Огненный всадник

Глава 22 ПОТЕРЯ МЕНСКА

Надежда Кмитича на то, что царские войска далее на запад не пойдут, а так и останутся на линии Полоцк-Могилев-Борисов-Новый Быхов-Гомель, увы, не оправдались. Прошел месяц май, вновь начался летний червень. С середины червеня воцарилось молодое лето, отцвел шиповник, белая и лиловая сирень, раскрылись цветы рябины. Оправившиеся от жестокой зимы, эпидемий в тылу и неудач на фронте войска московского царя вновь двинулись всепоглощающей лавиной на запад, грозя затопить всю страну. Особенно волновал полковника вопрос, пойдут ли московиты на Менск, туда, где было его фамильное поместье в Красном Селе и куда бежали из Орши члены его семьи. После взятия Борисова дорога на Менск была открыта, а сам город так же, как и многие города княжества, так и не был оборудован для эффективной защиты.

В эти тревожные дни Януш Радзивилл вместе с Гонсевским оставил армию, уехав на сейм в Варшаву. Несмотря на то, что гетман передал королю множество московитских пленных: воевод, попов, офицеров, Ян Казимир холодно принял Радзивилла. Литвинский князь даже поругался с польским из-за денег — ему не желали выплачивать требуемую сумму на военные нужды. Польский король обвинил Януша в растрате денег и в интригах с Москвой и казаками.

— Я дал им шанс исправиться. Они не захотели, — говорил гетман Гонсевскому, — ну что ж, пусть пеняют сами на себя.

2 июля казаки Золотаренко переправились через Березину и были уже в Смолевичах. Здесь наказны гетман Золотаренко встал лагерем, поджидая полки Хитрова, обещанные в помощь. До Минск-Литовска захватчикам оставалось пройти каких-то девять миль. Но просто ждать Хитрова Золотаренко было явно скучно, и он направил часть казаков черниговского полковника Поповича на Свислочь, который «под мечь пустили, а самое место и замок огнем без остатку сожгли». На Менск помимо Золотаренко и Хитрова двигался передовой и сторожевой полки царской армии.

В самом же Менске у литвинов больших сил не было — многие горожане, узнав о близости царской армады, ушли из города на запад. Бежали не только горожане, но и селяне, хуторяне — уже все были наслышаны о жестокостях захватчиков, о печальной судьбе Свислочи, Мстиславля, Гомеля, Орши, Борисова, Полоцка… Царю так и докладывали: «В Менску людей нет». Оборонять неукрепленный Менск было немыслимо против такого войска. Правда, задолго до войны мещане города добровольно согласились дать деньги «на направу валов менских зруйнованых и брам». Увы, реальных работ по строительству минских укреплений или их ремонту так и не проводилось. Куда ушли деньги минчан — осталось загадкой. По причине невыплат жалованья стали бунтовать и польские солдаты, расквартированные в Менске. Они даже ограбили местную синагогу и православную церковь, грозили и другими бедствиями. Солдатам выплатили долг, и те уехали в Польшу буквально за несколько дней до появления вблизи города войск Москвы. Впрочем, город оставался важной базой, где концентрировались войска Литвы, и литвины не думали сдаваться без боя.

3 июля 1655 года, рокового для города, в пяти верстах от Менска захватчиков окольничьего Хитрова, воеводы Якуба Черкасского и казаков Ивана Золотаренко встретило небольшое менское войско — менее тысячи человек. Здесь же был и вездесущий пан Кмитич с сотней легкой кавалерии — все, что разрешил взять с собой для обороны Менска Януш. Кмитич не мог не прийти на помощь городу, который считал по праву родным. Здесь было его поместье, жила любимая и заботливая баба Катя — старшая кузина отца, здесь Кмитич часто бывал и любил гостить в детстве. В Менске Кмитич провел и свое последнее беззаботное и счастливое лето детства перед отправкой на учебу в оршанский костел Святого Михаила Архангела. Православная бабка Катя, впрочем, никогда за то не гневилась на отца Кмитича и на него самого. В чистом аккуратном Менске мирно уживались католики, православные и протестанты, а также татары-магометяне и иудеи. Такой же многоконфессиональной была и семья Кмитичей: баба Катя — православная, как и мать Кмитича, отец — католик, православным был и брат Микола, а вот сам Самуэль подался в реформацию. И никто его за это не хулил.

