Огненный всадник

Глава 12 БИТВА НА ОСЛИНКЕ

Увы, не стало больше пользы от новой хоругви пана Кмитича ни Шклову, ни всему литвинскому войску. Пока его новый отряд медленно продвигался проселочными дорогами в Шклов, там уже шел упорный бой с наседающей армией царя.

Не успело шеститысячное войско гетмана как следует укрепиться под Шкловом рядом с Головчиным, как его уже обнаружил ертаул стольника князя Юрия Барятинского и с ходу завязал бой. Остальные московские воеводы Большого полка и князь Черкасский с казаками немедленно отослали на помощь свои сотенные конницы в качестве «прибылых сотен». Сами же поспешили к месту боя с пехотой, рейтарами и обозом. Московский князь Барятинский произвел несколько атак на обоз армии литвинского гетмана. Литвины успешно отбились. Видя приближение основных сил Большого полка, Януш Радзивилл приказал отступить. Черкасский, получив достойный отпор, не решился преследовать отступающего противника, хотя все московские воеводы единодушно записали сражение как победу. Однако победы пока не было. Но и для Радзивилла пятьсот убитых человек оказались слишком чувствительными потерями. Он знал, что Трубецкой наступает с силой в 15 000 ратников. Московитянам также не удалось захватить и сам Шклов. Защитники укрылись за стенами города, ощетинились мушкетами да пушками и отразили все атаки Трубецкого.

Узнав о движении армии московского князя, гетман, отправив свой обоз к Заозерью под защитой одного полка, перешел через речку Друть под Белыничами и выступил в направлении деревни Шепелевичи, что под Борисовом. Утром 14 августа гетман узнал, что Трубецкой нашел брод через Друть под Тетерином и, форсировав речку Ослинку, загородил дорогу.

Когда литвинская армия подошла к Шепелевичам, деревня уже горела, так как передовые конные сотни полка Куракина успели первыми ворваться в село. Части московской пехоты, переправившись через Ослинку ниже мельницы, заняли Шепелевичи и укрепились там. При приближении московитян Радзивилл атаковал Передовой полк Куракина, развернувшийся в боевую линию. В завязавшемся бою Куракин был серьезно ранен, московитяне с потерями отступили, но к ним на помощь уже шел Большой полк Трубецкого и Юрия Долгорукова. На помощь Куракину были отправлены полки солдатского строя Данилы Краферта, Ивана Ниротморцева, Германа Фанстадена, Николая Фанстадена, Александра Барклая, Якова Флека, Елисея Цыклера и Андрея Гамолтона… Шотландские, немецкие, голландские, венгерские, русинские наемники в армии царя более всего волновали Януша Радзивилла, на помощь которому подошла лишь сотня Кмитича, где всего тринадцать человек вместе с ним самим были профессиональными военными. Так под полусожженной литвинской веской Кмитич наконец настиг армию гетмана.

— Наконец-то! — гетман, подходя к хорунжему, обнял Кмитича. — Я-то думал, что уже не успеешь! Как Смоленск? Как ты сам?

— Держится город, пан гетман. Думаю, месяц продержимся, но дальше… Городу нужно хотя бы пять сотен человек подкрепления, пороха, пуль. Да и с продовольствием дела плохи. Лекарства нужны. Коням сено нужно.

— Дела и у нас не лучше, — нахмурил кустистые брови гетман, — у нас всего пять с половиной тысяч, а у московцев в три раза больше. Надо армию вновь собирать.

— У Константина Острожского в 1514 году тоже армия была в три раза меньше, чем у царя Василия. Однако под Оршей московитян разбили наголову. А почему сейчас Оршу не защитили? Слышал, вначале вам повезло. Знаете, что там сейчас творится? — обидой блеснули глаза Кмитича.

— He защитили! — недовольно взглянул на Кмитича гетман. — Я вот также думал, не повторить ли знаменитый разгром московитян Острожским под Оршей? И мы напали на них ночью второго августа. Разгром получился на славу. Царские ратники драпали — только пятки сверкали. Тысяч семь-восемь они потеряли там. Но к ним подошло подкрепление, а ко мне — никого! С кем было защищать Оршу, эту не готовую к обороне фортецию?! Можно было всю армию положить, а московитов тучи были! Ты мне лучше скажи, что мне с тобой прикажешь делать? Ладно, отправляйся пока со своими гайдуками в венгерскую роту под командованием Юшкевича, а партизан твоих определим обоз охранять. Будешь заместителем Юшкевича. Так, пан Сулима?

