Кое-где окопы и ходы сообщения были повреждены, завалены.

И нигде ни живой души — все попрятались.

Часть хода сообщения к наблюдательному пункту была разрушена — обвалилась. И тут же рядом в луже крови лежал красноармеец. Старшина на минутку нагнулся к нему, потом как-то причмокнул языком, покачал головой и, переступив через убитого, побежал дальше.

Виктор впервые вот так близко увидел убитого, увидел кровь и только теперь, в эту секунду, почувствовал, что это война.

Но страха он не испытал, ему не верилось, не укладывалось в сознании, что он, Виктор, такой молодой и сильный, живой и здоровый, тоже может оказаться в любую секунду убитым.

Испытывая легкое головокружение и тошноту, он осторожно перешагнул через убитого и, стараясь не оглядываться на него, побежал вслед за старшиной на наблюдательный пункт. Там находился один из разведчиков, которого еще вчера вечером заметил Виктор. Разведчик, припав всем телом к стенке щели, внимательно разглядывал через широкую амбразуру окопы противника, время от времени делая какие-то пометки на карте, которую разложил прямо под бревенчатым навесом амбразуры.

Здесь, на наблюдательном пункте, вынесенном вперед от окопов на нейтральную полосу и хорошо замаскированном, разрывов почти не было. Так, только отдельные шальные мины или снаряды — весь огонь велся по окопам и за ними, поэтому видимость окопов противника и всей его обороны была прекрасной, и Виктор, достав свою карту, тоже, как и разведчик, бросился к амбразуре. Но, глянув в сторону противника, вдруг понял, что ничего сделать не сможет — не умеет еще ориентироваться в происходящем. Он видел отдельные вспышки в стороне обороны противника, но не мог определить, что это такое — разрыв нашего снаряда или выстрел немецкого орудия или миномета.

Растерянный и подавленный, с приготовленной картой и карандашом, он невольно заглянул в карту разведчика, словно школьник, готовящийся списать у соседа непонятную задачу, потом непроизвольно оглянулся на старшину. А тот спокойно стоял рядом и смотрел на Виктора, улыбаясь одними глазами.

— Смотри сюда, — начал показывать он. — Вот там видишь короткие вспышки? Это орудия стреляют. А вот здесь, — он показал чуть левее, — кустарник. Видишь, как кустарник временами качает — там минометные батареи. Пулеметные точки пока молчат — их время не пришло. Вот закончится артподготовка, пойдет пехота в атаку, тогда засекай пулеметы. А теперь пока давай наносить артиллерию и минометы. Да не спеши, внимательнее. Потом сверим с его, — он указал на разведчика, — данными. Посмотрим, у кого точнее получится.

Слушая объяснения старшины, всматриваясь в оборону противника через бинокль, Виктор уже самостоятельно находил огневые точки, пытался определить ориентировочно калибр орудий или минометов, их количество.

Старшина сначала то и дело поправлял его, подсказывал, обращал внимание на то, что Виктор еще не замечал; потом эти подсказки стали все реже и реже, и Виктор более уверенно стал наносить на карту огневую систему противника, а старшина только молча поглядывал на карту и в знак согласия кивал головой.

Виктор, увлеченный своим делом, не сразу обратил внимание на то, что что-то неуловимо изменилось. Только когда его подтолкнул старшина и кивком головы показал направо, Виктор опомнился и заметил, что к гулу разрывов добавился еще монотонный гудящий звук, а затем увидел и его источник: справа, из-за рощи, выползали шесть танков и, выплевывая из стволов огненные языки, развернутым строем шли в сторону наших окопов. А вслед за танками, в поднятом ими шлейфе пыли и дыма, быстро передвигались маленькие серые фигурки пехоты.

— Время-то не теряй, — опять толкнул его старшина. — Засекай пулеметы.

И вновь Виктор поймал себя на том, что не услышал, как в звуки боя вплелась скороговорка пулеметов, и не увидел, что во многих местах, там, где были окопы противника, резко и быстро застучали пулеметы. Вся оборона противника была как на ладони, и Виктор начал спешно наносить ее на карту.

Пока Виктор отмечал на карте контур передовой противника, обозначал на ней пулеметные огневые точки, он опять не заметил, как танки подошли к ним почти вплотную. Один из них шел прямо на наблюдательный пункт. А пехота залегла. Сзади, со стороны наших окопов, били пулеметы, слышались одиночные выстрелы из винтовок. Его радовало то, что он начинает ориентироваться по звуку, определять, кто и из чего стреляет.