И вот теперь Кмитич пытался защитить родной город, понимая, правда, что сил слишком мало. Конницу Кмитич оставил под командованием менского воеводы, а сам принялся устанавливать пушки и командовать немногочисленной батареей. И горстка литвинских смельчаков отбила первый натиск врага, разгромив московитскую конницу стрельбой из мушкетов и пушек. После нового ожесточенного боя, понеся потери и потеряв пятнадцать человек пленными, эти защитники города вынуждены были отходить назад. Московиты начали преследование и буквально на плечах литвинов ворвались в Менск. Завязались уличные бои. Первые минуты боя преимущество было за оборонцами: они стреляли из-за углов домов, из окон синагог, церквей, костелов и протестантских храмов. Особенно яростный огонь обрушился на головы захватчиков из окон бернардинского монастыря и семинарии базилиан Греко-униатского ордена святого Василия Великого. Московиты не смогли взять эти крепости с ходу штурмом. Сюда подкатили пушки, и артиллерия принялась сотрясать стены обоих зданий калеными ядрами. В ход пошли зажигательные гранаты и даже бочки с порохом. Здания семинарии и монастыря начали рушиться… В это время на головы захватчиков из окон домов летели камни, стулья, столы и пустые сундуки. Почти все царские ратники, кто ворвался в город в первых рядах, полегли под пулями и ядрами оборонцев, а те, кто схоронился — отпрянули. Увы, устоять защитникам Менска перед напором моря людей все равно было невозможно. Часть городского гарнизона отошла к Замковой горе, разобрав за собой мост через Свислочь, и укрылась за стенами замка. Однако Хитров быстро восстановил мост, перешел реку и обложил замок пехотой. Московиты пошли на штурм замка, где засел Кмитич, но по ним вдарили пушки-штурмаки и мушкеты. Пехота, теряя убитыми и ранеными более пяти десятков своих ратников, отпрянула от стен крепости, и началась яростная бомбардировка замка гранатами, ядрами пушек, петардами и факелами. Защитники отвечали плотным огнем своих орудий, благо в замке было много запасов пуль, ядер, пороха, селитры. Было достаточно воды и продуктов.

— Мы здесь и перезимовать сможем! — подбадривал своих ратников неунывающий воевода Ивашко Жидович, средних лет худощавый мужчина, перебегая от бойницы к бойнице, от окна к окну, без шляпы, с растрепанными длинными русыми волосами, без камзола, лишь в белой рубахе с расстегнутым до середины груди воротником. Свои кружевные манжеты он оборвал и закатал рукава до локтей. Внутри замка было душно от дыма, огня и скопления людей. К тому же и день выдался жарким. Оружия в замке было в разы больше, чем самих защитников: в каждой бойнице, в каждом окне стоял мушкет и ящик с гранатами. Солдаты стреляли из мушкетов, перебегая от окна к окну, поджигали фитили гранат и швыряли вниз на головы штурмующих. Первый этаж надежно обороняли канониры с четырьмя пушками. Тут распоряжался Кмитич. Его слушали пуще Жидовича. Из окон первого этажа не переставая били две картечницы. Однако, несмотря на всю отвагу защитников, менский войт понимал, что долго в замке не продержаться: стены фортеции ежеминутно содрогались от пушечных выстрелов, ежеминутно кто-то из его солдат падал сраженным на пол, окна превращались в зияющие дыры с выбитыми решетками, дым заполнял холлы и залы, где-то горела мебель… Защитники с трудом успевали гасить огонь. То и дело с какого-нибудь дымного угла слышались крики:

— Воды! Воды!