Полковник Сулима — смуглолицый, с обветренными губами и черными усами человек в гусарской броне — лишь молча кивнул. Он здесь был, видимо, главным после самого гетмана. А вообще войско произвело на Кмитича впечатление небольшого отряда, где лучшую половину составляли наемники.

Кмитич медленно шел между снующих гайдуков, стоящих телег, пушек, суетливо разворачиваемых канонирами, смотрел в глаза людей и не видел в них победы. Лица литвинов светились решительностью, но в этой решительности земляков хорунжий видел лишь остервенение обреченных, готовых идти на смерть за родину, но не надеющихся на благоприятный исход. Лишь венгры роты Самуэля Юшкевича выглядели спокойными, хотя на их хмурых физиономиях под низкими черными папахами можно было прочесть, что настрой у наемников далек от оптимизма. Только их командир пан Юшкевич являл пример бравого солдата. Он шустро распоряжался, тыкая своей желтой кожаной перчаткой туда и сюда, перемежая свои приказы народными прибаутками да шутками собственного сочинения.

— Дазвольце звярнуцца, пан палкоўнік? — обратился с какой-то просьбой к Юшкевичу Кмитич, но полковник лишь усмехнулся:

— Хорунжий, если вы с таким вот кислым выражением лица пойдете в бой, то прокиснут все ваши враги! Ха-ха-ха!

Кмитич не обиделся, понимая, что перед боем хоть кто-то должен шутить и поднимать настроение солдат. У Януша и у него самого это явно не получалось, как не получалось и у сурового Сулимы. Немецкие командиры драгун шутить, кажется, вообще не умели. Их гортанные команды воспринимались Кмитичем как бесполезный лай собак на идущего на них медведя. Драгуны стыдливо скрывали свои лица под широкополыми шляпами, но в их безжизненно обвисших плащах и гривах коней Кмитич вновь видел одну лишь безнадегу. Да и число воинов армии Радзивилла после наблюдения наступающих орд под стенами Смоленска несколько обескуражило — кажется, что в армии было даже не пять с половиной, а не более четырех тысяч человек. «Где знаменитые бойцы Богуслава? — только что подумал Кмитич. — Где этот старый хрыч Павел Сапега, вечно недовольный гетманом? Куда все подевались?!» Уезжая из Смоленска, покидая разоренную родную Оршу, он полагал, что спешит к многотысячной армии, которая готова выбросить наглых захватчиков куда подальше от границ Княжества. И вот…

Пожалуй, лишь сверкающие на летнем солнце латами гусары пана Сулимы выглядели по-прежнему угрожающе со своими длинными пиками и декоративными крыльями за спиной. Их лица, впрочем, скрывали щитки-наносники, отчего хоругвь гусар смотрелась особо грозно: железные непроницаемые люди без лиц, без страха и сомнений. Не зря даже шведский король считал, что литвинские гусары, не уступая по вооружению и броне шведским кирасирам, превосходят их по выучке, взаимодействию и маневру, ловко уходя при необходимости под защиту мушкетеров или пехоты. Этих гусар и собирался бросить в атаку на позиции московитян гетман. Кмитич пытался возразить — ему казалось, что сил слишком мало, чтобы атаковать, но, похоже, его мнения уже никто не спрашивал. У хорунжего было ощущение, что он находится на корабле, который без рулевого и капитана плывет в бушующем море по направлению к острым черным скалам, и ему, простому юнге, на этом корабле ничего нельзя изменить кроме как поднимать либо опускать паруса вместе со всеми.

— Вперед!

Гусары, бряцая оружием, устремились в атаку. Их крылья колыхались в такт движению коней, создавая угрожающий ритмичный гул, способный напугать и вражеских коней, и самих людей. Первый ряд выставил вперед пики, второй ряд высоко поднял сверкающие на солнце сабли. На московскую пехоту этот психологический ход подействовал: некоторые даже побежали. Приближаясь рысью к московским укреплениям — гуляй-городу, на окраине деревни, гусары стремительно бросились вперед, уповая на меч и копье. Со стороны гуляй-города громыхнул залп, окутав передвижные укрепления белым дымом. Кмитич видел это, стоя на зеленой горке рядом с Юшкевичем. Грянул второй залп, третий. Хоругвь упала на пехоту. Все смешалось и сошлось в едином зычном кличе «руби!»