А танк все приближался, огромной махиной загораживая обзор из амбразуры, с каждой минутой становясь все ближе, реальней и страшней.

Разведчик, который был вместе с ними на наблюдательном пункте, схватил две противотанковые гранаты и метнулся к выходу из щели.

— Не спеши! — крикнул ему вдогонку старшина. — Подпусти поближе.

— Знаю! — крикнул тот.

Виктор тоже было рванулся за ним, но старшина успел ухватить его за руку и больно дернуть назад.

— Сиди! Без тебя пока обойдутся.

Но Виктор уже не мог усидеть на месте. Какое-то лихорадочное возбуждение охватило его. Ему казалось, что он должен немедленно куда-то бежать, что-то делать. Все кругом грохотало. Земля дрожала под гусеницами танков. Виктора начал бить мелкий озноб, захотелось выскочить на свежий воздух. Но старшина прижал его к стенке щели.

Виктор пробовал вырваться, но старшина держал крепко: «Сиди, кому говорят».

Виктор все же краем глаза видел, как тот разведчик вдруг откуда-то снизу выскочил на бруствер хода сообщения, взмахнул рукой, посылая вперед противотанковую гранату, и упал плашмя на землю.

Потом рвануло, залязгало, дохнуло в щель гарью, затрещал накат, сверху посыпалась земля, что-то ухнуло, обдало жаром, и Виктор провалился в темноту.

Отовсюду сыпался песок, сверху полыхало жаром. «Засыпало», — подумал Виктор и тут же почувствовал чьи-то руки, ощупывающие его.

— Живой? — прозвучал голос старшины.

— Живой.

— Завалило нас. Думаю, танк сверху горит. Ничего, откопаемся. Здесь лопатка где-то была, сейчас найду, надо быстрее, а то зажаримся.

Когда они откопали узкую щель и через нее кое-как вылезли в ход сообщения, снаружи, как и прежде, шел бой. Немецкий танк, глубоко вдавив гусеницу в накат наблюдательного пункта и завалившись набок, чадно дымил. По его броне змейками пробегал огонь. Рядом с танком безжизненно лежал тот самый разведчик.

Старшина взял его за плечи и, втянув в окоп, осторожно опустил вниз.

— Погиб наш Ленька… А какой был парень… Какой разведчик…

Целый день длился бой. Немцы наседали. Вновь и вновь бросали танки и пехоту, снова и снова обрабатывали передовую артиллерийско-минометным огнем. Спасибо, облачность была низкой, а то и самолеты кинули бы.

Батальон, в расположении которого находился Виктор, нес большие потери. Временами казалось, что удерживать позиции уже некому. Но каждый раз, когда немцы подходили совсем близко, полузасыпанные окопы огрызались таким огнем, что те вновь и вновь откатывались назад, теряя убитых и раненых, оставляя на поле подбитые танки.

В бой шли все, кто мог держать оружие. Раненые не уходили с поля боя. Как простые бойцы вставали в окопы штабные командиры и писари, кашевары и ездовые. Даже разведчики, которых так берегут на фронте, даже связисты пошли в окопы. А к вечеру, когда атаки стали еще ожесточенней, когда стало совсем трудно, по цепи передали: «Раненых коммунистов и комсомольцев просят вернуться в строй». И из ближайшего леска, оттуда, куда выводили раненых, по ходам сообщения в окопы потянулись люди с окровавленными повязками. Шли все, потому что каждый из них считал себя сегодня коммунистом.

Сначала, после возвращения с наблюдательного пункта, Виктор по настоянию старшины вместе с ним сидел в блиндаже. Потом, когда разведчики пошли в цепь, Виктор схватил стоявший в углу ручной пулемет и пошел в окопы, а старшина устроился рядом с ним с автоматом. Так и провели они вместе с ним целый день, то перебегая с места на место и ведя огонь, то в короткие передышки набивая магазины патронами.

Только с наступлением темноты немцы прекратили атаки…

От батальона за этот день боев осталось двадцать человек, а из двадцати разведчиков — только трое, не считая Виктора. Ночью их сменили — подошла свежая часть, а остатки батальона и разведчиков отвели в тыл на отдых и пополнение. Только Виктор со старшиной, выполняя ранее полученное задание, не ушли вместе со всеми. Они разыскали в повой части взвод разведки и остались с ним.