Оккупанты пошли на второй приступ. И эта еще более яростная, чем первая, атака была отбита. Московиты потеряли сотню человек. Несмотря на то, что взбешенные упорством защитников и собственными потерями Золотаренко и Хитров приказали пленных не брать, московиты из хитрости стали призывать сдаваться гарнизон замка. Оборонцы отвечали стрельбой из мушкетов.

— Сдаваться?! Чтобы вы нас на кол посадили?! Не дождетесь! — кричали литвинские солдаты.

Кмитич четко дал всем своим ратникам понять, что лично он в плен не собирается.

— Либо отобьемся, — говорил полковник своим подчиненным, — либо умрем. Иного пути нет.

Вно&ь начался артиллерийский обстрел. Тяжелые ядра осадных пушек пробивали в стенах бреши, в которые мог пройти человек. Маленькие ядра пищалей и гаубиц разгромили прекрасную резьбу на фасаде замка и проломили заднюю стену. С севера фортеция была надежно защищена длинной прямой стеной. По ней пуще всего и били орудия Хитрова.

— Наносите туда земли, — распорядился Кмитич, — снаружи и изнутри завалите землей задние комнаты замка…

Из бочек, набитых землей, защитники устанавливали оборонительные заграждения на опасных проходах и углах фортеции. Правда, работам по укреплению замка сильно мешал непрекращающийся обстрел почти со всех сторон…

День клонился к закату. Багровре солнце, опускаясь все ниже и ниже к горизонту, словно налитый кровью космический глаз, угрюмо взирало на драму старого города. Многое знало о городе это вездесущее око: захват Менска киевским князем Мономахом в 1119 году, осаду московского воеводы Михаила Глинского в 1508 году, пожар 1547 года, две эпидемии 1603 и 1633 годов… Словно насупленная бровь, надвинулось на этот пурпурный глаз солнца длинное лохматое лиловое облако. Кмитич выглядывал в окно, смотрел на багровый закат и с ужасом вспоминал цитату из «Откровения»: «Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем…» Похоже, так все и происходило для несчастного города. Но московитянам все еще не удавалось укротить упрямый менский замок. Еще две короткие попытки захватить первый этаж были отбиты. Вновь продолжался обстрел стен непокорной фортеции. Смерч свинца выносил оконные рамы, пробивал бреши в стенах, сбивал карнизы, ядра крошили и прошивали стены насквозь, взрывались яркими вспышками огня гранаты… Силы оборонцев таяли. Вот уже затихли литвинские пушки на первом этаже. Оттуда на второй этаж добрался лишь один человек, весь белый от штукатурки, с серым закопченным лицом — полковник Кмитич. Пули и картечь, похоже, не брали его, а все его люди полегли. По тому, как Кмитич кашлял и задыхался, стало понятно, что все внизу погибли если не от ядер, пуль и гранат, то от удушья дымом и пылью. Из-за плотной каши дыма и пыли захватчики и сами долгое время не могли проникнуть в замок, даже в тех местах, которые уже никто не оборонял. Ивашко Жидович приказал отступать к угловой башне замка и сносить туда весь порох. Это оказалось нелегко: многие не могли не то чтобы нести бочонки с порохом, но даже держать мушкеты — пальцы рук людей были опалены огнем фитилей гранат, обожжены железом раскаленных от стрельбы мушкетных стволов, кровоточили от ран из-за рикошета пуль или кирпичных крошек, кому-то отстрелили палец, ибо люди, постоянно стреляя у окон и амбразур, сами представляли из себя хорошие мишени. Из сорока с лишним человек лишь пятеро или шестеро, включая самого Жидовича, избежали ранений.

— Давайте засядем в башне, а если эти варвары ворвутся, то взорвем к чертям собачьим весь порох. Умрем, но умрем, как герои, — говорил Кмитич Жидовичу. Тот соглашался.