— Руби! — кричал пан Сулима.

Гусары Речи Посполитой, доказывая еще раз, что являются «лучшей христианской кавалерией», разнесли гуляй-город Трубецкого в щепки, втоптали пехотинцев в пыль, стали рубить и гнать. Но по ним ударили новые залпы, и атаковала московская конница, выдвинулась пехота наемных солдат. В ход пошли седельные пистолеты и мушкетоны, коими были вооружены гусары. Теперь от пуль несли потери и московские кавалеристы и солдаты. Увы, силы все равно были чересчур неравными. Пришлось спешно отступать под защиту мушкетного огня своих пехотинцев.

Московская пехота, построенная в три линии, начала теснить войско Великого княжества Литовского. Одновременно конница левого крыла под командованием князя Семена Пожарского обошла войска Радзивилла с фланга, угрожая окружить с юга. Увидев, что их могут обойти, литвинские командиры стали приказывать спешно отступать. Люди бросились назад, и это создало картину панического бегства. В этих скомканных рядах оказались и Кмитич с Юшкевичем. Правда, оба быстро построили своих венгров и развернулись лицом к врагу. Драгуны полков Ганскопфа, Корфа и Путкамера пытались противостоять натиску. Они встретили атакующие царские войска градом пуль из длинных кавалерийских пистолетов, а затем с обнаженными саблями бросились на врага. Завязалась отчаянная рубка, причем драгуны стали теснить неприятеля, но этим лишь усугубляли опасность окружения потоком московских рейтаров, поэтому вскоре и драгуны хаотично бросились назад. Видя опасное положение армии, гетман приказал отступать по всему фронту. Однако отступать, сохраняя четкий боевой строй, тем более, когда на плечах сидят преследователи — невозможно. Лишь Юшкевич с Кмитичем сохраняли строй своей пехоты, отражая уже третью попытку московской конницы атаковать их. Венгры стреляли очень дружно, метко и на удивление быстро перезаряжались.

«Такую бы роту да в Смоленск!» — думал Кмитич. Смоленск не выходил из его головы.

Армия Радзивилла, отбиваясь от постоянных атак, отходила в течение часа. В ходе этого продолжительного отступления при висящих на хвосте врагах конные хоругви литвинов понесли большие потери, но и московитянам досталось на орехи. Они прекратили преследование.

Ночь прошла спокойно. Хотя до полного спокойствия в лагере Радзивилла было далеко. Выяснилось, что погибло более 700 человек и около сотни попало в плен.

— Нужно сбить их с толку и разделиться, отдельными частями уходить, переправляясь через реку в разных местах, — сказал своим офицерам гетман, — они, естественно, вдарят по главному корпусу, где нахожусь я, но остальные уйдут, а я отобьюсь. «Хороший план, — думал Кмитич, — но очень опасный для самого Януша». Однако хорунжий по-прежнему молчал: распоряжались здесь другие — Януш Радзивилл, Сулима, Юшкевич и даже немец Ганскопф — Кмитич ощущал себя рядовым гайдуком. «Лучше бы я остался в Смоленске, — корил себя хорунжий. — Армия в пять тысяч? Да и то половина венгров и немцев! Неужели в стране нельзя было найти тысяч хотя бы десять литвинских парней?!»

На следующий день гетман в своем серебристом кафтане, подпоясанном красным кушаком, в черном плаще верхом на белом скакуне начал переправляться через Ослинку под Черцами вместе с артиллерией и немецкой пехотой. План Януша сработал полностью — остальные части переправились успешно, а по его группе пришелся главный удар. Словно вихрь, налетела неприятельская легкая конница, выскочили пешие рейтары. С гиканьем и свистом появились из леса казаки. Немецкие солдаты открыли по ним огонь из мушкетов. Хотя стрельба была результативной, атаку московской армии это не остановило. На переправе закипела жаркая схватка. Кмитич и Юшкевич наблюдали за этим с другого берега в подзорные трубы.

— Надо спасать гетмана! — повернул к Юшкевичу свою меховую шапку Кмитич. — Московитов там полтысячи, не меньше. Нашим там сейчас полный гамон будет!