Бойцы новой части сразу же принялись приводить в порядок окопы, ходы сообщения, отрывали новые укрытия, а Виктор со старшиной, передав командиру нового взвода разведчиков карту с нанесенным на ней расположением огневых точек противника, улеглись на нары отдыхать. «Интересно, — думал Виктор, — почему новые разведчики выбрали именно тот блиндаж, в котором жили разведчики старой части? И новый наблюдательный пункт стали готовить рядом с подбитым танком, там, где был старый. Это случайность или закономерность?» Не найдя ответа на свой вопрос, Виктор закрыл глаза — день был тяжелый. Но заснуть, как ни пытался, не смог, несмотря на усталость. Ему все вспоминался бой, как днем, после обращения к коммунистам и комсомольцам, к нему подполз молодой красноармеец с перебинтованной головой и ногой в лубке. Тяжело дыша, видимо нелегко ему дались эти полторы сотни метров от леска до окопа, лег у ног Виктора, прохрипел:

— Буду диски заряжать, браток, больше ничего не могу. А когда гады подойдут поближе, положишь меня на бруствер и дашь винтовку. Может, еще сколько-нибудь фрицев подстрелю.

Так, лежа, он и работал — заряжал диски ручного пулемета для Виктора и для автомата старшины. А когда они перебегали на другое место, полз за ними и тащил еще за собой ящики с патронами. Кругом рвались снаряды, мины, окопы почти совсем завалило, а он все полз и полз, перетаскивая за ними патроны и диски. Так и остался он лежать в окопчике, добитый шальным осколком.

Какая сила заставила этого солдата и многих других раненых уйти из укрытия и вновь встать в ряды бойцов? Приказ? Его не было. Была просьба к коммунистам и комсомольцам, ко всем, кто может держать оружие. А был ли этот солдат комсомольцем? Возможно. Но необязательно.

Потом Виктор вспомнил, как он испугался там, под танком, и как хотел бежать, а его удержал старшина. «Он, по-моему, и не догадался, что я струсил. Но завтра я ему скажу об этом и всем скажу, как я испугался и хотел бежать». Виктору было стыдно своей трусости, хотелось сейчас же, теперь разбудить старшину, разбудить всех и сказать, что больше такого не будет. И ему еще что-то хотелось объяснить всем, но он не успел додумать, потому что сон наконец сморил его.

— Видно, им тоже холку здорово намяли, — говорил наутро старшина. — Теперь дня два-три будет тихо. А потом опять полезут. Не у нас, так рядом.

Половину дня Виктор со старшиной провели в окопах. Побывали на новом наблюдательном пункте, сходили к соседям, а потом легли спать. Вечером разведчики собирались идти за «языком» и в этот раз Виктора и старшину должны были взять с собой. Надо было отдохнуть, запастись силами.

Их разбудили, когда уже совсем стемнело. Покормили ужином, и все пошли на наблюдательный пункт — выходить решили оттуда. Уходили в поиск трое новых разведчиков, Виктор и, конечно же, неизменный старшина. Виктор теперь уже знал, что старшина — один из лучших армейских разведчиков — прикреплен к нему в качестве инструктора-наставника.

Осмотрев внимательно местность, разведчики один за другим перемахнули через бруствер и бесшумными тенями поползли по нейтральной полосе.

Немцы, как и прежде, время от времени бросали осветительные ракеты, постреливали из пулеметов, но это мало кого беспокоило. Пока светили ракеты, замирали, а на пулеметную стрельбу вообще не обращали внимания.

Старшина, как человек, лучше всех знавший местность, полз первым. За ним следом — сержант новых разведчиков. Виктор полз предпоследним. Он, сколько можно было в темноте, внимательно присматривался к действиям и поведению разведчиков, приглядывался к местности и был рад, когда по отдельным приметам определял, где они находятся. Вот они доползли до немецких окопов, быстро перебрались через них и двинулись к кустарнику, за которым находилась минометная батарея. А вот и этот кустарник. Здесь старшина свернул налево, прополз еще метров сто, а потом встал. Следуя его примеру, встали и остальные, а затем осторожно, ступая шаг в шаг за старшиной, все двинулись в лес. «Туда, где артиллерийские позиции», — подумал Виктор. Но старшина, не доходя до артиллеристов, вновь свернул.