— Кто не согласен, может сдаться, — обращался воевода к остальным защитникам крепости, — это будет его выбор, его право. Я дозволяю.

Жидович осмотрел солдат и мушкетеров тяжелым взглядом:

— Но предупреждаю: злые казаки пленных на части разорвут.

Никто из почти полусотни оставшихся человек гарнизона не пожелал сдаваться.

— Раз уміраць, так усім, — произнес угрюмого вида пожилой солдат с пшеничными усами.

— Московиты нас щадить не будут. Это уж точно, — поддержал товарища солдат-татарин.

Тем временем захватчики по приставным лестницам проникли на крышу — топот их сапог слышался на чердаке — и через первый этаж также стали подбираться к засевшим в башне защитникам фортеции. В эту минуту все литвины стояли на коленях и молились, кто по-латински:

Кто по-русски:

Два татарских солдата молились по-мусульмански, бормоча «Бисмилля Рахман Рахим… Аллах Акбар, Аллах Керим…» Кмитич бросил на них сочувственный взгляд: эти двое — все, что осталось от двадцати пяти солдат из минской Татарской слободы, где так часто играл мальчишкой Кмитич с татарскими пацанами. Голова одного из татарских солдат была аккуратно перевязана его товарищем белой материей с красным длинным пятном крови посередине. Эта нечаянно похожая на флаг литовской республики перевязка раненого татарина вдруг резко вдохновила и оживила приунывшего было оршанского полковника. «Как наш флаг!» — подумал он, находя Божью благодать и милость в георгиевских цветах на голове литовского гражданина-мусульманина в красно-зеленом мундире. «Нет, они нас не победят. Бог един для всех, и Он все видит», — процедил Кмитич и решительно подошел к пороху с факелом в руке. «Боже, будь милостив ко мне грешному..» — помолился он.

От взрыва содрогнулся весь замок. С крыши вниз летели московские ратники, падали лестницы. Рухнул пол на чердаке под ногами захватчиков, и человек десять полетело вниз на камни и кирпичи. Вся угловая башня в клубах дыма и пыли рухнула вместе с лестницей, по которой бежали казаки Золотаренко, чтобы расправиться с остатками защитников. Стоящие около фортеции бросились прочь от содрогнувшихся стен замка…

Серый, словно вылепленный из глины, наполовину заваленный битыми и целыми кирпичами, лежал Ивашко Жидович с куском потухшего факела в руке. Его правый ботфорт неестественно торчал из-под обломков. Войт приоткрыл глаза. На темном фоне запыленного и окровавленного лица его светло-серые глаза, казалось, светились.

— Боже, чем же я так прогневил тебя, что и умереть не могу как солдат, со всеми вместе? — простонал Жидович и потерял сознание.

Казаки обнаружили тело еще живого войта в обломках башни и притащили за ноги к Золотаренко. Одна нога литвина, впрочем, была сломана. Золотаренко не разыгрывал благодушия победителя. Он был зол, как сто чертей, и, багровея лицом, в гневе прокричал:

— На кол его посадите! Окатите водой, чтобы очнулся, и на кол! Мне отсюда никаких пленных не надо!

Казаки вылили лоханку воды налицо и грудь войта. Тот очнулся, приоткрыл глаза, улыбнулся, что-то с благодарностью прошептал и вновь уронил голову. Казаки склонились над Жидовичем.

— А че его на кол-то садить? — обернулся один из них к атаману. — Он ведь, того, душу отдал.

— Мертвого посадите! — орал атаман.

— Не по-христиански же это, — бурчал второй казак, — не жид же, не татарин он. Русский литовец. Пусть не православный, но все равно христианин…

— Ты видел, сколько они наших положили на Волыни в 51-м?! — налились кровью карие глаза Золотаренко.

— Так ведь там с ляхами воевали! — сдвинул брови казак.

— С ляхами?! А видел ты, как литвинские гусары не хуже ляхов наших рубили?!

Казаки угрюмо смотрели на своего атамана, явно не горя желанием выполнять его жестокий приказ.