— Все идет, как приказал сам гетман! Мы не можем не подчиняться его приказам! — резко возразил Юшкевич и отвернулся, отгородившись от Кмитича широкой полой своей коричневой шляпы.

У реки кипел бой. Немецкие пикинеры со своими пятиметровыми пиками уже почти все полегли под пулями, саблями и палашами казаков и опытной французской конницы в коротких лазоревых плащах-казакинах, обшитых по краям серебряными галунами. Только пять десятков литвинских кавалеристов окружили гетмана, бросаясь на напирающие четыре сотни всадников неприятеля. И эти пять десятков таяли с каждой минутой. Пример несгибаемости демонстрировал лишь полковник Сулима, сдерживая врагов. Одного казака он проткнул насквозь пикой, и та так и осталась в выпавшем из седла поверженном казаке. Пистолет он разрядил прямо в голову француза. Теперь Сулима так мощно полоснул своим палашом, загораживая подход к гетману, что голова нападавшего казака улетела в сторону, а безголовое тело все еще держалось в седле, словно не понимая, что произошло и куда делось зрение. Даже рука обезглавленного умудрилась поднять саблю, но затем тело рухнуло вниз под копыта коней.

— Руби! — в бешенстве кричал Сулима. Однако рубили и его гусар. Бой катился к концу — концу литвинов. Вокруг Сулимы оставались лишь семеро его подчиненных, отчаянно отбивающихся от наседавших французов. Вот Сулима сошелся с очередным всадником в лазоревом казакине с белеющими спереди и на боках крестами. Полковник очертя голову бросился на него, рубанул, целясь в шею, рубанул еще раз… Сабля Сулимы увязла в длинных бурых волосах неприятеля, ниспадающих из под широкополой шляпы. На концах шевелюры француза красовались большие синие банты. Плечи прикрывали погоны — железные пластины. Сулима остервенело ткнул саблей в горло врага, но его клинок увяз в длинных кудрях и синих бантах француза, как муха в паутине. Полковник стал с силой вытаскивать палаш, как вдруг холодная сталь врезалась в горло пана Сулимы, войдя между нагрудником и подбородком… Француз оказался проворней. «Чертовы волосы», — только и успел подумать гусарский полковник, и… все — нет лихого пана. В этот же момент другой французский всадник выстрелил в белого коня гетмана, открывшегося после падения Сулимы. Выстрелил вначале из одного, потом и из второго пистолета. Конь взвился на дыбы. Гетман скривился, схватившись ладонью за раненую голень. Его конь рухнул на землю. «Все», — подумал гетман, вываливаясь из седла и оказываясь на земле. Опытные кавалеристы всегда пускали в ход пистолеты лишь в ближнем бою: толку стрелять издалека было мало. Вот и сейчас хлопнуло еще пару выстрелов, еще двое гусар пало на землю. Очередной французский всадник также не зря сохранил заряд своего пистолета до последнего момента. Он целился в мелькавший серебристый камзол Радзивилла.

— Plus vite! Leurs commandant est ici![22]— услышал гетман где-то совсем рядом французскую речь по его душу.

— Tirer sur le commandant de bord![23]

Вокруг Януша сомкнулись шесть охранников — все, кто остался жив. Француз с пистолетом нажал на спусковой крючок. Черной молнией метнулся навстречу выстрелу поручик немецкой пехоты Греффенберг. Пуля угодила ему в бок, но отважный немец продолжал сидеть в седле, закрывая гетмана своим телом. Лишь удар рогатиной заставил поручика свалиться с коня. И вдруг… словно гром прогремел. Еще раз гром. Крики. Французы и казаки стали падать с коней, словно скошенные невидимой косой. Это венгерская рота Юшкевича подоспела к переправе. Третий залп. Потом и четвертый. Солдаты Юшкевича, построившись в пять рядов, палили из длинных мушкетов со ста метров, почти в упор. Пятый залп едва отгремел эхом над молодым ельником, как вперед вышел уже перезарядившийся первый ряд, опускаясь на колено, чтобы не мешать стрелявшим сзади.

— Tüz![24] — лейтенант Бартош, командовавший ротой, бросал короткую команду.