«Теперь мы подходим к артиллеристам с тыла, — подумал Виктор. — Еще немного — и прямо на них напоремся». А старшина, словно бы услышав предостережение Виктора, остановился, прислушался, а потом, останавливаясь и прислушиваясь через каждые два-три шага, медленно пошел опять вперед.

Вдруг что-то щелкнуло, и, казалось, ослепительный свет осветил весь лес. Это часовой-немец, загородив рукой зажигалку, прикурил сигарету. Все мгновенно замерли. Потом по знаку старшины подошли к нему. Старшина молча ткнул пальцем себя, сержанта и еще одного разведчика, а потом показал в сторону часового. Виктору и оставшемуся с ним разведчику показал на кустарник — дескать, «ждите там», после чего обе группы разделились — одна пошла к кустарнику, другая скрылась в направлении часового.

Виктор вместе со своим напарником стоял в кустарнике, прислушиваясь. Было тихо. Казалось, что все в лесу вымерло. Только легкий шелест ветвей. Виктор напрягал слух и ничего, кроме шелеста листьев, не слышал, напрягал зрение и ничего не мог увидеть. Но вот вдруг впереди показалось что-то странное. Большое и длинное существо медленно двигалось прямо к кустарнику. Виктор обернулся к напарнику — тот стоял спокойно, словно ничего не видел. Виктор еще раз взглянул в сторону странного существа и чуть не рассмеялся — трое разведчиков, осторожно ступая, несли здоровенного немца: один держал за плечи, другой за пояс, третий за ноги. Ни слова не говоря, старшина кивнул головой, и все так же молча двинулись в обратный путь.

Неделю пробыл Виктор на передовой. За это время он хорошо научился разбираться в звуках боя, точно определять калибр и вид оружия, из которого вели огонь, знал, как и где лучше перейти линию фронта, узнал и увидел много такого, что ни в каких учебниках не прочтешь. А через неделю его отозвали, и он опять увидел капитана Прибылова и своих товарищей в той же деревне, в которой они прошлый раз простились.

Но не все вернулись. Один погиб во время бомбежек передовой, другого ранило, и его отправили в госпиталь.

В части их снова ждали занятия и почта.

Виктор получил три письма. Одно от Маши, одно от неизвестного ему адресата и одно от мамы.

Как и всегда, мамино письмо отложил «на потом», чтобы самое дорогое читать позже.

Маша писала:

«Дорогой Витя! Вот я и на фронте! Можешь поздравить меня! Когда мы, а нас было пять девушек, приехали, то меня сначала хотели направить в медсанбат. Говорили, что мала ростом и мне будет тяжело на передовой. Но я все-таки своего добилась и теперь служу санитаркой в пехотном батальоне, на самой передовой.

Я рада, что попала именно сюда. Ко мне все очень хорошо относятся, и я стараюсь, как могу. Скажу по секрету, сначала было очень трудно. Мы проходили практику в госпитале, но там все по-другому.

А здесь, прямо в поле, в окопе, на земле — и вдруг с открытой раной… Это было страшно.

Я сначала очень скучала по Москве, по заводу, по нашим ребятам, но потом начался бой, который длился пять дней подряд, и мне скучать, откровенно говоря, было некогда. А вот кончился бой, отоспалась и опять скучаю. У тебя тоже так? Или это только у меня? Я была у твоей мамы. Какая она у тебя хорошая. Ты очень счастливый человек, что у тебя такая мама. Она пришла меня проводить, когда я уезжала на фронт.

Теперь ты будешь знать мой адрес, а я буду ждать твоих писем. И писать тебе.

Мне бы очень хотелось увидеть тебя, мой «учитель», и еще хотелось бы, чтобы ты не обижался, если я тебя поцелую. Маша».

Письмо неизвестного адресата:

«Уважаемый Виктор Лесин!

Мы много хорошего слышали о тебе от Маши Зайцевой, нашей санитарки, поэтому решили написать тебе. Нет больше с нами Маши. Не уберегли мы эту славную девочку. Вчера в бою она погибла. Случилось это так. Мы атаковали деревню. Маша шла сразу следом за нами, перевязывала раненых, а санитары перетаскивали их в укрытие.