— Это ты, атаман, на Хитрова насмотрелся! — усмехнулся в длинные усы тот, что проверял, жив ли Ивашко Жидович. — Вот там они верно, как бараны, все и делают. А мы все же люди русские, православные, вольные казаки, а над мертвыми христианами грех куражиться. Тем более, — и казак кивнул на тело, — добрый воин этот литвин. Вот кабы он жив был, то посадили бы хоть на кол, хоть на сосну, хотя лучше кнутом забить или голову отсечь.

Глаза атамана вновь сверкнули двумя злыми огоньками. Он ничего не ответил, развернулся и зашагал прочь.

Но вскоре настроение атамана резко улучшилось: через полчаса к нему в палатку привели еще двух выживших после взрыва башни пленных, чьи израненные тела откопали из-под обломков. Один, молодой солдат, видимо, совершенно контуженный, с запекшейся на ушах и под носом кровью представился менским ротмистром Янковским, а своего товарища назвал полковником Самуэлем Кмитичем. Тот, которого назвали Кмитичем, впрочем, вообще ничего не говорил, он стоял, слабо соображая, что происходит вокруг, в оборванной одежде, весь в пыли и штукатурке, с запекшейся кровью на руках и лице. Его бы, наверное, и родная мать сейчас не узнала. И как только Янковский признал в нем оршанского князя?

— Боже! — алчно засветились радостью глазки Золотаренко. — А не тот ли это пан Кмитич, за голову которого князь Хованский обещал десять тысяч рублей за живого и пять тысяч за мертвого? Точно он, братки казаки! Вот нам и деньги хорошие подвалили! Умыть его, переодеть да к Хованскому отправить срочно под надежной охраной! Да глядите, чтобы жив-здоров был! Целых пять тысяч рублей потеряем иначе!

Кмитича и Янковского вытолкали из палатки.

Хитров, Черкасский и Золотаренко добыли-таки царю Менск. Правда, не так быстро и легко, как полагали и как, исходя из донесений, полагал сам Алексей Михайлович. Ни царский воевода Хитров, ни атаманы Черкасский и Золотаренко, глядя на принадлежавшие им теперь дома и улицы Минск-Литовска, не чувствовали победы. Хитров велел привести пленных, чтобы расспросить о дальнейших планах местных частей литвинской армии, но ему ответили, что пленных нет. Одни бежали из города, другие взорвали себя в замке, а те немногие, кого удалось схватить, сами бросались на конвоиров, погибали, но в плен не шли. Увы, город Менск оказался пуст: ни людей, ни продовольствия, ни оружия, ни фортеции для обороны… Вкуса победы не ощутил никто из завоевателей города. Пусто было во всей округе. Война взрывной волной сдула людей с насиженных столетиями мест. Лишь в одиннадцатом веке в последний раз берега Немиги и Свислочи обильно поливались кровью, но то были феодальные фамильные стычки князей времен Всеслава Чародея.

В Менске приближение царского войска предваряли ужасные слухи о жестокости захватчиков и жуткого вида беженцы с востока Литвы: у некоторых были отрезаны уши и носы. Они рассказывали, что московитяне угоняют в плен молодых женщин, детей и мастеров, всех стариков убивают, а иудеев не щадят вообще: дети, женщины, мужчины — все идут под меч как предатели Христа. Жуткие вещи рассказывала одна семья из города Казимира. По их словам, города более не стало, ибо кого убили, кого угнали в плен, кто сбежал, и все деревянные дома сожжены, а каменные здания, куда загнали всех жидов и католиков, взорваны и сожжены также. Мало кто остался и в Менском повете, лишь несколько православных шляхтичей, рассчитывающих на благодать царскую.