Вновь залп. Шальная пуля попала в круп коня литвинского гусара, раненое животное вздыбилось, гусар выпал из седла. Но главное — с криком валились враги, падали с предсмертным ржаньем их кони, свистели пули в поисках своих жертв. Конница атакующих враз сократилась на треть, испуганно отпрянула, уходя из-под разящих пуль, иные поскакали назад к лесу…

— Aller! Retraite![25] — слышал гетман понятные французские команды, враз согревшие ему душу, как самая теплая настойка в мире. А он уже успел попрощаться с жизнью.

Около двадцати ошалевших казаков бросились на венгерскую пехоту.

— Dij! Tüz![26] — слышались громкие команды по-венгерски лейтенанта Бартоша.

Залп! Вновь залп! Почти все смельчаки полетели кубарем через головы своих коней. Кому-то пуля вошла в голову, и брызги густой крови обдали его товарища. Тот в ужасе развернул коня, истошно закричав:

— Атамана убили!

Лишь четверо — все, кто остался — развернулись вослед ему и бросились наутек в лес. Кажется, от пуль не было спасения.

Уже готовые умереть, вдруг увидев, как спешно ретируется разбитый враг, четверо полупьяных от боя гусар с забрызганными кровью лицами — один без шлема, другой — раненный в руку, третий — с обломившейся саблей, четвертый — целый, но пеший — замерли, ощетинившись клинками. Кмитич прямо по трупам людей и коней бросился к ним, но гусары не сразу его подпустили, оглушенные боем, понимая лишь, что никого не должны подпускать.

— Я свой! Самуэль Кмитич! Пропустите меня к гетману! — закричал хорунжий. Гусары, поняв, что к чему, расступились. Они уже помогали Кмитичу поднять с земли раненого предводителя и Греффенберга, спасшего жизнь Великому гетману. Подняли с земли и окровавленного Сулиму, все еще сжимающего свою саблю с пучком бурых волос на конце. Теперь все бросились по мосту на другой берег Ослинки вслед ушедшей армии, оставляя врагам пушки, обоз и всех своих павших товарищей.

Трубецкой взирал на бой из седла, стоя на холме, окруженном ельником, наблюдая, как ветер гонит белые клочья последних ружейных залпов вниз по течению речушки, которую он ошибочно считал Шкловкой. Князь угрюмо глядел, как по мосту перебегает последняя группа вражеской армии. В подзорную трубу он хорошо рассмотрел четырех рослых гусар в запыленных шлемах, несущих на скрещенных пиках тучного человека в черном плаще и красно-черной шапке с пером. Рядом бежал человек в коричневом камзоле, поддерживающий за руку гетмана. За ними по мосту в светло-серых зипунах быстро шли пехотинцы, последние ряды которых отступали спиной вперед, выставив свои мушкеты на случай атаки. Отступающие подожгли мост, дым черными клубами начинал скрывать последние ряды литвинов, змеей обвивая переправу, извиваясь над водой и разваливаясь на куски в воздухе. Впрочем, уходящих уже никто не преследовал — казаки грабили брошенный обоз. Посеченная пулями французская конница уходила прочь от заваленного трупами людей и коней берега, увозя своих раненых и убитых товарищей.

— Черт! — князь с силой захлопнул подзорную трубу. — Ушли, шельмы! Опять ушли, мать их!

Урон маленькой армии Литвы был нанесен весьма ощутимый, особенно в командном составе. Погибла почти тысяча человек, погиб храбрый Сулима, погиб польный писарь Великого княжества Литовского Радзиминский, пали немецкие полковники Ганскопф, Путкамер, Оттенхауз… Однако Кмитичу казалось, что все обошлось куда лучше, чем могло. Ведь мог погибнуть и сам гетман, могла быть разгромлена наголову вся его армия, которую все же удалось сохранить. Но гетман выглядел очень взволнованным. Сидя на скрещенных пиках, он шарил руками по своей свитке.

— Письмо! — прокричал гетман, хлопая себя по лбу ладонью.

— Какое письмо? — повернул к нему лицо Кмитич.

— Письмо от Обуховича! Расшифрованный вариант! Оно осталось в лагере в шкатулке моей жены! Вот же я дурак! Почему не уничтожил сразу, как предписывается! Они найдут письмо, а там все описания недостатков смоленской фортеции! Секретная информация высшей степени! Вот же я идиот! Хоть самому себя наказывай!

— Это информация давно уже устарела, пан гетман! — успокоил хорунжий военачальника. — Даже не думайте про это письмо!

— В самом деле! — махнул рукой гетман. Но злосчастное письмо встревожило его не напрасно.