Когда ворвались в деревню, ранило нашего командира. Маша и еще один солдат остались около него, а мы пошли вперед, освобождать деревню. И не углядели. В доме, у которого ранили командира, оставались два фашиста. Когда мы отошли, фашисты выскочили из дома и нарвались на Машу с солдатом. Одного из них наш солдат успел застрелить, а второй выстрелом в упор застрелил Машу, солдата и добил командира.

Маша была очень сердечной и ласковой девушкой. Мы все ее очень любили и скорбим о безвременной утрате.

С боевым приветом. Однополчане Маши Зайцевой».

И письмо от мамы:

«Здравствуй, мой родной! У меня сегодня гости — товарищи с твоей работы. Пришли дядя Коля, Анна Ивановна, твои друзья-комсомольцы. А свела нас вместе большая беда, горе, свалившееся на нас. Не стало Маши, этой замечательной девушки.

Мы никогда ее не забудем…

Тебе привет от всех.

Целую. Твоя мама».

Встали, как всегда, рано — около пяти часов утра — и сразу после завтрака принялись за занятия. Виктор лучше всех работал на ключе, и Шаповалов, преподаватель радиодела, поручил ему проводить утренние занятия по приему на слух.

Прозанимались уже около трех часов, когда к дому подъехала машина с офицером связи штаба, который объявил, что Виктора срочно вызывают к полковнику Макарову.

В комнате полковника Виктор застал преподавателей капитана Орлова и капитана Вадима Петровича Прибылова.

— Товарищ полковник, по вашему вызову…

— Ладно, ладно. Вижу, что прибыл. Здравствуй. Садись. Рассказывай. Как учеба, как самочувствие?

Виктор начал рассказывать. Здоров, занятия идут успешно, нравится ему все здесь, но хотелось бы скорее приняться за настоящую работу.

Он знал, что учеба их подходит к концу и что скоро всех новеньких по одному начнут вызывать в штаб, распределять по группам, давать задания и отправлять в тыл к немцам.

Он понимал, что вызвали неспроста, что, очевидно, и до них дошла очередь и он оказался в этой очереди первым.

Полковник слушал ответы, внимательно смотрел на Виктора и остался доволен.

— Так вот, Лесин, вашей учебе настал конец. Вся ваша группа в ближайшее время получит задания. Тебя я вызвал первым, как наиболее подготовленного радиста. Ты, наверное, слышал о Лапишеве. Его группа была несколько дней назад заброшена в тыл к немцам. Там они напоролись на засаду. Имеют потери. Погиб радист, и практически они лишены связи. Тебя вместе с двумя подрывниками и санинструктором мы решили направить к Лапишеву. Вылет завтра ночью.

Виктор сидел в задней кабине У-2. Самолет медленно полз над ночной землей. Виктору вспомнилась напряженная подготовка к полету. Согласование расписания связи, проверка радиостанции, упаковка запасных батарей в непромокаемые мешки, передача карт, оружия. Уйма советов и инструкций провожающих и ответственных за подготовку вылета. Все это позади. Наконец, аэродром. В последний раз сверяют знание шифра, проверяют подгонку снаряжения.

И Виктора, такой неповоротливой куклой, засовывают в тесную кабину У-2. Последние рукопожатия, традиционный удар в плечо: «Ну, давай!» — и самолет в воздухе.

Виктору нравится ощущение полета. Это необычайное чувство свободы и легкости, удары воздушных потоков, которые мягко, как на качелях, то подбрасывают, то опускают самолет. Пожалуй, лучше этого только ощущение свободного спуска на парашюте.

Неожиданно перед ним замигала лампочка. Из передней кабины махнул рукой летчик. Виктор привстал и наклонился вперед, чтобы лучше расслышать, что он кричит.

— Подлетаем! Приготовиться! — донеслось до него сквозь гул мотора и шум ветра.

Виктор медленно и неуклюже поднялся, перебрался на крыло самолета, стал ждать команды.

— Пошел!

Виктор согнулся и вниз головой пырнул под хвост самолета.

Когда парашют раскрылся, Виктор увидел рядом с собой парашюты товарищей, немного поодаль — грузовые парашюты. Внизу — костер. Возле него кто-то суетится, стараясь побыстрей погасить.

Виктор выхватил привязанный нож, разрезал стропу, крепившую к груди автомат, поставил его на боевой взвод и щелкнул предохранителем, проверил, на месте ли гранаты. Теперь он готов был к любым неожиданностям.