В захваченном городе посадили воеводу Ивана Колобова, который чувствовал себя как в ссылке в брошенном всеми Менске, с разрушенным замком и рыскающими в поисках еды бездомными собаками. Богдан Аладьев, с подкреплением сменивший Колобова, не имел сил и средств привести город в порядок, укрепить замок на случай атаки литвинов. Царь требовал «в Менске острог покрепить служилыми и уездными людми». Увы, Аладьев не мог этого сделать, так как имел всего двадцать конных рейтар и двести семьдесят пеших ратников, которые стояли «по осыпи» в карауле. Не было в повете и шляхтичей, так как они «от казацкого разоренья разбежались многие неведомо где». Осложнялись дела и тем, что царскими солдатами были «все татары да мордва, русского ничего не знают», как писал в отчетах минский поп Иван. Царь был доволен лишь одним: теперь ему открывалась главная дорога — виденский тракт. Путь к столице Княжества был открыт.

Что стало с молодым ротмистром Янковским, Кмитич не знал. Он даже не мог толком сообразить, что стало с ним самим с тех пор, как взорвалась башня менского замка. Его умывали, с него сдирали рваное окровавленное платье, обработали водкой раны… Словно во сне все это было. Только теперь, трясясь связанным по рукам и ногам в казацкой повозке, в казацкой свитке и папахе, Кмитич стал медленно приходить в себя и соображать, думать. И всем сердцем сожалеть, что не погиб. «Я же ближе всех к пороху стоял! Меня в клочья разнести должно было!» — сокрушался Кмитич. Попасть в кровавые лапы Хованского князь желал менее всего на свете, даже смерть представлялась ему более легким финалом всей этой трагичной истории. «Что будет дальше? Что будет с Литвой? Неужели все катится в тартарары?» Угнетало оршанского князя и то, что все фортеции, за которые он так самоотверженно сражался, так или иначе достаются врагу: Орша, Смоленск, Менск…

Сидя в телеге, Кмитич, впрочем, постепенно успокоился, стал размышлять о том, что жива баба Катя, уехавшая вместе с другими жителями Минск-Литовска на запад, готовы пока сражаться Януш и Богуслав, Оскирко и Сапега… И Кмитич стал думать о том, как бы сбежать. Он украдкой перерезал веревки, стягивающие за спиной руки, о край повозки. Через полтора часа незаметного трения веревками об доску Кмитич почувствовал, что уже может с легкостью разорвать эти подточенные путы, но оставались связанными еще и ноги. Здесь все было куда как сложнее. Незаметно развязать ноги под пристальным вниманием угрюмого усатого охранника не представлялось возможным. И вдруг… Вечером, во время привала Кмитича разбудил выстрел. Он поднял голову и тут же сел в телеге, бешено оглядываясь в сумерках, Кругом стреляли, кричали и бегали темные силуэты казаков, свистели пули, вскрикивали сраженные…

— Литва идет! Спасайтесь кто может! — истошно орали казаки.

— Уводи пленного в лес, дурак! — крикнул кто-то охраннику оршанского полковника. Охранник начал кинжалом перерезать веревки на ногах Кмитича, даже не подозревая, что его пленник уже давно освободил свои руки. Вот и ноги свободны… Удар, и охранник замертво упал с телеги. Сам Кмитич спрыгнул на землю и залег, уткнув лицо в траву. Крики, выстрелы и звон сабель как-то внезапно стихли.

— Ауфштейн! — кто-то наступил сапогом полковнику на руку. Кмитич медленно поднялся на ноги. В темном воздухе ночи неред ним стоял солдат в расшитой галунами венгерской одежде, держа в руках мушкет, направленный прямо в лоб полковнику. Подошел другой, такой же, в венгерской форме солдат. Что-то сказал первому на своем языке.

«Наемники», — смекнул Кмитич, продолжая стоять с поднятыми руками. Подошел и литвинский офицер, суровой внешности мужчина лет тридцати с длинными светлыми, как спелая рожь, волосами, в шляпе с пером. Сердце Кмитича радостно забилось. «Свои!»

— Пленных няма. Тылько забитые. Ось, один, — указал на пленного Кмитича офицеру второй венгр, говоря на русском, но с явным галицким акцентом. Первый венгр, судя по всему, знал только немецкий язык.

— Расстрелять, — коротко и негромко обронил офицер, даже не глядя на Кмитича, — нам эти бамбизы пленными не нужны.

— Я не бандит. Я сам был пленным у казаков! Мое имя Самуэль Кмитич, — заговорил оршанский полковник, но офицер лишь усмехнулся:

— Пан Кмитич сейчас находится в лагере у Великого гетмана. Вы, как я вижу, литвин, но изменник. Даже одежду поменяли. Небось из православных холуев царя. Прекрасно! Изменникам — смерть! — и он решительно махнул перчаткой гайдукам, мол, уводите.

— Офицер! Прошу слова! — заволновался Кмитич, понимая, что может произойти непоправимое. Гибнуть от своих, по ошибке, казалось ему самой нелепой и бессмысленной смертью.

— Пан офицер! Я в самом деле пленный! И я кальвинист, а не православный! Меня зовут в самом деле Самуэль Кмитич. Меня без сознания взяли в плен в Менске! Везли к Хованскому за наградой! — объяснял Кмитич, уже жалея, что сам избавился от веревок на запястьях. — А то, что свитка казацкая, то моя в негодность пришла! Мне нужно срочно к гетману в Вильну! Пан офицер! Да выслушайте же меня!

Но офицер, похоже, не собирался слушать Кмитича.

— Расстрелять! — коротко бросил он венгру, повернувшись спиной к пленному.

— Вы совершаете ошибку, пан офицер! — Кмитич был вне себя от отчаянья, что из одного плена угодил в другой, собственный, где его еще и расстреливают. Кмитич кричал что-то вслед офицеру, но тот даже не обернулся. Озлобленный на бесчинства казаков офицер не собирался больше выслушивать пленного.

— Ротмистр Сорока! Заведите этого мерзавца к тому вон оврагу на краю ельника да расстреляйте! С пленными да предателями таскаться нам нет ни времени, ни сил, ни малейшего желания! — услышал Кмитич голос офицера откуда-то из темноты. В душе у оршанского князя все упало и перевернулось! Погибать?! Нет, он не боялся смерти, но погибать так нелепо, не в бою, а от пули своих же?!

Подъехал всадник.

— Пошли! — крикнул он венграм. Те толкнули прикладом Кмитича, направляя в сторону небольшого оврага на окраине елового леса.

— Молитесь, пан пленный! — с ухмылкой вымолвил понимающий русский язык венгр. — У нас пастора няма.

— Да пошел ты… идиот! — огрызнулся на него Кмитич…

— Тю! Никак опять вы, пан Кмитич! — услышал ошарашенный полковник и поднял голову на всадника. Тот спрыгнул с коня. Кмитич тут же узнал улыбающееся усатое лицо оршанского ротмистра Сороки. Душа, упавшая было в самые пятки, взлетела вновь к самому сердцу.

— Сорока! — Кмитич, уже распрощавшийся с жизнью, просиял. — Как ты вовремя, сябр! Второй раз спасаешь мне жизнь!

— А вы опять переодетый! Да что же с вами такое, пан Кмитич?! — Сорока захохотал, и Кмитич вместе с ним, припоминая, что первый раз повстречал ротмистра также переодетый, только в стрельца.

— Вас в этом маскараде не сразу и узнать! — обнял Сорока широкие плечи Кмитича. — А ну, спадары мадьяры, развяжите пана Кмитича!..

Так в течение суток оршанский князь дважды чудом избежал смерти.

«Видимо, я еще нужен Господу, коль выручает меня так часто», — облегченно думал Кмитич, пока с него срезали веревки.

— Прошу прощения, — к Кмитичу приблизился уже знакомый офицер, командир отряда, — но и вы поймите, полковник, тут не до судов и разбирательств. Враг к самой Вильне подступает.

— И мне туда нужно. Просто срочно, — Кмитич уже не обижался на офицера.

— Значит, едем с нами, — улыбнулся тот.

В эти же дни, а точнее, чуть ранее, в июне, шведский король, как и обещал, послал-таки семитысячное войско генерала Густава Адольфа Левенгаупта под командованием капитана Йохана фон Уленброка на север Великого княжества Литовского. Шведы подошли к Двинску, где все еще стоял вернувшийся с подкреплением горемычный гарнизон Ордина-Нащокина, и на глазах у ошарашенного военачальника Московии, безуспешно ранее пытавшегося штурмовать город много раз, спокойно вошли в открывшиеся городские ворота под развевающимися на ветру желто-голубыми знаменами, под звуки флейт и барабанов.

В Двинске все ликовали. Царский же сановник понял, что город теперь ему точно не взять. Более того — ему самому грозит смертельная опасность. Воевода вновь спешно ретировался. Далее шведы заняли литвинские Плюсы, Браслав, Дрысвяты, Пеликаны, быстро захватили ранее захваченные московитами Друю и Дриссу. Так западнее и севернее Полоцка на пути московского войска неожиданно выросла стена, о которую теперь можно было разбить не одну голову московскому царю. Жители же занятых городов вздохнули с облегчением — им более не грозила участь Полоцка или Мстиславля.

Однако основная часть войска Швеции пошла все же не на московитов, чего так хотел Януш Радзивилл, а на Польшу, где, похоже, никто и не собирался отстаивать честь своего короля в бою со скандинавскими, немецкими, чешскими, латышскими, эстляндскими и финскими солдатами. 18 июля в Польше появился сам Карл Густав. Шведский полевой маршалок Виттенберг вел на поляков 14 000 солдат. И 12 700 солдат шло лично с королем Карлом Густавом. Но еще 14 июля Виттенберг высадился в Поморье под Устем, где располагалось польское войско, которое тут же сложило оружие. Поляки добровольно сдавались шведам, не желая сопротивляться.

Шведский король быстро разбил жалкие попытки оказать сопротивление, без проблем занял столичную Варшаву Испуганный неожиданным поворотом событий, которые сам же и вызвал, король Польши и уже далеко не великий князь Ян Казимир бежал в Силезию. Новым литвинским великим князем собирался стать шведский король Карл X Густав.

Впрочем, и в Польше Карла стали активно поддерживать некоторые шляхтичи, особенно из оппозиции Яна Казимира — в частности, Стефан Потоцкий и гетман польной булавы Стефан Ланцкоронский. Курфюрст бранденбургский Фредерик Вильхельм заключил с Карлом мир, по которому Восточная Пруссия переходила под ленную зависимость от Швеции. Карл Густав уже прикидывал, как он будет делить Польшу, имея виды на ее приморские области, владение которыми упрочило бы господство Швеции на Балтийском море. Этот первый проект раздела вызвал большую тревогу со стороны Голландии, Австрии и особенно Дании, грустно наблюдавшей, как времена датского могущества окончательно уходят в Лету, как Карл Густав становится почти полноправным владельцем Балтийского моря, превращая его во «внутреннее озеро» Шведского королевства. Неприятности для Дании начались более ста лет назад, когда в 1522 году датчан скинул с южной оконечности Швеции (Сконии) знаменитый шведский король Густав Ваза, а в 1568-м Эрик IV практически подчинил Швеции Норвегию, бывшую вотчину датчан… Датский король Фредерик пребывал в унынии, тем более что в казне не было денег на случай войны с грозной соседкой.

Однако для Януша и Богуслава Радзивиллов, для Кмитича и многих других протестантских и православных шляхтичей Литвы усиление Швеции казалось хорошим знаком: тем быстрее и эффективнее будет помощь в освобождении захваченных царем земель. Но хитрый гетман все еще скрывал от Яна Казимира, что собирается поменять короля. В своих письмах польскому королю Януш лишь жаловался на опасное положение Литвы, просил помощи, но ни словом не обмолвился о своих тайных планах.